Шитье сегодня упорно не желало продвигаться, и Эссилт отправилась бродить по замку. Впрочем, не «бродить»: она почти сразу вышла в галерею с коврами. Это было ее любимое место.

Каменная аркада на немыслимой высоте, видно на лиги вдаль и на миры вглубь, – а на противоположной стене висят ковры, ковры, ковры… Каждый раз они разные. На каждом выткан (выткан?!) кто-то из властителей Волшебного Мира и его свита. Только изображение меняется: видишь то, что происходит с ним сейчас.

Эссилт давно выучила, что Друста можно высмотреть на том ковре, где беловолосый охотник с дружиной поражает тварей.

Нетерпеливая, точно девочка в ожидании подарка, она подбежала к ковру со сценой охоты.

Всё то же – и не то. Другое чудище истекает кровью на белом снегу, по-другому застыли в прыжке волки, в другом порядке мчатся охотники. Друст – рядом с среброволосым предводителем, целит из лука во врага.

Жив и торжествует очередную победу.

Эссилт улыбнулась, вновь благодаря неведомо кого за эти вести.

Королева подошла к одной из высоких арок. Над Страной Волшебства медленно вставало рдяное зимнее солнце. Где-то искрился снег, настолько глубокий, что в нем можно было увязнуть по колено (…а говорят, есть восточные страны, где такой снег лежит даже в мире людей, вот чудеса!). Где-то синели незамерзающие озера, и девушка из сидхи везла воина (похоже, круитни) к призрачному замку на острове. Где-то пестрело всё летнее разнотравье лугов, и яблони клонились под тяжестью вечного урожая. На севере из пещеры выполз еще совсем молодой дракон, и не разглядеть было, то ли его чешуя действительно красная, как кровь, то ли так отблескивает под лучами утреннего солнца.

Заглядывать в недра Аннуина Эссилт не хотела. Видеть схватки великанов, исполинских кабанов с ядовитой щетиной, слышать бешеный лай белых псов, чуть не загрызших их с Друстом в ту страшную ночь… нет. Страна Чар представала перед королевой прекрасной и светлой.

Но Эссилт, не раздумывая, отказалась бы ото всей этой дивности, лишь бы оказаться рядом с мужем.

Лишь бы найти дорогу к нему.

…Королева обернулась, точно ее окликнули. Она привыкла доверять своим чувствам и – послушно подошла к ковру, мимо которого обычно проходила равнодушно.

Ковер был черным. По краю его были вышиты языки пламени, а посередине изображен кузнец-сидхи. В чертах его лица, тонких и правильных, как у всех в его народе, было что-то отталкивающее: то ли злость, то ли гнев, то ли боль, так что он казался страшнее любого урода.

«Сархад» – неизвестно откуда возникло в сознании его имя. Эссилт испуганно поёжилась: имя было под стать этому жуткому кузнецу: «плата за оскорбление чести».

Убежать от этого ковра! Сейчас же. Если ковер так страшен, то каков же этот Сархад въяве?!

Нет, я боюсь!

Рианнон? Это она ненавидит и боится его?

Но Рианнон мудра! Если она боится этого Сархада, то он действительно чудовище! Искать встречи с ним – это неминуемая беда!

Хорошо. Как мне найти Сархада?

Хочу!

Языки пламени на ковре сдвинулись… еще раз… еще. Потом быстрее, быстрее – и вскоре перед Эссилт полыхал пламень по всей кромке ковра, не сжигая ткань и не дымя.

Фигура кузнеца на ковре исчезла, а затем исчез и сам ковер.

В стене чернел провал, по краю которого бушевало пламя.

Эссилт зажмурилась, потом подобрала подол платья и храбро шагнула через огонь.

Она не предполагала, что в этом замке могут быть залы такой высоты: если бы семеро мужчин встали друг другу на плечи, то верхний едва достал бы до верха колонны. Два ряда колонн шли вдоль стен, и Эссилт почти не удивилась, осознав, что каждая оплетена живым пламенем, непрестанно свивающимся в новый и новый узор.

Под ногами королевы был до блеска отполированный пол черного гранита, и объятые огнем колонны отражались в нем, так что Эссилт казалось, что она стоит на пляшущем пламени.

Страха в душе женщины не было: он весь сгорел, когда она перешагнула через огненную кромку ковра. Эссилт обернулась, чтобы лишь подтвердить свою догадку: позади нее была глухая стена. Но отсутствие выхода сейчас не тревожило: надо было найти Сархада и узнать, кто он такой и как может помочь ей.

Королева медленно пошла вперед, затаив дыхание от восторга и удивления: как ни прекрасен был замок Рианнон, но ничего, сравнимого с узорами из живого огня, женщине видеть не доводилось.

«Если это работа Сархада, то ни один мастер Аннуина не сравнится с ним!»

А ведь здесь чудесно! Да, страшно… поначалу. Наверное, мастер хотел напугать… интересно, кого?

Незваных гостей?

Этот зал, подавляющий размерами, черный пол, отсутствие окон. Чувствуешь себя мошкой, залетевшей в светильник.

Но ведь это не так. Я чувствую, не знаю почему: это грозное великолепие не опасно.

Этот огонь не жжет. Его можно погладить.

Вот так.

Ой… чудо какое!

И действительно чудо: едва пальцы королевы коснулись языков пламени, как огонь оплел и ее руку – так, как оплетал колонны. Он не обжигал, не загорелся рукав, не было ни крохи копоти. Золотисто-алые язычки плясали вокруг руки Эссилт, и это был самый совершенный из узоров, который она видела в своей жизни. «Теперь я знаю, как мне вышить тунику Друста», – мелькнула мысль.

Но надо было искать неведомого кузнеца.

– Спасибо за эту красоту, мастер Сархад, – сказала Эссилт в огненную пустоту зала. – Могу я увидеть тебя?

Огонь соскользнул с ее руки, а в глубине зала послышался звон маленького молоточка. Эссилт поспешно пошла туда – и увидела ювелира, склонившегося над каким-то золотым узорочьем.

Вокруг него было всё то, чему положено быть в мастерской кузнеца, но Эссилт не обратила на обстановку никакого внимания, с изумлением глядя на Сархада.

Ничего отвращающего, того, что испугало ее в портрете на ковре, в его чертах не было.

Немолодой сидхи, заметно старше тысячи лет. Черные волосы заплетены на висках в косы и закреплены золотыми заколками изумительной работы. Мудрое, сосредоточенное лицо; если чем и отличается от его собратьев, то отсутствием светлой беспечности, свойственной большинству из его народа.

– А кто тебя боится? – вместо приветствия само собой вырвалось у Эссилт.

Первая гостья за все эти века. Я ждал Морврана, я надеялся, безумно надеялся, что мудрый Диурнах сможет проникнуть сюда, или неистощимый на выдумки Ллидеу найдет способ обойти заклятия моих тюремщиков… я ждал, время скользило мимо, забрав надежду и подарив взамен равнодушие, Диурнах и Ллидеу уже давно не те отчаянные юнцы, какими я их знал… да и что во мне осталось от прежнего Коварного Сидхи?

Я бы не удивился, увидев Морврана. Я бы не удивился, увидев Рианнон.

А это что за девочка?

Почему она здесь? Что произошло в Аннуине? Из-за чего открылась веками запертая дверь?

Шагнуть ей навстречу… нет, не могу. Прикован, как раньше.

Это не свобода, Сархад. Не тревожь себя пустой надеждой. Ты заточен навеки…

…только вот она не похожа на вошедшую в темницу. Как в гости заглянула.

Откуда ты взялась, Светлая? Ты играешь с моим огнем, как девы-сидхи любят играть с едва вылупившимися дракончиками, приручая их.

Ты приручаешь Зал Огня?

Ты не из числа моих врагов или былых соратников, а друзей у меня нет. Так кто же ты? Зачем пришла?

И – почему тебе не страшно?!

– Кто боится? – повторила она.

Мастер негромко рассмеялся:

– Разве ты не знаешь? Меня боятся все.

Странный разговор. Ужас древнего мира должен доказывать, что он – ужас.

– Почему? – искреннее недоумение в голосе королевы.

– Я всюду нес раздор и гибель, – холодно усмехнулся он. – Поэтому я и прикован.

Эссилт хотела возразить, что он несет не гибель, а чудесную красоту, но от последних слов вздрогнула:

– Прикован?! Но я не вижу…

Сидхи приподнял черную бровь:

– Ты ничего не слышала об этом? Вот как… новая месть Рианнон: обо мне забыли. А ведь когда-то и Аннуин, и Авалон, и даже Эрин ликовали, узнав, что Сархад Коварный прикован в этом замке.

– За что?!

– О, девочка, уверяю тебя, было за что! Спроси у Рианнон, если угодно.

…Едва я нанес удар по кремневой щетине кабана, мой меч вспыхнул огнем и сгорел дотла за пару мгновений. И тут я понял, что был глупцом и позволил ей обратить мое собственное колдовство против меня.

Тогда Гваллгоэг, и Хуарвар, и оба Хира набросились на меня, беспомощного, словно человек, и связали веревкой, которую сплела она. Они волокли меня, осыпая насмешками, а мне оставалось лишь проклинать мою гордость: я сам позвал их на эту охоту, хотя знал, что любой из четверых не упустит случая метнуть копье не в кабана, а в меня. Но я считал себя сильнее их всех вместе взятых… да так оно и было бы, если бы не ее хитрость.

Они тащили меня, и я чувствовал, что ее веревка, словно огромная пиявка, вытягивает из меня ту силу, что еще оставалась после потери меча.

Они бросили меня к ее ногам. Я встал (хоть и нелегко встать, когда скручен от плеч до лодыжек) и сказал ей:

– Я считал себя коварнейшим в Аннуине, но ты превзошла меня.

Рядом с ней стоял… я никогда не видел настолько мерзкого карлы. Облик этого существа был под стать его ремеслу палача.

Его заклятья сковали меня крепче любых цепей.

Потом она приказала развязать меня. Это было хуже пощечины: так забавляться моей нынешней слабостью. О том, что она сделает со мной, я заставлял себя не думать, почти завидуя людям – смертному народу.

Но она привела меня не в темницу, не к провалу в ан-дубно – сюда. В маленькую мастерскую.

Она сбросила плащ, и я увидел, что на ее шее лежит ожерелье, которое я сделал для нее… как же давно это было!

– Сархад, единственное, что я оставила тебе, – это твое искусство, – сказала она. – Ради твоих творений, ради всего, что для них нужно, ты волен ходить где угодно и сколь угодно долго. Но ради чего бы то ни было другого ты не сможешь сделать и шагу: твои ноги прирастут к камню, к песку, к траве, к воде – ко всему, что ни есть в Аннуине.

Не спрошу – прошу. Прошу тебя, пламень, сплетись правдой, из бешенства былых будней искру истины высвети.

Слова – что старая солома. Злые слова – что заноза. Не верю словам.

Поверю пляске пламени.

Пой, подземный плясун! Пой и поведай о своем повелителе. Прежде поражавший беспощадно – последует ли прошлым путем?

Или ясна днесь сила его?

Светел узор, словно звонкая песнь. Зла не стало, золой стылой развеялась ненависть. Искусно узорочье, не замарано жестокостью.

Пуст приговор, постыло прошлое. Поздно оглядываться.

Нет здесь заточенного врага. Есть лишь мастер в темнице.

– Я могу что-нибудь сделать для тебя? – тихо спросила Эссилт. – Помочь тебе?

– Ты? Мне? Помочь? – сидхи изумленно нахмурился.

– Да! Скажи – и я сделаю всё, что смогу.

– Девочка, – горько усмехнулся мастер, – поговори с Рианнон и пойми, наконец, кто такой Сархад!

– Зачем мне спрашивать Рианнон, – гордо вскинула подбородок Эссилт. – Я тоже королева и вижу то, чего Рианнон не знает! Раз она приковала тебя, то нетрудно предугадать ее рассказ. Это будет самая жуткая история, которую я услышу в жизни.

– И это будет чистой правдой, – сидхи изогнул губы в холодной улыбке.

– Может быть. Но этой правде – века. Это не сегодняшняя правда. И мне не нужно спрашивать Рианнон, чтобы узнать, кто ты сейчас. Ты – самый чудесный мастер в мире.

Она подошла к нему, взяла за руку и совсем по-детски сказала:

– Ты добрый. Может быть, ты был злым и коварным… я не знаю. Я не вижу прошлого. Я вижу только настоящее. А тебя по-прежнему боятся – и ты сам хочешь, чтобы боялись. Потому что ты не хочешь знать себя сегодняшнего.

Наверное, я ошиблась. Наверняка.

Может мне Сархад помочь или нет – я не осмелюсь попросить его.

Он прикован века назад – что по сравнению с этим мои полгода здесь?! Я свободна, а он в плену.

Ждать помощи от того, чье страдание стократ тяжелее?

Просить узника, чтобы он освободил меня?

Кем бы ты ни был, голос, указавший мне путь к Мастеру Огня, ты ошибся.

Не Сархаду мне жаловаться на свою судьбу.

– Как тебя зовут, маленькая королева? – тихо спросил пленник.

– Эссилт.

– А что ты здесь делаешь?

Она замялась:

– В ночь Самайна… мы оказались в Аннуине… спасались от погони…

– Кто – «мы»? – прищурился сидхи.

Эссилт отвела глаза и не ответила.

– Что ж. Надеюсь, у меня будет случай расспросить Рианнон, – чуть усмехнулся тот.

– Я… я буду молить ее освободить тебя!

– Бесполезно, – спокойно ответил Сархад. – Чтобы заставить Рианнон изменить решение, нужно нечто большее, чем даже самые добрые слова одной маленькой королевы. И потом – я сомневаюсь, что кто-либо в силах снять это заклятье. Поверь мне, оно наложено всерьез. У меня было несколько веков, чтобы попытаться освободиться хитростью или силой.

– Значит, ты прикован навечно?

– Наверное, – он равнодушно пожал плечами. – Всех нас страшит нечто временное, а с вечным мы смиряемся. Да и потом, Рианнон поступила со мной гораздо добрее, чем я обошелся бы с любым из моих врагов. Она оставила мне это, – он обвел рукой мастерскую.

Эссилт медленно кивнула.

«Кто тебя боится?» Да уж не ты, маленькая королева.

В тебе нет ни капли страха.

Как непривычно.

Неужели они все – даже Рин Рудверн, даже Эйладир, даже Морвран – все они боялись меня? Они восхищались мною, ловили каждое мое слово, клялись в верности и проклинали моих врагов – и за всем этим перетянутой струной звенел страх.

Страх перед моей силой. Страх перед теми знаниями, что передал мне Нудд. Страх перед моим умением придумывать неожиданное.

Как прекрасна была Рианнон, когда боялась меня! Ее влюбленную я не вожделел так, как ее боявшуюся.

…странно вспоминать. Словно во сне всё это было.

Мне, прикованному навсегда, нечего бояться. Тем паче – некого.

Вот ты и пришла ко мне, Эссилт. Забавная мы пара: двое бесстрашных.

Не похожи.

Не так себе бесстрашных представляют.

Но сейчас я боюсь. Боюсь, что ты не придешь снова. Такой вот страх у Сархада Коварного. Кто бы мне сказал об этом страхе тогда – рассмеялся бы в лицо наглецу.

Только этот страх так легко развеять.

– Моя маленькая королева, у меня действительно есть больше, чем возможно. Но если ты хочешь доставить мне радость, то… – ну-ка, девочка, что ты хочешь? да, все девочки хотят одного. А что тебе больше всего к лицу? – принеси мне пригоршню солнечных лучей и кромку весеннего льда. Для меня будет большой радостью сделать тебе корону. Поверь, сейчас Сархад Коварный не лжет.

Не лгу.

Странно. Непривычно. Приятно.

Иные народы придумывают, что злая волшебница Зима запирает прекрасную богиню расцвета в своей ледяной крепости – только вот весной тает темница, и…

…и странно оказаться внутри этой людской сказки.

Близится весна – и темница тает. Темница Коварного открыта. Теперь в нее может войти любой.

Пока об этом знают немногие. Пока.

Я слишком хорошо помню тот разговор с Мирддином. Сархад еще был на свободе, но Морвран уже обменял своего Вледига на прощение собственных преступлений. Было мерзко иметь дело с Морским Вороном, было гадко соглашаться на условия предателя, но он знал и мы знали: иначе не остановить Сархада. Только тот, кто звался его лучшим другом, может открыть нам, как победить Коварного.

Мне не забыть ужас тех дней: обрушившуюся силу ан-дубно, гибель Ху Кадарна, который закрыл всех нас собой, а теперь еще и ожидаемую победу над Сархадом. Победу, которой я боялся больше поражения.

Я не сомневался: Рианнон, вняв советам Морврана, сможет его одолеть, у Мирддина найдутся заклятия, которые его скуют… только вот тюремщиком быть – мне.

И – кто придет освобождать Коварного?! С какой силой они явятся? Каких козней ждать?!

Свой страх я обрушил на Мирддина. А он – засмеялся. Сказал: «легко одолеть великих». И наложил на темницу Сархада заклятье: любой, кто хоть раз слышал имя Коварного, не найдет туда пути.

Просто и безупречно, как и всё, что делал Мирддин.

Так что произошло сегодня? Случайность?

Малышка Эссилт сняла заклятие, неодолимое для величайших из воинов. Она смахнула его, как паутинку.

Бояться ли мне теперь? Пришло время страха? Или – ушло в прошлое?

Соратники Сархада рассеяны. Иные побеждены, иные служат могучим властителям. Никто не спешит освобождать своего вождя.

Темница Сархада распахнута, и до этого никому нет дела.

Поистине, прошлое умерло.

Лед вражды растаял, и в наш мир идет весна.

Хотел бы я увидеть лето.

На этот раз он не стал принимать волчий облик. Он шел к ней так, как обыкновенно ходил на охоту, разве что оружия при нем не было.

Весна была близка. Еще стояли холода, еще мели метели и вьюги выли на все голоса, перекликаясь друг с другом, – и всё же в мире что-то неуловимо изменилось. Он знал это, хотя и не нашел бы слов, чтобы объяснить.

Седой и не собирался пытаться выразить это словами. Он просто знал: она ждет. Она уже не спит.

Нетерпение гнало Волка вперед, с быстрого шага он перешел на бег, мчась босиком по глубоким сугробам. На нем был только килт, но желание жгло Охотника горячее жары и беспощаднее самых лютых морозов. Словно камень, выпущенный из пращи, он летел к ней.

Она стояла, облаченная в белые меха. Она протянула к нему руки и успела сказать лишь: «Мой Серебряный, я так ждала тебя». Он сжал ее в объятьях, жадно припал губами к губам, а потом повалил – прямо в мягкие, пушистые снега.

– Мой Зверь… – простонала она в восторге.

И Седой – сорвался. Его облик сменился сам собой: огромный белый волк зарычал от вожделения, утоляемого и неутолимого, она запустила руки в его густую шерсть, едва сдерживая крик боли и наслаждения; он содрогался на ней, а ее руки, властные и требовательные, ласкали его, приказывая: еще, еще!

Они оба устали не скоро…

…Седой бережно провел ладонью по ее лицу:

– Я так истосковался по тебе…

Она улыбнулась:

– Я тоже. Как твоя охота?

– Лучше, чем обычно… – Седой медленно гладил ее плечи, груди, – у меня в Стае еще один человек…

– Мертвый?

– Живой, – торжествующе усмехнулся Вожак. Разговор, еще мгновение назад безразличный, превратился в возможность похвастаться. – Отличный щенок: на его страх сбегаются твари со всего ан-дубно, так что нам вовсе не приходится их выслеживать. А этот мальчишка прекрасно умеет преодолевать свой страх, да к тому же неплохо стреляет…

Она слушала очень внимательно. Гораздо внимательнее, чем обычно слушают о делах своего возлюбленного.

– И он – человек? – она недоверчиво нахмурилась.

– Внук Рианнон, но от Там Лина… – Седой, медленно остывающий от любовных ласк, не заметил напряжения в ее голосе. – Ты же помнишь эту историю… он скорее человек, чем наш.

– Понимаю… – она медленно провела пальцем по его груди. Седой ответил ей блаженной улыбкой:

– Этой весной будет большая охота. На его страх всякой мерзости слетится… у-у-у, как стервятников на падаль.

– Ты рад этому? – проворковала она, гладя губами его щеки.

– Во всяком случае, – его ласки становились жарче и решительнее, – нам не придется рыскать по всем недрам ан-дубно в поисках добычи.

…И им снова стало не до разговоров.

… – Мой Неистовый, – шептала она, целуя его лицо, шею, плечи, – мой милый… Сколько бы их ни было у меня, ты лучше всех…

Седой отстранился, приподнялся на локте:

– Решила забрать у меня этого щенка? Будь осторожна: если что – Рианнон не простит.

Она улыбнулась – холодной властной улыбкой королевы:

– Сначала мне надо увидеть его. До Бельтана он всё равно будет служить тебе живой приманкой. А в Бельтан – поглядим, на что он может сгодиться.

Когда она вот так улыбалась, от нее было очень легко уходить. А уйти было необходимо.

Седой начал заворачиваться в белый килт:

– Прошу тебя, будь осторожна. Ссора между тобой и Рианнон – пожалуй, это единственное, что может вызвать страх – у меня. Истории с Пуйлом нам хватило на несколько веков, хотя, по мне, скорее ты вправе обижаться на Рианнон, чем она на тебя.

Она тоже встала:

– Я еще ничего не решила, любимый. И я не поссорюсь с Рианнон, обещаю.

– Хорошо, – он кивнул и невольно улыбнулся, взглянув на землю: там, где они только что сплетались в любовном безумии, не осталось и следа пышных сугробов, зато уже распрямляли свои стебли первые весенние цветы.

Она обвила руками его шею:

– Доброй охоты тебе, Вожак.

Он наклонился и поцеловал ее – жадно, словно хотел запастись счастьем любви перед долгими месяцами охоты в преисподней. Потом легонько оттолкнул и побежал прочь.

Не оборачиваясь. Он никогда не оборачивался.

За исполинской елью он свернул и исчез. Если бы кто-нибудь взглянул на снег, то за елью он не увидел бы никаких следов – ни человеческих, ни волчьих.

Но она не смотрела. Она распрямилась – как была, нагая, прикрытая лишь собственными волосами, – и вытянула руки ввысь, к неяркому золотистому солнцу.

Любовное наслаждение, наполнявшее ее, волнами расходилось по всей земле – пробуждая жизненные силы, заставляя ростки тянуться к солнцу, кровь – быстрее бежать по жилам, освобождая от зимнего оцепенения и мир людей, и миры волшебства.

Королева Риэнис смеялась звонко и счастливо – и эхом ее смеха становилась капель, и чириканье птах, и радость детей, начавших весенние игры.

И жар любви незримыми протуберанцами скользил по мирам, заставляя детей, затаив дыхание, слушать песни о великих влюбленных, юных – обмениваться пылкими взглядами, от которых недалеко до тайных встреч, супругов – в нетерпении ждать ночи, а стариков – со вздохом вспоминать юные годы. Скоро плясать журавлям танцы на болотах, скоро звенеть соловьям, песнями чарующим подруг, скоро сшибаться рогам оленям в схватках за самку…

Но этому Оленю не было соперников.

Никто не оспаривал у него нагую златокудрую Владычицу. Даже Седой Волк знал: скорее реки наполнятся землей, а скалы уступят место водам, чем она променяет своего супруга на кого-то. Волку (и сотням смертных Королей Лета, бывших у нее) принадлежит лишь ее тело, но верна одна одному: Оленю.

Арауну.

Златорогий Олень примчался к ней. Она обвила его шею руками, а потом вспрыгнула на спину.

И они поскакали.

Их любви не нужно было слияние тел, их единение было сильнее и глубже безумства плоти, они были неразрывны, как доброта и мудрость, как красота и чародейство, как песня и радость… они были тем волшебством, что не нуждается в заклинаниях и обрядах, что доступно тому, кто чист духом и открыт миру.

Они были чудом любви, чудом зачатия и рождения, рождения плода, детеныша, ребенка, рождения узора, легенды, песни, чуда.

Они были древнейшей и сильнейшей магией.

…и люди на все лады толковали легенды о том, что Золотой Олень помог унести Деву-Солнце в преисподнюю или, напротив, спас ее из преисподней, или Дева и была златорогой оленихой, рождающей оленят, но остающейся девой…

Разве важно, как люди рассказывают об этих двоих?

Араун и Риэнис мчатся по мирам, и нет ни прошлого, ни будущего, а есть лишь вечный миг настоящего – весна.

Весна до победного конца.

Принести пригоршню солнечных лучей. Полгода назад мне такие слова показались бы бредом или злой насмешкой. А сейчас, когда я научилась расчесывать пряди тумана и ткать из снега, – сейчас я лишь думаю о том, как именно нужно собрать лучи.

День сегодня солнечный… попробуем?

Протянуть к солнцу ладонь – и лучики лежат в ней, словно золотые травинки. А если обломить? – получилось!

Когда она подошла к ковру Сархада, изображенное лицо мастера было совсем другим. От него никому бы не захотелось бежать со всех ног.

«Интересно, я одна вижу этот ковер изменившимся, или каждый, кто проходит мимо?»

– Сархад, это я, Эссилт. Можно? – и тотчас огонь ожил, уже не жгущий и пугающий, а… словно пес радостно прыгает, видя друга хозяина. Ковер исчез, Эссилт без страха перешагнула пламя, теперь твердо зная, что огонь не грозит ни ей, ни тонким корочкам льда, которые она несет.

– Здравствуй, моя маленькая королева, – улыбнулся ей мастер. – Лед и лучи?

– Да, как ты сказал.

Солнечные лучики, рассыпанные по столу, тонко и протяжно зазвенели. Но мастера они сейчас не интересовали. Он осторожно поднял пластинку ажурного весеннего льда.

– Вот красота, с которой мне никогда не сравниться. Этот рисунок прост, но в его простоте – совершенство.

– Странно слышать такие слова от самого искусного мастера Аннуина, – покачала головой Эссилт.

– Только неопытный юнец считает себя величайшим, – отвечал Сархад.

– Можно, я посмотрю, как ты работаешь? – робко спросила она, почти уверенная в отказе.

– Если будешь молчать – можно.

Они видели друг друга второй раз в жизни, но не удивлялись тому, что говорят, как давние друзья.

Руки. У него самые невероятные руки на свете. Они – и глаза его, и разум. Слепой не ощупывает вещи так тщательно и осторожно, как этот сидхи; а ведь ни у одного народа нет зрения острее.

Мудрые руки, иначе не скажешь.

Я готова бесконечно смотреть на них.

Сархад перебирает лучики, раскладывая их в несколько рядов. По каждому он проводит пальцами раз, а то и несколько. Наивно было бы спрашивать, чем один луч для него отличается от других. Да он, наверное, и сам не ответит.

Такому нет имени – даже на языке сидхи. Разум мастера этого не знает – лишь руки ведают.

На следующий день Эссилт взяла с собой шитье. Сархад одобрительно посмотрел на ее рукоделие, похвалил отлично вытканное полотно – и словно забыл о присутствии королевы.

Да и она сама почти не поднимала глаз от вышивки, узор которой наконец нашелся. Эссилт не знала, сможет ли она придти к Сархаду завтра, через день, через седмицу, не прогонит ли он ее, не окажется ли заперта дверь – и торопилась успеть сделать сейчас основное. Разметить широкими стежками рисунок, подобрать оттенки цвета – от искряще-серебряного до глубокого серо-синего.

– Ты собирала это зимней ночью в лесу? – услышала она вопрос Сархада.

– Да. Ночью снег такой красивый…

– Снег… – задумчиво проговорил пленник. – Я несколько веков не видел его.

Он сощурился, вспоминая.

– Прости, – королева закусила губу, стыдясь того, что невольно напомнила мастеру об утраченном.

– Перестань, – решительно сказал он. – Подойди сюда. Встань прямо. Как обруч? – не жмет, не скатывается?

Свитый в кольцо золотой луч лежал на ее голове так, будто был второй кожей.

Солнечные лучи и прозрачное кружево льда с каждым днем всё теснее сплетались в будущей короне – и точно так же день ото дня всё чаще упоминались вместе имена Сархада и Эссилт.

«Тот, в огненном зале, и она, со своей снежной туникой…» – шептались малыши-брауни в коридорах замка.

«Правда ли, что Сархад Искусный взял себе в ученики девушку из людей?» – носилась весть по штольням кобольдов.

«Темница Сархада открыта какой-то девушкой», – хмурились древние герои. – «Но он прикован по-прежнему», – и всё же они проверяли свое оружие.

«Королева людей не может выбраться из Аннуина, потому что ее оплел своей ложью Сархад-Предатель…»

«Он родного брата обратил в лед, а теперь заколдует и ее, бедняжку!»

«Ты путаешь! Не брата, а отца, и не в лед, а в камень. Я на триста лет тебя старше, я лучше знаю!»

«Действительно, в камень, но не брата и не отца, а мужа своей сестры…»

Крошки-фэйри залетали в покои Эссилт и наперебой твердили ей:

– Не ходи к Сархаду, он страшный, он злой, он самый злой!..

– Откуда вы знаете, что он злой? – улыбалась им королева, собирая рукоделие. – Разве вы хоть раз были в Зале Огней? Разве вы хоть раз говорили с Сархадом?

– Нет, и ничто не заставит нас приблизиться к Коварному!

– Что ж, а меня ничто не удержит от встречи с ним.

Коварство.

Такое привычное – и такое забытое слово.

Когда еще не родились не то что многие сидхи, но и многие боги этого мира, меня уже звали Коварным.

Кователем.

Из-под моего молота выходили творения изумительной красоты и немыслимой силы. Потом люди стали именовать это магией.

Сидхи ничего не забывают, и всё же я плохо помню свою юность. Когда впервые в моих работах стали воплощаться недобрые шутки? Или они были в них всегда?

Когда коварство перестало быть просто кованым узорочьем и стало тем, что сегодня все зовут этим словом?

На наковальне под ударами крохотного молоточка звенели солнечные лучи. Потом наступила тишина: тонкие зубцы один за другим крепко охватывали ледяные пластины.

– Готово.

Эссилт ахнула, уронила иглу, и шитье соскользнуло с ее колен на пол.

– Я никогда не видела ничего прекраснее.

– Зато я сейчас увижу, – усмехнулся мастер. – Когда надену ее на тебя. Подойди.

Он надел убор на Эссилт и довольно сказал:

– Да, получилось хорошо. Беги, ищи зеркало.

– Могу я как-то отблагодарить тебя? – прошептала королева.

– Да, и очень просто. Найди где-нибудь еще льда и принеси лучей. Иначе я всю оставшуюся мне вечность буду терзаться тем, что сразу не сообразил сделать к этой короне ожерелье.

Ты бежишь в новенькой короне, и от счастья глаза твои горят ярче лучей, из которых она выкована.

Я никогда не слышала, чтобы Сархад дарил женщинам уборы. Или я действительно ничего не знаю о нем, или ты – вторая после меня.

Я до сих пор храню его ожерелье, которое он сделал, когда мы оба были… впрочем, неважно.

Зачем тебе понадобился Сархад, девочка? Как ты вообще смогла найти дорогу к нему? Кажется, я надежно спрятала вход в его Зал Огня, даже открытый: пройти через ковер могут единицы, и сам ковер для многих незаметен, а для тех, кто увидит, – страшен.

Но для тебя немыслимая дорога стала привычной.

Кто для тебя Сархад? Возлюбленный? – нет: даже не будь ты настолько верна Марху, я не могу представить тебя в объятьях моего пленника.

Но если это не любовь и не ученичество (…чему златокузнец может научить женщину?), то что это?

Дружба?! С Сархадом?!

Те, кто имел несчастье считать его другом, обычно первыми оказывались жертвами его козней.

Неужели с тобой, маленькая Эссилт, будет иначе?

Что ж… тебя предупредили и дюжину, и дюжину дюжин раз. И тем не менее ты продолжаешь бывать у него.

И я подожду вмешиваться. Я подожду, пока меня не позовешь или ты, или он.

– Туника закончена? – спросил Сархад, отложив инструменты.

– Да, вот.

По ослепительно белому шелку змеился узор: то серебристый, то голубоватый, то серый до синевы, то проваливающийся в темноту ночного неба, то вспыхивающий ярче звезд.

– Хорошо, – кивнул мастер. – Счастлив будет тот, кому ты подаришь свою работу.

Эссилт улыбнулась, пряча мысль о том, что вряд ли Друст так уж обрадуется ее подарку.

– А что ты сделаешь для себя?

– Не знаю. До Бельтана есть время… я что-нибудь придумаю.

– Тогда послушай меня. Ты сможешь соткать золотую парчу из лучей?

– Наверное.

– Я хочу увидеть тебя в золотом платье. Расшей подол молодой листвой и прикажи, пусть тебе добудут несколько лилий.

– Приказать? Но я не имею права…

Сархад рассмеялся:

– Ну тогда попроси – и, я уверен, твои помощники помчатся быстрее, чем от любого приказа!

Когда-то я любил давать советы рукодельницам сидхи. Платья получались замечательными, да только в самый разгар празднества розы превращались, к примеру, в лягушек. Или весь наряд оборачивался копошащимися жуками. Весело было! До сих пор без смеха не вспомнить.

С любой из тех гордячек я бы и сейчас поступил также.

Но не с моей маленькой королевой.

– Нет-нет, девочка, не всю лилию. Только один лепесток. Загни его… вот так, отлично.

– Поднимайтесь, – мотнул головой Вожак, войдя в пещеру. Его длинные волосы взлетели белым крылом. – Выходим. Немедленно.

Тотчас смолкли все разговоры; охотники Аннуина, разом посерьезневшие, быстро вооружались.

Друст закинул за плечо лук и колчан… и неожиданно в нем всколыхнулось непонятное раздражение, в миг вытеснившее все иные чувства.

«Что я вообще делаю в этой Стае?! Почему я позволяю Седому командовать мной? Почему я побежал служить ему?! С какой стати? Что общего между мною и всей этой нелюдью?!»

Друсту понадобилось изрядное усилие воли, чтобы прогнать эти мысли. Они были бы уместны осенью, когда Вожак только позвал, но сейчас, когда внук Рианнон уже давно принял оружие из рук Седого Волка, – сейчас он связан с ним не меньше, чем некогда с Мархом. Сейчас таких вопросов не задают. Особенно перед походом.

Друст и не подозревал, что Седой отлично заметил его беспричинный гнев. Заметил – и украдкой облизнулся.

Я знал, что нам не придется выслеживать тварь, но не думал, что охота окажется настолько легка. Живые люди – бесценная приманка!

Загадочные они всё-таки существа. Способны отчаянно противиться другу – и с легкостью подставляют свое сознание, да что там – своё сердце – первой же твари ан-дубно: на, владей мной, ешь меня, я буду рад нести тебя дальше!

Хорошо хоть этот Жеребенок справился сам… Он сильный, гм, по сравнению с другими людьми.

Вожак сейчас испытывал довольно странное чувство. С одной стороны, он отлично знал: подойди он сейчас к Друсту, просто хлопни по плечу, ободри, прояви внимание – и этот глупый живой освободится от снедающей его беспричинной ярости, которая на самом деле – очередная тварь, накопившая силы за зиму и тянущая свои щупальца к самой подходящей жертве…

Долг Вожака – помочь Жеребенку освободиться от твари.

А долг Охотника – напротив. Друст их уже вывел на добычу, хотя они и порога пещеры не перешли! И если ничем не помочь ему сейчас – до него дотянется еще не один морок ан-дубно!

Помочь?

Ни за что.

Охота важнее.

Жеребенок сам справится, не маленький. Но если он успокоится – они могут упустить парочку крупных тварей.

Или больше.

На этот раз не было погони сквозь ничто. Едва Охотники переступили порог пещеры, как руки сами собой потянулись к колчанам – и белые молнии стрел пронзили нечто омерзительное… Друст даже не успел толком разглядеть, что это было. Он уже давно привык стрелять в средоточие страха, а не тратить драгоценные мгновения на то, чтобы выяснить, каков зримый облик у твари и где у этого облика уязвимые места.

Седой скупо кивнул им, будто они и не одолели только что на редкость крупного монстра. Такого мощного, что он подполз к самой пещере… Но, похоже, Вожак считал иначе. Он повел их куда-то… становилось светлее. Воздух стал сырым, задул пронизывающий мокрый ветер…

Друст зябко поежился в килте, даром что не мерз в нем зимой. Но лучше любые холода, чем эта сырость, лучше любые снега, чем ледяная вода под ногами…

И сгинувшее было раздражение поднялось снова.

Седой шел впереди, Друст – одним из последних. И племянник Марха никак не мог видеть довольной усмешки на худощавом лице Волка.

В ан-дубно нет времени, и всё же нынешняя охота была заметно дольше других. Больше схваток, тяжелее битвы и на удивление короче поиски тварей.

У Седого не нашлось для Друста ни одного доброго слова. Да что там слова – ни взгляда, ни кивка. Словно и нет среди охотников сына Ирба!

От несправедливого равнодушия Вожака хотелось… хотелось… нет, Друст сам не знал чего. Хотелось сделать что-то очень плохое… или закричать, или громко выругаться, или даже ударить Волка – лишь бы обратить на себя внимание!

Разумом Друст понимал, что никогда не совершит подобного, что Вожаку сейчас не до него, что и с другими охотниками Серебряный не участливее. Да, разум понимал, – но смирять клокочущую в груди беспричинную ярость становилось всё труднее.

Он погнал нас какими-то ледяными горами. Земля в сотнях ростов человека внизу, и тоже подо льдом.

И солнце – огромное, нещадно жгучее, будто сейчас не весна, а разгар лета.

Вот уж точно – разгар.

Не знаешь, как быть: глаза сами щурятся, чтобы не видеть этого зверского солнца, его пляшущих бликов на ледяных скалах… но тогда, неровен час, оступишься на подтаявшем льду и… и всё.

Зачем Седой потащил нас сюда?!

Ан-дубно всегда было тьмою, так почему оно обернулось чудовищным солнцем?!

И скалы эти – странные. Нигде ни выступа камня. Только лед, прозрачный и грязный, встающий на пути немыслимыми арками, ложащийся под ноги лабиринтами полупрозрачных путей и зияющими провалами.

Такого просто не может быть!

…но отчего не отпускает меня чувство, что я уже видел эти скалы?!

Это бред. Я о таком не слышал даже в песнях.

Но…

…сугробы. Такими у нас в Лотиане были подтаявшие весенние сугробы. По колено мальчишке высотой. Снег смерзался в лед, а лед подтаивал узорами.

Но тогда – что это?! Если мы идем по сугробам – то какой же высоты они?! Или… или мы сами стали мельче мошек?!

Мне страшно.

Лучше любая тварь, чем такие льды!