ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
15.07.2068
Сегодня меня выпишут. Жду не дождусь!
С другой стороны, а чему я радуюсь? Что меня там ожидает? Каждодневная муштра, крики сержанта Хэллера, лекции лейтенанта Уотерхилла, ругань капитана ротного.
И все же я стремлюсь вернуться в казарму.
А еще очень хочется в бой.
Последние слухи от Гнутого и Цеце (они навещали меня вчера): что-то готовится. Все указывает на это: участились учебные тревоги, усилены посты связи, часть младших офицеров переведена на казарменное положение. Форпост в ожидании. Только никто не знает, что именно должно произойти. Начальство, наверное, знает, но делиться информацией не спешит.
Слухи ходят всякие. Говорят, что в региональном штабе планируется крупная наземная операция. Якобы где-то обнаружилась старая, укоренившаяся колония экстерров, разросшаяся до гигантских размеров, но не замеченная ранее, потому как места здесь дикие. Сейчас проводится разведка, разрабатывается план операции, а вскоре к колонии экстерров начнут стягивать силы.
Кое-кто, напротив, утверждает, что никакой наземной операции не будет, нет никакой колонии и быть не может. А все мероприятия по повышению боеготовности проводятся потому, что на днях ожидается всплеск активности экстерров. Якобы космические системы оповещения заметили, что к Земле движется целый флот инопланетян. И возможно, это новая, четвертая по счету волна вторжения. Быть может, агрессоры из космоса на этот раз придумали какое-то новое оружие. Нужно быть готовым ко всему, даже к самому худшему.
И совсем малочисленная группа бойцов считает, что ничего особенного не происходит. Просто на носу очередная проверка и наш старый полковник решил выслужиться перед высокой комиссией, для чего и поставил всех на уши.
Вот такие новости приходят извне сюда к нам, в тихий мирок медицинского модуля…
Что касается меня: рука разработалась, пишу легко и бегло, как раньше. Последние два дня переношу на бумагу свои диктофонные записи, редактирую, очень многое сокращаю — пустая, ненужная болтовня. Соседи мои удивляются, они не понимают, зачем я делаю бесполезную, с их точки зрения, работу. Живчик пытался доказать мне, что на диктофоне хранить информацию такого рода удобней, тем более что ее в любой момент можно скопировать на компьютер. Я с ним не спорю. Кажется, только доктор понимает, почему я предпочитаю работать с бумагой. Он и сам, как я заметил, все дела ведет по старинке, подшивает свои записи в папки. И это при том, что все возможные данные о пациентах в любой момент могут быть получены с сервера госпиталя…
Работаю над своими записями и уже не воспринимаю их как просто личный дневник. Думается о будущем цикле статей. Или даже о книге. Лезут в голову мысли о том, что, возможно, записи эти станут историческим документом.
Глупости, конечно.
Но все же стараюсь писать чисто, разборчиво и грамотно. Чтоб перед потомками не было стыдно (шучу)…
1
Док вошел, потирая руки и улыбаясь:
— Ну, что тут у нас? Три укрывающихся от службы здоровяка? Хватит валяться! С сегодняшнего дня начну вас выписывать. Голованов, ты первый.
— Слава богу, док. — Павел спрыгнул с кровати. — А я уж думал, вы из врача превратились в тюремщика.
— А я когда отсюда выйду? — подал голос Живич.
— Когда к порядку приучишься, — повернулся в его сторону док.
— Ну я серьезно. — Живич умоляюще смотрел на доктора. И тот смилостивился, выдал свою маленькую врачебную тайну:
— Через два дня я тебя осмотрю. Если все в порядке — сразу же и выпишу.
— А что насчет меня, док? — спросил Арнарсон.
— Ухо болит?
— Эээ… Вроде бы нет, — нерешительно сказал Викинг.
— Вот когда будешь отвечать на этот вопрос уверенно, тогда и поговорим о выписке.
Доктор сел на свободный стул. Посмотрел на телевизор — на экране мускулистый варвар в художественно разодранной форме UDF размахивал мечом, срубая головы огнедышащему дракону. Из пламени и крови сложились алые буквы: “Защити планету!” Одолевший дракона здоровяк вытирал меч и сочным героическим баритоном обращался к зрителю: “Присоединяйся!”.
— Присоединимся? — спросил доктор у Павла.
— Надеюсь, док.
— Значит, так. Документы возьмешь у дежурной сестры, моя подпись там уже стоит. Выходишь ты отсюда здоровым человеком, но я бы советовал тебе на недельку отправиться в профилакторий.
— Хватит с меня лечения, док.
— Заставить не могу, — развел руками доктор. — Поступай как хочешь. Но ограничить физические нагрузки настоятельно рекомендую! Вот тебе справка. — Он вытащил из нагрудного кармана халата листок размером с ладонь. — Чтобы к тебе не было никаких претензий от командиров.
— Хорошо, док. — Павел положил справку на тумбочку, зная, что она ему не потребуется. Он был здоров и полон сил. — Сделаю все, как вы говорите.
— Ну, не смею больше задерживать.
Павел осмотрелся, отыскивая вещи, которые нужно забрать. Наладонный компьютер, на котором они с Викингом играли в шахматы, — собственность Гнутого. Швейцарский нож, незаменимая вещь, — Шайтан очень просил не терять. Блокнот с карандашом — обязательная принадлежность настоящего писателя…
Павел хмыкнул.
И, конечно же, старинная монетка, подаренная сестренкой на счастье.
Пять копеек. Пятачок.
“…раньше была такая примета — бросать деньги, чтобы потом вернуться…”
Он улыбнулся.
Да, пора возвращаться…
— Спасибо вам, док, — сказал Павел.
— Не за что. Работа у меня такая.
— За работу и спасибо…
Он быстро собрался, переоделся — сменил больничную пижаму на военную форму, которая вот уже два дня выстиранная и отутюженная висела в шкафу. Остановился посреди палаты, готовый уйти, но не решаясь сделать это.
Как-то не верилось, что лечение закончилось и уже не надо будет возвращаться сюда, в небольшую, ставшую привычной и уютной комнату. И не будет больше неспешных ночных разговоров с мучающимися от бессонницы товарищами по палате, и заглянувший док не пожелает доброго утра, и сестры не будут смеяться привычно над несмешными избитыми шутками.
Все закончилось.
Пора уходить.
Время возвращаться.
— Пока. — Павел пожал руку Арнарсону. — Удачи, — сжал он ладонь Живича — До свидания, док!
Он шагнул к двери.
— Заглядывай к нам! — сказал ему в спину Живчик.
— Обязательно, — обернулся Павел и запнулся на пороге.
“Плохая примета”, — подумалось ему. Но он не верил в приметы.
— Счастливо оставаться! — пожелал он и закрыл дверь. Пустой гулкий коридор вел его к свободе.
2
Мир был переполнен запахами и звуками. Мир был пестр и многоцветен.
Павел шагал по бетонной тропинке, заворожено озираясь.
Он уже ходил этой дорогой, и все вокруг было вроде бы знакомо. И все же что-то изменилось. Кусты насаждений сделались зеленее, щебет птиц стал более сочным, стрекот кузнечиков — объемней, воздух — свежее и ароматнее, солнце — ярче, бетон — осязаемей.
Павел наслаждался.
Нечто подобное ощущаешь, когда затяжную холодную зиму вдруг сменяет жаркая скорая весна: горизонт отступает, небо светится чистой синью, звенит капель, еще сонные мухи гудят басовито, первые бабочки, разбуженные солнцем, порхают, словно сорвавшиеся с ветвей яркие листья, пахнет оттаявшей землей, и хочется сидеть неподвижно, подставив лицо теплым лучам, и слушать, дышать, осязать…
— Ты чего жмуришься? — Громкий голос привел Павла в чувство. — Смотри, куда идешь! Чуть не сбил!
— Прошу прощения, замечтался.
Сержант из второй роты шел делать уколы от своей нелечащейся венерической болезни.
— Вижу, — сказал он, ухмыляясь и похабно подмигивая. — Небось о девчонке какой-нибудь думаешь? Да?
— Не совсем, — сказал Павел.
— А о чем же тогда? — удивился сержант.
— Обо всем.
— Ну-ну… — с сомнением в голосе произнес сержант и подозрительно оглядел Павла. — А ты чего это гуляешь, рядовой? Сбежал? К девчонке?
— Нет. Выписали меня.
— Уже? Сочувствую. Ну, тогда дуй в казарму. А то, не дай бог, попадешься какому-нибудь офицеру на глаза. В таком-то очумелом виде. Он тебя назад отправит, на экспертизу. Или же ты, действительно, обкуренный?
— Нет.
— Или укололся?
— Нет. Со мной все в порядке.
— Ну, ладно. — Похоже, сержант не очень-то поверил. Расходясь, они оба сошли с тропинки, держа дистанцию, словно боялись заразиться друг от друга.
3
Перед тем как отправиться в казарму, Павел заглянул в солдатское кафе.
Как и в любой другой воскресный день, народу в маленьком заведении набилось, не протолкнуться. Все столики были заняты, люди сидели на чем придется: на ящиках, на спинках стульев, на коленях товарищей; барную стойку заслонили плотно сомкнувшиеся спины, покатые, угрюмые и неприступные.
— Эй, Писатель! — окликнули Павла, едва только он вошел. — Давай к нам!
Павел узнал Жана-Карапуза из первого взвода, подошел, пожал ему руку, кивком поздоровался с его товарищами:
— Нет. Я домой.
— А ты что, выписался?
— Да. Только что.
— Ну, это надо отметить! — Жан потянулся к стакану, в котором было налито что-то мутное и пенящееся, наверное, какой-нибудь французский коктейль. Павел покачал головой:
— Не буду, спасибо. Но если хочешь, приходи через час в казарму.
— Ага! — Жан устремил палец Павлу в лицо, прищурился, словно прицелился. — Ты сам пригласил!
— Загляни. Буду ждать. — Он дружески хлопнул Карапуза по плечу. Отошел от столика, попытался пробиться к стойке, но не смог, зашел сбоку, где было посвободней, протиснулся кое-как, хлопнул ладонью по стене, привлекая внимание бармена.
— Да?
— Мне бы что-нибудь покрепче. — Павел заговорщицки понизил голос.
— Сколько? — Загорелый курчавый бармен, глядя в пустоту, взбалтывал шейкер.
— Ящик.
— Ого! — Шейкер остановился. — В кредит не торгуем.
— Плачу сразу…
Продавать крепкие напитки в солдатском кафе запрещалось. В меню значились всевозможные соки, чай, кофе, безалкогольное пиво, тропический коктейль и еще какая-то бурда, но ничего спиртного. Бутылки из-под виски, джина и водки, стоящие на полках, были лишь украшением. Но даже их перед прибытием какой-нибудь высокой комиссии приходилось убирать — так, на всякий случай.
Тем не менее, несмотря на запрет, здесь можно было получить почти все, что позволялось гражданскими законами: пиво, водку, текилу, марихуану. Цены, конечно, покусывались, но ведь никто не покупал здесь спиртное литрами. Обычно посетители брали выпивку небольшими дозами, грамм по пятьдесят.
— Ящик? — переспросил бармен. Похоже, у него были проблемы с пониманием английского, да и говорил он с сильным акцентом.
— Нууу… — Павел поразмыслил. — Ящик, пожалуй, многовато будет. Да и как я его потащу?.. Водка есть? Давай пять бутылок!
— Русский? — спросил бармен. Павел решил, что он интересуется, какую водку нести, подтвердил:
— Да, давай русскую, если есть.
— Я говорю, ты — русский?
— А!.. Ну да… А что?
— Я так и думал, — удовлетворенно сказал бармен и поставил шейкер на стойку. — Сейчас принесу.
Он никуда не ушел. Лишь нагнулся, присел, скрывшись из вида, загремел чем-то: то ли открывал потайной люк в полу, то ли просто двигал ящики. Секунд через тридцать снова появился, отдуваясь, держа бутылки, будто дрова, в охапке. Оглядел заполненное людьми помещение, убедился, что все здесь свои, придвинулся к стойке:
— Бери. Прячь скорей.
Павел поочередно принял тяжелые бутылки, похожие на выстрелы для гранатомета. Две запихал в рукава — одну в правый, другую в левый. Две положил в карманы. Одну сунул за пазуху. Подогнул руки, прижал бутылки локтями. Снова почувствовал себя неловким, скованным, словно опять надели на него жесткий корсет, забинтовали, налепили гипс…
— Деньги! — Бармен протянул руку.
Павел, изогнувшись, полез за деньгами в нагрудный карман, двумя пальцами вытащил пачку купюр:
— Отсчитай сам.
Зарплату он получал исправно, каждую неделю. Наличными. Даже когда лежал в больнице. А поскольку тратить деньги было не на что, то сумма скопилась немаленькая.
— Сдачу оставь себе. — Павел мог позволить себе такую щедрость.
— Ты настоящий русский! — заявил бармен, засовывая Павлу в карман оставшиеся купюры.
4
Он вошел в казарму, улыбаясь, предвкушая встречу с ребятами, перебирая в уме варианты приветствия.
Первым его встретил, конечно же, дежурный — рядовой Геккель по прозвищу Маркс, по имени Карл. Ему было уже за сорок, он носил короткую густую бороду и говорил, что закончит службу, когда ему прикажут сбрить с нижней половины лица всю растительность. Пока же, вот уже на протяжении двадцати лет, все командиры мирились с прихотью опытного солдата.
— Писатель пришел! — объявил Маркс и поинтересовался: — Выписался? Или сбежал?
— Освободился, — отшутился Павел и, неловко пожав дежурному руку, сразу направился в свой сектор, в секцию четвертого взвода. Там его уже ждали.
— А! — Шагнул к нему Гнутый с хотом на плече. — Дезертир вернулся!
— А мы уж хотели идти к тебе, — сказал Цеце, откладывая майку, втыкая в подушку иголку с ниткой. Он постоянно что-то ушивал или штопал.
— О! Дорогой! Рад видеть! — Шайтан спрыгнул с верхней койки, полез обниматься. Павел отстранился:
— Тихо! Осторожней! Я заминирован! Всем отойти на безопасное расстояние. Сейчас буду разряжать.
— Залечили там тебя, — прогнусавил Ухо. Зверь хмыкнул. Рыжий отложил комикс.
— Первая мина! — Павел, не оглядываясь, ногой прикрыл за собой дверь, поднял руку, выхватил из рукава бутылку, протянул Шайтану: — Это тебе.
— Опа! — Цеце хлопнул в ладоши. — Вот это я понимаю, сюрприз!
— А это тебе, — отдал ему вторую бутылку Павел.
— А нам? — Гнутый взял хота на руки, покачал его словно ребенка.
— И вам. — Павел вытащил бутылку из кармана.
— Ну ты нагрузился, —добродушно сказал Цеце.
— И вот еще пара! — объявил Павел. — Хватит нам, чтобы сегодня вечером отметить мое излечение?
— С лихвой, — сказал Рыжий. — Ты где все это раздобыл? Спирт на протираниях сэкономил? Или док тебе такое внутреннее прописал?
— Считайте, что посылку получил.
— Из дома? — поинтересовался Зверь. — Занятные тебе посылки шлют.
— Только закуски не прислали, — сказал Павел.
— Ну, это мы быстро исправим. — Гнутый собрал бутылки, спрятал их в углу за кроватью, прикрыл газетой. Открыл дверь, рявкнул: — Дежурный!
— Что? — эхом откликнулся бородатый Маркс.
— Где у нас твой молодой земляк Курт? Ко мне его!
— Есть! — Было слышно, как Маркс набрал в грудь воздуху. И через мгновение рев его раскатился по закоулкам казармы. — Рядовой Курт! К капралу Ягичу! Быстро! — Голосом рядовой Геккель тянул на мастер-сержанта, никак не меньше, сказывался опыт.
— Молодец, Маркс, — уважительно сказал Зверь. — Не понимаю только, почему он до сих пор в солдатах ходит…
Курт был все такой же неловкий и нескладный. Входя в комнату, он зацепился плечом за косяк; перешагнув порог, запнулся о чьи-то ботинки; махнув рукой, опрокинул фотографию, стоящую на тумбочке Цеце.
— Смирно, рядовой! — скомандовал Гнутый, останавливая суетящегося Курта, пытающегося все вернуть на свои места. — Такое дело к тебе: сбегай в городок, купи нам колбасы, рыбки копченой, сыра, консервов каких-нибудь, салатов готовых побольше, хлеба.
— Хлеба не надо, — сказал Цеце. — У меня на кухне знакомый работает, так что хлеб с меня.
— Хорошо. Хлеба не надо. Все запомнил?
— Да.
— Если увидишь сало, возьми обязательно, — наказал Цеце.
— Деньги есть у тебя? — спросил Гнутый.
— Есть, — кивнул Курт.
— Купишь на свои. Когда все принесешь, рассчитаемся. На КПП, если остановят, скажешь, что я послал. Там сегодня Боров дежурит. — Гнутый усмехнулся. — Он мне должен кое-что. Так что проблем не будет. Ясно?
— Да.
— Ну, двигай. Только давай поскорей.
Курт ушел, снова задев косяк плечом.
— Может, зря мы его послали? — сказал Рыжий.
— Ничего, не в первый раз. Справится.
— Странный он все-таки…
5
Курт справился.
Он притащил столько закуски, что ее хватило бы на всю роту. Сала, правда, не было.
— Заставь дурака богу молиться… — пробормотал Цеце, криво ухмыляясь, с интересом наблюдая, как Курт и Павел извлекают из объемистых пакетов провизию, выкладывают на койку. Когда на свет появились ветчина, колбаса и копченое мясо, Цеце горестно вздохнул, подумав, что двух буханок, которые он принес, теперь уж точно не хватит. Придется еще раз бежать в столовую, на поклон к сержанту Красюку. Эх, дернул черт похвастаться выгодным знакомством! Молчал бы себе…
Продукты убрали за кровать, прикрыли сверху пакетами. Гнутый собрал со всех деньги, расплатился с Куртом. Отпустил его.
— Подожди, — остановил Павел собирающегося уйти немца. — Загляни к нам после отбоя…
Постепенно подтягивался народ. В полном составе вернулось из сауны распаренное отделение капрала Буасье. На вечернем автобусе прибыли из города рядовые Карпов и Анзани, ввалились в казарму — оба уже навеселе, у одного — свежая ссадина на лбу, у другого — кулак ободран. Прибыли грек Ксенакис, итальянцы Дульбекко и Кваренги, поляк Мрожек, албанец Моисеи, грузин Такидзе — они ранним утром покинули Форпост, отправились на природу, “исследовать непокоренную русскую Сибирь”, как сами сказали. Очевидно, для лучшего исследования прихватили с собой шампуры, три бутылки вина и замаринованное в ведре мясо. Возвратился с рыбалки сильно покусанный комарами чернокожий Рем, бросил под кровать спиннинг, вытащил из мешка полуметровую щучку, стал воодушевленно рассказывать, как тащил ее из воды, через водоросли, мимо коряг, боясь, что сорвется, уйдет…
Взвод собирался. Кто-то, заметив возвращение Павла, подходил, здоровался, поздравлял, сочувствовал. Некоторых — немногих — Павел приглашал заглянуть после отбоя в тренажерную комнату.
Пришел Жан-Карапуз. Павел отозвал его в сторону, налил водки в пластмассовый стакан, достал бутерброд с икрой, кусок ветчины:
— За мое здоровье!
Француз выпил, с удовольствием закусил икрой, долго жевал ветчину. Сказал по-русски, сильно грассируя:
— Благодарствую. — Крепко пожал Павлу руку, потряс ее. Потом он долго разговаривал со своим земляком Буасье. Договорившись о чем-то, ушел в свой сектор.
— Смирно! — прогремел вдруг голос Маркса.
— Черт! — Цеце кинул взгляд на угол, где была спрятана водка и закуска. — Кто там приперся?
Приперлись лейтенант Уотерхилл и сержант Хэллер.
— Не забудь его пригласить, — шепнул Зверь на ухо Павлу. — Скорее всего, он не придет, но позвать надо обязательно.
— Лейтенанта?
— Сержанта!
Судя по всему, командиры прибыли не просто так. Лица их были серьезны и непроницаемы, глаза холодны, слова скупы, интонации сухи:
— Капрал Ягич! — сказал лейтенант, остро глядя на Гнутого.
В казарме стало необычайно тихо.
— Я… — Гнутый осторожно снял цепляющегося хота с плеча, передал его Павлу, вытянулся, пытливо всматриваясь в лица командиров.
— Следуйте за нами! — Лейтенант щелкнул каблуками, развернулся четко, словно на плацу.
— Доигрался, — буркнул сержант Хэллер и грозно осмотрел своих подчиненных.
— Может, узнали, что он мясом экстерров своего хота кормит? — предположил Ухо.
— Тогда бы за ним явились люди из спецслужб, — сказал Зверь.
— Ну, может, они не смогли.
Рыжий хмыкнул:
— Они все могут…
Казарма опустела — рота отправилась на ужин. Только отделение капрала Ягича никуда не пошло. Один Цеце вместе со всеми направился в столовую, да и то лишь за тем, чтобы выклянчить у своего знакомого сержанта еще одну буханку и сразу же вернуться.
Есть никто не хотел, да и была у них еда — в дальнем углу грудой лежала за двухъярусной койкой, прикрытая пакетами и бумагой.
— Может, про драку в городе кто-нибудь начальству доложил?
— Почему тогда только Гнутого взяли?
— Так он же капрал. Старший.
— Подумаешь, драка, — Рыжий пожал плечами. — Ничего особенного.
— А стрельба!
— Не мы же стреляли!
— А не все равно.
— Да ведь и сержант с нами тогда был. Так что дело не в этом…
Они замолчали, глядя в пол, придумывая еще причины, по которым могли забрать Гнутого.
Настроение было испорчено. Даже пить не хотелось.
— А может, это из-за девчонки, которую он тогда в городе подцепил? — поднял голову Рыжий.
— А тут-то что не так?
— Слышал я, попадаются стервы такие, что говорят, будто их изнасиловали.
— Зачем?
— Деньги требуют. Потом вроде бы отказываются от своих слов, если им заплатят. Зарабатывают так.
— Сержант бы нас предупредил.
— Может, не успел?
— Нет, не похоже. Нагрянули. Взяли, словно под арест… Если бы баба, вызвали бы по коммуникатору. Зачем лично являться? Тут что-то служебное, официальное.
Зверь сердито махнул рукой:
— Чего зря гадать? Надо сержанта дождаться, все у него расспросить.
— Скажет ли?
— А это как спрашивать будем.
Сержант не пришел. Зато через два часа явился сам Гнутый — необычайно веселый, шумный, возбуждённый! Его сразу окружили, засыпали вопросами:
— Что случилось? Зачем водили? Чего хотели?
— Совсем отпустили? Или как?
— Ты что такой довольный?
Гнутый, широко улыбаясь, только отмахивался.
— Мы уж не надеялись, что ты вернешься, — сказал Рыжий. — По крайней мере не ждали так скоро.
— Разве мог я такую гулянку пропустить?
— Да мы уж и передумали вроде пить, — сказал Зверь.
— Как это? Ну уж нет! Я что, зря торопился?
— Да ты расскажи толком, что случилось-то? — тормошил его Цеце.
— А ничего не случилось. — Гнутый протолкнулся к своей койке, сел, вытащил из тумбочки нож, покрутил его в пальцах и, делано вздохнув, принялся отпарывать капральские нашивки.
Бойцы притихли.
— За что? — негромко спросил Зверь.
— За старое, — помолчав, ответил Гнутый.
8
За полчаса до отбоя они собрались в тренажерной комнате. Перетащили туда выпивку и закуску, принесли стулья, заперли дверь, подперли ее штангой, расселись вокруг двух составленных вместе широких скамей, заменивших стол. Их было одиннадцать человек: Гнутый, Рыжий, Зверь, Цеце, Шайтан, Ухо и Павел — отделение, оставшееся без командира, — хозяева вечеринки. И их гости: рядовой Буриев, более известный как Монгол, — из первого взвода, рядовой Курт и капрал Гессе из второго взвода, рядовой Ким, которого все называли Сковородой, — из третьего, Павел приглашал еще нескольких человек, но они отказались, они решили как следует отоспаться перед началом новой недели.
— Да-а-а… — мечтательно протянул Цеце, осматривая импровизированный стол, заставленный снедью. — Еды нам хватит до самого утра.
— А за выпивкой придется кому-то бежать, — сказал Рыжий и выразительно посмотрел на Курта.
— Увлекаться не стоит, — предостерег Зверь. — И без того проблем хватает.
Шайтан, устремив взгляд в потолок и пробормотав что-то про Аллаха, двумя пальцами взял свой стакан, кивнул Павлу:
— Ну, за тебя, Писатель! За твое выздоровление, и не надо болеть больше.
— За возвращение, — добавил Зверь. Помолчал, додумывая родившийся тост. Продолжил: — За твое возвращение и за возвращение Гнутого. Но не только! За то, чтобы все мы всегда возвращались и чтобы нам было куда вернуться!
— Хорошо сказал! — не удержался Цеце.
Они выпили по чуть-чуть. Закусили от души.
— Так что за история с тобой приключилась? — спросил Рыжий у Гнутого.
— Да ничего особенного. Помнишь лейтенанта Розетти?
— А как же! Редкостная скотина!
— Вот-вот… — Гнутый обвел взглядом лица товарищей. Пояснил для тех, кто не был знаком с лейтенантом-скотиной: — Стояли мы тогда на побережье под Салалой, Форпост номер двести восемьдесят шесть. И служил там лейтенант Розетти, за глаза его все называли Вонючкой. Работал он в штабе, прислуживал начальству, то ли племянником он был чьим-то, то ли сыночком. С личным составом он дела не имел, но любил совать нос куда не следует.
— Я его помню, — криво усмехнулся Цеце.
— Еще бы! Он тебя на три дня в карцер посадил за то, что ты с развязавшимся шнурком ему навстречу попался.
— Меня отправил к медикам, — сказал Рыжий, — велел спиртовую клизму поставить. Ему показалось, что я был пьян.
— А ты не был пьян? — спросил Зверь.
— Это дела не меняет! — отмахнулся Рыжий. — Так что там случилось с Розетти?
— А ничего, — пожал плечами Гнутый. — Когда нас переводили на новое место, я в последний день одолжил автомобиль у одного сержанта, подстерег этого Вонючку, когда он домой возвращался, запихнул в багажник и отвез в пустыню. Километров за тридцать от Форпоста.
— Ну! — восхитился Цеце. — Что ж ты раньше не рассказывал? !
— А это наше с ним личное дело было. Он из меня изрядно крови попил… Ну да ладно… Так вот — выбросил я его на песок, разул, раздел до белья, физиономию слегка подпортил, показал направление, в котором надо ему идти, а сам уехал.
— И теперь эта история всплыла, — сказал Зверь с легким осуждением в голосе.
— Да, — кивнул Гнутый. — Уж почти два года прошло. Я и забывать стал. А Вонючка, видимо, не забыл. Должно быть, искал меня по всему миру, запросы, заявления рассылал.
— Легко ты отделался, — сказал Зверь. — Знаешь, что положено тебе за избиение офицера?
— Знаю. Начитан… — Гнутый ухмыльнулся. — А папа-то наш, полковник — молодец, оказывается! Мы его старым пнем считаем, развалюхой и маразматиком, а он за нас горой! Тот еще вояка!
— Это он тебя прикрыл?
— Он. Не дал в обиду. Привели меня к нему в кабинет, он передо мной, ни слова не говоря, выложил распечатку на стол, развернул. “Читай”, — говорит. Я и начал: читаю и чувствую, как улыбка все шире становится. Там Вонючка во всех подробностях расписывает, как я его мордой в песок тыкал и обещал наизнанку вывернуть. Красиво пишет, образно, зримо! Видно, за время переписки стиль отточил, каждую фразу до совершенства довел!
— Ты не отвлекайся. Что дальше было?
— Полковник заметил, что я не очень-то расстроен, поинтересовался, чему я так рад. Я ему все и выложил про этого Вонючку. Он выслушал внимательно. Приказал сержанту и лейтенанту выйти. И завел разговор по душам. Старики, конечно, болтливы, но на нашего я не в претензии. Сказал, что доложит наверх о моем наистрожайшем наказании. Велел держать язык за зубами. Объявил, что с должности все-таки меня снимет — не может не снять. И велел впредь быть осторожней.
— Повезло, — сказал Зверь.
— Так что теперь мы отделение без командира, — подвел итог Гнутый.
— Кого-нибудь назначат, — сказал Цеце.
— Тебя, например.
— Нет! — запротестовал Цеце. — Зачем мне такая радость? Я откажусь!
— Значит, Рыжего поставят.
— Я в неблагонадежных числюсь. Удивляюсь, как вообще меня еще не уволили.
— Шайтан! — Гнутый повернулся к арабу. — Хочешь быть командиром отделения?
— Хочу!
— Ну, хоти дальше. Фактурой ты не вышел… Ухо! Может тебя командиром сделают?
— Вряд ли. Образования у меня не хватает. Сами знаете.
— Значит, Писателя.
— Молод еще!
— Так кого же?
— А никого! — сказал Зверь. — Будет у нас в отделении демократия. Все решения станем принимать голосованием.
— А что! — усмехнулся Цеце. — Это выход!
— Предлагаю подобную систему распространить на все подразделения, — продолжил Зверь. — Раз в квартал будут проводиться выборы сержантского состава, раз в год — офицерского. Командир Форпоста избирается на три года. Ряд полномочий передается Солдатскому Сенату. Сразу же предлагаю от нашего взвода выдвинуть в Сенат кандидатуру Писателя.
Они негромко рассмеялись.
— Занятно было бы послужить в таком бардаке, — сказал Рыжий.
— И кончилось бы все полным развалом, — сказал Цеце.
— А вдруг вышло бы что-нибудь дельное? — сказал Ухо.
— Армия и демократия несовместимы, — сказал Гнутый. — Так что давайте-ка выпьем за систему, которая всем нам позволяет жить просто, спокойно, весело и бездумно. Нам велели — мы сделали. Хорошо быть солдатом, за него все всегда решают! А голова о мировых проблемах пусть болит у начальства.
— Конец твоей речи мне понравился больше, чем начало, — сказал Рыжий. — Итак: за то, чтобы у начальства болела голова!
Они только подняли стаканы, как в запертую дверь кто-то требовательно застучал кулаком. Бойцы переглянулись, мгновенно кто куда попрятали стаканы. Цеце быстро задвинул бутылки под скамейку.
— Открывайте! — прогремел голос сержанта Хэллера.
— Ну вот, накликали, — сказал Зверь. — Судя по всему, голова у него разболелась не на шутку. Откройте кто-нибудь, иначе через минуту дверь вылетит. И вставлять ее будем мы.
Дверь отпер Курт. Сперва он откатил тяжелую штангу, при этом едва не придавив ногу капралу Гессе. Потом отодвинул щеколду замка, зацепившись за дверную ручку рукавом.
— Заходите, сержант! — крикнул Гнутый. Сержанту приглашение не требовалось. Он уже вошел — толчком распахнул дверь и застыл на пороге, заслонив собой весь проем, обводя взглядом лица своих солдат, осматривая подобие стола, оценивая закуски, отыскивая выпивку.
— Гуляете?
— Присоединяйтесь, сэр, — сказал Ухо.
— Без вас не начинали, — сказал Гнутый, доставая из-под ног запечатанную бутылку. — Ждали.
— Вижу, — сказал сержант чуть потеплевшим голосом. — По какому поводу сборище?
— Отмечаем возвращение, — ответил Зверь.
— Меня выписали, — негромко сказал Павел.
— А меня выпустили, — добавил Гнутый.
— Хорошее дело, — сказал сержант. — Но я вам праздник немного подпорчу. Знакомьтесь — ваш новый капрал. — Он шагнул в комнату, и позади него шевельнулась во мраке коридора какая-то тень. — Уверен, он вам не очень понравится, но меня это не волнует. Вы здесь ничего не решаете. За вас думают командиры. У них голова болит — не у вас. А кому это не нравится — выметайтесь… — Похоже, сержант был не в духе. Видимо, крепко влетело ему за сомнительные подвиги его подчиненных. Возможно, и ему не пришлось по сердцу решение, принятое командованием Форпоста.
— Ну, добро пожаловать… — начал было Гнутый и осекся, разглядев, кто стоит позади сержанта.
— Черт возьми, — буркнул Зверь. Павел поднялся, невольно стиснув кулаки.
— Кажется, я здесь уже был однажды… — через порог, заложив руки за спину, ухмыляясь криво, недобро щуря маленькие глазки, шагнул капрал Некко, недавний рядовой. — Помнится, кто-то запретил мне подходить к нему ближе, чем на три шага, и клялся, что сломает мне нос, если я осмелюсь это сделать. Так что? Вот он я! Здесь! — Некко подступил вплотную к Зверю, навис над ним, привстав на цыпочках.
— Потише, капрал, — спокойно сказал сержант Хэллер.
И Некко, обернувшись, смолк, отступил на шаг.
— Зачем вы притащили сюда этого клоуна, сэр? — спросил Зверь.
— Я уже сказал. Он ваш новый капрал. Командир отделения.
— Какой идиот решил отправить его к нам? — поинтересовался Гнутый.
— Приказ подписан самим полковником. У тебя есть возражения?
— Уже нет, сэр. Но это странное назначение…
— Это обычное назначение! — Сержант возвысил голос. — Среди вас не нашлось никого, кто смог бы возглавить отделение! Вы — жалкие неумехи! Вы позорите весь взвод! Поэтому хватит разговоров!
— Действительно, хватит разговоров, — сказал Цеце. — Наливайте.
Но никто не пошевелился.
Отделение неприязненно рассматривало новообретенного командира. А он вроде бы нисколько не смущался таким холодным приемом, стоял, сцепив руки за спиной, широко расставив ноги, и хищно осматривал своих подчиненных.
Словно выискивал самого слабого.
Первую жертву.
