Глава 22
Рилл Фосс
Мемфис, Теннесси
1939 год
Ферн замирает на полпути через маленькую гостиную.
Ее тело так напрягается, что я могу рассмотреть каждую мышцу. Секунду спустя под ней растекается лужа — в первый раз за последние несколько недель.
— Ферн! — вскрикиваю я, но очень тихо, потому что не хочу, чтобы миссис Севьер услышала меня, пришла и увидела, что натворила сестренка. Наша новая мама очень гордится ею и явно не собирается с ней расставаться: она водит нас в кино, говорит о путешествиях, в которые мы отправимся все вместе, и о Рождестве, Санта-Клаусе и подарках. Она даже решила свозить нас в Огасту, в гости к своей маме. Ехать туда я не хочу, но и неприятности, особенно сейчас, когда миссис Севьер стала меньше следить за нами, не нужны ни мне, ни Ферн.
Я подскакиваю к сестренке, снимаю с нее платье, туфли и носки и вытираю ими лужу.
— Беги наверх, пока она не увидела.
Я слышу, как миссис Севьер разговаривает с кем-то в гостиной.
Губы Ферн дрожат, а глаза наполняются слезами. Я сворачиваю мокрую одежду и заталкиваю ее за ведро с пеплом, чтобы заняться этим позже, а она стоит, словно соляной столб.
И внезапно я понимаю, почему Ферн не двигается с места. Из гостиной доносится еще один голос. Я леденею, прислушиваюсь, и чем больше слов мне удается уловить, тем больше меня знобит: кажется, холод пробирает до самых костей.
— Беги, спрячься под кровать,— шепчу я на ухо Ферн и подталкиваю ее к лестнице,
Ферн взлетает на второй этаж и исчезает. Я дышу часто-часто, пробираясь, прижавшись к стене под лестницей, к приоткрытой двери в гостиную. В кухне Зума включает электрический миксер. Где-то с минуту стоит дьявольский шум, но потом голоса снова слышны.
— Это досадное недоразумение, хотя такое иногда случается,— говорит мисс Танн.— Я сама не испытываю ни малейшего желания забирать обратно детей, которым уже удалось подыскать хороший дом.
— Но мой муж... все бумаги... Нам обещали, что девочки теперь наши,— голос миссис Севьер дрожит и срывается.
Чашка дребезжит на блюдце. Секунда ожидания перед ответом мисс Танн кажется вечностью.
— Конечно, так и должно было быть,— голос ее звучит так, будто она сожалеет, что Севьеры столкнулись с неожиданной проблемой.— Но в течение года удочерение не является окончательным. Родные семьи детей могут вызывать такие затруднения... Бабушка этих детей подала прошение: она хочет сама взять их под опеку.
Я ахаю, затем слышу сама себя и зажимаю рот ладонью. У нас нет бабушки. По крайней мере, я о ней ничего не знаю. Родители Брини умерли, а Куини не видела свою родню с тех пор, как сбежала с Брини.
— Этого не может...— миссис Севьер начинает всхлипывать так, будто сейчас переломится пополам. Она хлюпает, кашляет и наконец-то выдавливает из себя слова: — Мы... мы не позволим... Даррен будет дома к... к обеду. Прошу... прошу вас подождать. Он знает... что делать.
— О боже, боюсь, что я расстроила вас гораздо сильнее, чем дело того требует,— голос у мисс Танн приторно-сладкий, но я могу представить себе ее лицо. Она улыбается так же жестоко, как когда миссис Пул- ник держала меня, а я стояла перед ней на коленях. Мисс Танн испытывает удовольствие при виде запуганных людей.— Я не планировала сегодня забирать детей. Конечно же, вы можете бороться с этой глупостью. В действительности вы должны с ней бороться. Бабушка не сможет обеспечивать внучек, и у них будет ужасная жизнь. Мэй и маленькая Бет нуждаются в вашей защите. Но вы должны понять... юридические вопросы могут быть весьма... затратными.
— 3-затратными?
— Для людей с таким достатком, как у вас, они не должны вызвать трудностей, правда? Ведь на кону стоит судьба двух невинных созданий. Детей, которых вы горячо полюбили.
— Да, но...
— Три тысячи долларов. Возможно, немного больше. Этой суммы хватит, чтобы разрешить все юридические проблемы с наилучшим исходом.
— Три... три тысячи?!
— Возможно, четыре.
— Сколько?!
Еще одна пауза, затем:
— Согласитесь, семья важнее всего на свете,— я слышу в голосе мисс Танн ее ужасную улыбку. Я хочу вбежать к ним и рассказать всю правду. Я хочу ткнуть в нее пальцем и закричать: «Лгунья! У нас даже нет бабушки! И у меня три сестры, а не две! И маленький братик, которого зовут Габион, а не Робби. И вы забрали его, как и остальных моих сестер!»
Я хочу все рассказать. Я почти чувствую на языке эти слова, но не могу их произнести. Если я так поступлю, последствия будут ужасны: мисс Танн заберет нас обратно в детский дом и отдаст Ферн кому-нибудь другому. И мы больше никогда не увидимся.
Миссис Севьер шмыгает носом и снова откашливается.
— Ну... ну конечно, я с этим согласна, но...— она снова начинает всхлипывать, постоянно за это извиняясь.
Скрипит кресло, потом слышны звуки тяжелых, неровных шагов.
— Поговорите с мужем. Расскажите ему, что чувствуете. Расскажите, как сильно вы нуждаетесь в детях и как они нуждаются в вас, Я не буду сегодня навещать девочек. Я не сомневаюсь, что под вашей опекой они чувствуют себя хорошо. Даже превосходно.
Ее шаги приближаются к двери с противоположной стороны комнаты. Я отталкиваюсь от стены и мчусь вверх по лестнице. Мисс Танн уходит, и ее прощальные слова эхом разносятся по дому:
— Нет нужды вставать. Я знаю дорогу. Надеюсь, завтра вы со мной свяжетесь. Время очень дорого.
Наверху я вбегаю в комнату Ферн и, даже не проверяя, под кроватью ли она, залезаю туда. Мы лежим лицом к лицу, как
всегда делали на «Аркадии».
— Все в порядке,— шепчу я.— Я не позволю ей снова нас забрать. Обещаю. Что бы ни случилось.
Я слышу, как миссис Севьер проходит по коридору. Ее всхлипы эхом отдаются от деревянных стен и высоких потолков с золочеными углами. В конце коридора закрывается дверь, и я слышу, как она падает на постель и плачет, плачет и плачет, прямо как в то время, когда я только попала к ним в дом. Приходит Зума и стучится в дверь, но она заперта, и миссис Севьер никого не пускает. Она все еще в постели, когда на обед домой приходит мистер Севьер. Я уже успеваю помыть Ферн и теперь читаю ей книгу, а она дремлет, засунув в рот большой палец и сжимая плюшевого мишку, которого назвала Габби, как нашего братика.
Я слышу, как мистер Севьер отпирает спальню и входит в нее, и на цыпочках подкрадываюсь ближе, чтобы лучше слышать. Впрочем, я могла бы этого и не делать: голос мистера Севьера долетает даже до каретного сарая. Услышав о произошедшем, он ужасно разозлился.
— Это шантаж! — кричит он. — Это просто наглое вымогательство!
— Мы не можем позволить ей забрать девочек, Даррен, — умоляет миссис Севьер. — Не можем!
— Я не поддамся на шантаж этой женщины. Мы заплатили все положенные пошлины за удочерение, которые, между прочим, были просто заоблачными, особенно во второй раз.
— Даррен, прошу тебя!
— Виктория, если мы поддадимся ей один раз — она не остановится,— что-то металлическое падает и катится по полу.— Когда она прекратит требовать деньги? Скажи мне!
— Не знаю. Не знаю! Но мы должны что-то сделать.
— О, я прекрасно знаю, что делать. Эта женщина еще не понимает, с кем связалась,— слышен скрип дверной ручки, и я быстро прячусь в своей комнате.
— Даррен, пожалуйста, прошу, выслушай меня,— умоляет миссис Севьер. — Мы отправимся в дом моей матери в Огасте. В Беллегроуве хватит места для всех! После того как умер папа, маме в этом огромном доме очень неуютно. Девочки там познакомятся с дядями, тетями и со всеми моими друзьями. Мы возьмем с собой Хоя, Зуму и Хутси. Мы сможем жить там столько, сколько пожелаем. И даже остаться насовсем. Маме очень одиноко, ведь Беллегроув-Хаус рассчитан на большую семью. Это замечательное место для детей.
— Виктория, наш дом — здесь. Я наконец-то строю для себя отдельную студию на берегу озера. Семейство Маккэмей — не самые быстрые работники, но они уже вбили сваи, настелили полы и постепенно возводят стены. Ради всего святого, мы не можем позволить Джорджии Танн выгнать нас из собственного дома, из дома моих родителей!
— В Беллегроуве обширное поместье, акры и акры земли вдоль реки Саванны. Ты сможешь построить другую студию, побольше. Какую захочешь,— миссис Севьер говорит так быстро, что я едва успеваю разобрать слова.— Пожалуйста, Даррен, я не смогу жить здесь, зная, что эта женщина может в любую минуту постучать к нам в дверь и забрать наших детей!
Мистер Севьер не отвечает. Я закрываю глаза и запускаю ногти в мягкие розовые обои своей комнаты, жду, надеюсь.
— Давай не будем торопиться,— наконец говорит мистер Севьер. — У меня сегодня вечером важная встреча в городе. Заодно я нанесу визит мисс Танн и решу этот вопрос лично, раз и навсегда. Тогда и посмотрим, посмеет она упорствовать в своих требованиях или нет!
Миссис Севьер больше не спорит. Я слышу, как она тихо плачет, как поскрипывает кровать, когда муж обнимает ее.
— Ну же, дорогая. Не надо слез, Я позабочусь обо всем, а если ты хочешь отвезти девочек в гости в Огасту — мы и это можем устроить.
Я стою и слушаю, а в голове роятся тысячи мыслей, затем я останавливаюсь на одной. Я знаю, что делать. Больше нельзя терять время. Я подскакиваю к комоду, вытаскиваю то, что мне сейчас пригодится, и сбегаю вниз по лестнице.
Зума уже приготовила обед, но сейчас она стоит в углу кухни, засунув голову в желоб для белья, и слушает, что происходит у Севьеров. Хутси, наверное, залезла в трубу и оттуда пересказывает матери все, что ей удается узнать. В углу, где колют дрова, стоит небольшая корзина для пикника, приготовленная для отправки в строительный лагерь Маккэмеев. Обычно Зума заставляет Хутси относить ее, но та терпеть не может этим заниматься, как и сама Зума. Она говорит, что Маккэмей — просто белые отбросы, способные обобрать хозяина до нитки, стоит только ему отвернуться. Но у этого конфликта есть и положительная сторона: Зума и Хутси стали получше к нам относиться, потому что теперь больше всего они ненавидят мальчишек Маккэмей и их отца.
Я хватаю корзину, бегу к двери и кричу:
— Я отнесу ее в лагерь! Все равно я обещала отдать мальчику, который там работает, билет из кино.
И исчезаю раньше, чем Зума успевает возразить, что я могу опоздать на обед.
Я пулей лечу к задней двери, спрыгиваю с веранды и пересекаю двор так быстро, как позволяют ноги, не переставая оглядываться через плечо, не увязалась ли за мной Хутси. И с облегчением понимаю, что ее нигде не в
Когда я с корзиной появляюсь на берегу озера, мистер Маккэмей с готовностью плюхается на землю в густой тени. Насколько я понимаю, он всегда рад побездельничать. Пожалуй, сегодня мистер Маккэмей немного вспотел только из-за того, что его старшие мальчишки отправились к соседу помочь убрать с конюшни поваленное молнией дерево и задержатся там еще на день- два, пока не закончат работу. Единственный, кто остался помогать мистеру Маккэмею, — его младший сын Арии, которого тот зовет просто «парень».
Я киваю Арни, и он идет за мной по дорожке к иве, где мы иногда сидим и болтаем. Мы забираемся под ветви, и я даю мальчишке сэндвич, яблоко и два сахарных печенья, которые заранее спрятала в кармане. Арни очень тощий, поэтому обычно, направляясь сюда, я приношу еду, которой ему не приходится делиться с остальными. Я поняла, что она ему нужна: он на год старше меня, а ниже на полголовы.
— Я тебе еще кое-что принесла, — я даю ему билет из кинотеатра.
Он смотрит на картинку с ковбоем на высокой лошади соловой масти и издает низкий и протяжный свист.
— И правда, отличная штука. Расскажи, что было в фильме. Стреляли много?
Мы садимся рядышком. Мне хочется рассказать ему все о фильме, на который миссис Севьер взяла нас с собой, и о.кинотеатре: о больших красных вельветовых креслах, о высоких башнях, которые похожи на те, что украшают королевские дворцы. Но у меня нет времени болтать о пустяках. Не сегодня. Не после того, что произошло. Мне нужно, чтобы на мой вчерашний вопрос Арни ответил: «Да».
Сегодня полнолуние, и на воде будет почти так же светло, как в полдень, а братья Арни в отъезде — о лучшей возможности не стоит и мечтать! Я не могу позволить миссис Севьер увезти нас в Огасту. И не могу позволить мисс Тани забрать нас обратно в детский дом. Ну и кроме того, Ферн начинает считать миссис Севьер своей мамой. Она потихоньку начинает забывать нашу настоящую маму. Вечером я пробираюсь в комнату к Ферн и рассказываю ей про Куинн и Брини, но теперь она считает все это сказкой. Ферн забывает реку и королевство Аркадия. Она забывает, кто мы на самом деле.
Нам пора уходить.
— Подожди. Сначала скажи: ты же сможешь нас отвезти, правда? — спрашиваю я Арни.— Сегодня ночью. Луна встанет рано и будет стоять долго, — ты не жил на реке, если не знаешь, как встает и заходит луна. Река и ее обитатели ведут себя в соответствии с ее ходом.
Арни отшатывается, будто я залепила ему пощечину. Он крепко зажмуривает глаза, наклоняет голову, и копна редких, рыжевато-каштановых волос падает ему на лицо и разделяется длинным, костлявым носом. Он тяжело вздыхает. Возможно, он совсем не собирался нам помогать. И просто хвастался, когда говорил, что умеет управлять лодкой отца и знает, как через озеро- старину и трясину Мертвецов выплыть к большой реке.
Но я рассказала ему правду о себе и Ферн — всю нашу историю, даже назвала ему наши настоящие имена. Я думала, он поймет, почему нам так нужна его помощь.
Он упирается локтями в костлявые коленки, грязный комбинезон, кажется, готов на них прорваться.
— Я стану по тебе скучать, когда вы сбежите. Пока ты — единственное, что тут было хорошего.
— Ты можешь отправиться с нами. Старый Зеде воспитал множество мальчишек. Готова поспорить, он и тебя возьмет, точно говорю. Тебе никогда больше не придется сюда возвращаться. Ты можешь стать свободным. Как и мы,— отец Арни напивается каждую ночь, он заставляет своих сыновей работать как мулов на лесопилке, и постоянно поколачивает, особенно младшего. Хутси видела, как отец стукнул Арни по голове рукоятью молотка только за то, что тот принес ему не те гвозди. — Ив любом случае жемчужины достаются тебе, как я и обещала.
Я роюсь в кармане, вытаскиваю коробочку, сдвигаю крышку и раскрываю ладонь, чтобы показать Арни. Из-за жемчужин я чувствую себя виноватой: миссис Севьер подарила их мне вечером того дня, когда возила Ферн на примерку специальной обуви.
Она думала, что у меня тогда был день рождения — так написано в бумагах Общества детских домов Теннесси.
Севьеры решили, что я забыла про него, и устроили мне сюрприз — праздничную вечеринку. Сюрприз и вправду удался, ведь мой день рождения был пять с половиной месяцев назад, и я на целый год старше, чем они думают. Но меня и зовут не Мэй Уэзерс, поэтому мне нет дела до того, когда у нее день рождения: осенью или зимой.
Жемчужины — самая красивая вещь, которая мне когда-либо принадлежала, но я отдам их ради Куини, Брини и реки. Я передаю их Арни так быстро, что он и глазом не успевает моргнуть.
Кроме того, мальчишке они нужны больше, чем мне: в их лагере обычно хоть залейся виски, но нет еды.
Арни дотрагивается до жемчуга ногтем, отдергивает руку и теребит корочку на сбитой костяшке пальца.
— Эх... не могу я оставить семью. Братьев, ну и все такое.
— Хорошенько подумай. Я имею в виду — о том, чтобы остаться с нами на реке,— дело в том, что братья Арни уже почти взрослые и немногим лучше его отца. Как только им надоест работать как ломовым лошадям, и они решат уйти, Арни умрет от голода или мистер Мак- кэмей забьет его до смерти. — Я обещаю, что у Брини и Куини найдется местечко и для тебя. Они будут так счастливы, что ты вернул им меня и Ферн, что они найдут тебе по-настоящему хорошее место. Если старого Зеде больше нет на Мад-Айленде, ты останешься с нами на «Аркадии», пока мы снова не встретим его.
Честно говоря, я немного волнуюсь, ведь у меня нет доказательств, что Брини и Куини все еще пришвартованы в том самом месте... Но я в этом уверена. Если понадобится, они будут ждать вечно, пусть даже ночи станут холоднее, и с деревьев начнут опадать листья, и настанет пора плыть вниз по течению в теплые заводи.
А опасаюсь я совсем другого: что Брин и и Куини откажутся отплывать, когда мы с Ферн вернемся на «Аркадию».
«Силас сказал им о том, что остались только мы с Ферн, что Камелия исчезла бесследно, а Ларк и Габиона увезли далеко-далеко, или нет? Они знают?..»
От этой мысли мне становится так больно, что я отмахиваюсь от нее. «Не стоит слишком беспокоиться о будущем»,— всегда говорил Брини. Мне нужно сосредоточиться на том, как через трясину доплыть до большой реки. Когда мы до нее доберемся, то будем держаться поближе к берегу и следить за волнами от кораблей и барж... и за дрейфующими бревнами, и за всем остальным. Часто по ночам в доме Севьеров я забираюсь под самую крышу и смотрю вдаль. Отсюда реки не видно, но я ее чувствую. Я уверена, что слышу отдаленные звуки сирены и свистков. На горизонте видны огни Мемфиса. Из того, что мне рассказал Арни, я поняла, что трясина, которая начинается за озером, выходит в большую реку где-то между Чикасоу-Блаффс и порогами выше по течению от Мад-Айленда. Арни точно не знает, но я вряд ли сильно ошибаюсь.
— Ладно. Я вас отвезу. И придется плыть сегодня ночью. Я не знаю, когда братья вернутся, — мальчишка кивает, и мне становится легче.
— Хорошо. Мы с Ферн ускользнем из дома, когда луна поднимется над верхушками деревьев. Встретимся у лодки, А ты проследи, чтобы вечером твой отец хорошенько накачался виски, да пораньше. Пусть хорошо поест — тогда будет спать крепче. Я прослежу, чтобы Хутси принесла ему на ужин побольше еды,— это совсем несложно. Мне придется всего лишь сказать нашей новой маме, что младший мальчик в строительном лагере очень голодный, потому что ему всегда не хватает еды. Она заставит Зуму приготовить дополнительную порцию.
У миссис Севьер сердце мягкое, словно пух одуванчика. И хрупкое, как первые льдинки. Я не хочу даже думать о том, как она переживет наше исчезновение. Просто не могу. Но мы нужны Куини и Брини, они наша родня. Вот и все. По-другому и быть не может.
Нам пора уходить.
Арни снова кивает.
— Хорошо. Я буду тут, на лодке, но раз уж мы вместе уйдем вниз по реке — тебе нужно кое-что узнать. Может, это что-то изменит.
— Что узнать? — У меня чуть перехватывает дыхание.
Худые плечи Арни поднимаются и опускаются, он искоса смотрит на меня и признается:
— Я не мальчик,— сбитые пальцы расстегивают ворот рубашки, которая больше похожа на ветошь. Под ней видна полоса старой рогожи, обернутая вокруг тела, словно бинт. Арни и правда не мальчик.— Арни — сокращение от Ариель, но папа не хочет, чтобы кто-то об этом узнал. Меня не станут нанимать на работу, если узнают.
Теперь я больше чем когда-либо уверена, что Арни нужно остаться с нами на реке. Самое главное — она девочка, а не мальчик, но ее жизнь и для парня слишком тяжела: ее тощее тело все в синяках.
Но что скажет Зеде насчет девчонки на его лодке?
Может, Брини и Куини разрешат Арни жить на «Аркадии»? Я что-нибудь придумаю.
— Не имеет значения, девочка ты или мальчик, Арни. Мы найдем тебе место. Только будь готова сегодня ночью, когда луна выйдет из-за деревьев.
Мы клянемся друг другу на мизинцах, а затем отец Арни громко зовет ее из-за деревьев. Обед окончен.
После обеда я минуту-другую размышляю о том, найдем мы с Ферн Арни в лодке, когда до нее доберемся, или нет. И понимаю, что она там будет, потому что, обдумав все хорошенько, поймет: причин оставаться тут у нее нет. Ей не меньше нашего нужно уплыть вниз по реке.
Перед отъездом мистера Севьера на встречу в Мемфисе наши новые папа и мама что-то бурно обсуждают в спальне. Когда они спускаются, мистер Севьер держит небольшой саквояж.
— Если встреча затянется допоздна, возможно, я останусь ночевать в городе,— говорит он, затем целует Ферн и меня в макушку, чего никогда раньше не делал. Я стискиваю зубы и, хотя мне очень хочется отпрыгнуть в сторону, стараюсь не двигаться, когда он склоняется надо мной. Перед моими глазами стоит мистер Риггс.— Берегите друг друга,— он смотрит на миссис Севьер.— Не волнуйся. Все будет хорошо.
Зума подает ему шляпу, он выходит из двери, и в доме остаются только женщины. Миссис Севьер предлагает Зуме и Хутси пойти в каретную и отдохнуть. Возиться с приготовлением ужина ни к чему: «Нам, девочкам, будет достаточно подноса с маленькими сэндвичами».
Перед уходом Зума сооружает прекрасный поднос с закусками;
— Небольшая пижамная вечеринка — только для нас. Сегодня вечером по радио будет «Капитан Полночь»,— говорит миссис Севьер,— а у нас — горячее какао. Надеюсь, оно успокоит мой желудок,— она облизывает губы и кладет ладонь себе на живот.
— У меня тоже живот побаливает,— говорю я, мечтая о том, чтобы поскорее попасть в свою комнату и собрать вещи. Я возьму только самое необходимое: забирать с собой все подарки Севьеров неправильно. И потом, на «Аркадии» есть все, что нужно. Не такая шикарная одежда, конечно, но нам вполне хватит. Зачем речным бродягам платья в кружевных оборках и сияющие кожаные туфельки? Стук их каблуков распугает всю рыбу.
— Девочки, идите мыться и наденьте ночные рубашки. Мэй, тебе точно станет лучше, когда мы устроимся в спальне с какао и печеньем,— миссис Севьер вытирает себе лоб тыльной стороной ладони и улыбается. — Ну же, давайте. У нас будет замечательный вечер. Только для девочек.
Я беру Ферн за руку и поднимаюсь наверх.
Сестренка так радостно ждет нашу вечеринку с миссис Севьер, что моется как можно быстрее и мигом натягивает пижаму, хотя и задом наперед.
Я поправляю ее и надеваю ей поверх пижамы ночную рубашку, и на себя — тоже, но поверх одежды. Если миссис Севьер заметит, я скажу ей, что замерзла. С недавних пор по ночам в доме становится холодно. Еще одно напоминание о том, что пора вернуться домой, пока не пришла зима.
Я пытаюсь сделать вид, что рада нашей радиовечеринке, но так сильно нервничаю, что роняю один из крохотных сэндвичей на ночную рубашку и пачкаю ее, и миссис Севьер вытирает пятно кружевным платочком.
Она трогает мне лоб, выясняя, нет ли у меня температуры.
— Как ты себя чувствуешь теперь, после небольшого перекуса?
А я думаю о том, как было бы хорошо, если бы она была Куини. Я хотела бы, чтобы Брини и Куини жили в таком большом доме и чтобы миссис Севьер могла рожать себе детей одного за другим, как Куини, и ей не было бы так одиноко, когда мы уйдем.
Я качаю головой и шепчу:
— Мне просто нужно поспать. Я могу взять с собой Бет и сама уложу ее.
— Не волнуйся, — она проводит рукой мне по волосам и поднимает их пальцами с шеи, как обычно делала Куини. — Я сама приведу ее, как только она захочет спать. Ведь я все-таки ее мама.
Во мне снова все леденеет и каменеет. Я почти не чувствую, как она целует меня в щеку, и едва слышу, как она спрашивает, нужно ли прийти и подоткнуть мне одеяло.
— Нет... мама, — я выбегаю из комнаты так быстро, как только могу, ни разу не оглянувшись.
Мне кажется, проходит целая вечность, прежде чем миссис Севьер приводит Ферн в спальню. Через стену я слышу, как она поет ей колыбельную, и изо всех сил зажимаю уши руками.
Мы с Куини тоже часто пели эту колыбельную малышам.
Баю-бай, засыпай, и не плачь, малыш.
Ты проснешься и к лошадкам
сразу побежишь...
Все перемешивается у меня в голове: «Аркадия» и этот дом; мои настоящие родители и мистер и миссис Севьер; Куини и мама, Брини и папа... Большая река. Озеро-старица. Болото. Большое белое крыльцо — и много маленьких, из некрашеного дерева, которые плывут, плывут, плывут над водой...
Когда миссис Севьер заходит ко мне и снова кладет ладонь на лоб, я притворяюсь, что сплю. Я боюсь, что ей придет в голову меня разбудить и спросить, не стало ли мне лучше. Дверь в конце коридора закрывается, и я наконец могу с облегчением выдохнуть.
Луна только начинает подниматься на небо, когда я надеваю пальто и ботинки, вешаю за спину небольшой мешок, пробираюсь в комнату Ферн и поднимаю ее с постели.
— Тссс... будь как можно тише. Мы прогуляемся до реки и посмотрим, есть ли там светлячки. Если кто- нибудь услышит, нас туда не пустят.
Я заворачиваю сестру в одеяло, и она засыпает на моем плече еще до того, как я спускаюсь по лестнице и выхожу на крыльцо. Снаружи темно и неприютно, и я слышу, как кто-то скребется в саду рядом с домом — наверное, енот или скунс. Когда я ступаю в траву, раздается лай охотничьих собак мистера Севьера, но они затихают, когда узнают по запаху меня.
В каретной ни огонька. Я крепко прижимаю к себе Ферн и бегу к роще по мокрой от росы траве. Над верхушками деревьев висит полная луна, яркая, словно фонарь, который Брини всегда вешает на «Аркадии» ночью. Света вполне достаточно, чтобы разглядеть все вокруг, а большего нам и не нужно. Мы быстро добираемся до берега озера. Арни, как и обещала, уже ждет нас у плоскодонки отца.
Мы разговариваем шепотом, хоть она и сообщает, что ее папаша в отключке, мертвецки пьян, как обычно,
— Он вряд ли поднимется на ноги, даже если проснется и я ему понадоблюсь,— говорит Арни, но все равно торопит нас побыстрее садиться в лодку. Она поминутно оглядывается через плечо на лагерь, ее глаза распахнуты так широко, что видны белые ободки.
Мы с Ферн уже в лодке. Арни стоит на берегу, держась одной рукой за нос плоскодонки, и смотрит на недостроенную студию мистера Севьера и свое временное жилище. Так проходит целая вечность.
— Залезай,— шепчу я. Ферн потихоньку просыпается на дне лодки, зевает, потягивается и оглядывается по сторонам. Если она поймет, что происходит, может закричать или заплакать, чего я очень боюсь.
Пальцы Арни скользят по борту лодки, и вот уже только их кончики касаются дерева.
— Арни! — Она что, решила отправить нас одних? Я совершенно не умею запускать мотор и не знаю, как проплыть через болото. Мы потеряемся и никогда не выберемся на волю. — Арни, нам пора.
Над верхушками деревьев на лужайке мечутся тени, и мне кажется, что я вижу, как лучи света скользят по траве. Я тихонько поднимаюсь на ноги, чтобы рассмотреть все получше, но уже ничего не видно. Наверное, мне просто показалось... а может, мистер Севьер решил не ночевать в городе, а вернуться домой. И именно сейчас он паркует машину и идет в дом. Он заглянет в наши комнаты и увидит, что нас там нет.
Я неловко пробираюсь по лодке к Арни и хватаю ее за руку — она вздрагивает, будто совсем обо мне забыла. Ее взгляд встречается с моим.
— Не знаю, стоит ли мне уходить, — говорит она. — Ведь я больше никогда не увижу родных.
— Они плохо с тобой обходятся, Арни. Тебе нужно уйти. Нужно отправиться с нами. Теперь мы будем тебе родней. Я, Ферн, Брини, Куини и старый Зеде.
Мы долго смотрим друг на друга. Наши лица заливает лунный свет. Наконец Арни кивает и прыгает в лодку так резво, что я падаю на Ферн. Мы берем весла и гребем, пока не отплываем достаточно далеко от берега, а потом позволяем ветру и течению нести нас к трясине.
— Где... све... светлячки? — бормочет Ферн, когда я переползаю через нее.
— Тише. Нам сперва нужно добраться до реки. А тебе пока лучше поспать, — я натягиваю на нее одеяло, надеваю обувь на ее босые ножки, а свой мешок подкладываю вместо подушки. — Я разбужу тебя, когда они появятся,— осенью светлячков не бывает, но когда Ферн увидит «Аркадию», она про них и не вспомнит.
Арни запускает мотор, садится на корме и берется за руль. Я вооружаюсь веслом, чтобы убирать с дороги плывущие бревна, и устраиваюсь на носу.
— Засвети лампу,— говорит Арни.— В коробке есть спички.
Я делаю то, что она просит, и несколько минут спустя мы скользим посреди широкого, чистого озера, распугивая ночных тварей, которые уносятся прочь от света лампы. Я чувствую себя свободной, словно канадские гуси, пролетающие над нашими головами, — они перекрикиваются, закрывая собой звезды. Они направляются в ту же сторону, что и мы. На юг. Я смотрю, как они улетают, и мечтаю о том, как было бы хорошо подняться в воздух с одним из них и долететь до дома.
— Лучше быть начеку, — Арни сбавляет обороты, когда озеро начинает сужаться и к нам все ближе подступают деревья. — Отталкивай крупный плавник, если его заметишь. Не позволяй нам на него наткнуться.
— Я знаю.
Ночной воздух остывает, сгущается и пахнет болотом. Я плотнее запахиваю и застегиваю пальто. Деревья закрывают небо, у основания они широкие, скрюченные, с торчащими корнями. Их ветви тянутся к нам, словно пальцы. Что-то скрипит вдоль борта и приподнимает нас на одну сторону.
— Держи плавник от лодки подальше! — рявкает Арни.— Если она развалится — мы покойники.
Я слежу за кипарисовыми и разными другими ветвями и дрейфующими обломками дерева и отталкиваю их веслом. Мы медленно преодолеваем милю за милей. То тут, то там к берегу привязаны небольшие лодочки, кое-где покачиваются на плотах болотные дома, мигая фонарями, но по большему счету мы здесь одни. Посреди трясины пусто: на многие мили низинной, болотистой местности, где водятся выдры и рыси и мох тяжело свисает с ветвей над головами, — только одна наша лодка. В темноте деревья кажутся жуткими кровожадными чудовищами.
Раздается крик ушастой совы, и мы с Арни низко пригибаемся к бортам. Мы слышим, как она пролетает прямо над нашими головами.
Ферн ворочается во сне, потревоженная шумом.
Я вспоминаю сказки Брини про старого оборотня-ругару, про то, как он уносит маленьких детей к себе на болото. Меня пробирает озноб, но я не хочу, чтобы это заметила Арни. Нет здесь чудовищ страшнее тех, что поджидают нас в доме миссис Мерфи.
Что бы ни произошло, нам с Ферн нельзя туда возвращаться.
Я слежу за плавучим мусором и пытаюсь не думать, что еще может ждать нас в болоте. Арни поворачивает то в одну сторону, то в другую. Она действительно знает дорогу.
Луна уползает за деревья, и керосин в лампе тоже на исходе. Пламя шипит и плюется, и наконец в ней горит только фитиль. Легкий ветер гасит его. Мы глушим мотор, гребем к берегу и привязываем швартовочный канат к какой-то ветке. Ноги и руки у меня тяжелые, будто разбухшие от воды бревна, которые я отталкивала веслом, они болят и ноют. Я пробираюсь на середину лодки и ложусь под одеяло рядом с Ферн, которая проспала почти всю дорогу.
Арни тоже забирается к нам.
— Отсюда до конца трясины уже недолго, — говорит она, и мы прижимаемся к мирно посапывающей Ферн, продрогшие, мокрые и очень сонные. Мне кажется, что откуда-то издалека доносится музыка — если это плавучий театр, значит, река совсем близко,— а может, просто от усталости разыгралось воображение. Но, погружаясь в сон, я уверена, что улавливаю отдаленные звуки барж и лодок. Их сирены и свистки далеко разносятся над спящей рекой. Я вслушиваюсь, пытаясь понять, попадались прежде нам эти корабли или нет. «Бенни Слэйд», «Дженерал Пи», колесный пароход с его характерными звуками: пфф, шлеп, шлеп, пфф...
Я дома. Меня, баюкает колыбельная, которую я знаю наизусть. Я позволяю звукам темноты и ночи пропитать меня насквозь, прогнать дурные сны и тревоги. Мать- вода нежно и мягко качает меня, и вот уже нет ничего, кроме нее...
Я сплю глубоким сном речных бродяг.
Утром меня будят чьи-то голоса. Голоса... и стук дерева об дерево. Я сбрасываю одеяло, Ар ни резко выпрямляется с другой стороны от Ферн. Мы с минуту смотрим друг на друга, вспоминая, где мы и что делаем. Ферн переворачивается на спину и, моргая, смотрит на небо.
— Я ж тебе говорил, что на лодке кто-то есть, Рим- ли, — три чернокожих мальчишки стоят на корнях кипариса и смотрят на нас, штанины их комбинезонов высоко закатаны на тощих, грязных ногах.
— Там и девчонка есть! — говорит самый высокий парнишка, вытягивая шею, чтобы лучше меня рассмотреть, и постукивает по борту лодки концом своей остроги для лягушек.— И еще одна, мелкая. Белые девчонки!
Остальные отступают, но самый старший — ему на вид не больше девяти-десяти лет — остается на месте.
— Что вы тут делаете? Потерялись, что ли?
Арни поднимается и машет на него рукой.
— Сматывайтесь! И побыстрее, если хотите по- хорошему,— голос у нее низкий и грубый, она говорит как раньше, когда я еще не знала, что она — девочка.— Мы рыбачим-: Дожидались рассвета, чтобы снова закинуть удочки. Отвяжи веревку, и мы уйдем в протоку.
Мальчишки не двигаются с места, с любопытством наблюдая за нами.
— А ну-ка быстро, слышали меня? — Арни указывает веслом на ветку, к которой мы привязали лодку. Вода повернула ее, пока мы спали, и веревка запуталась в ветвях. Самим нам будет трудно ее распутать.
Я роюсь в мешке и вытаскиваю печенье. В доме Севьеров сладостей, которые пекла Зума, всегда было с избытком. Готовясь к путешествию, я за последние дни натаскала немного печенья. Теперь оно нам пригодится.
— Я брошу вам печенье, если поможете и уйдете.
Ферн протирает глаза и спрашивает:
— Где мама?
— Тише,— шикаю я на нее.— Сиди тихонько. И ничего не спрашивай.
Я показываю печенье чернокожим мальчишкам. Самый маленький широко улыбается, бросает острогу и взбирается на ветку, ловко, словно ящерица. Ему приходится попотеть над узлом, но он его развязывает. Мы начинаем дрейфовать, и я бросаю им на берег три печенья.
— Вообще не надо было им ничего отдавать, — ворчит Арни.
Ферн тянется ко мне и облизывает губы.
Я протягиваю Ферн и Арни два последних печенья.
— Когда мы доберемся до «Аркадии», у нас будет вдоволь еды. Куини и Брини так обрадуются, что наготовят целую гору вкуснятины — ты глазам не поверишь! — С самого начала нашего путешествия я обещаю Арни все подряд, лишь бы она не передумала. Я вижу, что ей все еще хочется вернуться к отцу и братьям. Забавно, что можно привыкнуть даже к плохому и считать это нормальным.
— Вот увидишь,— говорю я ей,— как только мы окажемся на «Аркадии», сразу отправимся вниз по течению, туда, где никто не сможет нам навредить. Мы поплывем на юг, а старый Зеде отправится следом за нами.
Я и себе твержу то же „самое с тех пор, как мы запустили мотор и выбрались из устья болотной протоки, но у меня внутри будто есть веревка, крепко привязанная к чему-то неподалеку, и она все натягивается и натягивается, даже когда мы делаем поворот — деревья расступаются, а между ними возникает река, готовая унести нас домой. Но и теперь тревога не исчезает, она только растет, и причина тому вовсе не волны от больших кораблей, которые толкают и раскачивают нашу лодку, пока мы медленно скользим вдоль берега в сторону Мемфиса.
А когда мы наконец видим Мад-Айленд, меня начинает колотить, и я почти мечтаю о том, чтобы проходящая мимо баржа раздавила нашу лодку, пока мы не покинули реку. Что скажут Брини и Куини, когда увидят, что кроме меня у них осталась только Ферн?!
Вопрос давит на меня, прижимает ко дну лодки, когда мы проплываем мимо старого почти пустого лагеря для плавучих хижин, и я показываю Арни дорогу к заводи, в которую мысленно возвращалась уже сотни раз. Я переносилась сюда из машины мисс Танн, из подвала миссис Мерфи, с дивана на детском показе и из розовой спальни в большом доме Севьеров.
И теперь, даже когда мы огибаем поворот и видим «Аркадию» во всей ее красе, мне трудно поверить, что она все еще на месте, что она реальна, что это не очередной сон. И плавучая хижина Зеде привязана чуть ниже по течению.
Но чем ближе мы подплываем, тем больше странностей я замечаю в «Аркадии». Перила крыльца сломаны. Крышу усеивают листья и сломанные ветки. Рядом с дымоходом щерится острыми зубцами стекол разбитое окно. Наш плавучий дом кренится на один борт и так глубоко зарылся в песок, что я даже не знаю, сумеем ли мы его освободить.
— «Аркадия»! «Аркадия»! — ликует Фери, она хлопает в ладоши, а ее золотые волосы пружинками прыгают в воздухе. Она стоит посреди лодки так, как умеют только дети, выросшие на реке.— «Аркадия»! Куини! Куини! — кричит она снова и снова.
Мы подплываем все ближе, но вокруг никого. «Может, они рано поднялись и отправились на рыбалку или на охоту? Или они у Зеде?»
Но Куини никогда надолго не покидала «Аркадию». Она всегда оставалась дома, если неподалеку не оказывалось других женщин, к которым можно было сходить в гости. Но в этих местах никого нет.
— Это она? — в голосе Арни звучит сомнение.
— Наверное, их сейчас нет дома,— я пытаюсь показать, что уверена в своих словах, хотя на самом деле нет. Тоска, глухое, безнадежное чувство, заполняет меня с ног до головы. Никогда Куини и Брини так не запускали лодку. Брини всегда гордился «Аркадией». Он следил за ее состоянием и берёг. А Куини даже с нами, с пятью детьми, всегда поддерживала в доме безупречную чистоту. «В полном порядке», — как говорила она.
Теперь «Аркадии» очень далеко до полного порядка. Вблизи она выглядит еще хуже. Арни подводит лодку к трапу, глушит мотор, и мы по инерции скользим вперед. Я берусь за перила крыльца, чтобы подтянуть плоскодонку поближе и привязать, но их кусок отламывается, выскальзывает у меня из рук, и я чуть не грохаюсь в воду.
Наконец надежный кусок перил найден, лодка Арни привязана, и я вижу, что по берегу к нам, быстро и ловко отталкиваясь от песка длинными ногами, бежит Силас. Он перепрыгивает через кучу веток, шустрый, словно лис, и я вспоминаю про Камелию, про то, как она удирала от полицейских. Лучше бы она тогда удрала...
Кажется, с того момента прошло несколько лет, а не месяцев.
Я вылезаю из лодки Арни и попадаю в объятия Силаса: он крепко-крепко обхватывает меня, сжимает и кружит, пока его ноги не начинают тонуть в вязком песке. Тогда он ставит меня на доски трапа.
— Ты услада для глаз, — говорит он, — я уж и не думал, что когда-нибудь снова тебя увижу.
— Я тоже не думала, — я слышу, как позади меня Арни помогает выбраться Ферн, но не могу оторвать взгляд от Силаса. Он сам услада для глаз — вот кто он такой!
— Мы дома. Мы сумели вернуться.
— Да, у тебя получилось. И ты смогла забрать Ферн! Погоди, вот Зеде обрадуется!
Он снова обнимает меня, и на этот раз я успеваю вскинуть руки и тоже обнять его.
Мы стоим так, и пока Ферн не начинает говорить, я не вспоминаю о том, что за нами наблюдают.
— Где Куини? — спрашивает сестренка.
Я отпускаю Силаса и отступаю на шаг, чтобы посмотреть
ему в лицо, и понимаю: что-то не так. Никто не выходит из хижины, несмотря на весь шум, который мы тут устроили.
— Силас, где Куинн? Где Брини?
Силас держит меня за плечи. Его темные глаза в упор смотрят на меня. Уголок его рта дрожит.
— Твоя мама умерла три недели назад, Рилл. Врачи говорят, что из-за заражения крови, но Зеде сказал: у нее просто разбилось сердце. Она слишком тосковала по всем вам.
Новость вытряхивает из меня внутренности, как нож рыбака — потроха из пойманной рыбы. Внутри становится пусто. «Куини больше нет? Она ушла навсегда, и я больше никогда ее не увижу?»
— Где... где Брини? — спрашиваю я.
Силас держит меня крепче. Я вижу: он боится, что если отпустит меня, я осяду на землю, словно тряпичная кукла. Наверное, он прав.
— С ним нехорошо, Рилл. После того как он потерял всех вас, он припал к бутылке. А когда умерла Куини, стало еще хуже. Вдвое хуже.
