Во всем Прайдене царил Бельтан, и только Тинтагел казался по-прежнему замкнутым в зиме.

Ни смеха, ни веселья.

Те, кто уходил в бельтановские хороводы, делали это тайком. Молча. Было невозможно, недопустимо показать радость здесь – где всё оцепенело от горя короля, потерявшего сына.

…В зале повеяло ароматами лилий. Вошла Ллиан. Марх обернулся к ней и покачал головой.

Она подошла к нему. Запах цветов стал сильнее.

Красавица-сидхи прошлась тонкими пальчиками по его вискам, шее, плечам. Против воли Марх ощутил, как по его телу пробежал огонь, возвращая и силу, и желание.

– Не сейчас, Ллиан, – покачал головой он.

– Ты так старательно страдаешь, – промурчала она, – и не знаешь самого интересного.

– Чего же?

– Друст плывет в Корнуолл.

– Что?! – Марх вскочил, схватил ее за плечи. – Откуда?

Ллиан маняще изогнулась:

– Морские девы болтливы, а в Бельтан нет границ. Ему осталось не больше дня пути.

– Ллиан!

– Марх, – прошептала она, – у вас, у людей, гонцу положена награда. И я прошу тебя: в эту ночь – только одну ночь – не думай о Друсте. Обещаешь?

– Обещаю, – выдохнул король.

Все прощальные слова были сказаны, и тяжелый королевский корабль поплыл на восток.

Позади был пир, где вражда Корнуолла и Мунстера была навеки утоплена в вине, а король Ангерран торжественно одарил Друста за избавление прибрежных вод от Адданка (узорчатая брошь была хороша невероятно!), позади остались сборы приданного, достойного будущей королевы Корнуолла, позади – столп света, которым Ку Рои провожал корабль, доколе хватало глаз у обернувшихся назад.

Всё – позади.

И завтра путь кораблю преградят скалистые берега Прайдена. Дракон Корнуолла вытянет каменную лапу, подхватит корабль одним коготком и вытащит на берег у подножия Тинтагела.

И всё кончится.

Эссилт станет женой Марха, они будут счастливы, а Друст найдет себе врага, в бою с которым погибнуть не стыдно.

Всё кончится завтра.

Так считал Друст. Людям вообще свойственно быть наивно уверенными в том, что сегодня вечером ничего интересного произойти не может.

Море тяжело вздымалось, течение мешало кораблю продвигаться на восток. Бранвен лежала в шатре, натянутом на корме. Ей, воплощению сил земли, было здесь, посреди бескрайних серых волн, так тяжело, как невозможно дышать человеку, поднявшемуся выше вышнего в горы.

Эссилт была спокойна. Привычно занятая рукоделием, она слушала напевы Друста и рассказы его о Корнуолле, знакомясь с этой страной раньше, чем покажется берег.

Вечер. Душно. Ни облачка на небе, провис бессильно парус. И гребцы едва вздымают весла, словно засыпая на скамьях.

Беспомощная против чар моря, лишилась чувств Бранвен.

Давно не скользит игла в тонких пальцах Эссилт.

Давно замолкли струны арфы под пальцами Друста.

Медленно качается корабль, словно остановленный посреди моря исполинской ладонью.

– Я пить хочу… Так жарко. И Бранвен спит… Друст, прошу тебя – поищи что-нибудь. Глоток воды, пожалуйста.

…Волна, словно огромная рука, перехлестывает через борт.

И исчезает, не оставив после себя ни капли.

Лишь лежит на палубе запечатанный кувшин.

– Да, госпожа моя. Я нашел, вот. Странно, почему его запечатали. Подожди, госпожа, не пей. Прежде я испробую.

– Что это, Друст?

– Всё в порядке, госпожа. Это чистая вода. Не знаю, кто и зачем оставил этот кувшин на палубе, но вода в нем отличная. Свежая, холодная. Пей, королева моя.

– Марх, мой Марх! – Ллиан смеялась от наслаждения. Ей никогда не было так хорошо. Да, она не сказала своему Коню главного, но он, казалось, и так всё понял, и любил ее, словно знал – это их последний Бельтан.

Словно пытался наверстать всё упущенное за эти века.

Словно знал: иного Бельтана не будет.

Дитя морехода и морской богини, он был сейчас бушующим прибоем, покрывающим ее, как прилив – прибрежные камни…

На море был полный штиль, но Друсту и Эссилт казалось, что палуба уходит у них из-под ног.

От колдовского зелья в их душах ярился шторм, и он бросил их в объятия друг друга.

Эссилт обвила шею бритта – и Друст не смог больше сдерживаться. Любовь, всё это время таившаяся в нем, вырвалась – подобно морскому шквалу или огню, охватывающему торфяную хижину.

Он стал целовать Эссилт – губы, лицо, шею… она не противилась, и его ласки становились жарче и настойчивее, а она – она, еще утром казавшаяся недоступнее звезды на небе! – она лишь отвечала сладким стоном, не смея произнести то, что Друст слышал и без слов: «Еще, еще!»

– Моя и только моя! – выдохнул он.

– Да… – чуть слышно отвечала она.

Друст подхватил ее на руки, отнес в шатер.

…Корабль спал, окутанный чарами. Манавидан держал штиль, как охотник держит гончую на поводке – до поры. Отчим Марха посмеивался – очень тихо, чтобы его смех не обернулся бурей.

Сейчас ему буря была не нужна.

Сейчас, когда два юных тела сплетаются в наслаждении первого соития.

Светало. Ллиан ласкала Марха, а тот щурил глаза в дремотной неге.

Но пора было признаваться.

– Я сказала тебе не всё, Марх.

– Что? – он очнулся в миг и посмотрел на нее совершенно ясным взглядом.

– Нет, не тревожься. Друст действительно плывет и сегодня будет в Корнуолле.

– Тогда что же?

– Он плывет не один. Он… он везет тебе жену. Ту самую, златокудрую.

Король резко сел.

– Правда?

Ллиан улыбнулась.

Марх провел руками по лицу, сбрасывая остатки любовной истомы.

– Ты знала? Знала всё заранее?

Сидхи негромко рассмеялась:

– Если бы я тебе обо всем сказала вчера…

– Да. Да, конечно. Я понимаю.

– Марх, – тихо спросила она, – ты поцелуешь меня на прощание?

– Иди сюда, – хрипло ответил он.

И над морем – светало.

Небо было безоблачным. И над Ирландией, и над Британией, и надо всем морем небо было безоблачным.

Влюбленные безумцы не сомкнули глаз в эту ночь – самую долгую в их жизни.

Эссилт дрожала, хотя ей не было холодно. Друст прижимал ее к себе и шептал: «Моя. Моя!»

Она ждала. Ждала, что он скажет.

– Надо одеваться, – проговорил он. – Если нас застанут, то убьют.

Она покорно встала, стала разбирать сброшенные вчера одежды.

– А это, – кивнул Друст на окровавленную шкуру, – за борт. Пока никто не увидел.

Каково это – быть предателем, Друст? Каково это – стать врагом своему отцу, пусть приемному, но всё же?

Каково это – всего за одну ночь взрастить ненависть на месте любви и верности?

И каково будет Марху узнать это… я б расхохотался, да боюсь потопить ваш корабль. А вы мне, голубчики, нужны живыми.

Скоро вы ступите на берег Корнуолла. И ты, отважный Друст, сполна возненавидишь своего отца. А он быстро догадается о неверности жены и выследит вас.

И день вашей битвы будет праздником для меня. Марх презрел меня, своего отца, пусть и не по крови, – и он падет от руки своего приемного сына.

Падет. Ты хороший воин, Друст. Но и Марх силен. И я немного помогу тебе. А девичья кровь сделает мое заклятье только сильнее.

Отныне любая рана, нанесенная тобой, окажется смертельной.

Пусть это будет и царапина.

Ты станешь ядовит почти как убитый тобой фомор.

Едва Друст бросил окровавленную шкуру за борт, как в ровной глади моря вспухла волна.

Одна-единственная.

Она с грохотом ударила о корабль и окатила сына Ирба с ног до головы – он упал бы, не вцепись в борт.

Задул ветер. Заскрипели снасти. Мореходы стали просыпаться от колдовского сна. Очнулась Бранвен – и по ее расширенным от ужаса глазам Друст понял: она знает всё.

Но она не предаст. Она – союзница.

– Госпожа, – прошептала дочь Ирландии, – что же теперь будет?

– Я не знаю, – отвечала Эссилт. – Я люблю его. Я так счастлива… А потом – пусть смерть.

– Да, – сказал Друст, входя в шатер и опуская за собой полог. – Пусть смерть станет нам расплатой, но мы умрем за то, что были счастливы.

Он сжал Эссилт в объятьях и жадно поцеловал ее. Пусть Бранвен смотрит – неважно.

Все трое прекрасно понимали: корабль не развернуть. Мореходы Ангеррана не подчинятся приказу, идущему против воли их короля.

Я имею право на счастье. На мое счастье. Мое собственное.

Я нарушаю свой долг. Да. Нарушаю.

Я жил долгом сколько себя помню. О долге твердил Колл: сын Ирба и племянник Марха обязан… И потом – мой долг был помочь дяде вернуть священное стадо, долг наследника был победить Мархальта…

Долг, долг, долг!

А я не меч, который обязан разить. И не конь, который обязан скакать! Конь – и тот может сбросить всадника.

Да, конечно: долг велит мне отказаться от любви. Но я – это я, а не живое воплощение долга! Эссилт – моя.

Если бы я мог развернуть корабль… если бы эти ирландцы подчинились моему приказу… Но выхода нет. Мы приплывем в Корнуолл, и моя Эссилт станет женой дяди.

Дядя.

Марх мне не отец. Скорее я Колла назову отцом – ему я действительно обязан многим. А Марх… что он дал мне? Сковал долгом наследника?!

Довольно я был покорным исполнителем чужой воли. Теперь я – свободен!

Эссилт сидела в шатре, судорожно комкая концы головного покрывала. Бранвен что-то взволнованно говорила ей… приму твой облик в брачную ночь… король не узнает – но дочь Ангеррана кивала, не понимая ее слов.

Любовное безумие снедало ее – быть рядом с Друстом, хоть еще одну ночь, хоть еще одно мгновение, а там пусть смерть, и смерть – это прекрасно, не будет больше ни этой жгучей страсти, ни ужаса свадьбы с королем, которого Эссилт теперь ненавидела всей душой, сильнее, чем любила еще вчера.

Корабль летел на восток.

Невесте Марха хотелось броситься – то ли Друсту на шею, позабыв про осторожность, то ли вниз головой за борт.

Еще утром Марх приказал готовиться встречать Друста и королеву Корнуолла. Эрлы и простой люд стояли вдоль всего спуска к морю. Сам король, оставив приготовления к празднеству на Динаса, сошел почти к воде. То есть, это Марх считал, что – сошел. На самом деле, он почти сбежал.

На западе показалась черная точка. Ближе. Ближе. Уже видно, что это. Марх едва сдерживался, чтобы не сменить облик и не поскакать по волнам навстречу.

Не невесте навстречу. Суженая, которую он ждал столько веков, сейчас была почти забыта.

Навстречу – Друсту. Сыну, которого он не чаял увидеть живым и который возвращается – почти из мира смерти.

Корабль уже совсем близко. Марх закусывает губу – так всадник безжалостно натягивает удила, разрывая рот коня в кровь.

Уже видно стоящего на носу.

«Жив. Жив. Это чудо. Самое невозможное изо всех чудес».

Друст прыгнул через борт, подбежал к дяде, попытался поклониться.

Тот не дал, сжав его в объятиях так, что у юноши затрещали кости.

– Жив! Негодяй, своевольный мерзавец, ты вывернулся снова! – Марх назвал его еще многими ругательными словами, которые сейчас звучали наивысшей похвалой.

– Дядя, я…

– Я знаю. Но о ней – потом. Главное – ты жив.

Корабль тем временем вытащили на берег, за борт зацепили крюки сходни, чтобы женщины могли спуститься. Марх кивнул дочери Ангеррана, произнес положенное: «Добро пожаловать в Корнуолл, моя госпожа», – и тотчас забыл о ней. Он знал: будущую королеву отведут в уже приготовленные покои, дадут ей всё, что надо…

Друст жив. И снова с ним.

Ты изменился, мой мальчик. Да и кто бы не изменился, пройдя через то, что выпало тебе.

Сколько тебя не было? Я потерял счет времени.

Я зову тебя мальчиком, но ты вырос. Уже совсем. Ни следа детской мягкости. Ты был на краю смерти… сколько раз, Друст? Потом ты все расскажешь, но я и сейчас вижу: не единожды.

Ты добыл мне жену в стране врагов… отчаянный, безрассудный мальчишка!

Нет. Не мальчишка. Воин. Наследник. Сын мой.

Кого бы ни родила мне эта рыжекудрая девушка – ты и только ты мой наследник. Ни одно дитя по крови не будет мне дороже тебя.

Проклятье! Дядя, я… я не могу тебя больше звать отцом.

Не могу – после того, что сделал.

Я… я не отступлю. Я люблю ее. Я отдам ее тебе, но она – всё равно моя.

Ты говоришь мне добрые, самые лучшие слова и не знаешь, что я – предатель и вор. И не раскаиваюсь в этом.

Мне нет пути назад. Мне не жить без Эссилт.

И я никогда не смогу сказать тебе правды.

Я теперь всегда буду лгать.

Лгать – молчанием.

К свадьбе должны были съехаться все эрлы, а это небыстро, так что торжества пока откладывались. Дочь Ангеррана была только рада этому.

Первый день на новой земле прошел спокойно. Жениху не было никакого дела до нее, и Эссилт даже почувствовала, как когти страха чуть-чуть разжались.

Здешние дамы, которых приставили служить ей, о чем-то спрашивали ее, она что-то отвечала… всё, в общем, было почти как дома, только здесь ее были готовы слушаться.

И еще – здесь были они.

Медноволосый король, показавшийся ей великаном из легенд. Тот, кому она отдана в жертву.

И – он. Ее любимый. Такой близкий – и безмерно далекий.

Всего пара лестниц разделяют их. Но проще пешком добежать до Ирландии, чем дойти до него.

С приближением ночи Бранвен выгнала (то есть почтительно попросила удалиться) всех придворных дам будущей королевы.

Дочь Земли чувствовала то, во что не решалась поверить насмерть перепуганная дочь Ангеррана: в этом замке больше ходов, чем видно. И больше дверей.

Друст вышел из-за колонны. Двери там не было…

Эссилт бросилась к нему, он сжал ее.

Когда первое безумие страсти схлынуло, Друст заговорил, торопясь и отчаянно надеясь, что если не Эссилт, то хоть Бранвен всё запомнит.

– Сейчас пир, я должен вернуться. Слушай. Здесь полно тайных ходов, они не для людей. Когда я смогу – я позову тебя. Ты услышишь мою арфу. Иди на ее голос. Иди сквозь стены, не бойся, поняла?

– Любимый… – шептала Эссилт.

– Ты поняла? Ты поняла, что я сказал?!

– Она поняла, – кивнула Бранвен.

– Хорошо.

Друст поцеловал возлюбленную, шагнул назад.

– Не уходи!

– Я должен. Пока меня не хватились.

– Не-е-е…

Но он уже отступил назад – и исчез.

Утром к ней пришел король. Стараниями Бранвен Эссилт была уже одета, как подобает королеве. Платье алого шелка, древнее золото на шее, белое покрывало на волосах.

Юная заря.

Марх был учтив – и равнодушен. Эта девочка, испуганная и настороженная, ничем не была похожа на тот образ суженой, который он рисовал себе веками. Ему виделась Королева, воплощение Силы, – а не этот птенчик, еще не умеющий летать.

Марх заставлял себя полюбить ее… пробудить то чувство, которое заставляло его веками не замечать ни одной женщины, ни смертной, ни бессмертной… кроме Ллиан, разумеется. Он всеми силами души гнал прочь образ Ллиан – потому что сравнить эту девочку с горделивой красавицей-сидхи было бы просто смешно.

И всё-таки на краю сознания билась мысль: «Я столько веков ждал – вот это?!»

Король Корнуолла гневно гнал мысль-предательницу прочь.

Он подал невесте руку, сжал ее тонкие пальчики, надеясь от этого – самого первого – касания ощутить… что? Ничего, кроме страха девочки, он не почувствовал.

Он повел ее по замку. Говорил, рассказывал о Корнуолле… она кивала.

Чужое существо. Воплощение пророчества Врана?!

Еще один день кончился. Эссилт сорвала с себя уборы. О сне не могло быть и речи – она была взволнована так, что не могла и сесть, не то что лечь, тем паче – уснуть.

И тут она услы… увидела?

Играла арфа. Слышно было так отчетливо, будто певец был здесь, в ее покое.

И еще – по покою летели соловьи. Сквозь них просвечивала кладка стен – но эти призраки казались живыми. Они закружились вокруг дочери Ангеррана – и устремились прочь.

Эссилт побежала за ними.

Сквозь стены. Сквозь реальность и магию.

К нему. К любимому.

Она остановилась только в саду, у подножия огромной сосны. Сегодня днем, когда король показывал ей Тинтагел, ничего похожего на это исполинское дерево она не видела.

Но это неважно – потому что Друст здесь, и она смогла пройти к нему, и не узнает никто, и до ненавистной свадьбы еще дни и дни, а у них есть безмерно долгое время до рассвета…

Я боюсь!..

Чужая страна, чужие люди… Скалы, так не похожие на равнины Мунстера…

И правитель. Мой будущий муж. Конь, который старательно притворяется человеком.

Страшно… страшно…

Но я не должна подавать виду. Я накину на голову покрывало – в его края можно вцепиться, и никто не заметит. Я возьму Бранвен. И мы пойдем гулять. Почему бы и нет? Мы гуляем по окрестностям.

…здесь что-то не так!

Это не мир людей. Здесь колдовство – везде. Не только король, но и эрлы притворяются, что ничего необычного здесь не…

…хребет.

Огромные позвонки выступают из земли. Под дождями они посерели.

Ни одно живое существо не может быть таким.

Дракон?

Это кости дракона?

Мертвого… или нет?

Вы все служите Дракону – ты, Конь-Король, твои эрлы, даже Друст.

Наши ирландские чудища – червяки по сравнению с ним.

Вы все – слуги Дракона. И меня отдали ему в жертву…

– Госпожа, госпожа… – хлопотала Бранвен над лишившейся чувств невестой короля.

Как ни странно, первым на помощь прибежал Динас. Провел рукой по лбу Эссилт, и та, хоть и не пришла в сознание, но чуть порозовела и задышала спокойнее.

А потом примчался король.

Одним взглядом спросил Динаса: «Что?»

«Увидела Дракона. Испугалась», – отвечал сенешаль.

Марх взял Эссилт на руки, понес в замок.

«Дракон! дракон!» – вырвалось у нее в беспамятстве.

Всё хорошо, моя госпожа.

Не тревожься.

Дракон Корнуолла – не враг тебе. Он – наш хозяин. Мы все – лишь гости здесь. На его земле. На нем самом.

Ты увидела его – и это прекрасно. Это значит, что он признал тебя. Ты – не просто моя будущая жена, ты станешь подлинной королевой Корнуолла.

Странно только, что ты испугалась.

Но это неважно. Главное, ты встретилась с Драконом.

Бранвен так ловко придумала: в брачную ночь она примет облик Эссилт и заменит ее на ложе Марха.

Прекрасная идея. Жаль, что бесполезная.

Нам не дожить до ночи свадьбы.

На праздник соберется весь Волшебный мир. И от них нам с Эссилт не укрыть наши чувства. Это людей мы можем легко обманывать.

А нелюдь – увидит.

И свадьба обернется позорной казнью.

Что я делаю? Почему до сих пор в Тинтагеле?! Почему не увез ее, не спас от грозящей смерти?!

Хотя, если нас станут преследовать эрлы Аннуина, то нам нигде не скрыться.

Но дело не в этом.

Я знаю, я уверен: не надо никуда бежать. Так я знал, идя в Гвинедд. Так я знал, идя на Адданка.

Хотел бы я знать, чего я жду…

Она испугалась Дракона. Что же станется с ней, когда она увидит старейших эрлов Корнуолла – всех разом? Когда на праздник придет Араун со свитой? Когда моя мать приведет с собой табуны ниски и кельпи?

Я думаю, они меня простят: я не позову никого из них.

Корнуолл пока – чужая земля для этой девочки. И пугать ее я не стану.

Пройдет время – думаю, нескольких месяцев хватит. Думаю, к Лугнасаду она уже привыкнет. Ну, к Самайну.

Корнуолл уже станет ей домом. И вот тогда – тогда и будет празднество для всех старейших.

А сейчас обойдемся свадьбой по человеческим законам.

И с гостями – только людьми.

На свадебном пиру она сидела неподвижная и бледная, как древняя статуя южных стран. Если Марх обращался к ней, она с усилием отвечала – односложно.

Друст был весел, шутил на весь зал, спел несколько песен, радостью своей заражая всех.

Эссилт не могла понять, чему он так рад. Это было не наигранное, а самое искреннее ликование. Но почему?

Потом дамы увели ее наверх.

Королева приказала им удалиться, осталась с Бранвен… всего несколько слов – и две Эссилт смотрели друг на друга.

Потом одна из них словно взялась за незримую нить – и выскользнула из покоя, не открывая двери.

Я никогда не знала любви. С рождения. Нет, даже раньше.

Ангеррану нужен был брак с Землей, чтобы стать королем. И он совершил обряд. Я родилась, чтобы ритуал был завершен, как должно.

Я была для моего отца всё равно что корона для королей Юга: вещью, знаменующей его власть. Он заботился обо мне – как о вещи. Берег – как вещь. Вещую, но – вещь.

Потом родилась Эссилт, и король отдал меня ей. Как королевский подарок. Очень ценный.

И теперь я отдам себя Марху – вместо Эссилт.

Я не люблю тебя. Должен, стараюсь – но не выходит.

Я любил тебя, сражаясь с Гругином и пропахивая священную борозду.

Я любил тебя, вплетая золотой волос в свою тунику.

Сливаясь в экстазе единения со Скатах и Боудиккой, я любил – тебя.

Отказывая Ллиан в праве быть со мной, когда она пожелает, я любил тебя.

И даже уступая настойчивости Ллиан – я всё равно любил не ее. Тебя.

Но наша встреча загасила любовь, как ведром ледяной воды заливают костер.

Что мне делать? Овладеть тобой – просто потому, что обряд должен быть завершен?

Нет.

Марх присел на край ложа, взял безвольную руку покорной жены. Осторожно поцеловал ладонь, потом стал гладить, сначала бережно, потом смелее… В нем самом разгорался огонь желания, но он сдерживал себя, целуя жену с нежностью, но не страстью, чтобы не испугать, не подчинить, чтобы она не отдавалась ему жертвой, а пожелала сама, она – хрупкая и еще несмелая, не ведавшая доселе ласк, и груди у нее такие маленькие, можно накрыть ладонью… так непривычно самому – ведь доселе он знал только опытных женщин, и в юности в море, и не сосчитать, сколько было прежде возлюбленных у Скатах и Ллиан, и даже Боудикка, с которой у него, конечно, ничего не было, только вот это ничего порождало сотни сыновей… а она уже перестает быть робкой, и всё будет хорошо, как Вран и предсказывал, и будут дети, много детей, только вот что делать с Друстом, ведь ему не быть теперь наследником, но это не сейчас, Друст подождет, потому что нет уже сил сдерживаться, да и не нужно сдерживаться теперь…

– Милый… это наша последняя ночь.

– Нет, нет!

– Завтра я должна буду разделить ложе с королем.

– Что-нибудь придумаем. Я не отдам тебя ему. Он уедет когда-нибудь.

– Любимый мой, бежим. Сейчас, немедленно. Ты же можешь…

– Нет. Он настигнет нас, он казнит…

– Он казнит нас здесь, он узнает…

– Ты веришь мне? Я всегда знал, знал, когда смогу победить, – и я сейчас знаю: для нас безопасность – здесь! Марх не тронет нас, поверь. Только в Тинтагеле нам не грозит беда!

– Милый, не-е…

Он зажимает ей губы поцелуем.

До рассвета так много времени – и так мало!

Марх прошелся губами по ее лицу. Оно было солоно.

– Ты плачешь? Почему? Тебе плохо?

– Нет-нет, – прошептала она.

– Я с тобой. Я никогда не оставлю тебя.

– Я знаю.

Бранвен не смогла сдержаться – и слезы хлынули из глаз.

– Что с тобой?

– Просто… – она сглотнула, – текут. Пусть… неважно.

Марх осторожно стер ее слезы.

– Можно, – прошептала она, – я попрошу?

– Что?

– Уйди до света. Я не хочу видеть… не хочу, чтобы видел ты…

– Я бы полюбовался, – в его голосе слышалась улыбка.

– Не сейчас… пожалуйста.

– Хорошо.

Оставшись одна, Бранвен вцепилась зубами в меховое одеяло, чтобы никто не услышал ее рыданий.

Ни ласки, ни забота, ни любовь – ничто из бывшего в эту ночь не принадлежало ей.

…уж лучше быть просто вещью, чем терпеть нежность, не тебе предназначенную.

День.

Другой.

Третий.

Неделя. Хуже вечности.

Днем ты всегда окружена дамами, мне не проскользнуть к тебе.

Ночью ты делишь ложе с дядей.

Едва подумаю об этом – убить его готов.

Хотел бы я, чтобы твоим мужем был бы кто-то другой. Я бы не раздумывал, одной стрелы бы хватило!

Но его… не могу. Ненавижу, хочу убить… тебя не хочу так, как мечтаю убить его! – но не трону.

Он мне отец… больше, чем отец.

И нет выхода. Разве горло себе перерезать.

С глазу на глаз.

– Друст. Ты можешь объяснить мне, что происходит?

На миг у сына Ирба оборвалось сердце – но он ничем не выдал. Он понял: король спрашивает, а не обвиняет. Он не знает ничего.

Притворяться незнающим было бы неосторожно:

– Происходит? С королевой?

– Да.

Марх сцепил пальцы, прошелся по покою, не глядя на племянника. Вдруг резко обернулся:

– Почему?! Ты знаешь?

Друст опустил голову, покачал: нет.

Произнести слова лжи он не мог. Сказать правду – тем более.

– Она боится меня, как будто я чудовище. Почему?! – взревел Марх. – Ты лучше всех знаешь ее, ты месяц прожил в Ирландии…

– …больше, – безотчетно поправил Друст.

– …так ответь: ПО-ЧЕ-МУ?!

– Я… – Друст проглотил комок в горле, – я не знаю.

На миг ему захотелось броситься – из окна на острые прибрежные камни. Или – к ногам дяди с честным признанием.

Он закусил губу и еще раз покачал головой.

Похоже, Марх ожидал именно этого ответа.

Он подошел к наследнику, взял его за подбородок, заставил распрямиться…

…Друст снова испугался – «знает!» – но почти сразу понял: нет, не гневается. То есть гневается, но не на него.

– Слушай меня. Я хочу уехать. Летом королю надо объезжать страну. А ты останешься здесь. С ней.

Друст едва не подпрыгнул. И понадобилось вдесятеро большее усилие, чтобы скрыть радость.

– Помоги ей привыкнуть к Корнуоллу. Она знает тебя, она тебя не боится, я же вижу. Помоги ей полюбить эту землю. Обещаешь?

– Я… я постараюсь.

– Не оставляй ее одну. Не давай ей быть наедине с ее страхами. Будь всегда рядом. Ты понял?

Друст в первый раз за весь разговор посмотрел Марху в глаза и сказал совершенно искренне:

– В этом, государь, ты можешь не сомневаться.

Дядя, ты приставил волка стеречь овец…

Ты мне доверяешь, как прежде, не зная, кем я стал теперь.

Прости меня, дядя. Ты мне доверяешь – а я рад обмануть твое доверие.

Прости… я говорю это слово, хоть знаю: прощения мне нет. И быть не может. И не будет, если ты узнаешь.

А ты узнаешь – рано или поздно. И казнишь. И больше не будет метаний между предательством и стыдом.

Я дорого бы дал, чтобы не было того безумия на корабле, что захлестнуло нас обоих… но уже поздно. Назад нет пути, и я не отступлюсь от Эссилт.

Пусть я предатель и вор… Эссилт мне дороже, чем ты, чем моя честь, чем всё, что прежде было в моей жизни.

Я лгун… подлый лгун… пусть! Это моя жизнь, и я вправе выбирать, что мне дороже – любовь или честь.

И я выбираю – любовь.

Днем королева рукодельничала с дамами, она смеялась и пела – то свои, ирландские, то быстро перенимала от них здешние, она была весела и приветлива, и все – и дамы, и эрлы, и челядь – были просто очарованы ею, молодой и прекрасной.

А Эссилт с нетерпением ждала ночи, когда раздадутся одной ей слышимые звуки арфы и призрачными соловьями полетят по покою, и она пойдет за ними, и придет под исполинскую сосну, и он будет ждать… и до света будет так долго… и еще дольше до приезда короля.

День за днем.

Неделя за неделей.

Луна за луной… но серп стареющего месяца путается в ветвях сосны, и всякому счастью рано или поздно приходит конец.

Особенно счастью украдкой. Украденному.

– Они – любовники, говорю тебе! – с гневной радостью твердил Андред.

Деноален и не спорил. Глупо спорить с очевидным.

– А теперь, когда король уехал, они потеряли всякий стыд! Он всё время проводит с ней.

– Господин, это может быть приказ Марха…

– Он что, так глуп?!

– Господин, позволь дать тебе совет. Если ты захочешь сказать кому-нибудь о том, что Друст – любовник королевы, не говори об этом как о новости. Оброни небрежно: дескать, всем давно видно, что…

– Да ты хитрец, Деноален.

– И вот еще что, господин. Никогда и ни за что не говори об этом королю. Он не любит тебя – увы, это горькая правда. Он не поверит злой вести, если ее принесешь ты. Пусть об этом расскажут другие.

Сбивчивый шепот.

…и зачем шептаться, если за ними не следит никто? А если следит – поздно уже понижать голос.

Пусть так. Но всё же – шепотом:

– Он скоро приедет. Он узнает. Он убьет нас.

– Не думай об этом. Мы сейчас вместе, а прочее неважно.

– Он…

– Он далеко, а мы вместе. Не позволяй ему помешать нам раньше времени! Мы живы, мы вместе, и каждый миг – наш!