5

– Как себя чувствуешь, Младший?

– Нормально. Лучше, – безжизненным голосом ответил тот. Его переодели в больничный халат, и он сидел у окна. Свет не щадил его осунувшееся лицо. Выглядел Младший сорокалетним мужчиной, которому пришлось много чего пережить.

– Скажи мне, что произошло перед тем, как ты потерял сознание.

– Я собирался в школу, но вместо этого пошел к дому Энджи. Хотел сказать, что она должна помириться с Френком. Он очень переживает.

Расти чуть не спросил, знает ли Младший о смерти Френки и Энджи, но в последний момент передумал: какой смысл? Задал другой вопрос:

– Ты собирался в школу? А как же Купол?

– Точно. – Все тот же безжизненный, лишенный эмоций голос. – Я про него забыл.

– Сколько тебе лет, сынок?

– Двадцать… один?

– Как звали твою мать?

Младший задумался.

– Джейсон Джамби, – наконец ответил он, потом пронзительно рассмеялся. Но лицо осталось апатичным и осунувшимся.

– Когда появился Купол?

– В субботу.

– И как давно он стоит?

Младший нахмурился.

– Неделю? Две недели? Какое-то время он здесь, это точно. – Он взглянул в лицо Расти. Глаза блестели от валиума, который вколол ему Терс Маршалл. – Ты задаешь все эти вопросы с подачи Ба-а-арби? Он их убил, знаешь ли. – Младший кивнул. – Мы нашли его жентификационные идетоны. – Пауза. – Идентификационные жетоны.

– Барби не имеет к этим вопросам никакого отношения. Он в тюрьме.

– И очень скоро будет в аду. – Голос ровный, безо всяких эмоций. – Мы собираемся его судить, а потом казним. Так сказал мой отец. В штате Мэн нет смертной казни, но он говорит, что сейчас мы живем по условиям военного времени. В яичном салате слишком много калорий.

– Это точно. – Расти принес с собой стетоскоп, манжету для измерения давления, офтальмоскоп. И теперь обернул манжетой бицепс Младшего. – Ты можешь назвать трех последних президентов Америки, Младший?

– Конечно, Буш, Пуш и Туш. – Он вновь захохотал, но выражение лица не изменилось.

Давление у Младшего оказалось повышенным, 147 на 120, но Расти готовился к худшему.

– Ты помнишь, кто приходил к тебе до меня?

– Да. Старик, которого мы с Френки нашли у пруда перед тем, как нашли детей. Надеюсь, дети в порядке. Они такие милые.

– Ты помнишь, как их зовут?

– Эйден и Элис Эпплтон. Мы поехали в клуб, и та девица с рыжими волосами гоняла мне шкурку под столом. Думала, что этим отделается.

– Понятно. – Расти взялся за офтальмоскоп. С правым глазом полный порядок. Диск зрительного нерва левого глаза выпучился. Отек диска зрительного нерва, типичный симптом при запущенных опухолях мозга.

– Увидел что-нибудь интересное?

– Нет. – Расти положил офтальмоскоп, потом поднял руку с оттопыренным указательным пальцем. Палец оказался аккурат на уровне носа Младшего. – Коснись пальцем моего пальца, а потом своего носа. – Младший так и сделал. Расти медленно задвигал пальцем из стороны в сторону: – Продолжай.

Первый раз Младший коснулся и движущегося пальца, и своего носа. Второй – коснулся пальца, но потом попал в щеку. В третий – промахнулся мимо пальца и коснулся правой брови.

– Вау! Хочешь еще? Я могу заниматься этим целый день, знаешь ли.

Расти отодвинул стул и поднялся.

– Я пришлю к тебе Джинни Томлинсон с назначенными лекарствами.

– После этого я смогу отчалить? В смысле пойти домой?

– Ты останешься у нас на ночь, Младший. Для наблюдения.

– Но я же здоров, так? Утром у меня болела голова, жутко болела, но теперь боль ушла. Я в порядке, так?

– Сейчас я ничего тебе сказать не могу. Мне надо поговорить с Терстоном Маршаллом и заглянуть в пару-тройку книг.

– Чел, он же не доктор. Он учитель английского.

– Может, и так, но тебе он все сделал правильно. Как я понимаю, отнесся к тебе лучше, чем вы с Френки к нему.

Младший отмахнулся:

– Мы просто забавлялись. А кроме того, к детям мы отнеслись как положено, да?

– Насчет этого спорить не буду. Пока отдыхай, Младший. Если хочешь, посмотри телевизор.

Младший обдумал предложение, потом спросил:

– Что на ужин?

6

При сложившихся обстоятельствах Расти мог подумать только об одном: уменьшить внутричерепное давление Джеймсу Ренни-младшему внутривенным вливанием маннитола. Он вытащил из ячейки на двери карту пациента и увидел прикрепленную к ней записку, написанную незнакомым почерком, округлыми буквами:

Дорогой доктор Эверетт!

Что вы думаете о маннитоле для этого пациента? Я не могу дать указание, потому что понятия не имею, какова правильная доза.

Терс.

Расти написал дозу. Джинни не ошиблась: Терстон Маршалл многое знал и умел.

7

Дверь в палату Большого Джима Расти нашел открытой, саму палату – пустой. Зато услышал его голос, доносящийся из комнаты, где любил подремать умерший доктор Хаскел. Расти направился туда, не удосужившись взять карту Большого Джима, и об этом просчете ему еще предстояло пожалеть.

Ренни, полностью одетый, сидел у окна, приложив мобильник к уху, хотя на стене висел постер с перечеркнутым изображением ярко-красного мобильника. Расти подумал, что получит безмерное удовольствие, запретив Большому Джиму использовать телефон. Возможно, не самое политически грамотное начало разговора, который мог превратиться в нечто среднее между допросом и дискуссией, но он собирался это сделать. Шагнул к Большому Джиму и остановился. Как вкопанный.

В голове сверкнуло яркое воспоминание: сон не идет, он встает с кровати, чтобы спуститься вниз и съесть кусок клюквенно-апельсинового хлеба, испеченного Линдой, слышит тихий вой Одри, доносящийся из комнаты девочек. Идет проверить, как там его малышки. Садится на кровать Дженни под Ханной Монтаной, ее ангелом-хранителем.

Почему это воспоминание пришло только сейчас? Почему не при разговоре с Большим Джимом в его домашнем кабинете?

Потому что тогда я ничего не знал об убийствах; меня интересовал только пропан. И потому что у Джанель не было припадка, она просто находилась в фазе быстрого сна. Разговаривала во сне.

У него золотистый бейсбольный мяч, папочка. Это плохой бейсбольный мяч.

Даже прошлым вечером в похоронном бюро это воспоминание не проявило себя. Только теперь: возможно, уже слишком поздно.

Но подумай, что это означает: устройство на Блэк-Ридж, возможно, не только излучает радиацию определенного уровня, но и вызывает что-то еще. Назови это наведенным ясновидением, назови чем-то, не имеющим названия, но, как ни назови, это что-то имеет место быть. Если Джанни права насчет золоченого бейсбольного мяча, тогда все дети, предсказывавшие беду на Хэллоуин, возможно, тоже правы. Но случится ли беда именно в тот день? Или может прийти раньше?

Расти решил, что второй вариант более реален. Потому что для многих городских подростков, перевозбужденных по части сладости-или-гадости, Хэллоуин уже наступил.

– Мне без разницы, чем ты занят, Стюарт, – говорил Большой Джим. Три миллиграмма валиума, похоже, совершенно его не успокоили: он, как всегда, кипел. – Поезжай туда с Фернолдом и возьми Роджера с… Что?.. Я мог бы тебе этого и не говорить! Ты не смотрел этот ёханый телевизор? Если он будет пререкаться, ты… – Он поднял голову и увидел стоящего в дверях Расти. Только мгновение по лицу Большого Джима чувствовалось, что он лихорадочно вспоминает сказанное в последнюю минуту-другую, пытаясь понять, как много удалось услышать постороннему человеку. – Стюарт, сюда пришли. Я тебе перезвоню, а когда буду перезванивать, тебе лучше сказать мне то, что я хочу услышать. – Он разорвал связь, протянул мобильник Расти и оскалил в улыбке верхние зубы. – Я знаю, знаю, проявил непослушание, но городские дела не могут ждать. – Ренни вздохнул. – Не так просто быть человеком, от которого все зависит, особенно если сам неважно себя чувствуешь.

– Должно быть, трудно.

– Мне помогает Бог. Хочешь знать принцип, по которому я живу, дружище?

Нет.

– Конечно.

– Когда Бог закрывает дверь, Он открывает окно.

– Вы так думаете?

– Я это знаю. А еще всегда стараюсь помнить: когда ты молишься и просишь о том, чего ты хочешь, Бог поворачивается ухом, которое не слышит. А когда ты молишься о том, что тебе необходимо, Он не пропускает ни слова.

– Ну-ну. – Расти вошел в комнату отдыха. На стене работал телевизор: канал Си-эн-эн с приглушенным звуком. За говорящей головой висела фотография Джеймса Ренни-старшего, черно-белая, запечатлевшая его не в выигрышной позе. Большой Джимми стоял с одним вскинутым пальцем и поднявшейся верхней губой. Не в улыбке, а в мрачном зверином оскале. Строка в самом низу экрана вопрошала: «Город под Куполом был наркораем?» Говорящая голова и фотография уступили место рекламному ролику салона подержанных автомобилей, который всегда раздражал Расти, заканчиваясь крупным планом одного из продавцов (никогда – самого Ренни), кричащего в объектив: «С тачкой будет вам везуха, Большой Джим тому порука!»

Большой Джим указал на строку и печально улыбнулся:

– Видишь, что творят со мной друзья Барбары с той стороны? Черт, да разве это удивительно? Когда Христос пришел, чтобы спасти человечество, Его заставили нести собственный крест на Голгофу, где Он и умер в крови и пыли.

Расти отметил, уже не в первый раз, какой странный препарат этот валиум. Он не знал – действительно ли veritas in vino, но в валиуме истины точно хватало. Когда люди его получали, особенно внутривенно, зачастую они честно говорили, что о себе думали.

Расти пододвинул стул и приготовил стетоскоп.

– Поднимите рубашку. – И когда Большой Джим отложил мобильник, чтобы это сделать, взял его и сунул в нагрудный карман. – Я телефон возьму, хорошо? Оставлю на столе в вестибюле, откуда можно звонить по мобильнику. Стулья там не такие удобные, как здесь, но сидеть на них можно.

Он ожидал, что Большой Джим запротестует, может, взорвется, но тот даже не пикнул, обнажил толстенный живот и большую дряблую грудь. Расти наклонился вперед, начал слушать. Все оказалось не так плохо, как он ожидал. Его бы порадовали сто десять ударов в минуту с редкими нарушениями ритма, но сердце Большого Джима билось ровно и устойчиво девяносто раз в минуту.

– Я чувствую себя гораздо лучше, – сказал Ренни. – Все дело в стрессе. Напряжение жуткое. Я собираюсь отдохнуть здесь часок-другой – ты знаешь, что из этого окна виден весь деловой район, дружище? – а потом еще раз навещу Младшего. После этого ты еще раз померяешь мне давление и…

– Это не только стресс. У вас лишний вес, и вы не в форме.

Большой Джим обнажил верхние зубы в псевдоулыбке:

– Я, между прочим, тащу на себе и город, и бизнес, дружище. Поэтому у меня остается мало времени для беговых дорожек, велотренажеров и тому подобного.

– Вам уже два года как следовало поставить кардиостимулятор. У вас пароксизмальная тахиаритмия.

– Я знаю, что у меня. Я ездил в клинику, и мне сказали, что даже здоровые люди часто испытывают…

– Рон Хаскел прямо говорил вам, что надо сесть на диету и взять вес под контроль, что аритмию надо взять под контроль, подобрав препарат и дозу. А если медикаментозное лечение не поможет, обратиться к хирургии, чтобы решить имеющуюся проблему.

Большой Джим выглядел теперь как опечаленный ребенок, который не может вылезти из высокого стульчика.

– Господь сказал мне не делать этого! Господь сказал: никаких кардиостимуляторов! И Господь оказался прав! Герцог Перкинс поставил кардиостимулятор, и посмотри, чем это для него закончилось.

– Не говоря уже про вдову, – мягко вставил Расти. – Ей тоже очень уж не повезло. Должно быть, оказалась не в том месте не в то время.

Большой Джим уставился на него маленькими свинячьими глазками. Потом перевел взгляд на потолок.

– Свет опять горит, так? Я вернул ваш пропан, как ты и просил. От некоторых благодарности не дождешься. Впрочем, я к этому уже привык.

– Завтра вечером пропан у нас снова закончится.

Большой Джим покачал головой:

– Завтра вечером у вас будет столько пропана, что его хватит до Рождества, если возникнет такая необходимость. Обещаю тебе, раз уж ты так хорошо заботишься о пациентах, да и вообще славный парень.

– Мне сложно кого-то благодарить за то, что с самого начала принадлежало мне. Такой уж я человек.

– Ага, так теперь ты равняешь себя с больницей? – фыркнул Большой Джим.

– Почему нет? Вы же равняете себя с Христом. Давайте вернемся к медицинским аспектам, хорошо?

Большой Джим пренебрежительно взмахнул большими, с толстыми пальцами, руками.

– Валиум аритмию не лечит. Если вы уйдете отсюда, то к пяти вечера у вас вновь появятся экстрасистолы. А это может привести к тромбоэмболии. Есть, конечно, и светлая сторона – возможно, вы встретитесь с нашим Спасителем еще до наступления темноты.

– И что ты порекомендуешь? – спокойным голосом спросил Ренни. Самообладание уже вернулось к нему.

– Я мог бы дать вам кое-что и, возможно, решить проблему. Это лекарство.

– Какое лекарство?

– Но вам придется заплатить.

– Я так и знал. – Голос Ренни стал вкрадчивым. – Я знал, что ты на стороне Барбары, с того самого дня, как ты пришел в мой кабинет и принялся требовать то одно, то другое.

Тогда Расти требовал только пропан, но уточнять он не стал.

– А откуда вы знали, что у Барбары и тогда была своя сторона? Убийства еще не раскрыли, так откуда вы это знали?

Глазки Ренни заблестели весельем и паранойей, а может, и первым, и вторым.

– Есть у меня такие способы. Так какова цена? Что бы ты хотел получить в обмен на лекарство, которое излечит мою сердечную болезнь? – И прежде чем Расти ответил, продолжил: – Позволь догадаться. Ты хочешь, чтобы Барбара обрел свободу, так?

– Нет. Город линчует его, как только он выйдет из полицейского участка.

Большой Джим рассмеялся:

– Иной раз ты демонстрируешь зачатки здравого смысла.

– Я хочу, чтобы вы ушли в отставку. Вместе с Сандерсом. Передайте власть Андреа Гриннел. И пусть Джулия Шамуэй ей помогает. Пока Андреа полностью не избавится от лекарственной зависимости.

На этот раз Большой Джим рассмеялся громче, шлепнул себя по коленке.

– Я думал, что Кокс ничего не соображает – он хотел, чтобы Андреа помогала эта тетка с большими буферами, но ты гораздо хуже. Шамуэй! Эта ведьма-словоблудница не может управлять даже собой!

– Я знаю, что вы убили Коггинса.

Расти не собирался этого говорить, но фраза сорвалась с языка. Прежде чем он успел ее удержать. Да и почему нет? Они же сейчас только вдвоем, если не считать Джона Робертса из Си-эн-эн, который смотрел на них с экрана. А результат оказался удачным. Впервые с того момента, как Честерс-Милл накрыло Куполом, Большой Джим пропустил удар. Он предпринял немалые усилия для того, чтобы лицо осталось бесстрастным, но не вышло.

– Ты рехнулся.

– Вы знаете, что нет. Прошлой ночью я побывал в «Похоронном бюро Боуи» и осмотрел тела четырех жертв.

– Ты не имел права этого делать! Ты не патологоанатом! Ты даже не ёханый врач!

– Расслабьтесь, Ренни. Сосчитайте до десяти. Помните о сердце. – Расти помолчал. – С другой стороны, на хрен ваше сердце. После того, что вы уже натворили и продолжаете творить, на хрен ваше сердце. На лице и голове Коггинса шрамы. Очень нетипичные шрамы, но легко идентифицируемые. И у меня нет ни малейших сомнений, что они – от сувенирного бейсбольного мяча, который я видел у вас на письменном столе.

– Это ничего не значит. – Ренни посмотрел в сторону открытой двери в ванную.

– Это многое значит. Особенно если учесть, что все тела найдены в одном месте. Мне это говорит о том, что убийца Коггинса убил и остальных. Я думаю – вы. А может, вы и Младший. Как насчет отца и сына, работавших в тандеме? Как насчет этого?

– Я отказываюсь такое слушать. – Большой Джим начал подниматься. Расти тычком усадил его. Далось ему это на удивление легко. – Оставайся на месте! – прокричал Ренни. – Еж тебя побери, оставайся на месте!

– Почему вы его убили? Он угрожал, что расскажет всем о производстве наркотиков? Он в этом участвовал?

– Оставайся на месте! – повторил Большой Джим, хотя Расти уже сидел на стуле. Но ему и в голову не пришло, что Ренни мог обращаться к кому-то еще.

– Я могу никому об этом не говорить. И я могу дать вам лекарство, которое при аритмии помогает лучше, чем валиум. Цена – ваша отставка. Объявите, что вы уходите с должности по состоянию здоровья и передаете власть Андреа завтра вечером, на городском собрании. Тогда вы останетесь героем.

Большой Джим не может отказаться, подумал Расти. Он загнан в угол.

Ренни повернулся к открытой двери в ванную:

– Теперь можно выходить.

В комнате отдыха появился Картер Тибодо, а потом и Фредди Дентон: они прятались в ванной… и слушали.