Они ехали по лесной дороге. Изольда сердилась всё сильнее: прогулка, от которой она ждала… чего? – она и сама не знала, но ведь ждала! – эта прогулка грозила окончиться ничем. Ну, проехались. Ну, поговорили…

Ведь с ней – он, живая легенда, а в жизни он еще прекраснее, чем в любых песнях… и что?

Друст, в свою очередь, тоже кусал губы. Зачем он согласился сопровождать эту глупую девчонку, изо всех сил пытающуюся обратить на себя его внимание? Досада жгла его. Хотелось сказать на ухо коню одно-два слова и галопом умчаться, да так, что никто не догонит… лишь посреди дороги оборвутся следы копыт, будто по воздуху ускакал конь.

Отчаянно хотелось свернуть… и неважно, что станется с этой разнаряженной куклой, которую он бросит посреди леса.

Важно. К сожалению, важно. Бросить ее – навсегда утратить расположение ее брата. А Каэрдином Друст дорожил. Ради него и согласился оказать любезность его кукле-сестрице… ну и скукотища. Она еще и ест его глазами… дырку проглядит.

«Ну и зачем была эта поездка?!» – с совершенно одинаковой досадой думали оба. Если бы они знали, как созвучны сейчас их мысли! Если бы хоть один осмелился выразить раздражение вслух!

Но нет, они старательно прятали чувства… чтобы те прорвались самым неожиданным образом.

Конь Изольды наступил в лужу, поскользнулся, девушка с трудом удержалась в седле и раздраженно сказала, отряхивая намоченный подол:

– Эта вода смелее, чем когда-либо был Тристан!

Друст поставил коня поперек дороги, спросил, недобро щурясь:

– Так ты считаешь меня недостаточно смелым?

– Да! – с вызовом крикнула она.

– И ты хочешь, чтобы я был смелее? – он продолжал щуриться.

Изольда на миг ощутила страх, но не долее:

– Да! – она вздернула подбородок.

– Ладно, – усмехнулся британец.

Он спешился, подошел к ней, снял ее с седла и… совершенно не обращая на нее внимания, стал привязывать обоих коней к дереву.

Изумление и гнев Изольды были настолько сильны, что он ощутил их, не оборачиваясь.

– Я не хочу потом ловить наших коней по всему лесу, – соизволил объяснить Друст. – Пойдем.

– Куда?

– Поищем мягкий мох, как поют в песнях. Это действительно удобно.

Его равнодушие сменилось яростной страстью за какой-то миг.

Он повалил ее и овладел ею так грубо и жадно, будто у него тысячу лет не было женщины… или словно он был захватчиком, а она – добычей посреди еще горящего города.

Она кричала бы – то от восторга, то от боли, но он губами зажимал ей рот. Не целовал – а именно зажимал рот, не позволяя вырваться и звуку.

Что это было? страсть? похоть? досада? ярость?

Наконец он оставил ее в покое и встал, приводя себя в порядок.

Изольда лежала на земле, не в силах пошевелиться.

– Я люблю тебя… – проговорила она.

Друсту понадобилось усилие, чтобы не ответить «Ну и что?»

Вместо этого он спросил с холодной усмешкой:

– Я был достаточно смел?

– Я люблю тебя… – жалобно повторила Изольда.

– И что мне теперь с тобой делать? – нахмурился он.

Можно оставить всё, как есть. Она не проболтается – она не так глупа. Ну, будет иногда бегать ко мне… или вот так уезжать кататься.

Почему бы и нет? Глупая, наивная девчонка. Получила то, что хотела.

Мне нужен Каэрдин. Мой единственный друг. Я спокойно останусь здесь, с ним… а эта глупышка – ну что ж, она будет рядом со мной.

И все довольны.

Что не так?!

Она не проговорится. Или выкрутится с историей о насильнике… которого как раз и убил великий Тристан.

Так что же?!

Мне эта любительница смелости не нужна.

Мне нужен ее брат. Сотни любовниц не заменят настоящего друга. Да что – сотни! Одна-единственная женщина… Риэнис… и ее Волк… предатель. Лжец.

Изольда не проговорится.

Она мне не нужна. Я ничем не обязан ей.

Ничем!!!

– Встать можешь? – хмуро проговорил Друст. – Или мне придется нести тебя?

– К-куда?

– До ближайшего охотничьего домика.

Она смотрела на него с испугом и надеждой.

– Значит, так, – он всё сильнее хмурился. – Мы скажем, что ты упала с лошади. Застряла в стремени. Тебя протащило по дороге. Запомнила?

Она кивнула.

– Потом я поеду к твоему брату. Расскажу ему правду. Пра-авду! – рявкнул он, пресекая вопросы и протесты. – Ложь прибережешь для отца, а Каэрдина я уважаю и лгать ему ни намерен.

Он посмотрел на нее, перепачканную землей и кровью. Девчонка с расширенными от дурацких чувств глазами.

«И почему я повелся на такую глупую подначку?!»

Друст прикрыл глаза. Перед его мысленным взором было другое женское лицо… и еще одно – совсем другое.

– Проклятье, похоже, мне придется на тебе жениться, – дернул он углом рта.

Изольда беззвучно вскрикнула. Слова «проклятье» она не заметила.

Проклятье, но ведь она бы не проболталась!

Почему я должен жениться на ней?! Только потому, что у меня не хватит сил солгать ее брату?!

Ладно… поздно. Раньше надо было думать…

Это заб-бавная шутка судьбы: из-за меня вторая Изольда обречена на бездетность. Только теперь бездетным мужем быть мне.

Но тогда я хоть любил… а сейчас?

Впрочем, уже неважно.

Может быть, оно и к лучшему. Что бы я передал сыну? неверие в жизнь? Разочарованность в самых великих подвигах, которые не дают ни радости, ни счастья… ничего, кроме пустой славы – горячащей разум юнцов, но приедающейся с годами… с веками.

Каэрдина он нашел без труда, даром что охота умчала того в глушь.

– Что-то случилось? – спросил сын короля, видя озабоченного друга.

– Твоя сестра упала с лошади. Зацепилась ногой в стремени. Всё обошлось, но… испугалась и вообще.

Что-то было не так. Каэрдин было ужаснулся за Изольду – но потом понял: нет. Не то.

Друст кивнул на невысказанное.

– Я женюсь на ней. Просто… прошу тебя: повтори про падение с лошади. А я поеду в замок, привезу ей новое платье.

– Где она?

– Знаешь домик с резными кукушками? Там еще кромлех в полусотне шагов.

Каэрдин кивнул, потом спросил:

– Но с ней всё в порядке?

– Просто устала, – усмехнулся Друст. – Было от чего.

– Она любит тебя, – с укором сказал Каэрдин, став сейчас очень похожим на свою сестру.

– Я знаю, – кивнул бритт. – Может быть, именно поэтому я и женюсь. Знаешь, она ведь умная девочка. Она бы не проболталась.

– Ты ее совсем не любишь?

Друст молча покачал головой.

– Другая Изольда? – тихо спросил бретонец.

– Не Изольда. Другая.

Вздохнул и добавил:

– Но это уже неважно.

Через несколько дней всю Бретань облетела долгожданная весть: Тристан попросил у Хоэля руки его дочери. Этому предшествовало какое-то приключение в лесу… но не успели бароны понимающе усмехнуться, как еще одна новость развеяла все подозрения: свадьбу назначили через полгода.

– Рукоделия твоей дочери достойны славы по обе стороны Узкого моря, – сказал Друст. – И я не вижу причин лишать ее возможности надеть на свадьбу самый прекрасный наряд изо всех, которые она может сотворить.

Изольда вскочила:

– Я с большей радостью вышью наряд для тебя!

– В этом нет надобности, – ответил Друст холоднее, чем хотел бы. – Я привез с собой платье из Британии.

И чтобы хоть немного смягчить свой равнодушный ответ, добавил:

– Мне будет приятнее видеть тебя в блистательном одеянии, чем наряжаться самому.

Эти полгода были для Изольды самым… волнующим? радостным? ужасным? – временем в жизни. Всё сразу.

Тристан был рядом – учтиво-приветливый, и от каждого обращенного к ней слова Изольда расцветала. Ее жених ничем не напоминал лесного насильника…

Ничем.

Тристан ни на миг не оставался с ней наедине. Хуже: кажется, он делал всё, чтобы исключить любую возможность этого. Дочь Хоэля отлично понимала, что он прав, что нельзя давать пищу сплетням, но – как часто, скача по лесу вместе с женихом и свитой, она хотела повторить слова о «смелой воде»!

Все дни она проводила за шитьем и вышивкой, окруженная своими восторженными дамами, не устававшими превозносить изысканность ее узоров и тонкость работы.

Все дни… но были еще и ночи. Ночи, полные жгучего желания. Произошедшее в лесу – как случившееся вчера… сегодня, сейчас! Хотелось презреть все приличия и побежать к Тристану в одной рубашке, но – честь говорила «Не давай пищу слухам», а сильнее чести ее удерживало смутное понимание, что Друст отправит ее назад ни с чем.

Изольда забывалась жарким сном и ждала брачной ночи.

Свадьба была солнечным весенним днем. Зимняя непогода осталась позади, природа сияла обновленной красотой, люди улыбались – и нынешние торжества были для всех предвкушением веселья Бельтана.

Все жители Финистера были счастливы так, будто этот праздник ждал их семьи. Хоэля уважали, Каэрдина любили – и родство легендарного Тристана с ними было для бретонцев всё равно что принятие героя в собственную семью.

А для женщин – от едва разумных девочек до старух – свадьба Изольды, дождавшейся Тристана, была зримым доказательством того, что песни бардов – правда, что мечты сбываются, если терпеливо ждать и не соглашаться на меньшее; мечты сбываются, и самое невозможное счастье становится из наивной веры – судьбой.

Я слышала, ты женишься в Бретани. Хорошая новость. Значит, прошлое действительно осталось позади.

Значит, ты теперь свободен от меня.

Ты наконец смог исцелиться от былого безумия. От страшных чар Манавидана.

Я желаю тебе счастья, Друст. И большего, чем счастье: душевного тепла. Надеюсь, твоя будущая жена сможет тебе его подарить. Марх научил меня: любовь – это не главное в браке. Главное – умение заботиться друг о друге.

И вот этого я желаю тебе и твоей Изольде всем сердцем.

Было бы неловко послать тебе на свадьбу какой-то подарок. Но я надеюсь, моя мысль дотянется до тебя.

Мое пожелание сбудется.

Эту суму Друст не развязывал много лет. Кожаные ремешки затвердели, не желали поддаваться.

Друст полоснул по узлу кинжалом – и бело-серебряная ткань заскользила на пол.

Почти невесомая. Нежное, мягкое прикосновение.

Друсту до слез отчетливо вспомнился тот день, когда он впервые надел это. Бельтан. Танец. И – она. Та, кого Рифмач назвал «другой Изольдой».

Сколько лет назад это было? Четыре? Пять? В мире людей не замечаешь бега времени, зато каждый день, проведенный в лесу Муррей, отчетлив в памяти.

Друст надел аннуинский наряд, расправил волосы.

Бретонцы так хотят, чтобы в их семью вошла живая легенда. Пусть поймут, что он может только снизойти до них, не более.

Дочь Хоэля мнит себя «другой Изольдой». Сегодня она поймет, что опоздала.

На сущий пустяк: на век.

Когда он вышел к Хоэлю и бретонцам, те ахнули. Никакие легенды о Тристане, даже самые фантастические, никакие рассказы самого Друста не давали им почувствовать настолько явно, что он – древний нелюдь. Ну, получеловек. Что не меняет дела.

Бретонцы ощутили себя детьми, которым позволили заглянуть в мир взрослых, жителями лесного болота, которых удостоил визитом эрл. И когда, окруженная своими дамами, в залу вошла Изольда в самом лучшем из своих нарядов, она рядом с Друстом казалась не более чем крестьянкой в грубо сшитом балахоне.

Дочь Хоэля закусила губу, чтобы не разрыдаться.

Друст подал ей руку и повел к королевскому столу.

Свадебный пир начался, но веселье было натужным.

Он не придет.

Предрассветный сумрак превратил мир в черно-белый.

Слезились после бессонной ночи глаза. Что-то болело в груди.

Хотелось броситься из окна и разбиться о камни двора.

Он не придет.

Нет, не так. Он не пришел.

Это – уже свершившееся. Уже прошлое.

За что?!

За то, что отдалась ему, – не помня себя от любви? Разве за это наказывают – так жестоко?!

Затихли последние всплески пьяного гула в пиршественной зале. Ему на смену поднимался гомон во дворе – голоса челяди, перестук… чего-то.

Они все живут как жили. Кормят скотину, прибираются после вчерашнего, готовят еду… а ей хочется броситься из окна.

Она этого не сделает. Она не так глупа, чтобы всему замку дать увидеть свой позор. Чтобы потом вся страна болтала о том, почему дочь Хоэля покончила с собой наутро после свадьбы.

Нет.

Она сейчас ляжет и притворится спящей.

Она придумает что-нибудь – и когда придут слуги, она расскажет им что-то… что-то очень убедительное. Она не станет лгать: Тристан не был с ней. И простыни девственно чисты: она не стала женщиной в эту ночь.

Не в эту ночь.

Она расскажет… что-нибудь. Придумает. Не подаст вида.

– Госпожа…

– А, Энид? – она старательно потягивается, будто ее разбудили. – Уже утро?

– Да, уже…

Служанка осекается, увидев белые простыни. Вопрос замирает у нее в горле.

Супруга Тристана повелительно шепчет:

– Тссс!

«Проклятье! Я так ничего и не придумала… придется прямо сейчас».

– Господин не…

– Молчи! Энид, я скажу тебе правду, если ты поклянешься молчать!

– Госпожа, я…

– Если ты проговоришься, я прикажу казнит тебя! Нет, я даже не успею приказать: он сам убьет тебя!

Этот экспромт оказался более чем удачен: служанка оцепенела от любопытства.

Но вот что ей сказать теперь?

Энид, он мне рассказал. Когда-то давно…

Когда Тристан еще не был великим воителем, ему надо было сразить чудище.

И это чудище было…

…было ужаснее всего, что можно представить. И тогда он пошел к чародею, и тот…

…тот дал ему могущественный меч. Только этим оружием можно было поразить дракона.

Но чародей сказал, что меч этот поразит дракона только если Тристан даст обет…

…обет, когда женится – не дотрагиваться до жены, пока не поразит еще…

…еще две дюжины столь же могучих чудищ. А если он не сделает этого, то…

…то его раны раскроются, хлынет кровь, и он погибнет…

В страшных муках.

Изольда повелительным жестом отослала служанку.

Села у зеркала, попыталась причесаться.

Гребень то и дело застревал в волосах, она рвала его, он падал на пол из ослабевших после бессонной ночи пальцев.

Дочь Хоэля твердила себе, что всё хорошо, что главное – не допустить позора, раз уж иного она изменить не может.

Главное – честь принцессы.

Главное, главное, гла…

…Всё-таки сначала она опустила засов на двери. Никто не войдет. Никто не увидит.

Она вцепилась зубами в собственный рукав. Из глаз лились слезы, тело сотрясалось в рыданиях – но: ни звука.

Никто не должен знать.

Она ничего не может изменить.

Только – терпеть. И не подавать виду.

И даже рыдая от отчаянья – всхлипывать тихо, чтобы никто даже случайно не услышал ее горя.

…От скуки есть давнее, отлично проверенное лекарство: обучение воинов. Тренировки, изматывающие тело (хотя, казалось бы, куда дальше совершенствоваться?) и не дающие плесени тоски вползти в душу.

Опыт «Саксонской бухты» оказался донельзя кстати.

Впрочем, различие было слишком явственно: там железная цепь приказов была единственным, что удерживало воинов от неповиновения и неизбежно следующего за ним безумия от безделья, а здесь каждый боец, хоть седой командир, хоть безусый новобранец был готов исполнить любой приказ прославленного Тристана. Исполнить с радостью.

И от этого великому и славному Тристану хотелось выть. Или наотмашь ударить… кого-нибудь. Или подняться на башню и сигануть оттуда на камни двора.

Взгляды, которые бросала на Друста его так называемая жена, только ухудшали дело. Хотя, казалось, хуже некуда.

Они с Каэрдином теперь часто уезжали на охоту: и польза, и удовольствие. Кабаны, волки и олени стали самыми грозными из противников бретонских воинов: слава непобедимого Тристана разогнала всех врагов надежнее любых войск.

Друст яростно гнал коня сквозь подлесок за роскошным оленем, которого хватит на целый пир, а его рога послужат достойным украшением… рога послужат… его рога… рога…

Реальность сдвинулась. Прошлое смешалась с настоящим, будто время заблудилось, как путник в лесу, и побежало по уже пройденной тропе.

Дубы приветливо покачивали кончиками ветвей, подлесок учтиво разбегался, освобождая дорогу, поляны почтительно стелили зеленый ковер под копыта коня.

Олень исчез, сверкнув на прощание золотом рогов… или померещилось?

Друст спешился. Он никогда не был здесь, в этом лесу – но отлично понимал, куда завел его олень.

Всё было незнакомо – но привычно.

Привычнее, чем мир людей. Это сын Ирба почувствовал сразу же.

И мнилось: сейчас на том краю поляны расступятся кусты и выйдет она, и одного ее прикосновения будет достаточно, чтобы он обратился в коня и помчал ее так, как она пожелает…

Но Риэнис здесь не было, да и быть не могло: ей не дано одолеть море. Зато появились другие девы, похожие и непохожие на тех, что обитают в лесу Муррей. Смешливые и учтивые одновременно, они окружили его, единственного живого Летнего Короля по обе стороны Пролива, они робко пытались ласкать его, они жадно искали его внимания – так, как…

…как воины в замке искали внимания великого Тристана.

Невеселая усмешка прорезала лицо Друста.

Но нежные чаровницы Волшебной Страны знали свое дело, и противостоять их ласкам было почти невозможно, да и незачем. Друст ринулся в пучину любви.

Так человек в отчаянье осушает чашу за чашей.

Месяц шел за месяцем, а внезапное пристрастие Тристана к охоте не ослабевало. Он всегда возвращался с добычей, невзирая ни на осенние дожди, ни на зимние холода, – но отсутствовал слишком долго. Уезжал он всегда один, ни сокольничих, ни доезжачих; попытки Каэрдина сопровождать его с недавних пор разбивались о спокойный отказ.

Пытались тайно следовать за ним… и всегда великий Тристан умудрялся свернуть куда-то: только был здесь – и вот никого, и следов коня не найти.

За пару месяцев тщетной слежки замок смирился с новой странностью северного героя.

Точнее, смирилось большинство.

Певца пригласили к королевской дочери, Изольда и ее дамы вышивали, как обычно.

Такого прежде Изольда никогда не слышала. Новая, незнакомая песня заставила замереть ее иголку.

Изольда тихо ойкнула, будто укололась. Но игла давно была забыта в ткани. Другое острие, стократ более острое, пронзило ее сердце: острие догадки.

Острие ревности.

А певец, вдохновенный, продолжал:

Недошитый ковер соскользнул с колен дочери Хоэля, но она не заметила. Закусив губу, Изольда слушала певца, и в его песни были страшные улики и обвинение в измене тому, кто обесчестил ее дважды – до свадьбы и после. И что с того, что о позоре никто не знает?!

– Ты так чудесно поешь, что заслушаешься, – с любезной улыбкой изрекла супруга Тристана, жестом велев одной из дам подать ей оброненное шитье. – Где ты выучил такую чудесную песнь? Я прежде не слыхала ничего подобного.

– О светлая госпожа моя, – отвечал певец, – дерзну ли я сказать, что эту песнь сложил я сам? Эти слова пригрезились мне в шелесте тростников у реки, когда утренний ветер качал их. И дева, печалующаяся о человеческой любви, почудилась мне так явно, будто она сидела передо мной, как ты сейчас.

Изольда сняла с пальца перстень:

– Вот тебе за песню.

– Госпожа моя, я лишь облек в слова то, что слышал.

Губы супруги Тристана чуть дрогнули в усмешке:

– От кого бы ты не услышал эту повесть, я награждаю тебя за то, что ты спел ее мне.

Дигон, говорят, твой отец не был человеком. Молчи, не отрицай. Я всё равно знаю, что это правда.

Сослужи мне службу – и я щедро награжу тебя. И о том, кто ты на самом деле, не узнает никто, кроме меня и моего брата. Но он и так знает это.

Ты выследишь одного человека, Дигон. Одного… не совсем человека. Ты узнаешь, куда он уходит… куда он уходит из мира людей.

Только будь осторожен: ему нетрудно заметить тебя.

Да. Да, ты прав. Речь идет о моем муже.

Я хочу знать, где он пропадает все эти месяцы. Да! Да, будь он проклят. Да, я хочу знать, на кого он меня променял!

Но, Дигон, если ты произнесешь хоть звук…

…вот именно. Только мне, и потом – Каэрдину.

– Брат.

Изольда Белорукая сидит, опустив глаза долу. Пальцы теребят вышитый рукав. Смущение на бледном лице.

– Что с тобой, сестра?

– Я… мне стыдно признаться…

– В чем? Что ты сделала?

Она качает опущенной головой. Тихо, робко:

– Ничего…

– Тогда почему ты стыдишься?

Она поднимает на него глаза. Полные слез.

– Тристан…

– Что?

Каэрдин опускается перед ней на корточки, стирает слезы с ее глаз, как когда-то в детстве.

– Ну, не плачь, моя маленькая сестренка. Что случилось? Рассказывай.

Она силится сдержать слезы, но не может:

– Тристан… Он никогда… ни разу…

– «Ни разу» – что? – переспрашивает Каэрдин и невольно краснеет, поняв ответ на свой же вопрос. И тут же, едва не сорвавшись на крик: – Ни разу – за всё это время?!

Изольда глотает слезы и кивает.

– Хорошо, я поговорю с ним, но…

Она качает головой и указывает рукой вглубь покоя. Только что там никого не было – но вот от стены отделяется тень, обретает плоть, знакомый облик…

– Дигон?! Почему ты здесь? Как ты..?

– Я здесь по приказу госпожи, – кланяется полуэльф. – Я знаю, где пропадает Тристан. Объятья дев Волшебной Страны ему дороже любви супруги и твоей сестры.

– Позор-р… – шепчет Каэрдин. Пальцы королевского сына сжимают меч, он гневно вскидывает взгляд на Дигона, но тот успевает ответить прежде, чем был задан вопрос:

– Да. Я провожу тебя.

Каэрдин послушно следовал за полуэльфом, не особо обращая внимание, куда и как его ведет Дигон. Знает дорогу – и ладно. Всё равно этот путь человеку не запомнить… так зачем присматриваться к дороге?

Они ведь идут прочь из этого мира. Прочь из мира живых.

То, что сейчас творилось в душе сына Хоэля, было точь-в-точь как при известии о гибели товарища в битве: рвется связь – и еще не можешь осознать, что того, кто был частью твоей жизни еще вчера, теперь нет.

«У меня больше нет брата».

С такой мыслью легко миновать границу мира живых.

«Я верил тебе – а ты лгал мне. Ты был мне как брат – и предал нас».

Каэрдин шел за Дигоном, и спроси сына Хоэля, что тот намерен сделать с Друстом, когда найдет того, Каэрдин бы не ответил. Убить – вряд ли получится, даже будь они в мире людей, а ведь в стране волшебства у Друста преимущество… и не одно, наверное. Увещевать? – бессмысленно. Предателей не увещевают. Посмотреть в глаза… это ли та кара за позор, которой ждет от брата Изольда? – а чего она ждет, кстати?..

Листва на деревьях становилась гуще, сочнее – из ранней весны они входили в лето. В другой раз Каэрдина это удивило бы, но сейчас всё было неважно.

На поляне плясали несколько девушек и высокий светловолосый эльф, одетый в серый килт. Нелюдь двигалась с легкостью тумана – да и казалась прядями тумана, лишь принявшими облик, похожий на человеческий.

В их танце не было ни веселья, ни радости, они летели по-над травой, повинуясь той силе, которая сплетает узоры из облаков в небе, из ветвей деревьев, из стеблей трав.

Танец замедлился, эльф посмотрел на Каэрдина… сквозь него. В этом взгляде не было ничего живого: ни удивления от того, что явились незваные гости, ни интереса, ни недовольства. Так человек скользит глазами по привычному виду за своим окном. Подумаешь, сын людского короля явился… эта мелочь не заслуживает и мига внимания.

Под серым взглядом этих глаз – именно так, серым взглядом, равнодушным в своей вечной бесстрастности, – Каэрдину стало жутко.

Несколько бесконечно долгих мгновений эльф смотрел сквозь Каэрдина, а когда тот понял и узнал его – то было поздно.

Девичьи руки повлекли его в живой узор танца, эти руки были тонкими, нежными и холодными, и противиться им было труднее, чем сдвинуть скалу, и от этого неспешного эльфийского танца кровь побежала по жилам быстрее, чем от самой отчаянной пляски, и душа полнится восторгом, а тело движется само, и не остановиться, и не замедлить движений, и хитросплетения рук и тел сродни соитию, только прекраснее, и наслаждение захлестывает, и ничего подобного не испытать со смертной женщиной, и не для смертных такое счастье, и всё случившееся вмещается между двумя ударами сердца, только от удара до удара пройдут века и тысячелетия, и тело движется в танце, но сердце разучилось биться, и дыхания больше нет, а есть только легчайшее движение теней, и ты тень, и свободен от тела, свободен от жизни, от всего человеческого, у тебя нет ни отца, ни матери, ни сестры, и не было никогда, и можно скользить через миры, и узор танца – единственная реальность, им можно оплести всю землю… землю…

…родную землю.

– Ну вот какого одноногого фомора? – мрачно осведомился Друст.

– Одноногого кого? – не понял Каэрдин.

– Неважно, – скривился внук Рианнон. – Ладно, ты не хотел уходить. Я бы отпустил тебя; что я, зверь, что ли? А меня было зачем вытаскивать?

– Куда вытаскивать?

Воины стояли на огромной крутизне. Внизу простирались равнины, едва видные в дымке вечернего сумрака. В густо-голубом небе проступали первые звезды.

Ничего подобного на равнинах Бретани не было – да и быть не могло.

– На границу, – изволил объяснить Друст. – Когда сгустится туман – пойдем домой.

Он провел руками по лицу, словно сгоняя дрему, и горько проговорил:

– Ну зачем я-то тебе понадобился?! Ушел бы сам. Что, думаешь, не смог бы? Еще как смог! Ты и сейчас меня на себе потащишь!

– Друст. Пожалуйста. Ты говоришь о чем-то, понятном только тебе. Объясни.

Мне нечего делать в мире живых. И я хотел уйти.

Вернее, не совсем так. Не было «хочу» – «не хочу». Я просто с каждым разом уходил всё дальше, и однажды бы просто не вернулся.

Я бы остался еще на годы живым щитом Бретани. Вернее, не я, а мое имя.

А я бы нашел покой – здесь, в мире чародейства.

Ну, сгинул бы – по меркам мира людей. Вы бы меня хватились через полгода, не раньше.

А ты, Каэрдин, так любишь свою землю, что не просто разорвал узор чародейского танца: ты еще и меня с собой вернул к людям.

И сейчас мы с тобой можем пойти куда угодно – но выйдем в человеческой Бретани.

Когда-то (глупец! наивный мальчишка!) я просил Марха вывести меня в мир людей. Сейчас судьба скорчила гримасу: ты вернул меня против воли.

Но довольно болтать. Пойдем. Туманы уже густы.

Если мы не послушаемся их – они нас всё равно вытянут в мир людей. Только вот я не рискну предположить, в каких временах мы окажемся. А Бретань на сотни лет раньше или позже тебя вряд ли порадует.

– А где Дигон? – спросил Каэрдин.

Друст равнодушно пожал плечами:

– Где-то. Он же полуэльф… был.

– Он умер?

– Он вернулся к своему народу. Мы, полукровки, принадлежим тому народу, которому близки. Я внук богини, мой отец прожил то ли сотни, то ли тысячи лет – но я человек. А он был полуэльфом. Этим всё сказано.

– Друст. Куда нам идти?

– Не задавай глупых вопросов. Иди домой. Остальное сделается само собой.

Каэрдин чуть задумался. Ему с удивительной отчетливостью представился ряд неимоверно высоких менгиров неподалеку от родного замка. Только теперь это были не просто камни, воздвигнутые тысячи лет назад неизвестно кем, это был узор путей, перекресток множества дорог, ведущих в самые разные миры. Или – из этих миров к людям.

Туман сгустился. Каэрдин чуть улыбнулся, качнул головой – и пошел вперед с той уверенностью, с какой ходил по родному замку. Друст со вздохом последовал за ним.

Здесь была та же ночь. Ясная, звездная. Пряди тумана отползли к менгирам и исчезли между ними. Как в дверь ушли.

Каэрдин оглядывался, словно впервые видел эти места. Друст терпеливо ждал.

– Где мы, как ты думаешь? – спросил бретонец. – В смысле времени?

– Думаю, ночь назавтра. Ну, в день после того, как ты отправился выслеживать меня. Кто тебя отправил, кстати?

Невысказанным и равно понятным им обоим осталось: «Будь тебе самому интересно, где меня носит, тебе достаточно было задать вопрос».

– Сестра.

Каэрдин взъерошил волосы: после всего произошедшего возвращаться к человеческим заботам было всё равно что заставлять себя ползать вместо бега. Но надо.

– Друст, я теперь понимаю тебя. Я сам… ни с одной из смертных женщин не может быть подобного. Моя сестра – никто для тебя. Еще вчера я бы осуждал тебя за это, сегодня… – покачал головой. – Но, Друст, она же не виновата.

– Ладно, – он кивнул.

– Понимаю, ты не можешь ее любить, ты любишь другую Изольду…

– При чем тут Эссилт! – досадливо поморщился Друст.

– Не ее? Но все барды поют…

– А ты им веришь! Каэрдин, это твоя сестра считает каждое сказание правдой, но ты-то!

Тот посмотрел в глаза другу:

– Но ведь ты любишь другую. В волшебных танцах ты топишь тоску разлуки. И в песнях бардов о тебе и другой Изольде есть правда. Ты бежал за море от этой любви. Друст, я, наверное, не имею права спрашивать – но я всё это вижу.

– Какой ты умный, – скривился бритт. – Хорошо, я расскажу. Пойдем домой, как раз на дорогу этой истории и хватит.

Я должен был умереть. Когда прошли годы, я это понял. Да и барды рассказали. Объяснили: то, что было со мной, называется «стать Летним Королем». А он потому и Летний, что к осени он умирает.

Я тогда ничего этого не знал. Я просто любил ее. Я просто был счастлив – как никогда в жизни.

«Никогда в жизни». Тогда, с ней я уже и был – вне всего людского. И когда она оставила меня – я не вернулся в жизнь всё равно.

Мое тело движется, я дышу, сердце стучит – но всё кончилось той осенью.

Почему она нарушила вечный закон? Зачем оставила мне этот призрак существования?

Я не знаю.

Я должен был после пика счастья рухнуть в небытие… или куда там уходят Летние Короли? Вместо этого меня оставили в болоте жизни. Так крестьяне оставляют в поле последние колосья в жертву богам – но несжатый колос ждет худшая участь, чем его срезанных собратьев: он просто сгниет. Из его зерен не выпекут хлеб. Разве повезет – и они прорастут.

Я жертва нарушенного обряда. Это, поверь, гораздо хуже, чем погибнуть под ножом беспощадного жреца. Жнеца.

– Она богиня? – тихо спросил Каэрдин.

– Больше. Она – вся жизнь Прайдена.

– Как я завидую тебе…

Друст пожал плечами.

– Нет, послушай меня, – заговорил сын Хоэля. – У меня были женщины, и когда-нибудь я женюсь на сестре или дочери какого-нибудь важного союзника нашего королевства. Но я любил и люблю только одну – нашу землю. Иногда мне кажется, что я люблю ее как женщину. Раньше я думал – глупости в голову лезут, а теперь понял: у тебя именно это и было. Только с твоей землей.

Друст помрачнел:

– У меня нет моей земли. Земель отца я не знал, Корнуолл перестал быть мне домом, у Артура я был просто воин, здесь – чужеземец. Риэнис – да, она земля, но я люблю в ней женщину.

Каэрдин промолчал, боясь обидеть Друста словами о том, что жить без родной земли – это, наверное, самая большая утрата, которая только и может быть.

Моя госпожа.

В мире людей ты – легенда песней бардов, героиня зимних рассказов. Но вот – я побывал в твоем мире. Мой названный брат – возлюбленный твоей сестры.

Значит, всё, что мне грезилось, – всё это существует. Где-то.

Ты не снизойдешь до меня. Кто я такой? Не король, не герой, не внук богини, не сын бессмертного. Мне никогда не сжать тебя в объятиях – но это и неважно.

Только дети считают, что счастливая любовь должна быть взаимной.

Я счастлив любовью к своей земле.

В мире людей я не король, в Волшебной Стране – не твой возлюбленный, но всё это ничего не значит. Ты – моя, земля Бретани. А я – твой.

И для другой любви в моем сердце нет места.

Друст вошел в покой жены.

– Все вон, – негромко приказал он.

Дамы Изольды торопливо собрали шитье и, толкаясь в дверях, выбежали. Дочь Хоэля, окаменевшая от гнева и испуга разом, с вызовом смотрела на мужа.

Друст медленно и аккуратно затворил дверь, опустил засов. Обернулся. Сложил на груди руки.

– Итак?

Она сделала вид, что не поняла вопроса.

– Значит, посылаем слуг выслеживать мужа.

Ей хотелось крикнуть: «Если б ты действительно был мне мужем – я бы не посылала!» – но ледяной тон вопроса Друста заставлял ее молчать.

– Так ты слуг не напасешься.

– Что с Дигоном?!

Друст пожал плечами:

– Во всяком случае, ты его больше не увидишь. Он не вернется в мир живых.

– Ты убил его!

Друст удивленно приподнял брови:

– Я считал тебя всё же умнее. Ты отлично знаешь, куда и зачем я отправился. Дигон попал туда же. Ему там понравилось.

Он подошел к ней (Изольда невольно встала, прижала шитье к груди, словно это могло защитить ее) и спросил, прищурив глаза:

– Так ты жалуешься брату, что я пренебрегаю тобой? Хорошо, больше жаловаться ты не будешь.

…было больно. Так же больно, как тогда в лесу.

Теперь неизвестно где стали пропадать оба. Друст и Каэрдин уезжали на несколько недель, возвращаясь веселые и довольные, иногда смеющиеся над одним им понятной шуткой. По восточной границе Бретани пошли новые легенды – о призрачных воителях, способных за одну ночь одолеть отряд франков, о духах земли, стерегущих ее границы, о неистовом веселье нелюди…

Друст и Каэрдин на два голоса уверяли Хоэля, что ездят исключительно на охоту. Добычу они действительно привозили. Иногда.

Погоду и время года они не удостаивали вниманием. Могли зимой уехать одетыми по-летнему. Могли вернуться сухими в ливень.

Год описал круг, и снова близился Бельтан.

На Бельтан мы увидим ее – госпожу нашей земли.

Я это знаю так же ясно, как могу распознать грязный след франков.

Она выйдет к нам… то есть к Друсту. Это он избранник богинь, не я.

Кто она? Каким именем мне назвать ее? Эпоной? Или…

Явится ли она белой кобылицей?

Увижу.

Быть смертным и увидеть богиню – это уже величайшее счастье.

Мечтать о большем просто смешно.

Друст снова облачился в аннуинские одежды; Каэрдин, у которого наряда из снегов и туманов не было, остался равнодушен к смене платья.

Названные братья вошли в кромлех и свернули.

По ту сторону их приветливо встречали друзья, соратники и возлюбленные. Веселая нелюдь повлекла их дальше, глубже в мир волшебства.

Здесь всё было залито золотым светом, словно времена года решили сыграть шутку и Бельтан облачился в ослепительно-рдяный убор осени. Молодая листва деревьев сияла, каждый лист светился сам по себе – и в этом оглушительном свете стояла Она.

Друст и Каэрдин на миг замерли в восхищении.

Потом Друст сделал шаг вперед.

Эпона остановила его удивленным взглядом:

– Не ты. Король.

– Но я и есть Летний Король.

– Король Бретани. Мой Король.

– Я? – изумленно выдохнул Каэрдин.

– Конечно.

– Но король – мой отец.

Эпона улыбнулась:

– Разве он защищает меня? Разве он любит меня? Разве он пришел сюда заключить священный брак?

Оба воина не верили своим ушам.

– Мне неважно, кто из вас король в мире людей. Здесь – ты. Я ждала тебя.

Она протянула руки – и Каэрдин бросился к ней.