Взрыв под Ногинском

Осведомителей у Сталина было вполне достаточно, а потому он знал даже то, о чем Берия не хотел ему докладывать.

Берия считал, что происшествие на Ногинском авиаполигоне особого внимания не заслуживает. При испытаниях корпуса для атомной бомбы сгорел старенький самолет, подобное случается в авиации часто… Тогда, в мае, Берия ничего не сказал о гибели «Пе-8». Кстати, он считал, что это должен был сделать Вершинин, который командовал авиацией. Пожар на «Пе-8» никакого отношения к атомному оружию не имеет. Так считал Берия.

Но он ошибался.

Очередная ночная встреча со Сталиным прошла в ночь на 22 июня. День был особенный – ровно шесть лет прошло после нападения фашистов на СССР. Сталин регулярно возвращался к событиям начала войны, сетовал, что военные не всегда информировали его правильно и в полном объеме, что и привело к некоторым ошибкам, которые были сделаны после коварного нападения Гитлера.

– Руководитель страны должен знать все! – резко сказал Сталин. – Разве не так, товарищ Берия?

Тот похолодел. Столь официальное обращение не обещало ничего хорошего.

– Так точно! – Берия даже вскочил со стула.

– Сидите, сидите… – Сталин прошелся вдоль стола, потом добавил: – Доложите подробно завтра мне и руководству страны, что произошло в Ногинске месяц назад и о чем вы мне не сообщили. Это очень важно для всех нас… – И Сталин вновь начал вспоминать события июня 1941 года.

23 июня 1947 года на стол И. В. Сталина легла «Докладная записка об испытаниях крупнокалиберных авиабомб».

В первых строках Берия напомнил, что согласно постановлению № 652–227 ВВС (т. Вершинину) было поручено провести в мае месяце баллистические испытания крупнокалиберных авиабомб. Для этого нужно было провести ремонт двух самолетов «Пе-8», оборудовать их специальной системой подвески и механизмами для сброса. Далее Берия пишет, и его слова Сталин отчеркнул:

«Докладываю:

1. Указанные в постановлении крупнокалиберные авиабомбы, подлежащие баллистическим испытаниям, представляют собой макеты тех изделий, которые проектируются сейчас проф. Харитоном.

Вес этих авиабомб – 5 тонн, диаметр – 1,5 метра, длина – 3,35 метра. Чтобы обозначить точно место и время падения авиабомб, они снаряжены 15 кг тротила…»

Далее в записке подробно описывается, как утром и вечером взлетали «Пе-8». Они осуществили сброс авиабомб с высоты 7000 метров. Баллистический спуск бомб прошел нормально, при ударе о землю они взорвались. Однако вечером 21 июня у первого «Пе-8» один из моторов задымил. Летчик попросил разрешения сбросить бомбу на высоте в 4000 метров. Такая команда прошла. Испытания завершились благополучно. Но при посадке второго «Пе-8» левый мотор вдруг загорелся. Самолет успел приземлиться, экипаж покинул его, и в это время произошел взрыв и пожар.

В заключение Берия информировал Сталина:

«По договоренности с т. Булганиным расследование обстоятельств и причин гибели самолета производит министерство вооруженных сил.

Результаты будут вам доложены т. Булганиным».

Сталин был доволен. И не только тем, что Берия точно указал, с кого надлежит спрашивать, но и его тщательностью при работе с секретными документами. Когда речь зашла о Харитоне и его изделиях, фамилия и нужные слова были вписаны им от руки. Не имеет значения, что докладная записка существует в единственном экземпляре и предназначена она только для Сталина, законы секретности не должны знать исключений.

Сон атомных великанов

«Иваны» пришли на смену «Аннушке». Так уж случилось, но атомный первенец «Маяка» доставил слишком много хлопот своим создателям. Более того, именно при освоении «Аннушки» и Игорь Васильевич Курчатов, и его ближайшие соратники, а также большинство эксплуатационников получили большие дозы: слишком много было «козлов» в каналах, разбухали урановые блочки, спекались материалы, – в общем, всевозможных неприятностей хватало, и за каждый шаг в познании характера работы реактора приходилось платить дозами облучения, нерасчетными и неучтенными. Но тем не менее создатели «Аннушки» упорно шли к цели, во имя которой они жертвовали и своим здоровьем, и многими годами жизни, – к получению плутония для первой атомной бомбы.

«Джо-1» (американцы называли нашу первую бомбу в честь «дяди Джо» – Сталина) успешно взорвалась, а «Аннушка» в очередной раз встала на ремонт. И уже всем, а в первую очередь куратору атомного проекта Берии, стало ясно, что полагаться на «Аннушку» нельзя, а нужны мощные промышленные реакторы. Плутония требовалось много, даже очень много, а потому в Челябинске-40 как грибы начали расти атомные гиганты. То были «Иваны».

Первый из них заработал 15 мая 1950 года.

Второй – через год.

К декабрю 1951 года в Челябинске-40 уже работало пять атомных реакторов. А еще через год в строй вступил шестой, потом еще один, и еще… В 1978 году начал действовать «Руслан» – очередной атомный богатырь, равного которому нет в мире до нынешнего дня.

Это были военные реакторы, и они обеспечивали материалами, необходимыми для создания ядерного и термоядерного оружия.

16 июня 1987 года был остановлен первый промышленный реактор.

Ветераны (некоторые из них проработали здесь все 39 лет) плакали…

Строка истории:

11 декабря 1948 года было принято решение о строительстве мощного реактора. Его шифр – «здание № 301»… Так случилось, что на эту стройку обрушились всевозможные бедствия. И самое большое из них – пожар летом 48-го года, когда лето было очень сухим.

Котлован уходил в глубь земли более чем на 50 метров. Там, на дне, уже вовсю шли бетонные работы, но темпы строительства не устраивали – нужно было быстрее… Тут же руководством принято решение: при выходе на «нулевую отметку» премия в размере четырех окладов. Ход стройки сразу же ускорился, в две смены шла укладка бетона. Однако во время сварочных работ искра попала на кучу мусора, и он вспыхнул как порох. Загорелась деревянная опалубка, и теперь уже ничто и никто не мог остановить пламя… Как и положено, сразу после пожара начались «поиски врагов народа». Пришлось провести «эксперимент»: частично воссоздали обстановку стройки, насыпали аналогичную кучу мусора и начали сварочные работы. Огонь тут же занялся, и только это спасло многих от суровой расправы… Ну а темпы строительства еще более возросли, и весной 49-го года приступили к монтажу оборудования. И уже с мая месяца первый «Иван» начал наработку плутония.

…Отец Виталия Ивановича Садовникова, нынешнего директора «Маяка», начинал работать еще на «Аннушке», а вот сыну не довелось даже постажироваться на первом реакторе. Он сразу же пришел на пульт управления «Ивана». Потом поднялся по служебной лестнице и в конце концов достиг ее вершины, став директором реакторного завода, а затем и всего комбината.

На «пятаке» реактора, то есть в самой середине центрального зала, Виталий Иванович начинает свой рассказ об этом атомном гиганте:

– Это первый крупный промышленный реактор по наработке оружейного плутония. Первая установка «Анна» была небольшой, на ней отрабатывалась технология, а реактор АВ-1 – уже очень мощная установка. Рядом были возведены АВ-2, АВ-3…Это были одинаковые реакторы, и задачи у них были одни и те же… Мы стоим с вами на геодезическом нуле, и это называется «нуль-аппарат». Все конструкции реактора уходят вниз на глубину до 54 метров и вверх на 32 метра. Ну а вокруг нас 2001 рабочая ячейка. Это огромное сооружение не только по размерам, но и по насыщенности всевозможной аппаратурой, механизмами, кабелями, агрегатами, приборами… Те уровни мощности, на которые он был рассчитан, в процессе эксплуатации были увеличены в три с половиной раза. По сути дела, «Иван» заменил три плутониевых реактора. То есть возможности аппарата были использованы в полной мере, и это сэкономило огромные средства. При взгляде на прошлое и его оценке мы обязаны об этом помнить… И этот реактор со всеми сооружениями проработал 39 лет и был оставлен по решению правительства, хотя мог еще несколько лет и действовать. В свое время говорили, что первый «Иван» будет работать до 2000 года. Однако ситуация в мире изменилась, прошла перестройка, да и плутония в стране оказалось столь много, что неясно, куда его использовать.

Строка истории (из воспоминаний В. Белявского):

«В зиму 49-го произошла крупная авария при строительстве 150-метровой трубы на объекте „Б“. К этому сооружению в буквальном смысле было приковано внимание всех. Люди задирали головы вверх, любовались тепляком, который временами уже прятался в облаках. И вот однажды мы с ужасом увидели, что тепляк угрожающе наклонился набок. Почти лег. Несколько человек из него упало и, конечно, разбилось насмерть. Только один повис на руке, зажатой металлоконструкциями. Подняли туда хирурга, и он, рискуя жизнью, отпилил несчастному руку, но зато спас жизнь…»

– У нас были очень тесные контакты с учеными, в частности, с Институтом атомной энергии, – продолжает свой рассказ Виталий Иванович Садовников. – И это позволяло поддерживать реактор в очень хорошем состоянии. И прежде всего – в безопасном! За всю историю жизни «Ивана» сколь-нибудь крупных и серьезных аварий на нем не случалось. И не только на этом реакторе, но и на всех аппаратах, что действовали на комбинате «Маяк». Более того, мы ни разу даже близко не подходили к «чернобыльскому варианту», хотя, повторяю, у нас реакторы были уран-графитовые и очень большой мощности. Я не буду останавливаться на подробном анализе аварии в Чернобыле, хотя у меня и есть на этот счет своя точка зрения, отмечу лишь одно: авария там была рукотворная! Замечу, что были специалисты, которые уезжали от нас на ЧАЭС, и мы расставались с ними легко, потому что по каким-то параметрам они нас не устраивали… А там люди от нас считались лучшими кадрами! Кстати, именно из «Маяка» выросли очень многие руководители отрасли – как известно, здесь работал и легендарный нам министр Ефим Павлович Славский, на наших реакторах начинали те, кто потом уезжали в Томск и Красноярск. И это естественно, потому что Челябинск-40 был первенцем, и на нем «отшлифовывались» все грани атомной промышленности страны. Да, к сожалению, это доставалось очень дорогой ценой и стоило жизни тысячам людей, но первопроходцы всегда платили самую высокую цену…

Строка истории (из воспоминаний Н. Корнеева):

«Если говорить схематично, то заполнение реактора графитом может показаться задачей довольно простой. Сначала укладываешь один ряд строго по размерам графитовых кирпичей; потом, поднявшись на метр выше, – второй, потом – третий, и так до тех пор, пока не заполнится весь реактор. Поскольку высота кирпича приличная – один метр, дело вроде бы должно продвигаться быстро. Но, во-первых, от кладки требовалась идеальная чистота. Боже сохрани оставить что-нибудь между кирпичами. Маленькая, едва видимая соринка и та считалась недопустимой. Поэтому в реактор заходили с ног до головы в белом и едва ли не ежедневно переодевались во все новое. А каждый кирпич, прежде чем положить на место, тщательно обсасывали вакуумом. Во-вторых, требовалась идеальная точность. Ведь графитовые блоки были не простыми. Уложенные в ряд, они образовывали огромную плиту с двумя тысячами каналов. И эти каналы должны пронизывать реактор от верхнего ряда до нижнего строго по отвесу, даже миллиметровых уступов на стыках кирпичей быть не должно. Представляете, что значит идеально выдерживать 2000 осей при высоте реактора около трех десятков метров? Поэтому, с одной стороны, старались укладывать блоки как можно быстрее, с другой – никогда не забывали о точности. Страх сделать неправильно жил в нас постоянно. И еще в нас постоянно жил страх уронить что-нибудь в канал. Уронишь – тюрьма. В кладке не должно быть ничего постороннего. Чтобы полностью оградить себя от случайностей, приделали к отверткам и другому мелкому инструменту, способному провалиться в каналы, металлические кольца…»

Каждый канал прикрыт крышкой. Шагаешь по пятаку реактора, и тебя сопровождает цоканье крышек – нога становится сразу на две-три, и, стукаясь о горловину канала, крышка позванивает. Хотя и не рекомендуется, но, пробежав по пятаку, можно извлечь какую-нибудь мелодию, а потом доказывать попутчикам, что это было попурри из известных песенок… Впрочем, вести вольготно себя на реакторе можно только сейчас, когда все две тысячи каналов пусты, а из активной зоны ядерное топливо изъято.

– Итак, поступил приказ об остановке «Ивана», – рассказывает Садовников. – Было полностью выгружено топливо, заменены все «сборки», которые опускались в реактор. Два водовода обеспечивали реактор водой. Этой системе всегда придавалось особое значение, потому что ни в коем случае реактор не должен был оставаться без воды – если не было бы теплосъема, то произошел бы перегрев активной зоны, а затем и взрыв. Отсутствие охлаждения и привело, в частности, к чернобыльской катастрофе… У «Ивана» было прямоточное охлаждение, то есть из промышленного водоема № 2 поступала вода в реактор, а затем возвращалась туда же. Сейчас эта система остановлена, но сделана другая – аварийного расхолаживания. Она начнет работать, если вдруг возникнет так называемое явление саморазогрева графита… В общем, реактор находится под постоянным наблюдением инженерных служб и комбината «Маяк», и Госатомнадзора. Регулярно проводятся контрольные измерения как активной зоны, так и всех конструкций, чтобы никаких непредвиденных ситуаций здесь не случилось.

Строка истории (из воспоминаний И. Бугримовича):

«Строительство реактора стало для меня не только инженерной школой, но и школой жизни. Здесь я узнал такие стороны человеческой натуры и человеческих взаимоотношений, с которыми раньше никогда не встречался. Особенно поучительной была работа с заключенными… Они живут по своим неписаным правилам, и эти правила, если хочешь утвердить себя как руководителя, надо знать и умело использовать. С заключенными, во-первых, нельзя заигрывать, во-вторых, их нельзя обманывать. Обманешь – потеряешь авторитет, а если потеряешь авторитет – все. Могут даже в карты проиграть. Лучше всего такого руководителя быстренько убрать. Мне заключенные сами рассказывали, как они на гидроузле забетонировали одного прораба. Только через два, когда кто-то „раскололся“, его выдолбили. „Как живехонький, – говорят, – стоял“. Мне в конце концов удалось установить с ними нужные отношения… Сам пахан ко мне не подходил никогда. В хромовых сапожках, в костюмчике с иголочки, он стелил кошму и весь день сидел на дне котлована. При нем партнер для игры в карты и человек для поручений. То есть он не работал. Но если к нему подходили и жаловались, что не хочет работать кто-то другой, меры принимались незамедлительные. Подзовет бригадира, огреет его вдоль спины палкой (для таких целей у пахана была специальная палка), и бригада начинала работать как зверь. Иногда, правда, обходилось без битья, просто подзовет, что-то скажет, но сказанное действовало не хуже скипидара».

– Вывод реактора из эксплуатации на первый взгляд может показаться делом несложным: мол, а что тут особенного?! – говорит Виталий Иванович Садовников. – Но мне как специалисту и как директору завода этот процесс доставляет немало головной боли. И не будет большим секретом, если я скажу, что работающий реактор вызывает у меня меньше хлопот и забот, чем «замороженный». А дело в том, что нет еще опыта эксплуатации реакторов, которые законсервировали. А за ними глаз и глаз нужен… И вновь комбинат «Маяк» в лидерах, потому что здесь мы опять делаем то, что никто не делал! У нас есть концепция вывода реактора, и она согласована с ведущими специалистами мира, в частности, Франции и Англии. Всего предполагается несколько этапов работ. Первые пять лет, и мы проводим тщательную «инвентаризацию» всего комплекса – изучаем все конструкции, нет ли в них изменений. А затем «уходим» уже на тридцать лет – это второй этап. За это время активность спадет, и тогда уже будем решать, что делать с реактором дальше… Думаю, что мы оставим его дальше в том же состоянии, не будем его трогать, то есть убирать какие-то конструкции, изменять их, как это предлагают чаще всего неспециалисты. Через тридцать лет реактор не будет представлять никакой опасности для окружающей среды, и лучше всего его не трогать… Именно сейчас очень ответственный этап. Реактор находится глубоко под землей, а потому все сточные и подземные воды могут как-то взаимодействовать с корпусом, и мы должны тщательно следить за всеми подобными процессами. Сейчас я могу со всей ответственностью заявить, что никаких вредных или опасных изменений и выноса активности нет. Повторяю, контроль ведется весьма тщательный, потому что мы прекрасно понимаем, насколько важно понимать и прогнозировать все, что происходит внутри «Иванов» и вокруг них.

В центральном зале «Ивана», тут же, у пятака, находится «Катерина» – так реакторщики называют установку, созданную для того, чтобы облучать разные материалы. И об этом следует рассказать особо, так как, вполне возможно, для многих специалистов начинается их вторая жизнь. По крайней мере, новая – это точно!

Вокруг реактора очень много разнообразных помещений. Из них оборудование вывозится – оно необходимо в других цехах завода или на других предприятиях комбината, а огромные залы пустуют. Даже бывший главный пульт управления демонтирован, и теперь «мозг» реактора напоминает огромный пустующий склад… Шаги гулко отдаются в пространстве, и это действует, поверьте, угнетающе. Такое впечатление, что люди собрали свои вещи и куда-то уехали… К счастью, такая обстановка не везде, так как на реакторном заводе постоянно стараются создавать новые рабочие места, чтобы занять тех, кто раньше работал на реакторе. Естественно, это конверсионные направления. И связаны они с использованием радиационных технологий.

К сожалению, «конверсионные старты» чаще всего бывают неудачными. И дело не в том, что физики предлагают нечто известное или ненужное, – напротив, все восхищаются их идеями и материалами. Однако промышленность в кризисе, предприятия «упали», а следовательно, им уже не до новшеств. Тут лишь бы выжить, но и это не всегда удается…

Директор завода привел нас в один из конверсионных цехов. Здесь было пусто…

– Тут наша боль, или даже горе от ума, – говорит Виталий Иванович Садовников. – Это установка для производства специальной пленки, которая используется в качестве сырья для микроисточников тока. К примеру, батареек для часов. Мы установили контакты с заводом точных камней. Там выпуск продукции составлял 30–35 процентов, остальное шло в брак. А наши пленки без изменения технологии, на том же самом оборудовании позволили сначала поднять выпуск качественной продукции до 80 процентов, а затем и до 98–99! Естественно, на нас сразу же посыпались заказы. В общей сложности в год нужно было 600 килограммов такой пленки. Это большое количество, так как толщина ее 20–25 микрон. Однако постепенно объем заказов уменьшался, а сейчас стал нулевым, так как наши партнеры практически перестали выпускать свою продукцию – японцы их полностью вытеснили с рынка. Кстати, и нам они «перекрыли» все пути к западным партнерам, так как они давно уже господствуют на мировом рынке в этой области, и потеснить их, на мой взгляд, практически невозможно… А дело вот в чем: мы занимаемся не конверсией, а конвульсией, потому что живем на остаточном принципе. Стараемся не вкладывать средства в конверсию, а использовать старые приборы и технологии. Это порочный путь, и к успеху он не приведет. Научно-технический потенциал нашей отрасли велик. Но разумно использовать его мы не можем, так как нет средств. А без них на мировой уровень продукции не выйдешь – это аксиома экономики.

…Путешествие по «Ивану», наверное, имеет смысл закончить на отметке минус 13 метров. Именно здесь находится нынешний пульт управления, а точнее – контроля остановленного реактора.

Здесь мы застали одного дежурного.

– Все как всегда, – коротко ответил он на наш вопрос. – А что может быть?!

И уже ни о чем не надо спрашивать, потому что атомный богатырь спит спокойно, и это главное, потому что не следует забывать, что идет эксперимент по выводу реакторов из эксплуатации. И от его успеха зависит будущее атомной энергетики не только России, но и всего мира.

В прошлом комбинат «Маяк» был первенцем в создании самых мощных плутониевых реакторов, сегодня он среди пионеров по консервации атомных гигантов. «Маяк» по-прежнему остается маяком нашей атомной промышленности.