ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
1.08.2068
Идем на посадку. Сильно трясет — погода ухудшается, небо затягивают сизые тучи — только их видно в круглый иллюминатор. Наверное, будет гроза.
Нас везут на транспортном геликоптере, переоборудованном под летающую тюрьму. Мы здесь, словно звери в зоопарке, — у каждого своя клетка. Но в отличие от зверей мы не свободны даже в пределах своих клеток: ноги у каждого из нас закованы в неподъемные колодки. Руки, правда, оставили нам свободными, даже наручники сняли — это для того, чтобы мы могли держаться за поручни при болтанке.
Очень тяжело на душе.
Одолевают горькие мысли. Никак не могу от них отделаться — к чему мучить себя? Это ничего не изменит…
Наверное, я многое сейчас смог бы написать, но это последний листок бумаги, что у меня оставался. Места на нем — на пару строк.
Будет ли у меня возможность продолжить свои записи там, на земле?
Да и стоит ли их продолжать?
1
— Руки перед собой! — Охранник из команды сопровождения, пригнувшись, вошел в тесную клетку, т Глаза закрыть!
Павел послушался.
Холодная сталь наручников обхватила запястья, больно защемив кожу. Павел зашипел, дернулся и получил несильный удар по затылку.
— Не двигаться! — Охранник защелкнул наручники, дернул их на себя, проверяя, надежно ли они сидят.
— Больно, — сказал Павел.
— Учись радоваться боли. Пригодится…
Двигатели вертолета смолкли пару минут назад. В ушах еще стоял их рев, и казалось, что пол все качается под ногами, но это был обман чувств — слишком много времени провели в полете арестанты.
— Можешь открыть глаза, — спокойно сказал охранник.
Павел посмотрел на него, пытаясь угадать, как тот отнесется, если арестант обратится к нему с вопросом. Решив, что ничего страшного не произойдет, спросил:
— Где мы?
— Тебе все объяснят без меня. Но я тебе не завидую. — Похоже, охранник сам не прочь был поговорить. — Надолго сюда?
— На пятнадцать лет.
— Ого! Значит, навсегда. За что тебя?
— Ни за что.
— А! Ну здесь почти все такие.
— Так что это за место? Тебе что, жалко сказать?
— Заткнись! — Охранник переменился. От его благодушия не осталось и следа. — Руки за голову! Встать!
По проходу меж открытых клеток шагал отряд вооруженных солдат под предводительством темнокожего сержанта. Все они были в черной форме с ярко-красными нашивками на рукавах. Именно появление этих людей там изменило поведение охранника.
— Всем арестантам слушать меня! — прогремел голос сержанта, и его отряд остановился. — Ладони поместить на затылок! Выйти из клеток! Повернуться лицом к стене, опустить голову, расставить ноги! Никому не двигаться! В случае малейшего неповиновения мои люди открывают огонь на поражение! Выполнять! Быстро! Быстро!..
Никто не посмел ослушаться сержанта, никто не решился проверить, насколько реальны его угрозы. Арестанты, сцепив руки на затылке, выходили из клеток, разворачивались, упирались лбом в стену, расставляли ноги шире плеч.
— Если у кого-то есть запрещенные предметы, а именно: колющее и режущее оружие и предметы, могущие быть к ним приравнены, наркотики, лекарственные средства, сигареты, продукты, огнестрельное оружие и патроны, — сержант явно проговаривал зазубренную речь, — приказываю немедленно сдать. В противном случае провинившийся будет немедленно наказан. Выполнять!
Два арестанта отступили от стены. Один вытащил из рукава тонкую заточку, бросил ее на железный пол. Второй скованными руками попытался извлечь что-то из нагрудного кармана. У него не получалось, он пыхтел и ругался, пока один из вооруженных бойцов, повинуясь красноречивому кивку сержанта, не подскочил к вспотевшему арестанту.
— Что у тебя?
— Травка, совсем немного, для себя.
— Не дергайся! — Боец, прижав арестанта к стене, сунул пальцы в его карман, вытащил маленький пакетик с сухой травой. Швырнув его под ноги, вернулся в строй.
— Хорошо, — сказал сержант. — У вас было время подумать. — Он махнул рукой своим солдатам: — Обыскать!
Шесть бойцов двинулись к прижавшимся к стенам узникам. Четыре бойца и сержант остались стоять на месте. Их готовые к стрельбе карабины смотрели в разные стороны.
Обыск затянулся.
Солдаты не спешили. Они выворачивали все карманы, проглаживали ладонями складки одежды, тщательно обшаривали тело.
— Вам бы массажистами работать, ребята, — пошутил Гнутый. И тут же задохнулся, получив удар прикладом между лопаток.
В кармане у Рыжего нашли недокуренную сигарету. Бычок безжалостно растоптали, а самого Рыжего как следует попинали по ногам.
У незнакомого арестанта, одетого в потрепанный летный комбинезон, обнаружили булавку. Очевидно, эта безделица приравнивалась к колющему оружию. И несчастный летчик был сбит на пол ударом в затылок.
У бородатого Маркса ничего не нашли. Но его борода, судя по всему, сильно не понравилась солдату, производящему досмотр. Так что Маркс, выслушав разнообразные угрозы в адрес своей обожаемой растительности, получил несколько болезненных тычков в область поясницы.
Павел, чуть повернув голову, посматривал украдкой, как, переходя от одного арестанта к другому, приближается к нему молодой солдат, лицом похожий на бывшего однокашника Кольку Рывкина. Между пальцев, сцепленных на затылке, Павел зажал свою счастливую монетку. За нее он почти не беспокоился, он верил, что сумеет спрятать ее даже при самом тщательном обыске. А вот за исписанные листы, свернутые вчетверо, убранные во внутренний карман, он переживал. Конечно, сержант не сказал, что иметь при себе бумагу запрещено. Мало ли для какой надобности она потребуется? Но все же…
Не хотелось снова терять свои записки. Тем более что вместе с обычными дневниковыми записями там же, в кармане, находилось и письмо близким. Электронное послание, наверное, самому переслать не получится, а вот листок бумаги, может быть, сумеет выйти на свободу…
Как же этот солдат похож на Кольку!
Павел крепко сжал монетку двумя пальцами, зажмурился, загадал: “пусть это будет Колька Рыбкин!”
— Руки вверх! — Павла пнули по лодыжке. — Ноги шире!
Голос! Его голос!
— Колька?
— Что? — Солдат, похоже, испугался.
— Колька, ты?! Не узнаешь?
— Паша? Черт возьми, Паша!
— Колька!
— Тихо, ты, — зашипел вдруг старый товарищ. — Тихо! Сержант смотрит… Руки выше! — Он снова перешел на английский. — Не дергаться!
— Колька! — Павел все никак не мог поверить в случившееся. — Ты откуда здесь?
— Оттуда же, откуда и ты… — Колькины руки обшаривали одежду. — Тише говори… Сколько тебе дали?
— Пятнадцать лет, — не стал скрывать Павел.
— Ох… — Колька даже остановился. — За что?
— Повесили на нас убийство офицера и нескольких солдат. К тому же добавили невыполнение приказа в боевой обстановке. Ну и так, по мелочи.
— Ты же не выйдешь отсюда, Паша.
— Поживем, увидим.
— Ну, живи, смотри. — Колька нащупал бумаги. — Что это у тебя?
— Мои записи.
— Дневник?
— Да. Ты же помнишь.
— Я помню. Ты всегда что-то писал. — Колька вытащил из кармана исписанные листы. Бегло их просмотрел, пробежал глазами из утла в угол. Один из листов прочел особенно внимательно. Спросил:
— Как Тина?
— Они были у меня. Когда все еще было нормально.
— Если хочешь, я перешлю твоим это письмо.
— Да, хочу… Только добавь от себя пару строк, успокой их. Скажи, что присмотришь за мной.
— Я не смогу за тобой присматривать. Я только встречаю прибывающих.
— Соври! Ты всегда врал лучше меня.
— Ладно… — Колька, повернувшись спиной к сержанту, быстро сунул письмо за пазуху. Остальные листы вернул в карман Павлу. Сказал:
— Я должен бы был их конфисковать. Но будем считать, что ты меня обманул. Если вдруг их обнаружит кто-то другой, скажешь, что это завещание. К таким вещам здесь относятся терпимо.
— Хорошо.
— Вляпался ты, Паша. — Колька продолжал обыск. — Вляпался по полной программе. Как тогда в десятом классе, помнишь?
— Да.
— Только в миллион раз хуже. И вранье, как тогда, здесь не поможет.
— Все так плохо?
— Хуже, чем ты думаешь. Пятнадцать лет здесь никто не живет. Пять-шесть лет. Максимум — восемь.
— Может, мне срок сократят?
— Вряд ли… Одна надежда — если все экстерры вдруг сдохнут. Если мы победим.
— Все же у меня есть шанс!
— Постарайся не делать глупостей. И не лезь на рожон, если будет такая возможность.
— Постараюсь… Так где мы?
— В самой глухомани, Паша… — Колька закончил обыск. — Часть особой комплектации номер девять. Все называют ее Черной Зоной.
2
Частями особой комплектации именовались лагеря штрафников.
Строились они обычно в безлюдной местности, подальше от обитаемых районов — в пустынях, в глухих лесах, в мертвых долинах, окруженных непроходимыми горами.
Мало кто знал, сколько существует на планете подобных лагерей. Мало кто мог рассказать что-то конкретное про эти заведения строгого режима. А большинство гражданских людей даже не подозревали об их существовании.
Части особой комплектации не были тюрьмами. Люди, лишенные свободы, не были арестантами Они оставались бойцами.
Они были солдатами низшей касты.
Им не полагались коммуникаторы и прочие средства связи. Они никогда не носили защиту. Оружие они получали только во время сражения, когда у них не было выбора в кого стрелять, — самое худшее оружие.
На поле боя отверженные солдаты шли только вперед. Штрафники не могли отступать.
Они делали работу, которую не могли сделать другие, — грязную, смертельно опасную работу.
Они выманивали экстерров из неприступных укрытий. Они брали живьем — почти голыми руками — ядовитых тварей. Они обыскивали радиоактивные корпуса разбившихся инопланетных кораблей.
А иногда их заставляли убивать людей.
3
На улице метался бесноватый ветер. Почерневшее небо освещалось изнутри вспышками молний. Словно отрыжка, рокотал приглушенно гром. Вот-вот должен был пролиться дождь.
Павел обернулся.
Покинутый геликоптер был похож на умирающую птицу — лопасти безжизненно висели, мертво темнели стекла глаз, остывала голая стальная шкура.
— Шире шаг! Смотреть вперед!
Десять арестантов, сопровождаемых бойцами в черной форме, брели по асфальтовой дорожке к высоким железным воротам, опутанным поверху ржавой колючей проволокой. За четырехметровым бетонным забором, утыканным шипами, высились сторожевые вышки, похожие на треногие марсианские машины из романа Уэллса.
“От таких не убежишь”, — подумалось Павлу.
Бежать!
Если бежать, то сейчас…
Круглая взлетно-посадочная площадка была окружена деревянным забором, увитым колючей проволокой, словно плющом. Перед забором на столбиках-изоляторах развернулась вертикально проволочная сеть — явно под напряжением. И всюду — куда ни посмотри — яркие желтые таблички с одним предупреждающим словом: мины. Только сойди с асфальта тропы, только ступи на зеленую траву — и останешься без ноги.
А лес — вон он — в сотне шагов, за забором. Качаются макушки елей. Тянутся по ветру зеленые пряди березовых крон. Уже краснеющие осины трепещут листвой, словно готовятся улететь.
Такой знакомый лес, родной — может быть русский.
А может, канадский.
Мало ли где растут ели, осины и березы…
Нет, не добежать.
Даже если не срежут очередями бдительные конвоиры, если пулеметы на вышках не успеют развернуться, если повезет, и взрыватели мин почему-то не сработают, то через высоковольтную сетку уж точно не перепрыгнуть — Повиснешь на ней, дымящийся, дергающийся, нелепый, смешной и жуткий.
Словно Курт..
“Постарайся не делать глупостей…”
И через забор не перелезть.
А если и окажешься там, в лесу, что делать дальше? Од-Цому, со скованными руками, без огня, без оружия…
— Стой! — проорал сержант позади, и Павел вздрогнул.
Они подошли к воротам.
— Руки на затылок! Никому не шевелиться! — Сержант шагнул к вкопанному возле стены металлическому зонтику, похожему на тонконогий гриб, под шляпкой которого — словно прилепившийся слизень — матово поблескивала коробка переговорного устройства. Нажав черную кнопку, сержант разразился бранью:
— Вы там заснули, что ли? Почему ворота не открываете, черти? Долго вас еще ждать?..
Слушая его ругань, Павел вспомнил сержанта Хэллера.
Вблизи ворота смотрелись еще более внушительно. Не верилось, что они вообще способны открыться. Металл был сильно изъеден, и почему-то думалось, что это не оспины обычной ржавчины, а следы пуль. Швы сварки походили на безобразные рубцы.
Сержант выдохся, замолчал.
И ворота дрогнули, заскрежетали, заскрипели, завыли Неспешно, величественно стали расходиться тяжелые створки. Павлу показалось вдруг, что балки опор сейчас не выдержат тяжести, вывернутся из земли, и тогда железные ворота качнутся, накренятся и плавно лягут на тропу, подмяв под себя команду арестантов и отряд конвоиров…
— Вперед! — приказал сержант, не дожидаясь, пока ворота откроются полностью. Он торопился, наверное, не хотел попасть под ливень.
За воротами не было ничего примечательного. Люди словно очутились посреди маленького голого дворика. Справа и слева — бетонные стены. Над ними четыре сторожевые вышки — по две с каждой стороны. Впереди — еще одни ворота. Тоже металлические, тоже усеянные шипами, но не такие громоздкие.
— Дальше я не хожу, — прозвучал у Павла за спиной знакомый голос. — Так что прощай, Паша.
— Не забудь про письмо, — сказал Павел, не оборачиваясь.
— Не забуду.
— Спасибо тебе, Николай.
— Удачи тебе…
Они расстались позже, когда задние ворота закрылись, а передние отворились, когда сержант отчитался перед начальством, передал документы в архив и подписал все необходимые бумаги, когда с арестантов сняли наручники и коротко проинструктировали, а конвоирам разрешили вернуться в казармы, когда хлынул ледяной дождь и блещущие острые молнии с треском вспороли набрякшие мешки туч
Все это время они были рядом. Два друга детства. Два однокашника.
Земляки.
Но у них не было возможности поговорить.
4
— Правила в лагере простые — так сказал сержант. — Надо слушать своего старшего, и тогда все будет в полном порядке.
Старший встретил их сразу за воротами. Он стоял в толпе таких же, как он сам, заключенных, и ничто не отличало его от них. Разве только черная повязка на его рукаве была отмечена узкой красной полосой. Но это прибывшие новички смогли рассмотреть позже. Пока же они пребывали в нерешительности. Они озирались, оглядывались, невольно жались друг к другу. Им было неуютно: вокруг них собралась толпа заключенных. А старожилы, не обращая внимания на хлещущий ливень, оценивающе рассматривали новичков, переговаривались, пересмеивались — похоже, они развлекались.
— Эй, посмотрите на того толстозадого! Похоже, он из штабных!
— А вон того я, кажется, знаю… Эй, Освальд! Освальд! Не ты? Значит, ошибся…
— Ставлю пять сигарет, что вон тот малыш будет мне прислуживать.
— Черт! Опять никого знакомых.
— Ставлю десять сигарет, что Клоп его достанет!..
Штрафники были одеты в обноски. Впрочем, заметно было, что за формой они следят — одежда чистая, залатанная, ухоженная, насколько это возможно.
— Ладно, хватит! — Шагнул из толпы невысокий крепыш. Обритая голова его походила на бильярдный шар. — Меня зовут Дизель. Я ваш старший. Идите за мной.
Толпа расступилась перед новичками. Множество рук потянулось к ним. Скрюченные пальцы цеплялись за одежду, и под аккомпанемент громовых раскатов звучали монотонные голоса:
— Отдай мне удачу!
— Поделись силой!
— Дай надежду!
— Дай веру!..
Старожилы исполняли обычный ритуал — они забирали у новоприбывших то, чего им не хватало, то, чего сами они давно лишились.
Павел не отбивался, не уворачивался от тянущихся со всех сторон рук. Он думал, что это какая-то жутковатая игра. И он понимал, что сейчас не время противиться чужим правилам.
— Я старший второго отряда, — быстро шагая, объяснял бритоголовый Дизель, — кроме того, я отвечаю за порядок в нашем бараке. Отряд — это примерно то же самое, что рота. Получается, что я командир роты. Но ни у кого из штрафников нет воинских званий. Так что можете называть меня бригадиром. С этого момента вы подчиняетесь мне.
Толпа штрафников рассеивалась. Вымокшие, прозябшие под дождем люди торопились вернуться в тепло бараков. Они выполнили то, что необходимо было сделать, — они встретили новичков, исполнили ритуал.
— …Наш барак под номером один, — продолжал рассказывать Дизель. Тяжелые дождевые капли разбивались о его голый череп, и над макушкой бригадира висело облачко водяной пыли, похожее на нимб. — Там размещаются три отряда: первый, наш и третий. Бараков всего три. Отрядов всего девять. Два полноценных батальона. Только вот мы — неполноценные люди. Запомните несколько простых правил. Первое: никакого оружия. Второе: не спорить с охраной. Третье: не пытаться сбежать…
— Бригадир, — сказал Гнутый.
— Да?
— А были такие, кто нарушал эти правила?
— Сколько угодно.
— А такие, кто нарушал последнее правило?
— Да.
— Удачно?
— Конечно. Они все добились, чего хотели. Они покинули зону. В запаянном гробу. Помните третье правило: не пытайтесь сбежать. Даже не думайте об этом!..
Десять человек окружили своего нового командира. Они смотрели ему в лицо, заглядывали в глаза, ловили каждое его слово.
— …Здесь полно всякого отребья. Постарайтесь не играть в азартные игры. Не заключайте пари. Постарайтесь не ввязываться в ссоры. Никогда не деритесь. Держитесь вместе. На охрану не надейтесь. Медицинской помощи не ждите.
— Совсем?
— Здесь есть лазарет. Но я туда ходить не советую. Надеюсь, биоактивацию прошли все? Это вам немного поможет. По крайней мере травиться здешней пищей будете реже…
Они пересекли пустырь, миновали спортивную площадку. Пелена дождя прятала лагерь. Только сторожевые вышки маячили призраками над размытой полосой забора.
— …Воевать нам приходится нечасто. Раз в два месяца, а то и реже, пару отрядов вывозят на задание. Возвращается обычно треть людей. А иногда никто не возвращается.
— Должно быть, текучесть кадров здесь большая, — сказал Гнутый. — Ты сам сколько здесь, бригадир?
— Семь лет, — сказал Дизель. — Я старожил.
— И за что тебя сюда запрятали?
— Запомните еще одно правило. — Бригадир остановился. Впереди за стеной дождя что-то смутно темнело. — Не рекомендуется спрашивать, кто за что сюда попал. И тем более не следует верить полученным ответам. С этим ясно?
— Да.
— Ну и хорошо, — сказал Дизель. — Мы как раз пришли. Вот ваш новый дом.
5
Бараки на обычные казармы походили мало. Больше всего они были похожи на огромные цистерны, почти целиком вкопанные в землю, — только покатые крыши с вытянутыми овальными оконцами виднелись снаружи. Для того чтобы попасть внутрь, необходимо было спуститься на три метра по железной пологой лестнице. Широкие двери бараков никогда не запирались — они могли защитить от непогоды, но не от внезапных визитов охраны или начальства. А ночные обыски были здесь делом обычным.
Внутри бараков не было никаких перегородок. Только туалет отделялся от основного помещения легкой тканевой ширмой. Вдоль выгнутых стен выстроились лабиринтами двухъярусные койки. К их спинкам были прикручены небольшие этажерки для личных вещей — и никаких закрытых тумбочек! Пара столов, несколько табуретов, одно рассохшееся кресло и оплавленный, широкоэкранный, постоянно включенный в сеть телевизор дополняли убогое убранство барака.
Здесь было тепло и душно. Воздух вонял мочой и потом. Под потолком колыхались тенета паутины и табачного дыма, — чего больше — не разобрать. Стены были разрисованы углем. Картины особым разнообразием не отличались — в основном женские силуэты. И множество однотипных надписей: год, прозвище, номер, настоящее имя — так штрафники оставляли о себе память.
— Ваши места, — сказал Дизель, махнув рукой в сторону коек, на которых лежали свернутые матрацы и одеяла. — Занимайте, располагайтесь.
Новички разошлись, выбирая себе места. За ними следили — за каждым шагом, за каждым движением. Обитатели барака оценивали своих новых соседей, присматривались к ним.
— Писатель! — позвал Гнутый. — Ты чего там мешкаешь? Давай к нам. Мы тут тебе кровать заняли.
Павел поспешно шагнул к товарищам. И запнулся о чью-то протянутую ногу, потерял равновесие, схватился за чужую койку, чтобы не упасть.
— Эй, убери руки! — взвизгнул встрепанный малолетний коротышка с кривым носом и глазами-щелками. Это он подставил ногу, и Павел не сомневался, что специально. — Руки! Не лапай чужое, сука!
“…Постарайтесь не ввязываться в ссоры…”
— Извини. — Павел разжал ладони, продемонстрировал их коротышке. — Я случайно.
— Значит, тебя зовут Писатель? — коротышка шмыгнул носом, усмехнулся. — А я Клоп. Знаешь, почему меня так прозвали? Потому что я пускаю кровь! — Он махнул рукой перед лицом Павла, и в пальцах его блеснула сталь.
Павел отступил. Внимательно осмотрел коротышку — тому на вид было лет семнадцать. Как он здесь очутился?
— Чего пялишься, ты? — Клоп снова показал на мгновение острую стальную занозу, прячущуюся в пальцах. — Чего глаза вылупил? Смотри, не вытекли бы! Я это быстро!
Павел отвел взгляд. “…Никогда не деритесь…”
— Эй, карапуз. — Гнутый встал рядом с Павлом. — Ты чего буянишь?
— А ты заткнись, горбатый! Не с тобой разговаривают!
— Спокойно, — негромко обратился к другу Павел. — Они нас прощупывают. Просто проверяют, как мы себя поведем. Не поддавайся на провокации. — “Он хотел бы верить, что так оно и есть на самом деле”. — Помнишь, что старший сказал?
“…Держитесь вместе. На охрану не надейтесь…” Они одновременно посмотрели на бригадира. А тот словно ничего не замечал. Сидел в кресле, положив ноги на приставленный табурет, глядел в телевизор и о чем-то беседовал с тремя штрафниками.
Оставив неразобранные постели, встали плечом к плечу с товарищами Рыжий и Шайтан, Маркс и Грек. Ничего не сказали, надвинулись на пританцовывающего от возбуждения Клопа.
— За что малыша обижаете? — раздался голос сверху. С верхнего яруса койки, за которую, чтобы не упасть, хватался Павел, свесились волосатые ноги. — Шустрые вы какие, только-только прибыли, а уже порядки свои наводите!
Заскрипели койки, зашевелились вокруг люди, ожили. Застучали голые пятки о пол. Вытянулись по стенам черные тени.
— Не троньте Клопа!
— Вы, там! Не в свое дело лезете! Двое разбираются, третий не мешай!
— Клоп, тебе помочь?..
Черные фигуры надвигались все ближе. Их было не очень много, но они были здесь хозяевами.
“…Здесь полно всякого отребья…”
Уткнувшийся в телевизор бригадир делал вид, что ничего не слышит.
— Отходим, ребята, — негромко сказал Гнутый.
И они отступили: держась вместе, не поворачиваясь спиной к возможной опасности, оглядывая недружелюбные лица, пытаясь найти союзников или хотя бы сочувствующих.
Им не стали мешать, их отпустили, им позволили уйти. Им преподали урок, и этого на первое время было достаточно.
Даже самые закоренелые бандиты понимали, что озлобившегося человека невозможно контролировать. Им невозможно управлять, ведь страх не сдерживает его.
Озлобившийся человек подобен бешеному псу: никогда не знаешь, на кого он бросится и когда.
Никто не хотел связываться с бешеными псами.
