Девочка моя… завтра всё кончится. Завтра – три года с того проклятого Бельтана, когда на вас легло заклятье. Завтра ты станешь свободна. С завтрашнего дня мы будем по-настоящему вместе.

Ты любишь меня, даже когда чародейство заставляет тебя любить Друста. Что же будет, когда спадет заклятье?

Смешно: я дрожу, как мальчишка перед свадьбой. Может быть, потому, что у меня никогда не было юности? Упав ребенком со скалы, я расстался с детством – а вышел из моря уже зрелым мужем. Трепет первого свидания, счастье первой ночи – я знаю об этом только с чужих слов. С морскими девами всё было просто… слишком просто.

А с тобой, моя Эссилт, всё слишком сложно. Я даже не возьмусь сказать, какая ночь у нас была первой. Явно не та, когда я вместо тебя обнимал… кого, интересно? Думается мне, что Бранвен, но я не уверен. И уж точно не те, когда ты отдавалась мне покорно и безучастно. Та, когда ты прибежала ко мне на затянувшийся совет?

Или – первая ночь у нас завтра?

Не уснуть. И у тебя тоже блестят глаза… вряд ли ты знаешь, что случится завтра, но – чутьё тебя не подводит.

Раз нам обоим не уснуть – пойдем бродить.

Я хочу заново показать тебе Корнуолл.

– Эссилт, – сказал Марх, – завтра нас ждет чудо.

Она подняла на него изумленный взгляд.

– Да, – кивнул он. – Маленькое, простое и самое замечательное чудо.

– Какое?!

– Завтра ты по-настоящему станешь королевою Корнуолла.

– Расскажи! – потребовала она почти по-детски.

– Нет. О таком не говорят заранее. Завтра ты всё узнаешь сама.

– Но… это жестоко! Я теперь не усну…

– Я тоже. И я прошу тебя пойти со мной. Ты увидишь нашу землю так, как никогда прежде, будущая моя королева.

Против воли, Марх сделал ударение на слове «моя».

Скользя за мужем по прибрежным скалам, Эссилт не узнавала исхоженных мест. Кажется, они только вышли из Тинтагела, – но слева от нее высятся немыслимой мощи стены, которых она никогда не видела.

Сумрак белой северной ночи – ни явь, ни морок.

Неведомые твердыни на знакомых тропах.

Странное обещание мужа – о завтрашнем чуде.

Все это было едино, непостижимыми путями связано одно с другим. Понять бы, как…

Пахло пробудившейся землей и соленым морем.

Сумрак.

Грань.

– Мой государь, что это?

– Стены Корнуолла, Эссилт. Кладка древнейших. Вечная защита нашей земли.

– Отчего я никогда ранее..?

– Я не приводил тебя сюда. Мне их показал Динас – еще до моей схватки с Градлоном и его дочерью.

– Кто это?

– Прежний король Корнуолла. Неужели ты не слышала легенд об ушедшем под воду Иссе и о Дахут, что затягивает моряков в подводные бездны?

– Н-нет… у нас в Ирландии не знают…

– А у нас в Корнуолле очень хорошо знают, но боятся говорить.

Она осторожно спрашивает:

– Он был жестоким, этот Градлон?

– Жестоким? не знаю. Скорее просто себялюбивым. Но довольно о нем: он ушел в прошлое, он сгинул в море.

Про себя Марх думает: «И какое счастье, что я не смог жениться на Дахут!»

Они шли по странной дамбе. Она тянулась и тянулась двумя ровными невысокими валами, и море не смело перехлестнуть через нее – хотя валы были на удивление низкими.

Эссилт уже не спрашивала, почему она никогда не видела этой дамбы из Тинтагела, хотя замок – вон он, чернеет на фоне неба.

– Это борозда, Эссилт. Моя борозда. Когда-то я пропахал ее на Нинниау и Пейбиау и тем навсегда защитил свою страну от гнева Манавидана, моего отчима.

Не столь внушительно, как стены Древних, и, быть может, не столь надежно на века вперед, но – сейчас нет лучшей защиты у Корнуолла.

Алая полоса у кромки моря и неба, будто рана.

Медленно стекает к северу, к востоку… к скалам, закрывающим восход.

От древних исполинских стен отделяется светящийся силуэт.

Эссилт застывает, видя медленно парящего юношу, чьи крылья блещут ярче серебра.

– Гругин! Ты! – восклицает Марх.

– Познакомь же меня со своей Королевой, – улыбается тот. – Время пришло.

– Эссилт, это Гругин, мой Кабан.

– Твой… кто?

Гругин заливисто смеется над ее растерянностью.

– Я Кабан Корнуолла, о Королева. Не похож?

– Не-е-ет… – выдыхает она.

Они бродили долго. Марх показывал жене менгиры, от которых можно свернуть на разные тропы Аннуина. Показывал длинные курганы, в которые лишь безумец зайдет без очень, очень важной причины. Рассказывал об Аннуине, об Арауне и Пуйле, о браках Рианнон, заново о Манавидане и его ненависти к пасынку, которого взрастил как своего сына…

О славнейшем из подвигов Друста, за который его именуют одним из трех великих свинопасов Британии.

Он знакомил ее с Корнуоллом, будто она и не прожила тут три года.

А потом солнце, прятавшееся было за восточными скалами, вышло на небо.

Наступил Бельтан.

Эссилт пошатнулась, словно ноги отказались повиноваться ей. Она уцепилась за выступ стен древнейших.

Марх закусил губу. «Вот оно! Так сразу. С первым лучом!»

Он был готов помочь жене – но только после того, как она сделает первый шаг. Признается. Скажет сама.

По телу Эссилт шла судорога, будто заклятье цеплялось за жертву и никак не желало уходить.

О том, что творилось в душе Королевы, Марху было страшно и подумать.

«Бедная девочка! Ты только скажи. Скажи сама».

Она со стоном упала к его ногам:

– Казни меня, муж мой! Я заслуживаю смерти, самой страшной смерти за черное предательство!

– Наконец-то… – выдохнул Марх.

Эссилт, как ни была потрясена освобождением от заклятья и сознанием своей вины, против воли на миг вышла из своих терзаний.

Король поднял жену, прижал к груди:

– Маленькая моя, наконец-то всё кончилось.

– Ты хотел видеть во мне настоящую королеву, но я…

– Вот теперь ты и есть настоящая королева.

– Мой государь, ты не знаешь…

– Знаю, Эссилт. Знаю всё. Знаю с самого начала.

– Знаешь?!

– Девочка, – он крепче прижал ее к груди, – давай сделаем так. Я всё расскажу за тебя сам. Если я буду неточен – ты поправишь. Хорошо?

– Да… – выдохнула она.

– Всё произошло три года назад. День в день. Это был Бельтан.

– Да…

– Ты и Друст плыли на корабле. Что-то случилось с Бранвен – она бы не допустила беды.

– Д-да, она уснула, и все на корабле – тоже.

– Вам с Друстом попался на глаза кувшин с питьем. И вы выпили.

– Да… было так жарко… откуда он взялся на палубе – я не знаю…

– Знаю я. Это был «дар» Манавидана. Моего отчима. Моего врага. Вы с Друстом были для него только средством причинить вред мне.

– И мы…

– Молчи. Я знаю, что было дальше. Но ты не знаешь другого: заклятье действовало три года. Сегодня оно лишилось силы.

– Мой государь, мне нет прощения!..

– «Нет прощения». В этом ты права – прощают за вину. А ты ни в чем не виновата, Эссилт. Это Манавидан. Это заклятье. Забудь прошлое, как тяжелый сон.

Здесь, в не-человеческом Корнуолле, тоже начинался Бельтан. Короля и Королеву приветствовали смеющиеся и поющие обитатели Волшебной страны, для которых праздник уже начался. Обитатели полей, скал, воздуха… от крохотных недобрых пикси с крыльями мух до величавых сидхи; из моря выныривали… кто? Эссилт не знала имени этих созданий.

Прошел мимо и поклонился великан, рыжая борода которого была несколько раз перекинута через плечи, и королеве подумалось, что он бы смог…

– …обмотать этой бородой все столбы королевского зала, – кивнул Марх, догадавшись о ее мыслях. – Он любит так делать. Это тоже твоя страна, Эссилт. Твой народ.

– Я недостойна…

– Перестань. Я уже сказал: прошлое – это беда, а не вина. Не произошло ничего непоправимого – кроме того, что у нас никогда не будет сына. Ты знаешь о королевской брачной ночи…

– Марх, – проговорила она, – это у меня не будет детей. У тебя, – она проглотила комок в горле, – есть сын.

– Что?!

– Тогда, в ту ночь, меня заменила…

– Бранвен?

– Да, и у нее…

– Не может быть!

– Ты не рад?

– Эссилт, это невозможно! Дитя короля рождает только королева и только после совершенных обрядов.

– Я знаю. И Бранвен знает. Когда она поняла, что ждет ребенка, она так испугалась…

– Где он?!

Эссилт отвечала растерянно:

– Где-то в Аннуине. Бранвен оставила его у Ллиан.

– У ко-о-ого?!

До Тинтагела они дошли быстрее, чем доскачет иной вестник.

Бранвен, слыша смятение госпожи, выбежала им навстречу.

– Где?! – едва ни крикнул ей Марх.

– Я не зна… надо найти Ллиан… – пролепетала дочь ирландской Земли, ничуть не готовая к тому, что нужно вот так, внезапно, привести сына к отцу.

– Незачем искать, – рявкнул Марх. Он сосредоточился, дотягиваясь мыслью до былой возлюбленной… и почувствовал, как от привычного призыва его щеки заливает краска: звать Ллиан на глазах Эссилт!

Воздух наполнился запахом лилий, и Ллиан со смехом сказала:

– Не кричи на весь Аннуин. Я слышу тебя.

Она указала взглядом на небо, откуда молнией ринулся вниз сокол. Ударился о землю, встал юношей. Улыбнулся:

– Здравствуй, отец.

Ллиан кивнула:

– Это Перинис.

Оставив отца и сына говорить друг другу первые – бессвязные и предсказуемые – слова, Ллиан подошла к Эссилт.

– Он столько веков ждал тебя, – промолвила сидхи.

– Ты такая красивая… – выдохнула королева. И спросила, вдруг поняв: – Ты любишь… любила его?

Ллиан качнула головой:

– Мне было с ним радостно. Он любил только тебя – с того дня, когда получил пророчество Врана. Вы с ним будете счастливы, я это вижу. И рада за вас.

Женщины улыбнулись, словно были давними подругами, а не встретились в первый – и, вероятно, в последний – раз.

Сын трех матерей – это лучшее из имен для тебя, Перинис. Светлая сидхи, невзрачная дочь Земли и златокудрая королева. Ты должен был быть нашим с Эссилт сыном, но тебя родила Бранвен и взрастила Ллиан.

Мы мало похожи, сын мой. Ты тонок в кости и черноволос. Что-то птичье есть даже в твоем человеческом облике. Человеческом? – нет. Поставить тебя рядом с Рианнон – и тебя сочтут не внуком, а сыном Белогривой. Ты беспечален, как Ллиан. Кто бы ты ни был по крови – ты не человек по духу.

Ты сидхи, внук богинь. Тебе два с небольшим года от роду – но ты взрослый юноша.

И это хорошо… это проще. Мне не придется ничего объяснять эрлам. И Друст… он останется наследником, как был.

…Я должен радоваться тому, что у меня есть сын, – а я слишком привык мыслить как король. Мы еще успеем узнать друг друга, мой Сокол. Сейчас мне гораздо важнее моя жена.

Та, что должна была быть твоей матерью.

Бранвен смущенно улыбалась, глядя на беседующих Эссилт и Ллиан. Три женщины, в разное время и по-разному делившие ложе с Мархом. И – ни тени ревности или вражды. Подруги, сестры… что угодно, только не соперницы.

Марх вдруг резко обернулся к Бранвен (дитя ирландской земли вздрогнула):

– Отведи Периниса в замок. Познакомь с Динасом. Расскажи ему всё.

– Д-динасу? – переспросила растерянная Бранвен. – Или Перинису?

– Да, – хмуро кивнул король.

– Тебе сейчас не до сына, – понимающе рассмеялась Ллиан.

Марх закусил губу. Ллиан и Эссилт… вместе. Всё хорошо, всё лучше, чем можно представить, но, пр-роклятье, почему именно сейчас?!

– Не тревожься, – снова улыбнулась сидхи. – Я оставлю вас. Наверное, теперь действительно – навсегда.

– Ллиан, я…

Она покачала головой:

– Вы, люди, любите мыслить долгами. Я говорю тебе, Марх: все долги уплачены. Радостью за радость. С тобой я тоже немного стала человеком, я мечтала взрастить наше дитя. И моя мечта сбылась. Я счастлива, Марх, – так позволь же и себе быть счастливым. Люби ту, что любит тебя. И забудь о Ллиан. Наша радость прошла, как отцветают яблони: их цвет чудесен, но недолог. Ваша любовь – как плоды: зреют небыстро, но тем слаще потом.

Эссилт улыбнулась, невольно зардевшись.

Марх кивнул:

– Спасибо тебе, Ллиан.

Он бы поцеловал ее сейчас – в последний раз – но не при Эссилт.

Она негромко рассмеялась:

– Прощай.

Бранвен увела Периниса. Король с королевой остались одни.

Надо было что-то сказать… но Марх не находил слов. Одна лишь мысль вертелась в голове: как хорошо, что Эссилт узнала о Ллиан именно сегодня, сейчас. Так будет проще им обоим. Так будет проще ей – пережить память этих трех лет.

Ее неверность извиняет чародейство, а на нем-то никакого заклятья не было…

– Она так красива… – восторженно пролепетала Эссилт.

Марх прижал жену к груди:

– Она холодна, как блик на воде: ослепителен, но он не греет. Ты – мое тепло. Мой огонек.

– Но мой король, я…

– Девочка. Сочтемся изменами. Ллиан бы посмеялась над нами. Между нами теперь нет преград, нет ни одной – так не будем придумывать их. Сегодня Бельтан, день любви. Позволим себе кусочек счастья.

Этот день распался в памяти Эссилт на множество обрывков, лоскутков – пестрых, ярких… Пляски, смех… оглушительный рев волынок, грохот барабанов, трава на бескрайнем лугу истоптана сотнями ног, льется рекой эль, и можно забыть о том, что ты королева, а он – король, вы просто еще одна пара в забывшей себе от веселья толпе… и только его руки – смуглые, тяжелые, мозолистые – которыми он сжимает тебя во время очередного прыжка, и его раскрасневшееся лицо… наверное, и сама сейчас красна, как рыбачка, и как можно королеве плясать в одном ряду с простолюдинками… неважно! и можно пить эль, не заботясь о приличиях, пить из круговой деревянной чаши, а потом его губы находят твои, и неважно, что все смотрят, и неважно всё, потому что в Бельтан есть только один закон – закон любви, и так уж было потеряно три года, три страшных года, но теперь всё будет иначе, по-другому… синеет вечер, зажигаются костры, и снова беснуется пляска, хотя казалось, что гудящие ноги не способны сделать и шагу, но хоровод мчится, быстрее, неистовее! – а потом распадается на пары, а потом сырая и еще холодная земля становится ложем для любящих, и можно быть смелой и дерзкой, и можно быть собой, и начать с начала жизнь, и начать с начала любовь…

Друсту было не до веселья. Заклятье, спавшее с него, захлестнуло волной стыда. Наследник Марха винился даже не перед дядей, в глубине души понимая, что тот всё знает и всё уже простил, – он стыдился перед собой. Он предал не Марха – он предал себя. Он совершил проступок, идущий вопреки всему, чем дорожил сын Ирба.

И этому не было искупления.

Король может простить. Но простишь ли себя сам?

Нет.

Светало. Ночная синева сменилась предрассветной серостью.

– Холодно, – пожаловалась Эссилт.

Марх крепче прижал ее к себе, как мог укутал полой плаща, на котором они лежали.

– Вернемся в замок? там согреешься, – улыбнулся он.

– Не хочу… – проговорила она. – Там всё… прежнее. Марх… давай уедем куда-нибудь… надолго…

– Отдохни, девочка моя. Ты устала. Спи.

Мой маленький рыжий котенок. Кусочек живого тепла. Огонек, у которого можно согреться душой.

Три года назад ты была с Друстом, а я был с Ллиан. Не думаю, что ты была счастлива с ним, одурманенная заклятьем, но знаю твердо: все века, проведенные с Ллиан, я променял бы на один этот Бельтан. Впрочем, Ллиан права: лепестки яблонь опадают быстро, а плодам зреть и зреть. Прошлое ушло, и у нас с тобой впереди, моя девочка, много-много Бельтанов. Да, впрочем, нужен ли нам Бельтан, чтобы быть счастливыми?

Ты не хочешь возвращаться в Тинтагел. Знаешь, Эссилт, я тоже не хочу.

Я слишком долго был королем. Долго… долг… долгий долг лгал о должной доле… Устал! Я имею право быть собой, а не пешкой… пусть не пешкой, пусть ферзем! – но в игре Арауна, моей матери и прочих.

Мы уедем, Эссилт. Мы уйдем. Мы с тобой имеем на это право.

Динас!

Сенешаль пришел мгновенно, послушный касанию мысли.

– Да, Марх?

Тот встал, не стыдясь своей наготы:

– Мы с Эссилт уйдем. До Лугнасада… или дольше.

– Да, – короткий кивок.

– Передай Друсту: я его ни в чем не виню. Он был жертвой заклятья, он не предавал меня. Я всё знаю.

– Я передам.

– Он – наследник и наместник.

– Я скажу.

– Ступай.

Жена тебе дороже племянника, Марх, и глупо спорить с тобой. Я не скажу тебе ничего, хотя я знаю, что ты совершаешь ошибку.

Кажется, первую ошибку за все эти века.

Тебе не хочется говорить с Друстом о его предательстве. Не хочется выслушивать сбивчивое признание, краснеть и видеть, как краснеет он.

Да, я понимаю: проще переговорить через меня.

Но проще – не значит правильнее.

Он не признается тебе в своей вине. Он смолчит – как смолчал ты, не выслушав его.

Стена лжи между вами останется.

Любовь накрыла нас, как волна накрывает прибрежные камни. Лишь изредка мы выныривали из нее, с трудом понимая, где мы и что вокруг.

Это были места далеко от Тинтагела, Марх называл их, но я не смогла запомнить ни одного. Всё чаще мы оказывались не в мире людей, а… я спросила Марха, это ли легендарный Аннуин, а он рассмеялся и сказал, что это такой же Аннуин, как предместья замка – королевские покои.

Это был всё еще Корнуолл – но другой. Там редко встречались люди, зато танцевали сидхи, веселились духи лугов и пустошей… запомнить названия всех эти существ было еще труднее, чем человеческих мест.

В этом другом Корнуолле всё было пронизано силой… нет, иначе: всё и было силой. Она была, словно струны арфы: чуть тронь – и польется музыка.

Когда Марх ласкал меня… даже когда просто смотрел влюбленным взглядом, так, что по телу пробегала сладкая дрожь, – я чувствовала, что эта незримая арфа откликается, вибрирует, звучит, что в Корнуолле что-то меняется – просто потому, что Марх любит меня, а я счастлива, безумно счастлива с ним.

Наследник. Наместник.

Прекрасные названия для нынешнего безделья.

На меня возложено бремя правления, но я, безусловно, оправдаю надежды моего дяди и государя. Хорошо звучит! Добавить к этому, что Динас готов мне помочь в несении оного бремени…

Смешно!

Кажется, Корнуоллом сейчас вообще не нужно править. Не приходят жалобщики, ища суда. Не доносят о преступлениях. Даже на границах всё спокойно, будто саксы провались в свою Хель все разом… то ли дядя так сильно тогда напугал их, то ли – нынешняя благость растеклась и по прибрежным водам.

В народе говорят – «королевино лето». Всё наполнено любовью – и сердца людей, и плоть животных, и соки земли. Стада множатся, осенью нас ждет невиданный урожай, а к весне народится столько детей, что в Корнуолле станет тесно жить.

О них говорят. Их видели то там, то здесь. В священной наготе, которую прикрывают только волосы, – сияющее золото у нее, темная медь у него.

И я солгу, если скажу, что не ревную. Только это неважно. Это мелочи по сравнению со счастьем короля, королевы и всей страны.

Всё наконец-то свершилось, как и должно быть. Я вез Эссилт дяде – и только теперь отдал.

Они лежали в свином закуте. Рядом хрюкало и пыхтело нечто толстобокое – стадо до сих пор не выгоняли в леса или на пустоши, надеясь на то, что Король и Королева придут и своей любовью благословят этих свиней (отнюдь не священных и не чудесных, но таких вкусных зимой!).

Марх негромко рассмеялся.

– Мм? – приподняла голову Эссилт.

– Я подумал: прежде ты бы ни за что на свете не согласилась ночевать посреди свиней.

– А тут свиньи?

– Ты не заметила?

Вместо ответа она потерлась щекой о его грудь. Он улыбнулся:

– Тут свиньи, там овцы… люди стелют для нас ложе посреди своего скота или в амбарах. Наша каменистая земля скоро станет плодороднее жирных заморских равнин.

Она снова не ответила.

– Счастье мое… – прошептал Марх, мягко перекатывая ее на спину.

Она была блаженно-послушной, но вдруг, открыв глаза, спросила:

– Что это, Марх? Что с твоим лицом?!

По лицу короля Корнуолла – да, впрочем, и по всему телу – синими зигзагами пламенел узор.

Со времен Пуйла я не покидал Аннуина. Не думал я, что так легко смогу войти в мир людей теперь, когда он стал так далек.

Но сейчас пройти легко. Спасибо твоей златокудрой Королеве, Марх. Земля Корнуолла снова становится гранью миров – не людской, не Аннуин: оба разом.

И эта ночь, самая короткая ночь в году, – это твое торжество. Это торжество твоей жены.

Полыхают костры в рост человека. Горят костры и у нас. Только у людей они изжелта-алые, а у нас больше серебристые. Мне легко идти по этим кострам через мир – как по камням через реку.

Ну же, Марх. Я жду тебя. Познакомь меня со своей женой.

Дай увидеть воплощенное пророчество Бендигейда Врана.

Полуночное небо не желало темнеть. Глубокая синева – и тысячи костров под ней. Оранжевых и белых, людских и чудодейных. Люди и нелюди вокруг них – где порознь, где вперемежку.

Золотом отблескивают рога Короля-Оленя.

Навстречу ему из синего сумрака выходят двое: смуглый мужчина, чье тело горит синими узорами, и нагая красавица, ослепляющая белизной кожи и золотом волос.

– Я приветствую Короля и Королеву Корнуолла, – Араун склоняет рогатую голову в поклоне.

– Друг, я счастлив видеть тебя! – Марху не до церемоний. – Это Эссилт.

Королева робеет – она не ожидала встречи с древним властителем Аннуина.

– Тебе больше не нужно ходить древними курганами, чтобы пробуждать силу? – усмехается Король-Олень, движением бровей указывая на узоры Марха.

– Курганы… не напоминай! Это было отчаянье, горе, ненависть… теперь я знаю, что подлинный путь к силе – несравнимо короче. Жаль, Ирб не дожил…

– Ирб был великим человеком, – кивает Араун (Эссилт невольно вздрагивает, когда он наклоняет свои огромные рога). – Впрочем, человеком он не был.

Оба замолкают, а потом пламя костров вспыхивает ярче, и Король-Олень говорит:

– Судьбы миров мы будем решать с вами позже, но ты видишь, Марх: мы перехитрили Гвина. Пусть ты не можешь придти в Аннуин, но я легко пришел сюда.

– И что теперь? – хмурится Конь.

– Не сейчас, – качает головой Араун. – Ты хочешь забыть обо всем, кроме любви, – так забудь. Ты думаешь, что сейчас живешь для себя, – но от этого Аннуину больше пользы, чем от веков усердных усилий.

Небо стало светло-голубым, листва из черно-зеленой превратилась в серую.

Марх и Эссилт обнаружили, что лежат в высокой траве… то ли в мире людей, то ли в Волшебной Стране… пока неясно, да и неважно.

Эссилт медленно проводила пальчиком по рисункам на теле мужа. Марх посмеивался в бороду, довольный.

– Откуда это? – спросила королева.

– Стараниями Ирба, – отвечал он. – Давняя история. И мрачная. Потом расскажу.

– Я не о том. Откуда они взялись – сейчас?

– Нравится?

– Очень. Ни в одной одежде ты не будешь выглядеть величественнее.

– Это сила, девочка моя. Росчерки силы. Северяне рисуют на себе такое вайдой – мечтая получить хоть малую толику этого. Но подлинный узор силы проступает сам. И краски здесь не нужны.

– А почему же раньше..?

– Хм… потому что, – горько усмехнулся Марх.

Несмотря на столь скудный ответ, Эссилт поняла.

– Это – боевое? – спросила она. – Только для мужчин?

– Хочешь получить такой же? – рассмеялся Марх.

– А возможно? – блеснули ее глаза.

– Не знаю. Твоя сила – иная. Ты в своей наготе прекрасна, как богиня.

Странно.

Я ведь почти две луны хожу нагишом. И ладно бы перед жителями Волшебной Страны – они не стыдятся того, что смущает людей.

Но я точно помню: мы так появлялись перед людьми. И крестьянами, и эрлами… Нагие – и это было правильно.

Как странно. Ведь скажи мне кто в Ирландии… да что – в Ирландии, даже здесь до Бельтана – скажи, что я должна буду выйти к людям без одежды, так я бы скорее умерла, чем допустила бы подобное!

Девочка моя. Всё так и есть: пока ты была человеком среди людей, ты была стыдлива, как и подобает. Да, ты бы и под страхом смерти не показалась нагой.

Но теперь ты не человек.

Нет-нет, не перебивай. Выслушай. Ты не стала сидхи, богиней… никем из жителей Волшебной Страны. Ты теперь – Королева. Это больше, чем богиня.

Ты – земля Корнуолла. Сила земли. Как и я.

Мы с тобой – разные стороны этой силы… объяснять долго, да и скучно. Я скажу иначе.

Мы – больше, чем два смертных. И больше, чем два бессмертных.

Мы и есть сейчас – Корнуолл.

Плодородие его земли, покой его жизни, мир его границ. Это мы с тобой.

А Корнуоллу не нужна одежда смертных.

– И нам теперь всегда ходить нагими? – осведомилась Эссилт, по-женски взволнованная этой темой.

– Пока для тебя это важно – да.

– А потом?

– Потом… когда для нас не будет разницы, в каком мире быть и как там выглядеть, то мы и станем в каждом из них одеваться подобающе. Всё-таки смущать людей наготой не стоит.

О вас приходят вести… Вы счастливы, в стране – покой, и кажется, впервые за эти три года покой пришел и в мое сердце.

Рано или поздно вы вернетесь в Тинтагел – и больше не будет стены лжи между мною и тобой, дядя; я смогу спокойно смотреть на Эссилт – на чужую жену.

Безумие этих лет кончилось. Словно зажила рана – та, отравленная. Только ту исцелила встреча с Эссилт, а эту – разлука с ней.

Я слышу рассказы о ней и дяде – и ни ревность, ни вожделение не жгут меня.

Я свободен. Я исцелен от яда, выпитого на корабле.

И я смогу любить вас обоих – как подобает сыну любить отца и его молодую жену.

…отпылали костры Лугнасада. Начиналась осень. Дни еще жарки, но звездные ночи холодны.

Лето миновало, и вместе с ним ушло безумие страсти. Снедавшее плоть желание было утолено, и осталось то, что связывает не тела, но души. То, что и называется простым словом – любовь.

– К холодам нам придется вернуться в замок?

– Девочка, нас никто не заставляет.

– Я знаю, но… я чувствую: ведь надо?

– Да. Так будет лучше.

Они идут под полнозвездным небом. То тут, то там его прочерчивают падающие звезды – и Эссилт по-детски тянет руки, словно пытаясь поймать серебряную искру. Марх смеется.

– Я никогда раньше не видела таких звездопадов. Это тоже – наше чудо?

– А ты раньше много гуляла августовскими ночами?

– Не-ет… – огорченно отвечает она. – Значит, так – всегда? И волшебства в этом нет?

– Волшебство не в звездопаде, Эссилт, а в том, что мы видим его. Волшебство дремлет в нас самих. Надо лишь разбудить его.

– Так? – она проводит пальцем по синим извивам рисунка на его груди.

– Так, – кивает Марх.

Холодно. Осенний ветер плетью хлещет по нагому телу.

Это несказанно приятно, хотя девять человек из десяти сказали бы иначе.

Ты не замерзла, моя девочка? Вижу – нет: тебя греют твои длинные роскошные волосы. Но еще лучше тебя греет обретенная тобою сила. Ветер, от которого ёжатся люди, тебе теперь не страшен. Ты сейчас и по сугробам бы прошлась.

Тебе понравилось ходить нагой. Ты сбросила с себя привычки мира людей, как путник скидывает поклажу и с наслаждением расправляет плечи.

Тебе будет трудно снова заставить себя надеть платья? надеть весь ворох человеческих правил? Весь ты уже не наденешь, но часть – придется.

Мы должны вернуться, Эссилт. Иначе мы перестанем быть правителями человеческого Корнуолла. А это ничуть не лучше, чем никогда не выходить за пределы мира людей.

Зиму проведем в мире людей, а лето – если не случится большой войны – снова вот так. Хотелось бы надеяться, что так и будет.

Динас принес им подобающие одежды, и Король с Королевой вышли в мир людей – нарочно или нечаянно, но – у самого Пенгваэдда. На западном краю Прайдена.

Они отправились на восток, в Тинтагел – уже только по человеческому Корнуоллу.

Крестьяне и эрлы, стар и млад, встречали их поздними осенними цветами, подносили хлеб и пиво нового урожая, осыпали посевным зерном…

Больше всего это походило на свадебный поезд – пусть и запоздавший на три с лишним года, но такой, какого Корнуолл не знал ни до, ни после.

Женщины протягивали Эссилт своих детей, уповая, что одно касание Королевы убережет малыша ото всех хворей. А уж если она возьмет младенца на руки, то к тому не пристанет никакая беда в жизни.

Мальчишки и юноши так же искали прикосновения Короля. Хоть бы краем плаща задел!

В деревнях следовал сговор за сговором, чтобы молодые непременно успели влиться в свадебное шествие Властителей. На вопрос: «Согласна ли ты выйти за меня сейчас?» – даже самая последняя гордячка не отвечала «нет».

Многосотенная свадебная процессия двигалась небыстро: Марх и Эссилт шли пешком, отказываясь от любых скакунов; очередные молодожены, их друзья, да и просто соседи проходили полдня, или день, или пару дней, в следующем селенье к ним присоединялись новые… толпа менялась, всегда огромная, пестрая, и – не уменьшающаяся.

Марх и Эссилт шли на восток, к Тинтагелу.

Встречать их вышли за полдня пути. Эрлы, Динас, где-то в толпе Перинис, притворяющийся слугою. Во главе всех – Друст. Наследник и наместник.

Твердо уверенный, что навсегда свободен от безумия былой любви.

Внизу, на равнине показалась толпа. Невозможно было различить идущих впереди, но встречающие и так всё знали. Они пошли навстречу, сначала медленно, потом всё быстрее…

Звонко-золотое сентябрьское солнце разогнало последние облачка с неба, мир был ослепительно ярким, небо – лазурным, листва – зеленее, чем весной, или спорящая желтизною с солнцем…

Праздник.

Друст бросился в объятия Марха:

– Отец! Государь!

– Мой мальчик…

– Госпожа!

Эссилт обняла его, прикоснувшись щекою к щеке, как и надлежит королеве приветствовать пасынка…

…и Друста словно обожгло.

Спокойствие, старательно взращенное за эти месяцы, растаяло в миг.

Перед ним была она, та, кого он полюбил еще в Ирландии, желанная и недостижимая тогда, еще более желанная после, когда колдовской напиток – не внушил любовь, нет! – лишь помог совершить поступок, на который бы сын Ирба никогда не осмелился сам…

Она стояла перед ним, улыбающаяся, счастливая, вожделенная как никогда и – недоступная.

Пир осеннего урожая больше всего походил на свадебный. Эссилт лучилась от счастья, Марх, помолодевший лет на пятьсот, был горд и весел, а Друст… Друст, сидящий по левую руку от короля, был рад тому, что ему можно просто смотреть в сторону, а не на этих двоих. Сын Ирба понимал: он не имеет права на мрачное лицо – оно всем сразу скажет всё. Он старательно веселился… и внимательный взгляд замечал, что эта радость – нарочитая.

В веселом гаме лишь несколько эрлов следили за Друстом. Одним из них был Динас.

Другим – Андред. И с ним – Деноален.

Еще вина! Еще! Налей до краев.

Сегодня все славят Марха-победителя! Он добыл супругу в самом страшном из боев: не с драконом и не с великаном, а с судьбой. Слава королю и королеве! Слава!

…как я ненавижу тебя, дядя. Я не знал, что в сердце может быть столько ненависти…

Ты не боишься сидеть рядом со мной? Не боишься, что я вот сейчас, при всех могу вонзить кинжал тебе в горло?

Не боишься? Знаешь, что я не сделаю этого?

Не сделаю… а хочется.

Вина! Еще!

Проклятье…

Она твоя жена, ты любишь ее, и она любит тебя – в моих глазах это больше, много больше, чем брак по закону, и я никогда больше не осмелюсь взглянуть на нее иначе, чем на твою жену, но!

…лучше бы ты казнил меня как предателя.

Как ты жесток в своем милосердии…

На следующий день Динас позвал Марха поговорить с глазу на глаз.

Тот пришел – улыбающийся, счастливый и не верящий в то, что в мире осталась забота и тревога. Ну, в мире, может быть, и осталась… но не в Корнуолле.

Сенешаль сурово посмотрел на него:

– Марх, ты совершаешь ошибку.

Тот не ответил, удивленный.

– Марх, подумай о Друсте.

– С Друстом всё в порядке, разве нет? Ты ведь говорил с ним – тогда, в Бельтан? Он знает, что это было заклятье и что я не виню его?

– Я говорил, и он всё это знает. Но, Марх, с ним должен поговорить ты. Откровенно. Начистоту.

Марх посерьезнел, возвращаясь к реальности из счастья любви.

– Динас, такой разговор будет оскорбителен для нас обоих.

– Но ты же говорил с Эссилт. Ей ты помог одолеть заклятье, сбросить его власть. Помоги и Друсту.

– Он взрослый мужчина, он может справиться и сам.

– Марх, он твой сын, пусть и не по крови. Неужели отец оставит сына без помощи?

– Сгорать от стыда нам обоим – странная помощь, Динас. Друст справится сам. Уже справился. Я уверен.

Сенешаль покачал головой:

– А я уверен в обратном. Марх, ему нужна твоя помощь! Очень нужна. Если ты не дорожишь им как сыном (хорошо, у тебя теперь есть Перинис) – то вспомни хотя бы о том, что Друст был и остается твоим наследником!

– Об этом я никогда и не забывал, – жестко ответил Марх. – Ты ошибаешься, Динас, но прав в одном: мне надо поговорить с ним. И немедленно.

Динас вздохнул:

– О чем ты собираешься говорить с ним, если не о снятом заклятье?

– О том, что он – наследник Корнуолла.

Марх нашел Друста на берегу: тот упражнялся со своими «саксами» – забавно, так теперь называли себя уцелевшие в той битве.

Увидев подошедшего короля, воины замерли.

Марх кивнул племяннику: дескать, отойдем.

– Да, дядя?

Тот улыбнулся:

– Я заметил, что ты давно не мальчик.

Друст улыбнулся в ответ.

– И помнится мне, – продолжал Марх, – что ты наследник Корнуолла. Так что пора тебе заняться делом.

– Каким, государь?

– Говорят, ты хорошо умеешь наводить порядок в глуши…

– Опять отправляться на пустынный берег?

– Нет.

Марх присел на камень, огладил бороду и спросил:

– Что ты думаешь о Гелливике?

Этот замок – единственная земля в Корнуолле, что принадлежит не нам, а Верховному королю. Правда, за эти века верховные короли менялись столь быстро, что и не уследишь… но неважно. Рано или поздно Бендигейд Вран найдет себе достойного преемника.

И Корнуоллу стоит позвать к себе такого гостя. Пригласить – в его собственный замок.

Со всем уважением к правителю Ллогра – и к собственному могуществу.

Друст, Гелливик давно заброшен. Там правит Ухтрид Фариф Драус – тот самый рыжий бородач, любитель обматывать столбы бородой… Ну да, его бороду ты помнишь – в отличие от его имени. Он славный нелюдь, добрый и веселый, но в правители он не годится. Короля людей не пригласить в замок, где правит Ухтрид.

Поэтому, Друст, я отправлю тебя туда наместником. Ты смог отразить нападение саксов – и думаю, что в битве с запустением ты тоже не потерпишь поражения. Ухтрид поможет тебе – если ты будешь внятно говорить, что тебе нужно. Он не очень понимает мир людей, но – щедр и отзывчив.

Так что я отправляю тебя в глушь – моим наместником. И рассчитываю, что не позже, чем через год, Гелливик перестанет быть глушью.

– Хорошо, государь, – кивнул Друст. – Когда мне ехать?

– Решай сам. Ты можешь уехать сейчас и зимовать там. А можешь до Имболка остаться в Тинтагеле. Поговорить с эрлами, подготовиться к поездке…

– Дядя, ты хочешь, чтобы я не торопился с отъездом?

– Не о моих желаниях речь. Я хочу, чтобы по всему Прайдену заговорили о славном дворе в Гелливике. А в такую поездку не собираются за один день.

Друст кивнул:

– Я понял. Глушь – это враг опаснее саксов. И у меня есть зима на сборы.

– Поговори и с нелюдью, – добавил Марх. – Если захотят уехать с тобой – это будет отлично. Запомни: если Гелливик затмит Тинтагел – я буду только рад.

Через несколько дней Марх всё это повторил в собрании эрлов – и Друста, который пока никуда не уезжал, стали как-то сразу называть «правитель Гелливика».

Начались неспешные сборы. С дружиной наследника всё было ясно, и на осенних пирах эрлы рассуждали, кому стоит уехать в новую столицу, кому нет; Друст сидел уже не за королевским столом, а среди своих новых вассалов… за стенами Тинтагела шумели осенние дожди, а в замке всё яснее и четче становилось деление на «эрлов Марха» и «эрлов Друста».

Марх был рад этому.

Мальчику (который давно не мальчик!) пора, наконец, стать правителем. То-то Ирб был бы рад, доживи он…

Динас одобрительно кивал: видно, что Друсту сейчас не до переживаний о королеве. Даже если безумная любовь не прошла – сборы в Гелливик вытеснили ее в самые глухие закоулки души сына Ирба.

У меня есть сын.

Проклятье, я слишком привык мыслить как король. Перинису никогда не унаследовать Корнуолл – и поэтому я ни разу по-настоящему даже не поговорил с ним.

Корнуолл, Аннуин, долг, судьбы миров… если я высвобождаюсь из всего этого, то только ради Эссилт.

Друст мне важнее Периниса.

А ведь так нельзя.

Нельзя мерить человека только по тому, хорош он или плох для великих королевских дел. И не-человека тоже нельзя мерить этой меркой.

«Мой сын». Такие простые слова. Такие непривычные.

Сын, с которым надо знакомиться. Как с чужим.

За эту осень как-то само собой вышло, что Периниса стали считать слугой Эссилт.

Неудивительно: Бранвен – ее служанка, а этот юноша всегда с невзрачной ирландкой.

И если Марх искал правильные слова для своего сына – то Эссилт находила их. Не ища.

Она отправлялась гулять, беря с собой только Бранвен и Периниса, – и никто не видел миг превращения, а юный Сокол парил в облаках, радуясь свободному полету, и Эссилт улыбалась, разделяя его счастье, а Бранвен – не столько глазами, сколько чутьем – следила, не подглядывает ли кто-нибудь за ними. Не стала ли тайна Периниса известна чужому?

Но нет.

Верная мужу королева не интересна никому, ее слуги не интересны тем более.

Отец, всё это неважно.

Что – «всё»? Ну… эти твои рассуждения о семье, Корнуолле, обо мне и Друсте…

Отец, жизнь прекрасна. Бескрайне небо, просторна земля, глубока магия Аннуина, велика сила Корнуолла. Этим можно просто наслаждаться – и ни о чем другом не думать.

Да, я понимаю: ты не можешь так.

Но я ведь – не ты. И не могу стать твоим подобием. И не хочу… да и ты – не хочешь.

Кто сказал, что сын короля обязан быть его наследником?

Я буду рад стать твоим вестником. В один миг слетать к Арауну, принести весть от тебя. Еще через миг – принести ответ тебе.

Что дурного в том, что сын короля – только вестник? Не более того?

Менгиры. Каменные стражи Аннуина. Иные покосились, иные высятся так же грозно и сурово, как и века назад. Что камню человеческое время?

Ветер. Серебряные потоки вьются, оплетают менгир вязью более хитрой, чем на лучшей из ирландских фибул.

Разговор. Без свидетелей, а значит и без облика. Нет нужды притворяться то человеком, то иным существом. Не первый век друг друга знают. И даже не первую тысячу лет.

– Гругин. Ты ничего не чувствуешь?

– Чувствую? Я много что чувствую, Динас. Силу. Прилив силы. Радость. Наш маленький Друст поедет в Гелливик, и…

– …и станет щитом для Марха.

– Ерунда. Вот сейчас Марх не нуждается в щите.

– Нуждается. С того дня, как проиграл Битву Деревьев. С того дня, как Гвин перерезал ему пути. Рианнон и Араун могут в любой день лишить его власти.

– Глупости! – взревывает ветер. – Я не призна́ю другого короля.

– Одолеет тебя – признаешь.

– Динас, ты поглупел среди своих людей! Ты стал мнителен, как старуха, и каркаешь, как мокрая ворона! Сейчас власть Марха тверже, чем за все века. Мы победили римлян. Мы вернули священное стадо. Саксов много, но они горят, как солома. Я бил их, я топтал их и знаю, как легко они умирают. Это не римляне!

– Это не римляне, да.

– Ну вот! А Друст станет править в Гелливике… править от имени Марха, и все победы Друста над саксами станут победами нашего Коня!

– Ты так твердо веришь в эти победы?

– Верю?! – хохочет ветер. – Я вижу их! Мы соберем в Гелливике славную компанию. Я, Ухтрид, Мену, сын Тейргваэдда, Хендебестир… да наших столько придет туда, что даже Ллаунроддед не удержится, войдет в дружину собственного ученика! Ну и люди, конечно. И все мы будем считаться войском Верховного короля Прайдена. Да мы размелем саксов как зерно! И всё – от имени Марха и бренина людей, кем бы он ни был!

Хохот ветра становится ураганным. Трещат ветви, клонятся стволы, мелкие камни срываются со склонов.

Менгир словно не замечает этого, и мысли его тяжелы, как вековечные глыбы:

– Ты это видишь… главный зал Гелливика со множеством огней, сборище человеческих и нелюдских воинов за круглым столом…

– Круглым? Почему круглым? А… почему бы и нет!

– …кресло Верховного короля, скорее пустующее, чем занятое…

– Занятое лучше! Только кем? Уж явно не Гуртейном!

– …рядом сидит Друст, наместник сразу двух бренинов – Аннуина и Прайдена, на стенах – трофеи, за плечами – победы и слава, и они же впереди…

– Да! Да!

– Гругин. Неужели ты не чувствуешь, что ничего этого не будет?

– Воро́на, – насмешливо свистит ветер. – Злая мокрая ворона. Хватит каркать. Как всего этого может не быть?! На Имболк мы будем в Гелливике, разогнать запустение Друст сможет за месяц, а уж мы помо-о-ожем!..

– Друст не приедет в Гелливик. Ни в этот Имболк, ни в следующие.

– И кто же ему помешает?

– Не знаю! – может ли камень скрежетать отчаяньем? Не может, но скрежещет. – Знал бы, не звал бы тебя.

Ураган стихает – уже не рев, но вздох:

– Динас, довольно страхов. У Друста нет врагов, которых стоило бы опасаться. Только завистники. Мелочь.

– Завистник имеет дурную привычку бить в спину.