Приближался Самайн, и весь Аннуин охватило радостное возбуждение. Кто готовился похвастаться новым нарядом, кто – новыми чарами, кто – новой недоброй шуткой. Мысли, мечты, замыслы заполонили замок, подобно тому, как человеческий чертог гудит от бесчисленных разговоров. Здесь творилось нечто похожее, но – в мире мыслей и чувств.

И лишь Эссилт была безучастна.

Ее даже и не пытались спрашивать – на нее легло клеймо отчуждения, прежде наложенное лишь на имя Сархада. Сейчас отстраняющаяся ото всех «человеческая королева» стала действительно чужачкой, далекой от Волшебного мира больше, чем в первые дни. Она предпочла им всем Коварного, предателя и преступника, она не скрывала этого – и ее чурались все, кроме самых ласковых и добрых фэйри да старенького брауни.

Эссилт не желала ничего этого осознавать. Уже второй месяц она проводила на галерее, которую успела возненавидеть. Аннуин теперь был для нее лишь темницей, откуда она хотела вырваться любой ценой. Сходя с ума от ожидания, она была готова винить в своем заточении всех – Арауна, Рианнон, даже Сархада, который солгал ей. Разум твердил королеве, что Сархад не обманывал ее, но безумие ожидания было сильнее любых доводов.

…миг, когда языки пламени на ковре сдвинулись, она пропустила.

Огонь уже полыхал, и Эссилт не поверила своим глазам. Она бросила шитье, подскочила к ковру – тканый рисунок мастера ожил и медленно поднял руку с зажатым в ней золотым кольцом.

Хорошим вышло. Удалось.

Н-да, никаких других радостей мне не осталось теперь, кроме ощущения себя – сущим, когда завершишь действительно трудную работу. Эта счастливая усталость, когда приходишь в себя после нее.

Возвращаешься в себя.

Потому что во время, пока ты куешь, твой дух, твоя жизнь, всё, что ты можешь назвать собой, перетекает в руку, а из нее – в молот. Твоя жизнь – в нем; тело – инструмент при молоте, а не молот – инструмент при теле.

А когда работа закончена, то – приходишь в себя.

Немного я знал радостей выше счастья завершенного творения. Рианнон оставила мне самое дорогое, что бывает в жизни…

– Почему ты так долго?! – крикнула Эссилт, вбегая. – Я ждала с начала осени, а ты…

Сархад Коварный растянул губы в усмешке, так знакомой некогда его врагам:

– Но ведь ты так любишь Аннуин…

– Я ненавижу его! – яростью зазвенел голос королевы.

– Но ведь Араун…

– Ласковый тюремщик!

– Но разве Рианнон не заботится о тебе? – Эссилт не слышала иронии в его голосе.

– Она запирает меня здесь! Я ненавижу их всех… всех!

– И меня? – прищурился Сархад.

– Да! Почему ты столько вре…

– Довольно! – он схватил ее за плечи, развернул к окну и толкнул вперед. – Хочешь уйти от нас?

– Да!

– Навсегда?

– Да!!

– Так уходи!

Эссилт вдруг с невероятной отчетливостью увидела окно в Тинтагеле и мужа в королевском зале.

– Ма-а-арх!.. – в отчаянье закричала королева.

Король – там, немереные лиги пути, за гранью бытия – обернулся. Ему почудился голос…

…Сархад разбежался и что было сил метнул кольцо туда, сквозь два окна, сквозь грань двух миров, сквозь границу мечты и жизни, сквозь невозможное…

…Переплет окна разлетелся, словно вышибленный валуном из катапульты. Куски металла и мелкое крошево слюды разбросало по полу. Посреди этих осколков ярче солнца сияло золотое кольцо.

Марх подбежал, безотчетно схватил его и бросился к окну.

Напротив, на расстоянии не более десятка локтей, он увидел другое окно, а в нем – бледную, перепуганную Эссилт и рядом с ней высокого сидхи с золотом в черных косах…

…всего на миг.

Видение исчезло. Лишь хмурое серое небо Корнуолла.

Разбитое окно замка. И золотое кольцо, зажатое в ладони.

– Получилось… – выдохнул Сархад, отойдя от окна. – Ты понимаешь: у нас получилось! Мы добросили кольцо. Теперь твой муж найдет тебя.

Эссилт тряслась в беззвучных рыданиях.

Сархад подошел к ней, погладил по волосам:

– Всё в порядке, малышка. Всё уже позади. Скоро здесь будет твой Марх, он заберет тебя в Тинтагел… Ну-ну, успокойся, маленькая королева. Прости, что я старательно злил тебя – просто я боялся, что иначе мы не дотянемся до Корнуолла.

– Т-ты нарочно м-медлил с-с работой? – пытаясь сдержать дрожь, спросила Эссилт.

– Нет. Я же сказал: «не раньше начала осени». Создать кольцо-путь не так просто, даже для меня.

Слезы наконец хлынули из глаз королевы, и Сархад, вздохнув, прошел через мастерскую и протянул женщине кувшин воды:

– Пить не советую, это не лучшая вода, но хотя бы умойся. Я отвык от вида женских слез за эти века.

Эссилт молча повиновалась, мастер отнес кувшин на место и вернулся к ней.

– Са-а-архад… – прошептала королева, почти с ужасом глядя на него.

– Я прошу: успокойся.

– Я не о том. Ты… ты…

– Что – я?

– Ты – ХОДИШЬ, Сархад!

Я чуть не упал.

Как только я осознал, что могу ступать свободно, мои ноги вмиг ослабли, будто я пробыл действительно прикованным эти века и разучился двигаться.

Я едва успел опереться о наковальню.

Моя маленькая королева подбежала и подхватила меня, как ребенка, делающего первые шаги.

Один. Другой. Третий.

Просто так. Просто – шаги. Куда угодно и зачем угодно.

Я могу ходить, значит я… свободен?!

Многовековые заклятья… сняты?!

Свобода? – я боюсь поверить. Кажется, люди именно это и называют – чудом.

– Как ты это сделала? – Сархад схватил Эссилт за плечи. – Там было не меньше трех дюжин сложнейших заклятий, как ты их сняла?!

– Я не знаю… – испуганно зашептала женщина. – Я ничего не делала… Правда, Сархад, это не я!

– Тогда кто?

Эссилт побледнела совершенно: слишком много всего сразу произошло.

Мастер прошелся по зеркальному полу Зала Огня:

– Смешно! Пока я больше всего на свете жаждал свободы, я не мог снять эти заклятья. Ни силой, ни хитростью. А сейчас… мы оба не знаем, что произошло, но я не знаю еще и другого: что мне делать со свободой – теперь? А?

Он наклонился, словно спрашивал у своего отражения в черном зеркале пола.

Отсветы огня, пляшущего вокруг колонн, вдруг сложились в совсем другой облик. На Сархада смотрел уродливый карлик, с насмешкой зачастивший:

– Свобода – забота, замучаешься с ней, замаешься, забегаешься! Ай, захочешь назад в темницу, в тишину, в тепло, в тоску, в тину, лишь бы избавиться от зловредной свободы-заботы!

Лицо-отражение расхохоталось.

Осужденному никогда не забыть лица палача. Особенно – мерзкий облик, избранный под стать грязному делу. Слишком знакомый прищур глаз, слишком памятная привычка нанизывать слова, словно бусины в ожерелье.

– Ты?!

– Сархаду великому, Сархаду ужасному, Сархаду Коварному поклон от бедного карлика Фросина!

– Фросин? Тебя зовут Фросин?

Но сейчас, всматриваясь в уродливое лицо карлика, Сархад понимал: это не лицо. Личина. Он видел это существо другим…

И – задохнулся от узнавания.

Карлик предупредил его изумленные слова:

– Станешь взросел – облик сбросишь, помнить тайну просит Фросин…

– Хм, – дрогнули в усмешке губы Коварного, – ну тогда – услуга за услугу. Я сохраню твою тайну, Ми… Фросин, если ты ответишь на мои вопросы. Если ответишь полную правду, – веско добавил он.

– Стал Сархад Коварный – Сархадом Любопытным, но, как и раньше, любит искать лазейки в речах!

Сидхи низко наклонился, пытаясь заглянуть чародею в глаза:

– Ведь это ты заточил меня? Чар Рианнон не было, так?

– Ай, полезно сидеть в темнице! Посидел бы еще века три – глядишь, совсем бы из Сархада Коварного Сархадом Умным стал!

– Смейся надо мной как угодно, но прошу тебя, скажи, какие это были заклятья! И почему ты сейчас снял их?

– Хитрец-глупец, не там искал… – затараторил карлик, – боится зеркал гордый нахал…

– Погоди. Ты сказал: зеркало?!

– Похоже, ты всё-таки станешь Сархадом Умным, – произнес карлик без своих обычных ужимок.

– Ты хочешь сказать… – медленно проговорил Сархад, – что сковал меня обычным заклятьем зеркала? И чем больше я пытался освободиться, чем более хитроумные способы придумывал, тем надежнее был пленен? И не было дюжин заклятий, а только одно, простейшее?!

– Заточение научило тебя думать, – одобрительно изрекло отражение чародея.

– А сейчас я захотел освободить – ее, – мастер кивнул на оцепеневшую в изумлении Эссилт. – До чего всё легко! Поистине, не бойся хитрости, Коварный, бойся простоты.

– Встретимся в Самайн, Сархад Свободный, – с этими словами лицо карлика исчезло.

Пол как пол, отражение как отражение: колонны, мастер, королева…

– Так ты теперь свободен?! – Эссилт подбежала к нему. – Совсем?

– Совсем? Не знаю. Моя маленькая королева, мне больше некого попросить…

– Что?

– Расскажи обо всем Рианнон. Передай ей: пусть придет. Пусть известит своих… всех в замке… разошлет известие по Аннуину.

– Но почему не ты сам?

Сархад вздохнул:

– Мне незачем возобновлять вражду, остановленную века назад. Но если я выйду за пределы этого зала, и какой-нибудь бедняга побежит прочь, вопя в ужасе: «Сархад на свободе, спасайтесь!» – то я ведь и обидеться могу. Поэтому и прошу: поговори с Рианнон, и пусть она предупредит своих… гм, храбрецов.

Против воли он жёстко усмехнулся.

Эссилт спустилась вниз. Где искать Рианнон – было хорошо известно.

Королева людей толкнула тяжелые двери, покрытые замысловатой резьбой, и вошла в зеленый сумрак тронного зала Королевы Аннуина.

Еще не лес, но уже не замок. Не колонны – тонкие стволы деревьев, переплетенные и сросшиеся в живой орнамент. Не аркады – узор из склоненных ветвей. Не потолок – зеленый шепот листьев.

И – вечно сумрак. Кое-где горят чаши золотистого колдовского огня. Вокруг арфистов летают малыши-фэйри, неся неяркие белые огоньки.

Звуки арфы. Перезвон колокольцев. Тихое пение. И в глубине зала – златокудрая Рианнон.

Эссилт подошла и учтиво поклонилась, ожидая конца песни.

– Что случилось? – милостиво вопросила Рианнон, когда певцы смолкли. – Мне едва ли верится, что ты пришла разделить с нами веселье.

– Это верно, госпожа моя, – отвечала Эссилт. – Я пришла к тебе с вестью. Радостной вестью.

– Что такое? – губы Рианнон изогнулись в улыбке.

– Сархад свободен.

Рианнон вздрогнула. Испуг фэйри и сидхи был настолько сильным и явным, что Эссилт едва не рассмеялась.

– Это ты его расколдовала?! – прекрасные черты Белой Королевы были искажены гневом.

– Нет. Не я. И вам не стоит его бояться: он никому не хочет зла. Фросин уже всё знает – и доволен случившимся.

– Кто?!

– Карлик, – терпеливо пояснила Эссилт.

– Откуда ты знаешь о нем, девчонка?!

– От него самого, госпожа моя, – улыбнулась Эссилт, дерзкая в своей почтительности. – Он говорил с Сархадом. А теперь Сархад просит тебя придти к нему.

Эссилт обвела притихшее собрание взглядом и добавила:

– Он бы и сам пришел, но только ему очень не хочется, чтобы теперь, когда он готов примириться со всеми, какой-нибудь… храбрец закричал на весь замок, увидя, что Сархад свободен.

Эссилт понимала, что она говорит лишнее, но обида за Мастера была слишком сильна.

– Так что, госпожа моя, прошу – пойдем к нему.

– Девчонка, ты забываешь, кто ты! – не сдержалась Рианнон.

– О нет… – королева Корнуолла гордо подняла голову. – Я хорошо помню, кто я, госпожа. Я – жена твоего сына.

Невысказанным, но вполне услышанным было продолжение фразы: «…а не возлюбленная твоего былого любовника».

Рианнон прошествовала к двери. Эссилт с поклоном уступила ей дорогу: простая вежливость, несоблюдение которой было бы сейчас смертельно.

Что чувствует бывший бунтарь, две трети жизни проведший в заточении?

Не знаю. Да и знать не стремлюсь. Речь о Сархаде.

Думается мне, десять веков в кузнице усмирили его юную ярость. Он – великий мастер, опасный враг и… думается мне, надежный друг?

Самое время поговорить с ним.

Языки пламени, оплетающие пару колонн, вдруг потянулись друг к другу, сложившись в рисунок огромных оленьих рогов. Огонь спустился ниже, обрисовав сначала лицо, а потом и всю фигуру.

– Приветствую тебя, Сархад! – Араун шагнул вперед.

– Не знал, что ты можешь так войти в этот зал, – отвечал мастер.

– Это же Аннуин, – улыбнулся Араун. – А я был и остаюсь его владыкой.

– Ты пришел выяснить, насколько я теперь опасен? – прищурился Сархад.

– Нет, – Араун покачал рогатой головой. – Я пришел поговорить о том, насколько ты теперь не опасен. Ведь ты не хочешь продолжения былой войны, так?

– Откуда ты знаешь? – нахмурился Сархад.

– От тебя, – улыбнулся Король-Олень. – Если бы Сархад Коварный хотел битвы, он покинул бы этот зал прежде, чем любой успел бы заподозрить…

– Что ты еще знаешь? – хмыкнул кузнец.

– Что во всем Аннуине только двое понимают, что ты не хочешь никому мстить: я и твоя Эссилт.

– Трое.

– Трое? Кто еще? Неужели Рианнон?!

– Ми… Фросин.

– Это хорошая новость, – Араун наклонил голову, рога Короля при этом невольно оказались направлены в лицо Сархаду, и Мастер отпрянул. Заметив это, Араун поспешил распрямиться.

– Так чего ты хочешь от меня? – спросил Сархад.

– Пока – ничего. Я не хочу возобновления вражды.

– Я тоже.

Араун испытующе посмотрел на него. Сархад сцепил руки на груди, размышляя вслух:

– …заключать мир с каждым из властителей, перечислять, что я не нападу ни сам, ни подстрекая, ни днем, ни ночью и так далее – это значит самому создавать тот единственный и неизбежный случай, когда нападение произойдет. Чем тщательнее заключен мир, тем неотвратимее война.

Араун опустил веки в знак согласия.

– Тогда, может быть, мы решим всё вдвоем – сейчас? Никакой торжественности, никакого собрания всех и всяческих властителей. Никаких клятв – потому что я слишком хорошо помню искусство их нарушать. Просто я говорю тебе, Рогатый Король: я хочу мира с Аннуином. Со всем.

Пламя, пляшущее вокруг колонн, вспыхнуло, подтверждая и закрепляя слова Сархада.

– И Аннуин не станет мстить тебе за прошлое, – отвечал Араун.

– Сархад, – Рианнон стремительно вошла, – мне сказали, что ты…

– Тебе сказали не самое интересное. И не самое новое, – усмехнулся Араун.

– Что это значит? – гневно сдвинула брови Белая Королева.

– Это значит, – Араун подошел к Эссилт, – что мы все в долгу у этой маленькой Королевы.

– Рианнон, – сказал Сархад, чтобы как-то успокоить рассерженную властительницу, – теперь, когда я уже не пленник, ты велишь мне убираться из твоего замка или позволишь остаться гостем?

– А ты… хочешь остаться?

Сархад медленно поклонился:

– Я прошу тебя об этом.

– Оставайся.

Рианнон пыталась выглядеть холодной, но было ясно, что просьба Сархада ей более чем по душе.

Седой стоял под медленно падающим снегом.

Мороз приятно обжигал босые ноги, белые пушистые комочки ложились на обнаженные плечи, чтобы тут же растаять и маленькими каплями скатиться по телу.

Снег падал и падал. Крупные мягкие хлопья неспешно танцевали в воздухе, приковывая внимание, чаруя и завораживая… заставляя забыть обо всем. В мире не было ничего – ни азарта охоты, ни гневной радости победы, ни порыва страсти, ни любви самой прекрасной из женщин, ни дружбы и верности, ни готовности Вожака помочь своим… не было даже упоения собственной силой, стремления преодолевать и побеждать – побеждать не врагов, а самого себя… Не было.

Всё ушло. Исчезло. Погребено под белым легчайшим покровом.

Седой медленно развязал кожаный шнурок, которым были стянуты его волосы. Серебристая грива рассыпалась по плечам. Потом Охотник сбросил с плеч верхнее полотнище килта и едва сдержался, чтобы не освободиться от одежды вовсе: но он знал, что скинувшему пояс будет трудно, гораздо труднее вернуться. А возвращаться придется… потом. Через мгновения, дни, годы… не всё ли равно, как назвать это, если в Аннуине время идет во все стороны разом. Когда-нибудь… но не сейчас.

Сейчас во всем мироздании они остались вдвоем – он и тихий снегопад. Бесшумно, безначально и бесконечно падающий – не только вовне, но и словно внутри самого Охотника. Исчезли границы тела, нет ни рук, ни ног, нет плоти, нет дыхания, нет биения сердца, а есть лишь беспредельное слияние себя и мира, есть лишь невесомый опускающийся снег – во всем сущем, во мне самом, ибо я – это мир, а мир – это я, – снег и Свет. Молочно-белый свет, мягкий как снег, чистый, чистейший, по сравнению с которым любая мысль, любое стремление будет омрачением.

Свет чище любви и выше добра.

Счастье… полное, всеохватное, сияющее счастье.

Седой медленно выдохнул и прикрыл глаза. Надо было возвращаться – его ждали. Ждали не соратники и не сыновья, не любящая и не Владыка Аннуина – о них сейчас Охотник не думал. Его ждали те липкие жадные щупальца страха, которые мог рассечь только он. Страх и вечная битва с ним – лишь ради этого стоило возвращаться. Возвращаться, унося с собой самое могучее оружие против ужаса – этот молочно-белый свет, это абсолютное ощущение счастья, перед которым любой страх скорчится и издохнет.

Седой принялся завязывать волосы – долго и старательно. Он нечасто так уходил, но время от времени это было необходимо: когда он ощущал, что любовь, верность и все прочие чувства охотников его Стаи, да и других жителей Волшебной страны, разъедают его бесстрастный порыв, подобно тому как корни деревьев медленно, но верно крошат скалу, на которой растут. Седой уходил, чтобы освободиться ото всех чувств – добрых и злых, любых.

Он уходил и возвращался – свободным.

Чужим настолько, что его боялись собственные охотники.

Ридерху стало страшно. Его старуха-жена, точно почувствовав что-то, оступилась, обожглась и надрывно закашлялась от едкого дыма, клубящегося в хижине.

Так бывало и раньше. Так было всю его жизнь – на Ридерха накатывало что-то, а потом случалась беда, большая или нет, с его родными или с соседями. Ридерх очень хотел бы от этого избавиться, но не мог. Не знал, как. А пойти… к кому? к колдуну, живущему неподалеку? – так страшно признаться, что вот когда Мэгг родила мертвую девочку и сама умерла, это было, и потом, когда вдруг налетел град… ну, в том году, когда Джил утопилась… да, и перед тем, как она пропала – тоже… еще никто не знал, что это она с обрыва бросилась, а он чувствовал, как это черное его взяло за горло и словно велело… нет, нельзя такое ближе чем в десяти днях ходьбы от деревни рассказывать. Потому как если колдун не поможет, то ведь сельчане-то могут мало что его самого камнями забить – а что со старухой его будет, а с дочкой, а с внуками? Нет уж, хвала Дубу, никто не знает, как это черное накатывает на Ридерха, никто не считает его виновным в том ожоге, и еще в том, как крышу сорвало, и как сынишка Петта с моря не вернулся, и…

– Пойду сети проверю, – сказал Ридерх.

Ему было безумно страшно оставаться дома. «Если уж это случится, – безотчетно решил старик, – то пусть не под крышей».

– Куда тебя несет, дурень неугомонный?! – снова закашлялась жена. Рыбак ласково посмотрел на нее, вспоминая, какой высокой рыжекудрой красавицей она была двадцать лет назад, закусил губу, чтобы скрыть слезы, невольно навернувшиеся на глаза. «Вот и попрощались, старуха. Всё-таки мы прожили хорошую жизнь…»

Ридерх хлопнул дверью и, держась за больную спину, заковылял подальше от дома, чтобы это случилось с ним одним. «Авось зять бабку не оставит…»

Ридерх медленно спускался к морю, когда на него налетела вьюга.

Осенью вьюг не бывает.

Старик-рыбак не испугался, он просто успел подумать: «Вот оно».

Ледяные зубы мороза впились в его тело, порыв ветра сбил с ног…

Мне показалось, что Седой ослеп. Что у него бельма вместо глаз.

Он двигался как слепой – до последнего камушка знающий свою пещеру, но не видящий ничего.

И никого.

Мне безумно захотелось спрятаться от него, схорониться за валуном, за выступом скалы, убежать в лес… только бесполезно прятаться от слепого. Зрячий не найдет, а от того, кто видит не глазами, не скроют ни камень, ни скала, ни деревья.

– Пойдемте, – сказал он нам и улыбнулся. Мороз по коже от такой улыбки. Словно на мертвом лице растянулись губы. – Я давно гоняюсь за этим кракеном, наконец-то выследил.

Он обернулся волком, и мы помчались.

Во мраке ан-дубно Седой ослепительно сиял. Как звезда. Только сейчас я понял, почему его называют Серебряным Волком.

Не знаю, каково было тем, кто бежал в первых рядах. Я держался позади, а был бы рад вообще оказаться где угодно, лишь бы не рядом с Вожаком. Убьет и не заметит, право слово…

На кракена мы вышли легко. Мерзкий, черный, он шевелил своими щупальцами, словно пытался дотянуться до чего-то… или до кого-то. Не успел. Охотники окружили тварь, а потом Седой прыгнул сам, будто белая молния…

Я сжимал бесполезный сейчас лук. Я уже твердо выучил – если тварь принимает облик кракена, то у нее есть воплощение в мире людей. Она цепляется за живое существо и через него добирается до людей, как было с той собакой.

И я, живой человек, могу увидеть эту тварь в двух мирах сразу.

Могу. Но отчаянно боюсь узнать, кем в мире людей был кракен, только что задранный Серебряным Волком.

…сельчане позвали колдуна, не зная, можно ли хоронить Ридерха. Буран среди осени – не шутка.

Тело старика лежало на морском берегу в невозможно вывернутой позе. Снег на мертвеце не таял.

Колдун склонился над ним, дотронулся до снега… и отшатнулся в ужасе – словно взглянув в незрячие глаза человека? волка?!

– Седой его загрыз… – пробормотал кудесник. – Сам Седой, вот оно как.

Колдун, даром что деревенский, был мастером своего дела. Он знал, что тот, кого убила Стая, не будет тревожить селян после смерти. А еще чародею было отчаянно стыдно, что он сам не распознал в безобидном рыбаке причину тех бед, с которыми тщетно пытался бороться уж почти полвека.

– Волки это были, говорю вам, снежные волки! Метель-то видели? вот они самые и есть эта метель.

– Да за что ж они дедушку Ридерха? Он добрый был… и спина у него еще болела…

– Да перестань ты хныкать, дуреха! Рассказать вам, что ли, про этих волков, а, заморыши?

– Расскажи!

– Ну, рассказывай!

– Говорят, когда умирает самый жестокий воин, или разбойник, или какой-другой злодей, то к нему приходит Седой и забирает его…

– А кто такой Седой?

– Цыц, не перебивай!

– Не, погоди, правда: кто это – Седой?

– Оборотень это, заморыши. Самый-пресамый злой на свете. Убить ну вот любого из вас – для него всё равно что глазом моргнуть!

– Ой…

– Страшно…

– И это он – дедушку?!

– А то! Мой отец сам слышал, как колдун сказал «Седой его загрыз».

– Так за что-о-о же…

– Уберите отсюда эту сопливую, дайте настоящую историю послушать!

– А вот я, когда вырасту, пойду в замок к королю, стану воином, выслежу Седого и убью его!

– Тю… хвалился теленок, что волка забодает!

– И ничего вы не понимаете! Чтобы убить оборотня, нужно что? А меч стальной нужен! Стали все оборотни боятся, это я взаправду знаю!