ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Утром сильно похолодало, а в обед пошел дождь.

Тучи затянули все небо, стало сумрачно, словно осенним вечером. С севера подул холодный ветер, резкий, пронизывающий. Тяжелый влажный туман поплыл в низины.

Дождь жалил кожу. И люди старались не задерживаться под открытым небом. Они передвигались бегом, отворачивая лица от ветра. Спешили укрыться от непогоды в помещениях.

Опустели бетонные дорожки и площадки, курилки, полигоны и полосы препятствий.

Подходило к концу отпущенное на подготовку время.

Грузовые роботы суетливо бегали по лужам из одного склада в другой, таская опечатанные ящики с оборудованием и боеприпасами, канистры с напалмом, цистерны с топливом, сваливали все возле транспортеров.

В ангарах рычали двигатели перегоняемой с места на место техники, лязгали траки гусениц, звенели цепи балочных кранов, трещала, разбрасывая искры, сварка,

А на краю Форпоста, словно гром, грохотали прогреваемые двигатели тяжелого транспортника типа “Пеликан” — огромного корабля, способного за один раз перевезти в любую точку планеты весь личный состав Форпоста вместе с техникой и мобильным штабом. Он поднимался в воздух на реактивной тяге турбопрямоточных криогенных двигателей, набирал скорость и выходил в космос с помощью мощнейшей термоядерной двигательной установки. Один его двухчасовой полет обходился в сумму, сравнимую с годовым содержанием всего Форпоста. Поэтому корабли ES-класса использовались в исключительных случаях.

Время близилось.

Оконное стекло запотело. Павел водил по нему пальцем, чертил круги.

Круги плакали. Стекло скрипело.

— Завтра вылет, — в который уже раз прогнусавил Ухо.

— Да слышали уже, — раздраженно откликнулся Рыжий.

Добрую половину дня они просидели в казарме. Их никто не трогал — у командования сейчас хватало своих забот. Только несколько раз заходил проверяющий офицер, интересовался, все ли солдаты на месте, смотрел, нет ли пьяных или обкуренных. Напоминал о том, что Форпост переведен на боевое положение. Советовал заняться делом.

Но все дела были переделаны.

— Хота с собой возьмешь? — спросил Павел у Гнутого.

— Оставлю здесь. Док хотел его забрать к себе. Обещал присмотреть, пока меня не будет.

— Так он вроде бы ругался раньше.

— Сейчас нет… Это он так — порядка ради… А потом — он же его к себе домой заберет, в больнице не оставит. Все равно один живет — а так ему повеселей будет.

Хлопнула дверь — из четвертой роты вернулся Некко. Снял фуражку, встряхнул ее, обрызгав пол и стену, сразу же накинулся на Шайтана:

— Чего разлегся? Делом займись!

— Каким?

— Снаряжение проверяй!

— Проверил уже.

— Еще раз!

— Уже три раза проверил.

— Проверь четвертый! Нечего валяться!

— Эй, капрал, посмотри на меня! — Цеце спустил ноги на пол, зевнул, прикрыв рот ладонью, почесал грудь.

Зверь и Рыжий усмехнулись, перемигнулись, нацелились пальцами в сторону Некко.

— Отстань от него, капрал, — угрюмо сказал Гнутый. Предупредил.

— Бездельники, — процедил сквозь зубы Некко, исподлобья волчьим взглядом осмотрев солдат.

Павлу сделалось не по себе. Представилось вдруг, что в реальном бою Некко не станет дожидаться, пока кто-то его окликнет, как это было в Матрице. Он и сам может выстрелить в спину. Любому из них.

Видимо, эта мысль посетила не его одного.

— Ты, капрал, смотри, не наделай глупостей! — предостерег Зверь. — Помни, мы все за тобой следим.

Некко не ответил. Потоптался на месте, словно раздумывая, чем себя занять, и опять шагнул к двери. Буркнул уходя:

— Если что, я в третьем взводе.

В третьем взводе Некко чувствовал себя уютней — солдаты там были не так дружны, они побаивались могучего вспыльчивого капрала, к которому навсегда пристала кличка “Титан”, а ему казалось, что они его уважают. У него даже появился там товарищ — немногословный глуповатый испанец, прозванный Пастухом. Они часто ходили вместе — Титан и его Пастух.

— Слава богу, ушел, — сказал Цеце, снова забираясь на кровать. — Он меня просто из себя выводит.

— Командиров не выбирают, — рассудительно заметил Ухо, — Их назначают.

— И снимают, — добавил Зверь,

— У тебя есть какой-то план? — приподнялся на локте Цеце.

— Пока нет.

— Но мысли посещают.

— Бывает.

— Вот и я все думаю…

— И чем вам этот Некко не нравится? — подал голос рядовой Пяльне из второго отделения. — Ну, подумаешь, хота пинает. Орет иногда. К вам придирается по мелочам. Ходит к ротному, кляузы пишет — все уже знают. Но ведь боится он вас, морды не бьет, ребра не ломает, челюсти не крошит. Ну, подставите вы его, лишат его звания и должности. А вдруг к вам потом такого капрала назначат, что Некко младенцем покажется по сравнению с ним.

— А мы и его подставим, — сказал Зверь. — А там уже Писатель выслугу наберет, лейтенант за него словечко замолвит, и будет у нас свой капрал. Хочешь отделением командовать, Писатель?

— Вами, что ли? — Павел усмехнулся.

— А кем же?

— Ну уж нет! Зачем мне стая упертых оболтусов?

Они рассмеялись в тридцать глоток.

— Но ты все-таки подумай, — сказал Гнутый. — Время пока есть.

— Разве знает кто-то, есть у нас время или уже его нет, — мрачно сказал Рыжий.

В казарме сделалось тихо, лица солдат посерьезнели, глаза потемнели.

— А вон Курт, наверное, знает, — сказал Цеце с фальшивой веселостью в голосе. — Только молчит он что-то.

Все посмотрели в сторону нескладного немца, зачем-то заглянувшего к ним в гости и устроившегося на свободной койке в углу. Курт лежал лицом вверх. Он вроде бы спал, Но остекленевшие глаза его были открыты.

— Курт, это правда, что ты можешь видеть будущее? — спросил Цеце.

— Не трогай ты его, — сказал Зверь. — Видишь, переживает человек. Первый раз в бой идет. Тошно ему. Бродит, места не находит.

— Ну так и пускай поговорит с нами. А если так лежать, мысли переваривать, так и вовсе с ума можно сойти.

— Могу, — неожиданно откликнулся Курт. Он моргнул, и взгляд его сделался осмысленным — немец пристально смотрел в потолок.

— С ума можешь сойти? — переспросил Цеце.

— Могу видеть будущее. Куски картин. Обрывки. — Курт говорил равнодушно, словно машина. — Образы. Ощущения.

— Да? И что же ты сейчас видишь?

Немец долго молчал. Потом прошептал:

— Огонь.

— Что? — не расслышал Цеце. Снова длинная пауза.

— Огонь… Пламя…

— Хорошее предсказание. Я уверен, там, куда мы завтра отправимся, будет много огня. А что-то более конкретное ты можешь сказать?

Курт не ответил. Снова его глаза застекленели.

— Пуэрториканец из второй роты гораздо словоохотливей, — разочарованно сказал Цеце. И тут же забыл о Курте. Начал рассказывать всему взводу полюбившийся анекдот о двух сержантах. Его не слушали — история эта уже всем надоела.

— Слушай. — Павел повернулся к Гнутому. — Давно хотел спросить. А что ты так с хотом своим возишься? Зачем он тебе? Мешает только — кормить его постоянно надо, от начальства прятать, выгуливать, убирать за ним.

Гнутый, сунув указательный палец меж прутьев клетки, почесывал хота под мордочкой.

— А это мой талисман, — сказал он. — Он у меня уже шесть лет, и эти шесть лет мне везло, как никогда раньше. Можешь не верить, но эта зверюга приносит мне удачу. Вот у тебя есть талисман?

— Есть. — Павел нащупал в кармане монету, подаренную сестренкой.

— У каждого есть талисман, — уверенно сказал Гнутый. — У Гнутого — фотография, которую он никому не показывает, потому что боится сглаза. У Шайтана — стреляные гильзы со счастливыми номерами. Талисман есть у любого человека. Только не все об этом знают… Что касается моего, то я им доволен. Вы, русские, говорите, что у кошки девять жизней. А у хота, значит, их десять — девять кошачьих и одна хотья. И я уверен, что, пока хот со мной, ничего страшного с нами обоими не случится.

— Где ты его нашел?

— О! Это интересная история! Произошла она, когда я служил под Шоле. Как-то подняли нас затемно, погрузили на транспорты, отвезли куда-то и выбросили в ночь. Приземлились мы на окраине спящего городка, как узнали позже, в Турции. Дали нам координаты какого-то заводика, производящего то ли наркотики, то ли еще какую гадость. А может, это была неправительственная лаборатория? Или… Нет, не помню уже… Ну, неважно! Задача — все оборудование уничтожить, предварительно выведя из здания людей и передав их в руки местной полиции. Обычное задание, пусть и не по основному нашему профилю. Особых проблем не возникло. Мы разбились на отряды — часть людей окружила здание, а наша группа вошла внутрь… — Гнутый нахмурился, потер лоб. — Да… Кажется, это была какая-то лаборатория. Там на стенах схемы висели… Ну, неважно!.. Здание было просторное, с кучей комнат, сопротивления мы не встретили, и, чтобы поскорей все обыскать, мы разделились… — Гнутый опять задумался. — Все же там производили наркотики… Кажется… Помню конвейер, пакеты с порошком. Я еще хотел один с собой взять, но побоялся… Да, это был завод по производству наркотиков… Впрочем, неважно! Переговариваясь через коммуникаторы, мы прочесывали все закутки, все заколки. Потом я нашел ход вниз и решил спуститься. Под землей размещалась лаборатория… Да! Точно! Это была лаборатория! Как я мог забыть?!

— Неважно! — поторопил Павел товарища.

— Ага… — Гнутый запнулся. Собравшись с мыслями, продолжил: — Лаборатория, точно! Там везде стояли клетки со зверями: кошки, собаки, обезьяны. Мыши белые в таких дырявых квадратных аквариумах. Крысы. Никогда таких крыс не видел! Вот такие! — Гнутый развел руки почти на метр.

— И там ты увидел своего хота, — предположил Павел.

— Точно! — воскликнул Гнутый, хлопнув в ладоши. — Он сидел в клетке и жалобно так смотрел на меня. Словно знал, что я обязан все вокруг спалить и взорвать. Всех этих кошек, собак, обезьян. И крыс! Их-то я и без приказа сжег бы!.. Честно говоря, от взгляда хота меня дрожь пробрала. Ну я и решил всех животных тут перестрелять, чтоб они в огне не мучились.

— А выпустить нельзя было? — спросил Павел.

— Нет. Нельзя. Настрого запретили. Приказали уничтожить все. Если бы не приказ, я бы их всех на свободу отпустил. Кроме крыс, конечно… Надумал, значит, перестрелять, а первую пулю решил пустить в хота, чтоб он взглядом своим не отвлекал. Подошел к клетке, нацелился ему в голову, уже палец на курок положил — а выстрелить не могу. Смотрит он на меня, зараза, словно человек. Так и стояли мы с ним, наверное минуты три. Он на меня смотрит, а я с оружием на него. А потом он меня спас.

— Спас?

— Ага. Он вдруг посмотрел мне за спину и зашипел, выгнул спину. И в глазах его загорелось что-то такое… испуг… пугающий… Я развернулся. Ко мне крались три человека. Они были уже в паре шагов от меня, у одного в руках была лопата, у другого пожарный топор, а третий держал перед собой скальпель. Если бы не хот, они бы меня прикончили. Не сомневаюсь… Он предупредил меня. И я прикончил их.

— Хотя должен был вывести и передать местной полиции, — сказал Павел.

— Они не захотели со мной идти, — ответил Гнутый, пожав плечами. — А вот хота я забрал. И тем самым впервые нарушил приказ… Вот с той поры хот всюду следует за мной. И приносит удачу. Согласись, убирать дерьмо за тем, кто спас тебе жизнь, — не самая дорогая плата из возможных.

Павел внимательно посмотрел Гнутому в глаза, пытаясь понять, насколько серьезно тот относится к этой истории.

— А у тебя что за талисман? — поинтересовался Гнутый.

— Монетка, — сказал Павел.

— Простая монетка?

— Нет. Старинная. Мне ее сестра подарила. У нас есть обычай бросать монету, чтобы потом вернуться на это место.

— Покажи, если можно.

Павел сунул руку в карман, подцепил металлический кругляш пальцами, вынул, протянул Гнутому. Тот принял монету, долго ее рассматривал, тер об одежду, скреб ногтем. Потом он поднял голову, предложил:

— Давай проверим, приносит ли она тебе удачу.

— Как?

Гнутый положил монету на ноготь большого пальца, сильным щелчком подбросил ее к самому потолку. Поймал в ладонь, перевернул, хлопнул о колено:

— Загадай, орел или решка.

— Решка.

Гнутый, для пущего эффекта немного помедлив, поднял руку. Объявил:

— Решка! Удача на твоей стороне, Писатель! — Он вернул монету хозяину. Сказал со смешком: — У тебя тоже неплохой талисман. В чем-то даже лучше моего, ведь его не надо кормить, и он совсем не гадит.

— И места почти не занимает, — добавил Павел.

— Но и мышей не ловит…

Солдаты всегда найдут, о чем поговорить, если им нечем заняться.

Павел и Гнутый еще долго разговаривали о талисманах, о приметах и прочих суевериях — Гнутый вспоминал случаи из жизни, Павел делился прочитанным в книгах. Цеце и Рыжий начали играть в карты, Шайтан сидел рядом с ними, смотрел, слушал, как они рассуждают о везении в игре и в жизни. Зверь отжимался в проходе меж коек, напевая какую-то песню на незнакомом языке. Ухо чистил суконкой офицерскую пряжку на своем ремне и рассказывал Марксу о том, как однажды спас от верной смерти одного полковника, а тот пожаловал ему портупею с коллекционным боевым револьвером, но револьвер вскоре конфисковали, портупея сгорела и осталась от награды только пряжка — последнее напоминание о героическом поступке.

Вечерело. Дождь мягко стучал в окна.

Гул голосов звучал словно прибой — накатывал волнами, то нарастая, то затихая, порой умолкая совсем.

И в какой-то момент, когда в казарме установилась относительная тишина, тихо, но отчетливо прозвучал голос Курта:

— Огонь… — Немец стеклянными глазами смотрел в потолок. — Огонь… Человек горит… Ты…

Они легли спать, подготовившись к утреннему подъему. Расшнуровали ботинки, приготовили защитные костюмы, разложили их на полу, словно сброшенные бронированные шкуры, разобрали оружие из оружейной комнаты, поставили его у изголовья кроватей, хотя поступать так запрещалось. Но ни дежурный, ни сержант Хэллер не сказали ни слова, заметив это нарушение.

В армии много негласных правил. И даже уставы не всегда правы.

Они легли спать, зная, что для кого-то эта ночь может оказаться последней. Но они не думали о смерти, они думали о деньгах, о скорой увольнительной, о предстоящем отпуске. Они вспоминали своих женщин, своих друзей. Сонно улыбались. Зевали. Грезили.

Они легли спать, а где-то сейчас хмурые, невыспавшиеся люди глядели на мерцающие мониторы опухшими красными глазами, сорванными голосами кричали в микрофоны, непослушными пальцами клевали тугие кнопки клавиатур.

Где-то уже звучал вой сирены, и в воздух поднимались звенья бомбардировщиков, на огневые позиции выдвигались самоходные гаубицы, и беспилотные самолеты-разведчики, шныряя под облаками, отыскивали скопления экс-терров, уточняли координаты целей, выбрасывали радиозонды.

Где-то уже с визгом сыпались на землю бомбы, гремела канонада, рвались снаряды.

Операция “Немезида” началась. А они спали.