Глава 21
Эвери Стаффорд
Айкен, Огаста, Южная Каролина
Наши дни
Когда лагерь Стаффордов уходит в глухую оборону, он становится грозной силой. Почти три недели мы прятались за баррикадами, отбиваясь от журналистов, основной целью которых было выставить нас криминальными представителями элиты, потому что мы организовали для бабушки пребывание в доме престарелых премиум класса, хотя она, между прочим, сама могла это себе позволить. Мы же не просили налогоплательщиков оплачивать ее содержание... Именно это мне хочется сказать каждому репортеру, который сует нам в лицо микрофон, когда мы посещаем публичные мероприятия, встречи, социальные проекты... и даже церковь.
Я сопровождаю родителей в церковь и на воскресный обед, затем еду в Дрейден Хилл и замечаю, что в стойле с племенными кобылами стоят сестры с тройняшками Эллисон. На манеже Кортни пускает старого доброго серого мерина по кличке Рядовой в галоп. Она ездит без седла, и я, припарковавшись, будто сама чувствую ритм шагов Рядового, ощущаю, как напрягаются и расслабляются его мышцы, как поднимается и опадает широкая спина.
— Хэй, тетя Эвс! Хочешь немного покататься? — с надеждой спрашивает Кортни, когда я подхожу к ограде. — А после этого сможешь отвезти меня домой?
Я хочу ответить: «Сейчас, только джинсы натяну», но догадываюсь, что за это мама Кортни меня точно убьет.
— Дорогуша, тебе же пора готовиться к лагерю!
— Ну во-о-от...— жалобно ноет племянница и пускает Рядового в галоп.
Я прохожу через ворота загона и неловко ковыляю на высоких каблуках через пастбище для племенных кобыл. У дальней ограды племянники пытаются кормить месячных жеребят цветами и травинками, просовывая их между прутьями ограды. Эллисон и Мисси наперебой щелкают своими айфонами. Полосатые штанишки мальчишек и их галстуки-бабочки выглядят уже не так безупречно, как утром на церковной службе.
Мисси садится на корточки и, обняв одного из тройняшек, помогает ему сорвать цветок.
— Как я скучаю по тем дням, когда и мои были малышами,— говорит она мечтательно. Ее дети-подростки уехали в летний лагерь в Эшвилле, в котором и мы отдыхали в детстве. Кортни отправится туда завтра.
— Я готова сдавать тебе напрокат этих сорванцов, когда только пожелаешь,— Эллисон с надеждой распахивает глаза, заправляя за ухо густые золотисто- каштановые волосы.— То есть в любое время. Даже можешь брать одного или двух.
Мы смеемся. Отличная возможность выпустить пар. Последние несколько недель мы все были на нервах.
— Как папа чувствовал себя на приеме? — Мисси, как обычно, возвращается к делам.
— По-моему, нормально. Они решили задержаться, поболтать с друзьями. Надеюсь, потом, дома, мама заставит его хорошенько отдохнуть. Позже нам еще предстоит идти на званый ужин, — отец намерен придерживаться обычного графика, хотя скандал вокруг бабушки Джуди его изматывает, Противники используют его собственную больную и беспомощную мать как опасное оружие, и это очень тяжело перенести. Сенатор Стаффорд может выдержать любой удар, но когда под перекрестный огонь попадают члены его семьи, у него подскакивает давление.
В те дни, когда отцу приходится носить прикрепленную к ноге помпу с препаратом для химиотерапии, он выглядит так, будто готов рухнуть под любой дополнительной нагрузкой.
— Тогда нам пора — нужно уехать до того, как они вернутся,— Эллисон смотрит на подъездную дорожку.— Я хотела пофотографировать мальчиков, пока они еще не совсем изгваздались, с жеребятами. Лесли считает, что такие мимимишные сюжеты — маленькие Стаффорды играют с маленькими зверушками— смогут отвлечь людей от скандала. Нужно что-нибудь милое и невинное.
— Ну меня они точно всегда отвлекают, — я целую одного из племянников в макушку, а он протягивает перепачканную травой маленькую ладошку и нежно гладит меня по щеке.
— Хэй, тетя Эвс, зацени! — Кортни на Рядовом берет небольшой барьер.
— Кортни! Только не без седла и шлема! — кричит Эллисон.
— Мне нравится эта девчонка, — говорю я.
— Она слишком похожа на тебя,— Мисси толкает меня плечом.
— Даже не понимаю, о чем ты.
Эллисон морщит вздернутый носик.
— Думаю, отлично понимаешь.
— Ладно тебе, Эл. Пусть покатается,— я не могу сдержаться и вступаюсь за Кортни. Кроме того, у меня есть свободное время, и здорово было бы самой прокатиться. — Я привезу ее домой через час... или два. Она успеет собрать вещи.
Кортни на Рядовом берет следующий барьер.
— Кортни Линн! — кричит Эллисон.
Я хочу возразить, что барьеры очень низкие, а Кортни управляется с лошадью не хуже монгольского кочевника, но меня отвлекает машина, которая подъезжает к конюшне. Я сразу узнаю серебристый кабриолет BMW. Десятифунтовая гиря приземляется мне на грудь,
— Это Битси? — спрашивает Мисси.
— Не к добру это,— я не должна так говорить, особенно о своей будущей свекрови, но последнее, что мне сегодня нужно, — это еще одна порция расспросов о наших свадебных планах. У Битси самые лучшие намерения, но она пользуется любой возможностью, чтобы достать меня.
Гиря исчезает, когда из машины выходит совсем другой человек: высокий, смуглый и очень привлекательный.
— Ну ты только посмотри, кто приехал навестить свою даму сердца! Я и не знала, что твой парень в городе, — Мисси ухмыляется мне, затем машет в сторону конюшни: — Привет, Эллиот!
Я поражена.
— Он не... он не говорил мне, что собирается в Айкен. Когда мы вчера с ним разговаривали, он был в Вашингтоне на встрече и должен был сегодня улететь в Калифорнию.
— Наверное, передумал. Ну как, романтично получилось? — Эллисон подталкивает меня к воротам.— Тебе лучше побыстрее обнять его.
— И поцеловать, — добавляет Мисси. — И что еще тебе вздумается.
— Хватит вам,— шея и щеки у меня горят — может, из-за того, что в детстве сестры, посмеиваясь, называли нас с Эллиотом влюбленной парочкой, хотя мы были просто друзьями. Эллиот машет мне и идет к воротам загона. Он отлично выглядит в элегантном сером костюме. Интересно: одет он явно для деловой встречи. Тогда почему он здесь?
И мне неожиданно нестерпимо хочется узнать причину. Я скидываю туфли, бегу по траве и падаю в его объятия. Эллиот поднимает меня в воздух, потом снова ставит на землю и быстро целует. Он чудесен во всех отношениях. В нем все знакомо. Рядом с ним мне хорошо и безопасно. Я понимаю, что мне его очень не хватало.
— Почему ты в Айкене? — я все еще в шоке от его внезапного появления — в восторге, но и в шоке тоже.
Его темно-карие глаза сверкают. Он доволен, что сумел устроить мне сюрприз.
— Я поменял рейс, чтобы заехать сюда перед отлетом в Лос-Анджелес.
— В Лос-Анджелес? Сегодня? — не люблю, когда в моем голосе явно слышится разочарование, но я уже начала строить планы.
— Сегодня вечером,— подтверждает он.— Прости, не могу задержаться подольше. Но это же лучше, чем ничего, правильно?
Я слышу, как на подъездную дорожку заезжает мощный и тяжелый автомобиль, и тяну Эллиота к конюшне. Наверное, это папа с Пчелкой вернулись после приема. Если они нас увидят, нам не удастся остаться наедине.
— Давай прогуляемся. Я хочу, чтобы ты принадлежал только мне. Хотя бы час-другой,— я надеюсь, что Пчелка не заметит BMW, припаркованный рядом с внедорожником Эллисон,
Эллиот смотрит на мои босые ноги и хмурится.
— Тебе разве не нужно обуться?
— Я возьму резиновые сапоги в сбруйной. Если пойду в дом, все узнают, что ты приехал, и мама обязательно захочет с тобой поболтать, — я заканчиваю фразу, и меня настигает неприятная мысль.— А твоя мама знает, что ты в городе? — Битси нас обоих убьет, если Эллиот не проведет с ней немного времени.
— Расслабься. Я уже заезжал к ней. Мы вместе по-завтракали.
Вот почему Битси не было на утреннем приеме!
— Твоя мама знала, что ты приедешь, но мне ты ничего не сказал? — ненавижу ревновать, но все равно ревную: Эллиот приехал в Айкен, и первый человек, к которому он пошел, — это Битси?
Он притягивает меня к себе и целует, чтобы я знала, кого он любит больше.
— Просто хотел сделать сюрприз,— мы неторопливо проходим через конюшню.— И кроме того, старался, чтобы нам не помешала мама. Ты ведь знаешь, она может.
— О да,— как и всегда, Эллиот разрулил ситуацию с
Битси наилучшим образом. И освободил нас от обязанности навещать ее вместе, что могло вылиться в бурное обсуждение свадьбы. — Она донимала тебя расспросами про наши планы?
— Немного,— признается он.— Я сказал ей, что мы с тобой об этом поговорим.
Я едва сдерживаюсь, чтобы не съязвить, ведь, с точки зрения Битси, фраза «мы об этом поговорим» означает «мы сделаем так, как ты хочешь». Впрочем, сейчас нам совершенно не хочется обсуждать его мать.
Он открывает сбруйную, пропуская меня вперед, и вешает пиджак на крюк.
— Как дела у отца?
Пересказывая ему последние новости о здоровье папы, я отыскиваю пару сапог подходящего размера, натягиваю их на ноги и заправляю в них брюки.
— Шикарно,— шутит Эллиот, окидывая меня взглядом. Он не из тех, кто будет носить резиновые сапоги с брюками.
— Могу дойти до дома и подобрать что-нибудь поприличнее, а вы с Пчелкой за это время успеете обсудить прелесть весенних свадеб...
Он хихикает, трет глаза, и я вижу, что он устал. Пожалуй, ему было нелегко выкроить время и прилететь сюда. Но зачем?
— Очень заманчиво, но... нет. Давай немного погуляем, а потом, может, мы сумеем выбраться отсюда не замеченными и немного покататься.
— Звучит прекрасно. Я напишу Эллисон и Мисси, попрошу их никому не говорить, что ты здесь,— я отправляю краткое сообщение, пока мы идем к дорожкам для верховой езды. Как и всегда, у нас с Эллиотом завязывается непринужденная беседа. Он берет меня за руку, и мы болтаем о бизнесе, о семейных делах, о его поездке в Милан, о политике. Мы говорим обо всем, что не успели обсудить по телефону. Мне так хорошо, будто после долгого путешествия я наконец вернулась домой.
Мы со временем выработали свой ритм разговоров и маршрут прогулки. Мы оба знаем, куда направляемся: к небольшому озеру, в котором бьют родники; там мы устроимся в старинной беседке, осененной тенью высоких сосен. Когда мы оказываемся совсем рядом, я начинаю рассказывать Эллиоту историю Мэй Крэндалл и Общества детских домов Теннесси, упоминаю и о странном предупреждении бабушки насчет «Аркадии».
Эллиот останавливается у подножия лестницы, ведущей в беседку, прислоняется к столбу, скрестив на груди руки, и смотрит на меня так, будто я внезапно обзавелась хвостом или крыльями.
— Эвери, что с тобой происходит?
— Что... о чем ты?
— Обо всем этом... ну не знаю... зачем ты копаешься в событиях, которые давно стали достоянием истории? Которые не имеют к тебе никакого отношения? Неужели у тебя мало забот с отцом, со скандалом вокруг домов престарелых и с Лесли, которая пытается привести тебя в нужную форму?
Как реагировать? Возмутиться или внять Эллиоту как голосу разума?
— В этом-то все и дело. А если они все-таки имеют ко мне отношение? Если бабушка Джуди так заинтересовалась историей Общества детских домов Теннесси, потому что наша семья была как-то с ними связана? Если мои доблестные деды и прадеды принимали законы, которые помогли легализовать такие усыновления и засекретить документы?
— Пусть даже так — тебя-то почему это волнует? Какое значение вся эта история имеет сейчас, спустя столько лет? — он хмурится, брови сходятся на переносице в темный узел.
— Потому... ну... прежде всего потому, что она многое значила для бабушки Джуди.
— Именно поэтому тебе стоит проявлять особую осторожность.
Его реакция ошарашивает меня. Мне становится жарко, хотя я все еще в той же легкой шелковой блузе без рукавов, которую надевала в церковь. Мой жених неожиданно говорит прямо как его мать! Даже интонации напоминают мне о Битси. А они с моей бабушкой почти всегда оказывались по разные стороны баррикад, часто с посредником в виде Пчелки, во время обсуждения множества городских вопросов.
— Что ты имеешь в виду?
Рука Эллиота взлетает в воздух. Он опускает ее вниз и шлепает по ноге с глухим звуком. Всего лишь замотался или Битси испортила настроение во время завтрака?
— Эвери, ты знаешь, что Джуди Стаффорд всегда была слишком резкой на язык. Это ни для кого не секрет. Не делай вид, что тебе этого никто никогда не говорил,— он смотрит на меня с неприятно спокойным выражением лица.— Она несколько раз чуть не погубила карьеру твоего деда... и твоего отца.
Я сразу чувствую себя оскорбленной.
— Она верила в то, что нельзя молчать, когда творится несправедливость.
— Твоя бабушка обожала скандалы.
— Ты неправ,— кровь пульсирует у меня в жилах. Я расстроена — мне кажется, меня предали.
Так я воспринимаю мнение Эллиота о своей семье, о бабушке. А параллельно я думаю: «Эллиот приехал ко мне, а мы ругаемся?»
Его ладонь нежно скользит по моей руке, потом об-хватывает пальцы.
— Ну же... Эвс,— голос Эллиота звучит примирительно, успокаивающе.— Я не хочу спорить. Я просто честно сказал тебе, что думаю об этом. Только потому, что люблю тебя и желаю тебе добра.
Мы встречаемся глазами, и я будто вижу его насквозь. Он говорит совершенно искренне. Он меня в самом деле любит. И у него есть право на свое мнение. Но меня тревожит, что оно так сильно отличается от моего.
— Я тоже не хочу спорить.
Конфликт затихает там же, где всегда утихают все споры — на алтаре компромисса.
Эллиот подносит мою руку к губам и целует,
— Я люблю тебя.
Я смотрю в его глаза и вижу годы, что мы провели вместе, мили, что мы проехали, и опыт, который разделили. Я вижу мальчика, который был мне другом, и стал мужчиной.
— Я знаю. Я тоже тебя люблю.
— Думаю, нам стоит поговорить о свадьбе,— Эллиот подмигивает, и я понимаю, что за завтраком его изрядно помучили. Он вытаскивает телефон и проверяет время.— Я обещал маме, что мы ее обсудим.
Мы перемещаемся на наше старое место в беседке и приступаем к обсуждению вопроса, но жара гонит нас прочь, и, конечно, мы спасаемся бегством, не успев обсудить свадьбу в деталях. Потом мы перебираемся в один из наших любимых ресторанчиков в центре города и занимаемся тем, чем занимались в детстве, когда были подростками, а позже в колледже — стараемся отделить свои желания от того, что все остальные хотят для нас. И нам опять не хватает времени.
Эллиоту уже пора ехать в аэропорт, а мы так и не приняли окончательного решения. Но мы наконец- то встретились и с полуслова понимаем друг друга — вот что важно.
Когда я возвращаюсь домой, на пороге меня встречает Пчелка. Она выглядывает на подъездную дорожку. Каким-то образом она узнала, что приезжал Эллиот, и расстроилась, что мы не зашли вместе.
— Он очень занят, мама, — говорю я, выгораживая жениха. — У него скоро вылет.
— Я могла бы приготовить для него одну из гостевых комнат. Ему всегда рады в нашем доме.
— Он знает, мама.
Она замолкает, постукивая пальцем, придерживает дверь и с надеждой посматривает на подъездную дорожку. Она, похоже, успеет проветрить полдома, пока наконец не сдается, устав ждать Эллиота, и не закроет дверь.
— Звонила Битси. Она сказала, что утром обсуждала планы на свадьбу — точнее, их отсутствие — с Эллиотом и он обещал, что вы об этом поговорите. Я просто полагала, что вы побудете немного вдвоем и потом придете домой.
— Мы обсудили несколько вариантов. Но не успели принять окончательное решение.
Она кусает губу, нахмурив брови.
— Я не хочу, чтобы все, что происходит в нашей семье... отвлекало вас от личной жизни. Я не хочу, чтобы вы откладывали счастье на потом из-за всех этих проблем.
— Мама, это нам совсем не мешает.
— Ты уверена? — мне больно видеть на мамином лице гримасу разочарования и отчаяния. Грядущая свадьба станет радостной новостью, позитивным посылом в будущее. И к тому же важным сообщением для общественности: лагерь Стаффордов достаточно уверен в себе, чтобы спокойно заниматься повседневными делами.
Возможно, мы с Эллиотом эгоистично держим всех в напряжении. Мы же не умрем от того, что назначим дату и место, да и почему бы не провести свадьбу весной, в саду среди цветущих азалий? Наши родные будут невероятно счастливы. А если ты уверен, что сочетаешься браком с любимым человеком, разве имеет значение, где или когда состоится свадьба?
— Мы скоро что-нибудь решим, я обещаю,— ободряюще улыбаюсь я, но в самом темном уголке разума вновь возникают слова: «Эвери, ты знаешь, что Джуди Стаффорд всегда была слишком резкой на язык. Это ни для кого не секрет». Но Эллиот не понимает — либо не хочет признавать: я очень сильно похожа на бабушку.
— Хорошо, — беспокойные морщинки вокруг глаз Пчелки немного разглаживаются.— Но я не хочу давить на вас.
— Я знаю.
Она берет мое лицо в прохладные ладони и смотрит на меня с обожанием.
— Я люблю тебя, Горошинка.
Я краснею, услышав свое детское прозвище.
— Я тоже тебя люблю, мама.
— Эллиот просто счастливчик. Я уверена, что каждый раз, когда он ввдит тебя, он понимает это все лучше и лучше, — Пчелка пускает слезу, и я тоже плачу. Хорошо видеть ее такой... счастливой. — Иди. Тебе нужно побыстрее переодеться, иначе вы можете опоздать на благотворительный концерт. В семь часов его открывает детский хор из Африки. Говорят, это потрясающе.
— Да, мама,— я обещаю себе снова поговорить о свадьбе с Эллиотом, как только он вернется из Лос- Анджелеса. Завтра моя очередь навещать бабушку в «Магнолии Мэнор», и это только усиливает мою решимость. Я хочу, чтобы бабушка рассказала, как она выходила замуж. С детства я мечтала о том, что она успеет попировать на моей свадьбе. Сейчас уже нельзя предсказать, сколько времени ей осталось.
Вечером я размышляю о свадьбе. Я пытаюсь мысленно представить себе торжество в саду. Эллиот, я и несколько сотен друзей и знакомых, превосходный весенний день. Она и правда может стать прекрасной, современной версией традиционного действа. Бабушка Джуди и мой дедушка поженились именно в садах Дрейден Хилла.
Эллиот согласится, и неважно, сильно его раздражает то, что моя или его мать пытаются рулить нашей жизнью, или нет. Если я захочу, чтобы мы справляли свадьбу в саду, то он тоже этого захочет.
Следующим утром я еду в «Магнолию Мэнор» с новой идеей. Я расспрошу бабушку Джуди о ее свадьбе. Может, в ней было что-то особенное, и мы сможем воссоздать это на нашем торжестве.
Бабушка будто чувствует, что я иду к ней с важным делом, и встречает меня с сияющей улыбкой и взглядом, в котором сквозит узнавание.
— О, вот и ты! Садись рядышком. Я хочу кое-что тебе сказать,— она пытается подвинуть ближе еще одно кресло, но у нее не получается. Я чуть придвигаю его и сажусь на край, так что наши колени соприкасаются.
Она берет меня за руку и впивается в меня взглядом. Я замираю.
— Я хочу, чтобы ты уничтожила содержимое моего чулана в кабинете. Того, что в доме на Лагниаппе,— бабушка сосредоточенно смотрит мне прямо в глаза. — Сама я вряд ли выберусь отсюда, чтобы лично этим заняться. Но я не хочу, чтобы люди читали мои дневники, когда я умру.
Я пытаюсь не поддаться захлестнувшей меня печали.
— Не говори так, бабушка Джуди. Я недавно видела тебя в зале для упражнений. Инструктор сказал, что у тебя все отлично получается,— я не хочу упоминать о ежедневниках. Сама мысль о том, чтобы их уничтожить, кажется мне невыносимой. Это словно попрощаться с той вечно занятой и боевой женщиной, которой когда-то была моя бабушка.
— В них есть имена и телефонные номера. Я не могу допустить, чтобы они попали не в те руки. Разведи на заднем дворе костер и сожги их.
Я задаюсь вопросом: не ушла ли бабуля снова в бес-памятство, но она кажется совершенно разумной. Развести костер во дворе... на улице, заполненной тщательно охраняемыми старинными домами? Да и двух секунд не пройдет, как соседи вызовут полицию.
Я могу представить, что потом напишут в газетах...
— Они просто подумают, что ты сжигаешь опавшую листву, — бабушка улыбается и заговорщически подмигивает мне.— Не волнуйся, Бет.
И я понимаю, что мы с ней на разных волнах. Я понятия не имею, кто такая Бет. И почти рада тому, что бабушка Джуди не понимает, с кем сейчас говорит. Это дает мне право не выполнить ее распоряжение о содержимом чулана,
— Я посмотрю, что можно сделать, бабушка, — отвечаю я.
— Замечательно. Ты всегда была так добра ко мне.
— Потому что я люблю тебя.
— Я знаю. И не открывай коробки. Просто сожги их.
— Коробки?
— Те, где хранятся подшивки моих статей из светской хроники. Знаешь ли, я не хочу, чтобы меня помнили, как Мисс Озорницу,— она прикрывает рот ладонью и делает вид, что ей стыдно за те годы, когда она вела колонку сплетен, но на самом деле— нет. По ее лицу это хорошо заметно.
— Ты никогда не говорила мне, что вела светскую хронику, — я грожу ей пальцем.
Она притворяется, что не держала этого в секрете.
— Правда? Ну, с того времени много воды утекло.
— Ты же не писала в колонке всякие глупости, бабуля? — подтруниваю я.
— Конечно, нет! Но ведь люди не всегда хорошо относятся к правде.
Так же быстро, как мы перешли на тему ее колонки, мы снова уходим от нее. Бабушка говорит о людях, которые давно умерли, но ей кажется, что она обедала с ними только вчера.
Я спрашиваю ее о свадьбе. В ответ она вываливает на меня ворох перемешанных воспоминаний о разнообразных торжествах, на которых ей довелось побывать за прошедшие годы, включая и свадьбы моих сестер. Бабушка Джуди любит свадьбы.
Но мою свадьбу она вряд ли запомнит.
Грусть и опустошенность— таков итог нашей беседы. Порой бабушка мыслит ясно и возрождает во мне надежду, но волны деменции быстро смывают ее за борт. Мы болтаемся уже очень далеко от берега, когда я целую ее на прощание. Я говорю, что мой отец, возможно, придет ее сегодня навестить.
— О, а кто твой отец? — спрашивает она.
— Твой сын, Уэллс.
— Ты ошибаешься. У меня нет сына.
Я выхожу из здания с мыслью, что мне необходимо с кем-то поговорить, и вывожу на экран список любимых номеров. Палец останавливается на имени Эллиота. Но после того что он вчера сказал про бабушку Джуди, предательством будет рассказывать ему о том, как сильно она выпадает из реальности.
Я пялюсь в список контактов, пока телефон не начинает звонить сам и на экране не высвечивается имя человека, которому я могу рассказать все. Я вспоминаю, как он говорил о серьезном обещании, которое дал дедушке, о том, что так же хранились секреты Мэй Крэндалл и моей бабушки, и обнаруживаю, что подсознательно уверена: он меня поймет.
Я остаюсь на месте и одновременно устремляюсь к нему, преодолевая расстояние и время — ведь мы не разговаривали с того дня, когда несколько недель назад вместе приезжали в дом престарелых. Зачем-то я сказала себе, что мне нельзя больше общаться с ним, что лучше оставить все как есть и двигаться дальше.
Я отвечаю на звонок и обнаруживаю, что он и сам не понимает, зачем позвонил. Интересно, он, как и я, думает, что дружба между нами невозможна? Подтверждением служит наше столкновение с Лесли на парковке.
— Я просто... — наконец произносит он. — Я встречал в прессе упоминания о скандале вокруг домов престарелых. И думал о тебе.
Меня заливает теплое, приятное чувство. Я к нему совсем не готова. Надо постараться не показать этого голосом.
— Ох, не напоминай. Если шумиха продлится еще дольше, я в конце концов на кого-нибудь сорвусь.
— Вряд ли. Сомневаюсь.
— Думаю, ты прав. Но как бы мне хотелось! Меня это невероятно... расстраивает. Я понимаю, что мой отец — государственный служащий, но мы тоже люди, понимаешь? Казалось бы, некоторые вещи не должны становиться темой для обсуждения, например, раковые заболевания. Или ситуация, когда родная бабушка не может вспомнить, кто она такая. Но кажется, сейчас люди готовы тыкать копьем в любое слабое место. Раньше было совсем не так. Даже в политике у людей оставались понятия о... — я пытаюсь найти нужное слово, но лучшее, что могу подобрать, это: — Порядочности.
— Мы живем в мире, которым движет индустрия развлечений,— рассудительно замечает Трент.— В этой игре все ходы допустимы.
Я открываю рот, намереваясь наговорить кучу всего насчет нападок на мою семью, но вовремя спохватываюсь.
— Прости. Я не собиралась вываливать все это на тебя. Возможно, мне просто нужна еще одна поездка на пляж,— только проговорив эти слова, я понимаю, насколько двусмысленно они звучат.
— Может, лучше пообедаем?
— Что?
— Может, у тебя есть свободное время, пока я здесь, в Айкене? Я провел изыскания в бумагах деда и поговорил с людьми, которые помогали ему в поисках.
Один работал в суде в округе Шелби штата Теннесси в то время, когда все документы на усыновление были еще опечатаны. И выходит, он довольно много информации передавал дедушке!
Я возвращаюсь к этой истории. Запахи маленького домика в Эдисто дразнят мои чувства. Трубочный табак, старые вырезки из газет, иссохшие информационные доски, потрескавшаяся краска, выцветшие фотографии...
— Ты имеешь в виду те сведения, которые твой дедушка использовал, чтобы помочь принятым в другие семьи детям найти родных? Значит... ты решил выяснить, откуда он сам?
— Не совсем. Я искал сведения о родных Мэй Крэндалл. Думал, что, возможно, сумею раскопать что- нибудь про ее маленького братишку, Габиона, которого она так и не нашла.
Я поражена. Трент самый честный человек на свете. Гораздо лучше меня. Я так глубоко погрузилась в семейные проблемы, что отложила звонок в Комитет по защите прав пожилых людей на прекрасное завтра. Впрочем, я не просто так тянула. Я боялась звонить из-за полемики, которая началась после статьи «Старость у всех разная». Если бы в СМИ просочилась информация, что я помогаю обычной старушке, наши политические противники обвинили бы меня, что я пытаюсь ее использовать, чтобы поправить пошатнувшуюся репутацию нашей семьи.
Нет, нельзя, чтобы кто-нибудь видел, как я обедаю с Трентом. Я не могу принять приглашение, но и отказаться не в силах, поэтому просто продолжаю разговор:
— Очень мило с твоей стороны. И что ты нашел?
— Пока ничего существенного. В судебных материалах обнаружился адрес в Калифорнии. Я написал на него письмо — может быть, кто-нибудь там что-нибудь знает о двухлетнем мальчике, которого усыновили из Общества детских домов Теннесси в 1939 году, или сообщит, кто жил по этому адресу в конце тридцатых годов. Хотя шансов на успех немного.
— И ты приехал сюда, чтобы сообщить это Мэй?
— Не-е... Я не хочу обнадеживать ее раньше времени. Я вообще-то за вареньем приехал. После того как мы тогда попрощались, я поехал навестить свою тетю, она живет в пригороде Айкена. Она как раз консервировала ежевику. И сейчас варенье готово.
Я издаю короткий смешок.
— Два с половиной часа в дороге — довольно долгая поездка за вареньем.
— Ты просто никогда не пробовала ежевичное варенье моей тетушки. Ну и Ионе очень нравится к ней приезжать. У дяди Бобби все еще есть мул.
— Так Иона с тобой? — неожиданно идея пообедать с Трентом кажется вполне реальной: если мы сядем за стол втроем с симпатичным трехлеткой, никто не подумает ничего плохого. И журналистам не удастся раздуть скандал. Я мысленно пролистываю свои планы на вторую половину дня, пытаясь высчитать, что из графика можно сдвинуть и выкроить время...— Знаешь, что? Я с удовольствием с вами пообедаю.
— Отлично. Думаю, что все-таки смогу оторвать Иону от дяди Бобби и его мула. Скажи мне, где и когда. У тебя есть любимые места? Мы довольно уступчивы... если только не во время дневного сна. Вот тогда может получиться некрасиво.
И снова его фраза меня смешит.
— Когда у него дневной сон?
— Около двух часов дня.
— Ладно, тогда как насчет раннего обеда? Часов в одиннадцать? Не слишком рано? — Я понятия не имею, как далеко от города расположен дом его тети, но если там замешан еще и мул, тогда они не скоро окажутся поблизости. Рядом с «Магнолией Мэнор» уже давно нет ферм. Поместья превращены в дачи.— Выбери место, а я к вам подъеду. Только недорогой ресторан, ладно? Что-нибудь в стороне от людных мест.
Трент смеется.
— Мы не ходим в дорогие рестораны. Мы предпочитаем кафе с игровыми площадками для детей. Может, у тебя есть на примете подобное местечко?
Мой разум совершает краткое путешествие в прошлое и натыкается на замечательное воспоминание.
— Вообще-то есть. Старый ресторанчик для автомобилистов на открытом воздухе с небольшой детской площадкой, совсем недалеко от дома бабушки. Она брала нас туда, когда мы были совсем маленькими,— я сообщаю ему координаты, и мы обо всем договариваемся. И самое замечательное, если мы встретимся в одиннадцать утра — никто не будет искать меня дома!
«Я взрослый человек,— рационализирую я свои действия, делая разворот и направляясь к кварталу бабушки Джуди.— Мне не нужно чувствовать себя сбежавшим из дома подростком только из-за того, что я собираюсь пообедать с... другом. Должна же у меня быть какая-то своя жизнь, правда?»
Я немного отвлекаюсь на спор с самой собой, и мысли огибают углы вместе с автомобилем. Наверное, меня испортил Мэриленд, где я жила сама по себе и работала на должности, которая была моей и только моей, не привязанной к команде поддержки, к офисам в Вашингтоне и в родном штате, к избирателям, спонсорам и всему политическому сообществу.
Вероятно, я просто никогда не понимала, насколько хлопотное занятие — быть Стаффордом, особенно на родной земле. Наша коллективная идентичность настолько подавляющая, что в ней не остается места для индивидуальности.
Когда-то мне это даже нравилось... ведь нравилось же, правда? Я наслаждалась привилегиями, которыми обладала вместе с фамилией. Куда бы я ни направлялась, ступать мне приходилось по ковровой дорожке.
Но сейчас мне больше по душе карабкаться на вершины самостоятельно, не рассчитывая на чью-то поддержку.
Может, я просто переросла ту жизнь?
Мысль разделяет меня надвое, оставляя по половинке личности в каждой стороне. Я дочь своего отца, или я — это просто я? Нужно ли мне приносить в жертву одну ипостась ради другой?
«Это, наверное, просто... реакция на сильный стресс».
Остановившись на знаке «стоп», я смотрю на улицу, где раньше жила бабушка, на выбоину на дороге, где детьми мы после дождя шлепали по луже, на аккуратно подстриженную живую изгородь и почтовый ящик с железным конем на верхней крышке.
На подъездной дорожке бабушкиного дома стоит такси. В небольшом городке вроде Айкена это не совсем обычное явление.
Я притормаживаю на перекрестке и пару секунд смотрю на такси. Оно не сдает назад и не выезжает с дорожки. Может, водитель не знает, что там больше никто не живет? Или ошибся адресом?
Я сворачиваю на бабушкину улицу, предполагая, что он сейчас уедет, но машина остается на месте. Водитель, похоже... спит? По крайней мере, он не реагирует на шум мотора моего автомобиля. Я проезжаю вдоль дома, останавливаюсь, выхожу из машины и заглядываю в окно такси.
Водитель на вид совершеннейший подросток, но, видимо, впечатление обманчиво: лицензию на коммерческие перевозки выдают только совершеннолетним. Пассажиров в машине нет, да и возле дома никого не видно. У меня закрадывается подозрение, что все это как-то связано с разоблачительными статьями в прессе. Может, неподалеку шныряет репортер, решивший показать, как живет привилегированная часть населения? Но зачем ему приезжать на такси?
Я стучу в полуоткрытое окно — и водитель подпрыгивает от неожиданности. Приоткрыв рот от удивления, он пытается сфокусировать на мне взгляд.
— Ох... похоже, что я заснул,— извиняется водитель.— Простите, мэм.
— Думаю, вы ошиблись адресом,— говорю ему я.
Он оглядывается по сторонам и зевает, а его густые
темные ресницы трепещут на ярком предполуденном солнце.
— Нет... нет, мэм. Машина заказана на десять тридцать.
Я проверяю время на часах.
— Вы провели здесь почти полчаса... и просто стояли на подъездной дорожке? — кто мог вызвать такси к дому бабушки? — Скорее всего, вам дали неверный адрес.
Где-то сейчас изводится от нетерпения бедный заказчик.
Водитель, кажется, совсем не обеспокоен. Он выпрямляется на сиденье и смотрит на приборную панель.
— Нет, мэм. Это постоянное бронирование. Каждый четверг в десять тридцать. Оплата внесена заранее, так что мой папа... То есть мой босс отправляет меня сюда. Моя задача: сидеть и ждать, раз уж за все заплачено.
— Каждый четверг?— я пытаюсь вспомнить свой график в те дни, когда бабушка Джуди жила дома под присмотром круглосуточной сиделки. В тот день, когда мы нашли ее, потерянную и смущенную, в торговом центре, она приехала туда на такси. — И давно вы сюда приезжаете — я имею в виду, по четвергам?
— Э-э-э„. может, мне стоит... позвонить в офис, чтобы вы поговорили с...
— Нет, все в порядке,— я боюсь, что в офисе его фирмы не смогут ответить на мои вопросы. Парнишка за рулем, похоже, тоже ничего не знает.— Когда по четвергам ты забирал мою бабушку отсюда, то куда ее отвозил?
— В Огасту, в место возле воды. Я отвозил ее всего несколько раз, но мой отец и дедушка ездили туда... годами. У нас семейное предприятие, в нем трудятся уже четыре поколения нашей семьи,— последняя фраза звучит так, будто парнишка прочел ее со страницы рекламного буклета.
— Годами? — я в неописуемой растерянности. В ежедневниках бабушки нет ни слова про регулярные поездки по четвергам. У нее вообще не было регулярных занятий, кроме игры в бридж и посещения салонов красоты. И Огаста? Это как минимум полчаса в одну сторону. Кого она могла так часто навещать в Огасте? И почему на такси?
И на протяжении нескольких лет?
— И каждый раз она отправлялась в одно и то же место? — спрашиваю я.
— Да, мэм. Насколько я знаю,— судя по всему, водителю сейчас очень неловко. Отвечать на мои вопросы ему не очень хочется, если вообще не запрещено по условиям договора. Но не хочется и терять хорошо оплачиваемый постоянный заказ. Трудно себе представить, сколько могут стоить регулярные поездки до Огасты!
Я будто случайно опираюсь на дверцу такси: меня сильно расстроит, если он вздумает сбежать, пока я пытаюсь переварить всю эту информацию. Место возле воды...
Мне в голову приходит неожиданная мысль.
— Место возле воды. Вы имеете в виду — на реке? — через Огасту проходит река Саванна. Когда мы с Трентом были у Мэй, она упоминала Огасту. Ей хотелось «вернуться домой и потом поплыть вниз по течению реки Саванны».
— Ну да, может, и на реке. Ворота... знаете, они такие, немного заросшие. Я просто оставлял ее там и ждал. Не знаю, что происходило, когда она заходила внутрь.
— И как долго она обычно там находилась?
— Несколько часов. Папа всегда на это время уходил к мосту и рыбачил. Ей было все равно. Когда она собиралась уезжать, просто подходила к машине и нажимала на клаксон.
Я стою перед ним, открыв рот. Я не понимаю, как увязать его описание с той бабушкой, которую я знаю. То есть думала, что знаю.
«Она действительно всего лишь записывала историю Мэй? Или там кроется нечто большее?»
— Можете отвезти меня туда? — выпаливаю я.
Водитель пожимает плечами и выходит, чтобы открыть для меня заднюю дверцу.
— Ну да. Конечно. Поездка-то уже оплачена.
Мой пульс учащается. Мурашки бегут по коже. «Я сейчас заберусь в такси и поеду. Но что ждет меня в конце пути?»
Гудит телефон, напоминая, что я кое-куда собиралась. Эсэмэска от Трента, он сообщает, что они с Ионой заняли для нас столик, хотя в забегаловке с гамбургерами этим утром очень людно.
Ни одно сообщение не сможет вместить то, что мне нужно сказать Тренту, поэтому я набираю его номер, прошу извинения за то, что опоздала, и спрашиваю:
— Можешь ли ты... можете ли вы поехать со мной? — я объясняюсь. В озвученном варианте ситуация кажется еще более дикой.
К счастью, Трент не думает, что я сошла с ума — он скорее заинтригован. Мы договариваемся, что я проеду на такси мимо ресторана, а Трент пристроится ему в хвост на своей машине.
— А пока я закажу для тебя бургер, — предлагает Трент.— Здесь продают всемирно известные коктейли. Иона их уже оценил. Хочешь, куплю и тебе такой?
— Спасибо. Будет просто здорово, — хотя я не уверена, что еда вообще полезет мне в горло.
Во время краткой поездки до ресторана я так нервничаю, что ни на чем не могу сосредоточиться. Трент ждет на парковке, он отдает мне пакет с едой и коктейль и говорит, что они поедут за нами — Иона уже пристегнут в машине.
— Как ты? — спрашивает Трент. Я смотрю на него, тону в синеве его глаз и думаю: «Трент здесь. Значит, все будет хорошо».
Эта мысль избавляет меня от страха, который шевелится где-то там, глубоко внутри. Почти.
К несчастью, я слишком хорошо знаю это ощущение, чтобы просто отмахнуться от него: шестое чувство, своего рода предупреждающий звонок. Оно всегда посещает меня перед тем, как я узнаю нечто немыслимое об участниках дела, над которым работаю: надежный сосед оказывается виновником исчезновения ребенка; невинный на вид восьмиклассник хранит у себя самодельные бомбы; у внушающего доверие отца семейства компьютер полон отвратительных фотографий. Это чувство к чему- то меня готовит; я только пока не знаю к чему.
— Все хорошо,— отвечаю я.— Просто страшновато узнать, где остановится это такси... и что мы там найдем.
Трент кладет ладонь на мою руку, и кожа будто раскаляется под его пальцами.
— Хочешь поехать с нами? Мы можем вместе ехать за такси,— он бросает взгляд в сторону машины — Иона весело машет и подпрыгивает в своем креслице, пытаясь привлечь мое внимание. Кажется, он собрался угостить меня картошкой-фри.
— Нет, но спасибо за предложение. Мне нужно по дороге расспросить водителя,— вообще-то я думаю, что паренек уже все мне рассказал, но лучше занять его разговором и упредить возможный звонок начальству. Кто знает, как его отец отреагирует на то, что я пользуюсь машиной, заказанной бабушкой Джуди, чтобы поехать в таинственное место? Он даже может сообразить, что таким образом нарушается конфиденциальность их соглашения. — И я не хочу дать ему шанс ускользнуть от нас.
Трент проводит пальцами по моей руке, прежде чем ее отпустить... или мне это только кажется?
— Не волнуйся, мы его не упустим.
Я киваю и машу Ионе, который широко улыбается мне набитым картошкой ртом, и мы пускаемся в путь.
Пробок нет, поэтому можно спокойно болтать с водителем. Он сообщает, что зовут его Оз и что моя бабушка очень хорошо ему запомнилась, поскольку вечно угощала его печеньем, шоколадками или конфетами, которые оставались у нее после встреч и собраний. Ему жаль, что она переехала в дом престарелых. Двусмысленные статьи и дискуссии в прессе прошли мимо Оза — он слишком занят: отец приболел, а за-казов прибавилось.
— Я начал беспокоиться за вашу бабушку, когда привозил ее сюда в прошлый раз,— признается он, когда мы съезжаем с автострады и мчимся по сельским дорогам, вероятно, приближаясь к цели нашего путешествия. Мы поворачиваем раз, другой; вокруг нас сужаются стены из равнинных кустарников, вьющихся лиан и высоких сосен.— Она неплохо ориентировалась, но, казалось, ее что-то смущает. Я предложил проводить ее до ворот, но она мне не позволила: сказала, что с другой стороны ее, как обычно, будет ждать машинка для гольфа и волноваться не о чем. Поэтому я отпустил ее. Больше мы с ней сюда не ездили.
Пока Оз рассказывает, я тихо сижу на заднем сиденье, пытаясь представить себе эти картины, но, как ни стараюсь, у меня ничего не получается.
— На следующей неделе после того случая у отца была операция на сердце, и мы на месяц наняли водителя на замену. Водитель, который меня подменял, понятия не имеет, что произошло. В последний раз, когда он видел вашу бабушку, она попросила отвезти ее в торговый центр и пообещала, что они увидятся в следующий четверг. Но вот как раз через неделю, когда на Лагниаппе приехал уже я, к машине никто не вышел. С тех пор так и было. Мы пытались звонить по номеру, указанному в ее счете, но никто не отвечал. В доме никого нет. Мы волновались; не случилось ли с ней чего. Извините, если мы делали что-то не так.
— Вы ни в чем не виноваты. Просто бабушкиным сиделкам не следовало оставлять ее в одиночестве, но в наши дни тяжело найти хорошего социального работника, — на самом деле о бабушке заботились замечательные люди, но она ухитрилась убедить их, что находится в трезвом уме и доброй памяти, а семья просто слишком сильно ее контролирует. И сиделки разрешали ей уезжать на такси по четвергам! Впрочем, и зарплатные чеки бабуля подписывала им сама, что не являлось секретом. Она вполне могла уволить того, кто стал бы ей перечить.
Такси преодолевает старый мост, построенный Управлением общественных работ, с осыпающимся бетонным ограждением и поросшими мхом арками и замедляет ход. Впереди нет ни домов, ни оград с почтовыми ящиками. Мы посреди пустоши.
Но Оз отлично знает, куда ехать, — случайному автомобилисту здесь пути нет. Едва заметные останки гравийной дороги двумя неровными колеями спускаются с шоссе в придорожную траву и пересекают дренажную трубу. А сразу за ней при внимательном осмотре обнаруживаются массивные каменные столбы, скрытые в переплетении лиан и зарослях ежевики. Прикрепленные к ним давно проржавевшими петлями тяжелые кованые ворота, каждая створка которых чуть ли не восемь футов в высоту, скособочились; похоже, им не дают упасть только цепкие побеги. Полусгнившая цепь с замком, соединяющая створки ворот, кажется чьей-то шуткой. Сюда никто не заезжал, наверное, лет пятьдесят, если не больше. Сразу за воротами посреди дороги растет платан шести дюймов в толщину, его мощные ветви проросли сквозь прутья решетки и медленно приподнимают одну створку ворот относительно другой.
— Пройти можно там,— Оз показывает на узкую тропинку, ведущую через калитку рядом с главными воротами. Похоже, ею пользуются: за калиткой дорожка основательно утоптана и отлично видна среди высокой травы. — Ваша бабушка уходила куда-то туда.
За нашими спинами хлопает дверца машины. Я вздрагиваю и оглядываюсь, но тут же вспоминаю, что это Трент.
Прежде чем снова повернуть голову, я внезапно испытываю стойкую уверенность, что ворота сейчас пропадут. Пуф — и нет. Я проснусь в своей кровати в Дрейден Хилле и подумаю: «Какой же странный был сон...»
Но ворота никуда не исчезают, и тропинка все еще ждет меня.
