Путь к победе
Кромка жизни: Друст
Ты когда-то сказал, что я всё равно вернусь к тебе. Я не поверил. А ты был прав.
Ты никогда не ошибаешься.
Меня ничто не держит в мире людей. И серый килт – твой подарок – снова на моих бедрах. Полотнище без единой полосы узора, привязывающего к стране, земле, народу.
Я не человек. Я не из их мира. Я чужак, заблудившийся между мирами.
Есть лишь одно место, где я дома, – лес Ночных Елей. Я чужд и людям, и нелюди. Не чужд лишь Стае.
Седой! Вожак! Серебряный! Всё сбылось по твоему слову. И я говорю: приди и возьми меня.
Менгиры окутались туманом, белый сумрак сгустился, обретая облик огромного белого волка… человека.
Седой небрежно привалился к менгиру и проговорил:
– «Приди и возьми», хм. Что ты, девица, что ли – брать тебя?
– Вожак, я…
– Ты решил погибнуть. Мысль вполне человеческая – но при чем здесь я?
– Но ты же сам говорил…
– Ты действительно хочешь меня уверить, – Седой прищурился, – что ты не понимаешь разницы между «биться» и «погибнуть»?
– Но я…
– Ты ищешь смерти. Так найди ее – для себя. Но не для моих охотников, которые встанут с тобой плечом к плечу. Найди смерть себе – но не беду тем сотням людей, которые окажутся жертвами ан-дубно, если строй моих охотников будет прорван.
– Ты же обещал!
– Я? Обещал? Ты умеешь говорить забавные вещи: тогда я лгал, теперь я обещал…
– Ты гонишь меня?
Белый Волк холодно посмотрел на него:
– Когда хочется мяса – надо есть мясо, а не хлеб. Когда хочется погибнуть в бою – надо идти и погибать. Стая здесь не при чем.
И не слушая возражений или упреков Друста, Седой растаял, будто был сгустком тумана.
* * *
По Бретани ходят легенды об Анку.
Точнее, ходит сам Анку – и если спросить, как он выглядит, то всякий ответит, что Анку – бродячий скелет и толкает впереди себя телегу. Только вот незадача: гораздо чаще рассказывают, что Анку то у какой-то женщины молока попросит, то переночевать ему крестьяне дадут, а то он и вовсе на свадьбе повеселится. Нешто скелета с телегой не распознают бретонцы?!
Друста эти легенды интересовали мало, и он не собирался искать странствующий скелет ни с телегой, ни без нее. Он знал главное: встреча с Анку – это предвестье смерти.
Вот сын Ирба и пошел – навстречу смерти.
От менгира к каирну и от каирна к кромлеху бродил он, не очень обращая внимание, по какому из миров идет. Так пес выслеживает добычу, положившись не на зрение, а на чутье.
И в вечерние сумерки, когда жемчужно-серое небо сияло, как драгоценность, вправленная в черненую оправу древесных ветвей; в тот час, когда стихает дневной шум, еще не сменившись пугающими шорохами ночи, когда мир не подвластен ни суете, ни тайне, когда наступает недолгий час покоя, – вот тогда Друст услышал вдалеке скрип телеги и понял, что нашел того, встречи с кем любой бретонец постарался бы избежать.
Друст пошел навстречу Анку.
Обличьем тот был схож с крестьянином, но сын Ирба ощущал исходивший от него холод небытия. Телега, которую Анку толкал впереди себя, выглядела пустой, но Друст понимал: это лишь видимость. И – не рискнул бы узнать, что там на самом деле.
– Ну и чего тебя принесло? – изрек Анку вместо приветствия.
– Я ищу смерти.
– Впрячься в мою телегу, что ли, решил, Конь? – добродушно усмехнулся нелюдь. – Я не откажусь, но вот согласишься ли ты?
– Но ведь ты приносишь людям смерть!
Анку скривился и раздельно произнес:
– Л-Ю-Д-Я-М. А тебя мне куда девать, полубог?! Моя телега под тобой проломится.
– Но разве…
– В тебе жизни – еще на пару тысяч лет хватит. Такой кус мне не по рту.
– Но ведь ты можешь…
Анку оставил телегу, присел на придорожный валун, кивнул Друсту – дескать, садись на соседний:
– Я не знаю, что наболтали обо мне люди…
Кромка смерти: Анку
Я не знаю, что болтают обо мне люди. Да и знать особо не хочу.
Я не приношу смерти. Почти никогда.
Я лишь прихожу к тем, чья смерть рядом.
Люди – они такие: они в последний миг мечтают о том, что им бы еще хоть день пожить!.. Вот я их и предупреждаю – за день. А то и за целую неделю.
Успеют детишек отправить к родне… да мало ли что еще они успеют за день, зная, что он – последний.
А если пирогом угостят, или молоком напоят, или на свадьбе у них повеселюсь – то могу им подарить и быструю смерть вместо долгой. Отчего ж не отблагодарить?.. Доброта за доброту.
Так и брожу – от деревни к деревне.
В замках мне делать нечего. Не мои там люди. Не мои смерти. Как предугадать смерть воина? Я ж не пророк – шальные стрелы высматривать.
– И ты мне не поможешь?
Анку пожал плечами:
– Твоя смерть. Твой путь.
Друст прикусил губу:
– Мне кажется: бросься я на меч – он сломается.
– Очень может быть, – кивнул нелюдь.
Анку встал, взялся за телегу, медленно покатил ее вниз, в долину.
Друст пошел рядом с ним:
– Хоть посоветуй, а?
– Ступай к Шагающим Камням. Там ищи ответ.
– Спасибо.
Друст обернулся конем и поскакал на запад. Анку же продолжил спуск: следовало предупредить вон ту молодку, чтобы она отправила дочку к ее бабушке, потому что этой хижине завтра сгореть, а срок жизни девочки еще далеко не иссяк.
Кромка миров: Друст
Бесконечные ряды камней – до самого моря. Они врыты в землю века, тысячелетия назад, они стоят не шелохнувшись, и само время обломало о них зубы.
Они недвижнее гор – и всё-таки они Шагающие.
Вот я и добрался сюда.
Надо было ехать в Карнак без задержек. Стоило находить и терять друга, жениться на нелюбимой, проходить через торжества и унижения… чтобы просто оказаться здесь на несколько лет позже.
Несколько… Сколько? Не помню. Вся жизнь в Бретани – как тяжелый сон.
Пора просыпаться.
Смерть – это пробуждение от жизни.
С моря шел туман. Каменные великаны бродили в нем… то есть, конечно, стояли, но отделаться от ощущения, что они движутся, было невозможно.
Друст шел вдоль рядов менгиров, иногда сворачивал, иногда – сворачивал, не боясь оказаться за сотни лет и миль от сегодняшнего дня.
В шуме моря и посвисте ветра он искал ответ на свои вопросы.
И находил.
«Дело героя – подвиг. Я не знаю для героя другого дела».
– Неправда! в подвигах нет смысла. Я устал от этих бесконечных побед!
Ветер подхихикивал:
«В жизни, знаешь ли, всегда есть место подвигам».
Друст сменил облик и скакнул через ряд – менгиров? миров?
Туман вздохнул сочувственно:
«Мальчики, вы хотите воевать – по-геройски…»
– Да не хочу я этого!!
«Герой должен быть один», – снова вздохнул туман.
– Не хочу я быть героем! Что мне делать?!
И мгла древних времен отвечала:
«Если один победит тысячу врагов, а другой – самого себя, то второго назову я победителем в битве».
Кромка смерти: Друст
Победить самого себя. Эту бессмертную плоть, не желающую поддаваться ранам, которые погубили бы любого человека.
Просто приказать себе: не сопротивляйся яду, что проник в рану.
Сотни, тысячи людей усилием воли гонят смерть прочь из собственного тела. Те, чья воля подобна стали, – выживают. Мне же нужно сделать обратное.
Стать хозяином самому себе.
Подчинить это упрямое тело.
И то, что было бы поражением для любого человека, станет победой для меня.
– Как это произошло?! – Каэрдин не мог поверить в случившееся и клял себя за то, что остался в замке. Но он и помыслить не мог, что всепобеждающий Друст может быть ранен, ранен серьезно… Что? при смерти?!
Не ведающий поражений Тристан лежал на носилках. Каэрдин подошел, попытался заговорить, ободрить… и после пары фраз, ушедших в пустоту, понял, что его друг не станет бороться за жизнь. И дело не в ране.
Воины, привезшие его, не смели поднять глаз и цедили слова по одному. Болото, жуткие рассказы крестьян о чудовище, Тристан, уехавший в одиночестве, запрет отряду следовать за ним… ничего необычного. Ничего – кроме страшного, немыслимого исхода схватки.
Весть разнеслась по замку.
Сбежались все. Потом расступились перед Изольдой – она завыла, запричитала над мужем.
Тот скривился.
Каэрдин заметил, что боль смертельной раны Друст терпел, не меняясь в лице, – и поспешил увести сестру.
* * *
Эссилт прячет лицо на груди Марха:
– Друст умирает. Он зовет меня.
Зовет. Еще Эссилт не вернулась из Муррея, а уже пошли песни о том, как к умирающему Тристану поспешила Изольда, чтобы разделить с ним смерть – так же, как прежде делила любовь.
Королю было известно могущество песен, которые о тебе слагают годами. Веками.
– Что ты собираешься делать?
– Я поеду. Не могу не поехать. Это всё равно что не дышать.
– В Бретани тебя ждет смерть.
– Может быть. Я не знаю. Но если я не поеду – то в день его смерти я умру здесь.
– Я не отдам тебя смерти!
– Но меня уже взяла легенда. Она сильнее нас – тебя, меня, Друста.
– Быть сильнее Друста нетрудно! Я не отпущу тебя в Бретань – на гибель. Это мое последнее слово.
– Мой король, ты забыл легенду о Тристане и Изольде. Легенду о любви, которая сильнее смерти. Предание о том, что даже смерть не сможет разъединить любящих.
– Бредни Рифмача!..
– Послушай меня, мой муж. Мой любимый, мой единственный. Мой старый глупый муж… – Эссилт чуть улыбнулась. – Прости Рифмачу его песни. Простим ему придуманную легенду. Он солгал, назвав имя того, кого Изольда любит превыше жизни; но он был честен и прав в главном – моя любовь к единственному была и будет превыше смерти. Смерть отступит. Живой или мертвой – я вернусь к тебе.
– Я не отпущу!
– Если не отпустишь – я умру всё равно. День в день с Друстом. Но что будет со мной потом – я не знаю.
– Отпустить тебя на верную смерть, чтобы…
– Чтобы не произошло чего-то более страшного. Непредпетого.
– Эссилт, нет! Никогда и ни за что!
– Ты кричишь, ты гневаешься? Значит, ты уже согласен?
– Нет! Я сказал – нет! Даже не надейся уговорить меня!
Кромка прибоя: Марх
Корабль стоит у причала. Переброшены сходни – для королевы.
Почему я отпускаю тебя?
Как ты смогла меня уговорить?
Сам не понимаю.
Я привычно осматриваю корабль: всё ли готово к пути. К пути – куда? На смерть?!
Почему за смертью надо плыть в Бретань? Почему с неизбежным нельзя встретиться в Корнуолле? Или посреди моря?
Потому что так хочет моя Эссилт?
Королева спускается к причалу. Мантия, корона, наряд… всё как положено. Моя девочка плывет на смерть – а мы привычно заботимся о достойном прибытии королевы Корнуолла в Бретань.
Как ты прекрасна, Эссилт. Я помню, как ты спускалась на этот причал юной девушкой. Тогда я еще не знал, что ты чудеснее всех женщин на свете. Тогда ты была юным солнцем, радостно волнующим душу. Теперь твоя красота – иная. Годы и века изменили тебя – они не отняли совершенства ни лица, ни тела, но дали большее – свет души. Наивная ирландская принцесса уступила место живой богине… И твоя красота сейчас – тепло закатного солнца.
Дай последний раз полюбуюсь на тебя. Последний раз обниму. Последний раз поцелую – и неважно, что при всех: больше мне никогда ни касаться твоих губ. Ты мне снова обещаешь вернуться.
Ты не вернешься.
Корабль медленно уменьшался вдали, а Марх всё стоял на берегу. К нему тихо подошел Динас:
– Помнишь, как ты вручал морю Друста?
– Не смей! – резко развернулся Марх, и сенешалю на миг показалось, что король ударит его. – Не смей упоминать этого предателя! Мало ему было бесчестной жизни, так он даже смертью своей..!
– Я не о том, – примирительно ответил Динас. – Тогда не было никакой надежды увидеть Друста живым, но ты был прав, отпуская его по волнам.
– Лучше бы он погиб тогда, – пробурчал Марх под нос.
– И ты никогда не увидел бы Эссилт?
– Ладно. Ты прав. Так ты считаешь, что сейчас есть надежда?
– Ты. Ты считаешь так, мой король. Иначе ни за что бы не позволил Эссилт уплыть.
Кромка смерти: Эссилт
Ты зовешь. Я слышу это всё отчетливее.
Море – твой союзник, внук Рианнон. Когда-то море отдало меня тебе. Теперь – снова.
Некогда ты хотел разделить со мною любовь и жизнь. Но у тебя не достало сил удержать меня. Теперь ты зовешь разделить с тобою смерть. Но и в смерти ты не станешь сильнее.
Я приеду. Я переступлю порог вместе с тобой. Но твоей не стану. Как не была твоей при жизни.
Мне жаль тебя, Друст. Легенда говорит, что я умерла? умру? – от любви к тебе. А что будет на самом деле? Почему так важно, чтобы мы вдвоем покинули мир живых?
Всё было в точности как в легенде: корнуолльский корабль то ли под белым, то ли под черным парусом, златокудрая королева, спешащая к умирающему Тристану, испуганный шепот бретонцев, никогда не видевших женщину такой красоты, жена умирающего, в испуге уступающая место у смертного ложа героя. Не было лишь прощального поцелуя, с которым Изольда Ирландская должна пасть мертвой на тело Тристана.
И – двое мертвых, о чьей смерти от любви друг к другу барды стали петь задолго до.
* * *
Две тени умерших. Они не видят, как живые рыдают над их телами, готовя остывшую плоть к погребению.
Друст и Эссилт еще могут взглянуть в глаза живым, услышать их голоса, обратиться к ним и даже быть услышаны.
Могут. Но – зачем им теперь говорить с живыми?
Не делая и шага, эти двое уходят в призрачный мир. Теряются очертания предметов, всё тонет в серой дымке. Нет облика – только лица. Только взгляды.
Взгляды, полные любви некогда – но не сейчас.
Кромка небытия: Друст
Ты здесь?! Но почему? Зачем?
Только не рассказывай мне про смерть от любви – не поверю.
Звал? Я?! Что за глупости? Зачем мне было звать тебя?
Безрассудная женщина, ради непонятно чего оставившая мужа! Ну и как теперь тебя вернуть к нему?!
И серое ничто начинает светиться и бликовать гранями чистейшего хрусталя, словно Друст и Эссилт очутились внутри огромного сверкающего камня. Или – Чаши.
Друст вспоминает собственные слова: «Если бы я мог привезти Эссилт Марху». Королеве Корнуолла вспоминать нечего, но она просто знает: вот то, ради чего она поспешила в Бретань.
– Вернуть тебя Марху? Но как?! Между нами море! Бестелесным духам не одолеть даже тоненький ручей, а эту огромную воду не осилить и в вечность.
Какой насмешкой кажется сейчас дар Котла Керидвен.
Кромка смерти: Марх
Ты мертва. Я это знаю.
Потом приедет вестник из Бретани и сообщит мне. Быть может, бретонцы привезут в Тинтагел твое тело.
Как будто это что-то изменит!
Ты умерла там – за морем. Тебе не вернуться в Корнуолл даже духом. Умри ты здесь – мы с тобой остались бы вместе. Живой и мертвая.
Но ты умерла там. И мы разлучены навсегда.
Как мне быть теперь – я не знаю. Нет сил жить.
Серое удушье отчаянья.
Кажется, именно этого много веков назад хотел добиться Манавидан.
– Друст, выход должен быть! Если Котел Керидвен сулил тебе отвезти меня Марху, значит – это возможно!
– Но как мы одолеем море?
– Это знаешь ты, не я. Ты знаешь эту страну, ее богов, ее Древних. Кто-то непременно подскажет нам, как вернуться в Прайден.
– Богов и Древних? Эпона?.. Ну что ж, попробую поговорить с ней.
…И они скользят по миру теней, по тропам, недоступным не только смертным, но и тем, кто связан любым телом. И недоступное живым открывается их взору: деревья, чьи ветви сплетаются в мерном узоре, птицы, чьи шеи связаны узлами, звери, чьи ноги растут из спины, а лапы сплетаются с крыльями, клювы – с когтями, хвосты и шеи закручиваются так, что не разобрать, где кончается один зверь и начинается другой… или это птица?
Или это не ноги и не шеи, а рога оленя?
Араун?!
– Араун? Ты здесь? Но как?! – восклицает Эссилт.
Кернунн качает рогатой головой:
– Араун – мой сын. А ты – та самая человеческая королева Аннуина? Вести о тебе дошли до нас.
– Кто? – подается вперед Друст. – Кто смог пересечь границу вод?
– Ты удивляешь меня, Охотник Аннуина, – отвечает Кернунн. – Ты же отлично знаешь, кто способен пересечь любую границу.
– Седой… ну конечно! А я-то собирался просить о помощи Эпону…
– Эпона не поможет вам ничем. Она точно так же разлучена со своей сестрой, как я – со своим сыном. А вот Седой бывает везде – потому что ан-дубно древнее земель и морей, богов и Древних. И если вы хотите вернуться в Прайден – спрашивайте путь у Седого Волка.
Здесь, в мире богов, Друст и Эссилт снова обретают свой облик. Охотник в сером килте и королева в белизне снега и золотом свете.
Друст сжимает рукоять кинжала из белого дерева:
– Седой! Вожак! Серебряный Волк! Приди, я прошу тебя. На тебя наша единственная надежда!
И – ничего не произошло.
– Он придет потом? – спросила Эссилт, скрывая свой испуг.
– Не знаю, – честно ответил Друст. – Последний раз мы с ним расстались не слишком хорошо. И предпоследний – тоже.
Надеясь на встречу с Седым и возвращение в Прайден, Эссилт оставалась чужда жителям здешней Волшебной страны, а Друст сейчас ни на шаг не отходил от былой возлюбленной. Так что они бродили вдвоем под серым небом, не ведающим ни солнца, ни луны. Поля, холмы, овраги, кое-где перелески с желтеющей, краснеющей, буреющей листвой. Где-то совсем голые ветви, где-то еще летняя зелень и почти везде – бледное золото листвы. Иногда всё вокруг затягивал серебристый туман.
Тишина, покой. Светлая печаль уходящего времени.
– Хорошо, что здесь сейчас осень, – сказал Друст. – Летом Седой не выходит из Аннуина. А сейчас начались охоты. Он может придти.
– Я понимаю.
– Я зову его. Но я не слышу ответа.
– А если попробовать добраться самим? Ты ведь знаешь, как пройти по ан-дубно.
– Ты не понимаешь, что говоришь! В одиночку идти через ан-дубно – это безумие. Это страшнее смерти!
– Но почему? Если ан-дубно – это мир твоих страхов? неужели ты боишься так многого?
– Он? – переспросил Седой, усаживаясь на неизвестно откуда взявшуюся корягу. – Он боится не то что многого, а почти всего.
– Вожак!
Седой приподнял бровь:
– Я тебе понадобился, и ты немедленно признал меня Вожаком. Убедительно.
– Прости, но… нам никто не поможет, кроме тебя.
– Я не гожусь в спасители. В твои спасители – тем более.
– Но Эссилт должна вернуться к мужу!
– Пусть возвращается. Не вижу препятствий.
– Я? – ойкнула Эссилт. – Я могу сама вернуться в Корнуолл?
– Сархад подарил тебе Кольцо-Путь. Сколь мне известно, он и пользоваться тебя научил.
– Но я не знаю дороги…
– Трудно знать дорогу, которой не существует, – усмехнулся Белый Волк. – Просто иди домой. Перед ан-дубно ты не трепещешь, ты пройдешь им, сама не заметив как.
– А… Друст?
– На твоем месте я бы отправился без него. Он слишком многого боится. В древнем хаосе он – опасный спутник. Не защитник и проводник, а наоборот.
Друст побледнел, сжал кулаки.
Седой сочувственно глянул на него: дескать, ничем не могу помочь, – и растворился в тумане.
– Ну что же ты? – почти крикнул Друст. – Седой тебе сказал: иди, тебе ан-дубно не опасно.
– Друст, – она положила руку ему на плечо, – если тебя ничто не держит в Бретани, то пойдем вместе.
– Я же всего боюсь!
– Пожалуйста, не надо. Давай вернемся вдвоем.
Эссилт не могла найти слов, чтобы объяснить свою твердую уверенность в том, что они должны, обязаны пройти через вместе через мир древнего ужаса.
– Послушай, – нахмурился Друст. – Я сердит на Седого, Седой сердит на меня, но… он редко ошибается. Может быть, не ошибается никогда. Без меня твой путь будет спокойнее.
– И дар Котла Керидвен не воплотится?
– Обойдусь и без этого дара. Эссилт, иди одна.
– Нет.
Друст сменил облик, Эссилт вскочила на спину белому коню – и тот поскакал в самую гущу тумана.
Когда серая мгла рассеялась, конь и его всадница оказались в глубоком ущелье. Таких высоких скал они не видели никогда в жизни.
Дорога под копытами была на удивление ровной и гладкой для гор, так что Друст скакал вперед, не обращая внимания на боковые тропы. Они круче, каменистее – так зачем сворачивать туда, если есть такой удобный путь?
«Это совершенно не похоже на ан-дубно, каким я его видел всегда, – удивлялся сын Ирба. – Похоже, легче странствовать по собственным страхам, чем по чужим. Ничего ужасного в этих горах нет. И дорога превосходная».
И тут оная превосходная дорога свернула за утес, и Друст с Эссилт оказались в тупике.
Кромка небытия: Друст
Назад! Назад, пока не поз…
Поздно.
Ущелье исчезло. Со всех сторон нас окружают высоченные скалы.
Коню не взобраться по ним и на десяток локтей, а человеку? Можно попробовать.
Странно: хотя мое человеческое тело мертво, но здесь, в ан-дубно, оно у меня такое же, как при жизни.
Эссилт, подожди внизу. Я попробую найти тропу.
В очередной раз ободрав ладони в кровь, Друст сполз вниз.
– Не думал я, что после смерти можно так рассадить руки, – буркнул он. – Дела наши плохи. Твое чудодейственное кольцо ничем не поможет, а?
– Я… постараюсь.
Она попыталась представить себе Тинтагел и Марха, сосредоточилась, как учил ее Сархад, – и к их с Друстом радости очертания утесов стали меняться.
Кромка судьбы: Друст
Рано обрадовались. Дороги не было и нет. Просто у скал теперь появились лица.
Мужские лица, похожие друг на друга. От небольших – на валун, до огромных – во всю скалу. И чем-то они мне знакомы…
Да это же я!
Со всех сторон глядят мои собственные лица. И нам не пройти через них. Через меня.
Что ты хочешь сказать мне, ан-дубно? Что это я держу в темнице нас обоих? Что это я лишил нас пути в Корнуолл? Что это я – преграда меж Мархом и Эссилт?
Что ж, преисподняя, ты в чем-то права. Итак, пока я дорожу собой, нам нет спасения? – это ты хочешь мне сказать?
Эссилт, садись мне на спину. Я знаю, как выбраться отсюда.
Белый конь разбежался – и ударил копытами ближайший каменный лик. Скала осыпалась, будто была грудой песка, – и застыла под копытами Друста прочной ступенью.
Что делать дальше – было яснее ясного. Друст бил по собственным лицам, и Эссилт могла только догадываться, чем это было для него и что он уничтожал в себе самом.
Из скал получалась лестница. Ступень за ступенью Друст возводил ее.
Верхняя ступень. Горный тупик остался внизу. Впереди – опять серый сумрак ан-дубно.
– Проведешь? – спрашивает Друст, меняя облик.
– Конечно. Теперь это так просто.
Кромка судьбы: Эссилт
Вернуться в Корнуолл – для этого нужно меньше, чем шаг. Один вздох. Одно биение сердца. Одно желание.
Быть рядом с тем, кого люблю.
Нет, не так.
Еще дороже другое: чтобы я перестала быть той черной птицей, что разделила названных сына и отца.
Я хочу, чтобы пропасть, которая возникла между ними из-за меня, – исчезла.
Я хочу, чтобы Корнуолл снова стал домом для нас троих.
Кромка судьбы: Друст
Сквозь туман проступают изъеденные непогодой утесы.
Такие знакомые!
Мы дома.
Мы преодолели море, даром что я боялся…
…нет!
Мы же почти в Корнуолле, так откуда налетела буря?!
Мне не выплыть в этих волнах! Они выше скал!
Я захлебнусь, мы утонем оба!
Как отец…
Рианнон! Ты тогда спасла меня, так спаси теперь ее! Спаси, умоляю! Эссилт не в чем не виновата!
Спаси ее, б… богиня!
Но призывы были тщетны. Туман обернулся волнами, поднимающимися до неба – если только было здесь подобие неба. Призрак корнуэльского берега смыло.
И белый конь бился в этих валах, беспомощнее новорожденного жеребенка.
Бился отчаянно и зло, проклиная Рианнон самыми последними – неужели действительно последними?! – словами.
Эссилт едва уворачивалась от очередного шквала. Ее одежды, отяжелевшие от воды, в любой миг могли утянуть ее в пучину, королева отчаянно цеплялась за гриву белого скакуна – а море бушевало, и спасения не было, и неоткуда было ждать его, потому что никакие боги и богини, никакие магические кольца, как бы ни были они сильны, ничто не поможет против ан-дубно, затягивающего тебя в водоворот кошмара, непреодолимого с детства.
Кромка небытия: Друст
Белая лошадь, мчащаяся по-над волнами. Только это может спасти Эссилт!
Рианнон, неужели ты не?!
Но я сам – я сам белый конь. Плевать, могу или не могу – я должен! Я скакал по тучам как по скалам, и вон они, тучи, над нами. Я могу допрыгнуть до них! Никто не поможет нам с Эссилт, кроме меня.
И если тучи тверже камня, то и волны! Можно скакать по волнам. Отец не мог – он не был оборотнем.
Но я могу!
И белый конь поскакал по морским валам. Его копыта высекали бело-серебряные брызги? искры? – из волн, как из камня. Он крошил океан, сокрушал его, растаптывал – мстя за отца, рассчитываясь за страх, десятилетиями терзавший его душу и изломавший судьбу.
Тот, кто был способен ударами копыт размозжить собственное каменное лицо, теперь с удвоенной яростью топтал волны.
Манавидан корчился от боли.
И – бежал.
Море исчезло.
Под копытами Друста заклубились тучи… а после исчезли и они.
Серый сумрак межмирья.
Друст сменил облик, протянул Эссилт руку:
– Пойдем. Осталось рассчитаться лишь с одним долгом.
Они шагнули в мир людей – прекрасные в своей юности, теперь уже – в вечной. Словно два столпа света встали они неподалеку от Тинтагела. Ослепительная белизна прошедших через смерть сгущалась, свет обретал облик, облик – плоть… но Друсту и Эссилт сейчас не было дела до этого.
Не оборачиваясь, они шли вперед и рука об руку вступили в Тинтагел.
При виде их затихли все. Для людей они были призраками, сияющими и прекрасными, плывущими по-над полом. Для не-людей Друст и Эссилт всего лишь освободились от человеческой плоти, словно раненый боец наконец исцелился и снял докучные лубки и повязки.
Они вошли в тронный зал.
Их ждали.
Друст поклонился:
– Дядя, я привез тебе твою жену, как обещал.
Эссилт подбежала к Марху:
– Нам пора.
Прямо из стены верхом на священной свинье выехал Фросин:
– Пора приотдохнуть праведному, – изрек он.
Следом за ним вылетел сокол, сменил облик:
– Прощай, отец.
– Остаётесь?
– Крекс-фэкс-сакс! – отвечал Фросин. – Смертен Артур, сгинет, осмелеют сво… э-э, восточные соседи. Присмотрю за ними.
– Мы останемся, отец, – кивнул Перинис.
– И я останусь, – тихо сказал Динас. – Покуда высится Тинтагел, я не покину его. А покуда я его не покину – ему стоять в обоих мирах.
– Пойдем, – тихо сказала Эссилт, подавая руку мужу.
Динас протянул Друсту его арфу. Ученик Ллаунроддеда заиграл – так, как некогда в юности мелодией прокладывал пути. Сейчас он торил свою последнюю дорогу: магия Аннуина уходила в Аннуин.
Друст шел первым, за ним – Марх и Эссилт, Бранвен и рыжебородый Ухтрид, Гилл Оленья Нога и обжора Хуарвар, и многие другие из старейших эрлов. И после всех, смутными тенями, то ли в людском облике, то ли в зверином, следовало священное стадо. Свиньи Аннуина привычно шли за одним из трех величайших свинопасов Прайдена.
Там, где Друст и Эссилт вышли в мир людей, там теперь росли два куста терновника – высокие, выше человеческого роста, покрытые белыми цветами так густо, что листвы не видно. Они склонили друг к другу отягченные соцветьями ветки, и эта белоснежная арка ждала тех, кто уходил навсегда.
Уже не живых и потому – бессмертных.
Марх подмигнул Эссилт:
– Представляешь, что про это потом насочиняют барды? «И выросли из могил Тристана и Изольды два куста, и сплелись, чтобы вовек не…»
– Ой, – тихо сказала королева.
Они вошли в серый сумрак межмирья. «А как же Гвин?» – отстраненно подумал Марх.
Бледного Охотника он уже совершенно не боялся: ведь убить можно только живого. Свою уязвимость Марх оставил по ту сторону цветущей арки.
Неожиданно рядом послышалось знакомое хрюканье, и вместо жуткого Гвина явился Фросин.
– Ты же сказал, что остаешься? – удивился Марх.
– А я и остался, – отвечал Фро… или нет, сейчас скорее Мирддин. – Уходящие прошли аркой. А я – в объезд. Я просто провожаю. И хочу тебе кое-что показать. Обернись.
Король Марх обернулся – и увидел Гвина. Послушно рысящего в конце их длинной колонны.
– Он уходит в легенду вместе с вами, – сказал Мирддин.
– Уходит в легенду?
– А ты этого еще не понял? Марх, арка, которую создали эти двое – это новые врата миров. Им быть открытыми вечно… ну, во всяком случае, на пару тысяч лет хватит наверняка. Ты победил, Марх. Ты проиграл все битвы, – Владыка Дорог хитро прищурился, – но победил в главном: легенда о Тристане и Изольде не даст закрыться вратам мира людей и страны волшебства.
– Так всё было недаром?
– А то! – хмыкнул Фросин, скорчив рожу. – Я те так скажу, Конь: света ты не заслужил, покоя – тем более. Покой был бы тебе самым возмутительным наказанием! Ты заслужил отдых. Активный такой отдых на пенсии.
– На чем?
– Узнаешь! – карлик ударил свинью пятками и ускакал.
Сумрак уступал место зелени. Облик деревьев становился отчетливее, свет – ярче, листва – веселее. Они входили в лес Муррей.
Здесь царило лето.
Араун поклонился пришедшим:
– Добро пожаловать, Марх, добро пожаловать. Отдохни – хотя на отдых и немного времени.
– А что потом?
– Бендигейд Вран ждет тебя.
– Ждет?!
– Конечно. Или вам не о чем поговорить друг с другом?
Рианнон улыбнулась, гордая сыном.
Кромка вечности: Седой
Люди любят всё делать трижды. Два раза ты звал меня, Друст, и дважды получал отказ. На третий раз отказа не будет.
Жаль, я потерял отличную приманку, какой ты был живым. Но ученик Ллаунроддеда был и остается прекрасным лучником. А это немало.
Ты почти вернулся в Стаю, Друст. Почти. Потому что сначала ты вернешься к ней. Я не слепой, я вижу: Риэнис была твоей единственной любовью.
Пока осень теплая – у вас есть время.
С первыми заморозками я жду тебя.
Кромка счастья: Сархад
Ты больше не будешь бояться себя. Бояться любви. Теперь преград меж нами нет.
Я беру тебя за руку – и ты не вздрагиваешь. И Марх не хмурится.
Ты улыбаешься светло и ласково. Терзания остались в прошлом.
Я не торопился раньше, Эссилт, – и теперь, когда у нас впереди вечность, я не стану торопиться тем более.
Мы вместе. Навсегда. И никакое слияние тел не заменит нам того чувства, которое связало нас крепче, чем заклятье Фросина некогда держало меня. То, что называем любовью мы, сидхи. То, что так редко называют любовью люди. Самое большее, что может соединить мужчину и женщину, уже есть у нас с тобой. Хотя… в любовных играх я кое-что смыслю. Подозреваю, что гораздо больше Марха.
Но это – потом.
* * *
Друст обернулся конем и умчал Риэнис, а прочие расселись на поляне.
Сейчас здесь было лето. Похоже, теперь ему тут быть вечно: смену времен года приносила сюда Эссилт, пока была живой.
Можно было позвать из лесу несколько ходячих пней и прочих существ, покрытых корой, – они бы с удовольствием сложились в троны для владык Муррея. Тем более, что и звать не надо – вон, по опушке толпятся.
Это можно сделать, но не хочется. Торжественный праздник будет позже, и будет царственное величие, и будет блеск корон… но потом.
Сейчас – просто сесть на траву. Просто – старые друзья встретились. И можно улыбаться – не благосклонно и милостиво, а искренне.
Эссилт сидела между Мархом и Сархадом, оба держали ее руки в своих. «Вот уж действительно – отдала руку обоим!» – мысленно усмехнулся Марх.
И это было правильно, и больше не о чем тревожиться.
«Но как же Рианнон? – мелькнула мысль у Эссилт. – Бедная, она же так ревновала… Каково ей смотреть на нас!»
Впрочем, Белая Королева отнюдь не выглядела ни разгневанной, ни даже опечаленной. Ее лицо было светлым, счастливым – и это делало его много красивее, чем прежде.
«Я рада за нее, но – отчего?»
Ответ на эту загадку изволил явиться сразу же: зашевелился, расступаясь, густой подлесок, из него вышли два белых оленя, а между ними шел – Рифмач.
Снова молодой.
– Я счастлив приветствовать вас, – сказал он.
«Так вот каким голосом он говорит!»
– Да, – отвечала Рианнон на незаданный вопрос, – он вернулся ко мне.
– И это еще одна любовь, преодолевшая преграды, которые казались нерушимыми, – улыбнулся Араун.
Рифмач сел подле Рианнон, настраивая арфу.
– Они скорее исключение, – нахмурился Седой, отвечая Арауну. – И редкое исключение. От любви больше вреда, чем пользы. Побеждает тот, кто сумел стать выше любви.
– Да неужели! – вскинулась Рианнон.
– Разумеется, – отвечал Белый Волк. – Посмотри на этих двоих, – он кивнул на Эссилт и Сархада, – если бы они дали волю страсти, что было бы со всеми нами?! Нет, они смогли подняться над любовью – и вот именно поэтому мы сейчас и торжествуем победу. А Друст любил, себя от любви не помнил – и это чудо, что он хоть как-то выбрался! Что ни говори, а любовь – самое опасное, мешающее и вредное изо всех чувств.
– Я не согласен, – отвечал Марх. – Я любил Эссилт еще прежде чем…
– Именно, – перебил Седой. – Ты любил не женщину, а будущую королеву. Это другое. И отвергал любовь… кто у тебя был до нее?
– Может быть, вы путаете любовь и страсть? – заметил Сархад, осторожно гладя ладошку Эссилт.
Вожак покачал головой:
– От страсти меньше вреда, если она не трогает душу. Я говорю именно о том высоком чувстве, которое воспевают барды. О том, что вы двое себе не позволили. Любовь – это река, которая сносит плотины верности и долга. А у тебя, – он кивнул Марху, – они были слишком прочными. Так что не спорь!
– В мире есть только два мнения: твое и неправильное? – усмехнулся Ворон.
– Вожак, который сомневается, это мертвый Вожак, – улыбнулся в ответ Волк, невольно показав клыки.
Марх долго молчал, и потом заговорил негромко:
– Седой, ты говоришь: верность превыше любви. Ты прав, но… так можешь жить ты, мог жить я, но – не большинство людей. Я скажу иначе: превыше любви – забота. Ты прав: любовь – это огонь, который горит в тебе самом. Это пламя сожжет тебя, да, – если ты не обогреешь им другого. Я не знаю большей беды, чем любовь, не ставшая заботой.
Марх невольно глянул в сторону, куда ускакал Друст.
Эссилт опустила веки в знак согласия.
Потом она спросила:
– Рифмач, а что думаешь ты?
Но тот лукаво улыбнулся и, как встарь, показал знаками, что не смеет произнести ни слова.
ЗДЕСЬ КОНЧАЕТСЯ ВЕТВЬ ВОЗВРАЩЕНИЯ
