Глава 17

Тавия

Глаза ее мамы были черными, а улыбка – широкой. Такие дни Тавия ненавидела больше всего.

Дни, когда она крепко держала маму за руку, а та волокла дочь через комнату; дергала то туда, то сюда; как-то странно смотрела в пустые углы, будто там стоял кто-то очень важный.

– Вот они, – твердила она, указывая на собственную тень. – Теперь ты их видишь? Моих призраков?

Тавия мотала головой. Она хотела увидеть. Девочка отчаянно желала увидеть существо, преследовавшее ее мать. Но как бы пристально Тавия ни смотрела, она видела только свою тень. Та спокойно и терпеливо ждала, пока ее хозяйка пошевелится.

Тавия подозревала: это, наверное, потому, что она слишком маленькая. Существовали вещи, известные только взрослым. Тавии часто бывало сложно понять многое из того, что без малейшего труда осознавали люди постарше. Она гадала: может быть, если постараться чуть-чуть сильнее и вложить в это все свое усердие, то удастся рассмотреть нечто, скрывающееся в тени? Те существа, которых видела ее мама и которые так пугали женщину. Но ничего не получалось – даже если Тавия старалась изо всех сил.

Она обняла маму, прижалась щекой к ее животу и подумала: может быть, нужно солгать, если ничто другое не способно остановить мамины слезы?

– Вот там, – неизменно говорила мама. – Разве ты не слышишь, как они шепчут?

* * *

Тавия проснулась в пустом вагоне. Он тускло освещался единственным мерцающим фонарем, подвешенным к потолку.

За окнами все еще было темно. Они уже выехали из тоннелей. До прибытия в Рениаль оставалась пара дней или даже часов – Тавия потеряла счет времени, – но пока что весь мир казался далеким и чужим. Он был окутан ночной тьмой, которую пронзали лишь слабые огоньки звезд.

Тавия подавила зевок.

Она не спала по-настоящему вот уже несколько дней. Больше всего девушке хотелось улечься в настоящую, нормальную кровать. С толстыми одеялами и пышными подушками, которая бы стояла в нормальной комнате, где Тавия будет одна и куда не вломится толпа хохочущих фокусников. В последнем вагоне были койки. Однако Тавия не могла расслабиться достаточно, чтобы занять одну из них и выспаться. Ее ночи полнились жуткими отголосками прошлого.

До появления этого клятого эликсира Тавия хранила воспоминания о своем детстве словно святыню – они лежали в ее памяти, как стопка разноцветных картинок. Иногда девушка чувствовала, что слишком глубоко погрузилась в пучины преступного мира. Тогда Тавия перебирала эти картинки, решая, какая из них сейчас ей нужнее всего. Одну она использовала чаще остальных. Эта картинка истерлась и истрепалась в памяти; выцвела за прошедшие годы так, что девушке приходилось жмуриться, чтобы рассмотреть мелкие подробности.

То, как изгибались в улыбке губы ее мамы, а вокруг глаз появлялись мелкие морщинки. То, как мама обнимала Тавию – настолько крепко, что они почти становились одним целым. То, как мягко звучал голос мамы, когда она произносила имя Тавии, словно это был некий секрет, известный только им.

Это было прекрасно – когда тебя кто-то так сильно любил, – но сейчас девушка разрушала эти воспоминания и исследовала те, что скрывались под ними.

Воспоминание о том, какими холодными – просто ледяными – стали мамины руки. О ее черных глазах и метке, краснеющей на шее, словно мазок краски. Тавия пыталась отогнать эти мысли и дать дорогу другим воспоминаниям, полным неизъяснимой нежности – о том, как мама называла ее «сиоло», будто это самое ласковое прозвище в мире. Словно быть маленькой девочкой в Крейдже – это большая удача, а не несчастье.

Однако вспоминать об этом становилось все труднее.

Тавия слишком устала и была взвинчена. Каждую ночь, едва стоило закрыть глаза, перед внутренним взором вставало мамино лицо с черными пустыми глазами. И лицо того человека, Дэниела Эмильсона. Он, наверное, умер из-за нее в тюремной камере в Крейдже.

Все это отнюдь не способствовало крепкому сну.

И кроме того, коек в поезде насчитывалась лишь пара десятков. Тавия решила предоставить другим фокусникам делить эти места между собой. У Уэсли, конечно, был личный вагон с отдельной кроватью – по той простой причине, что это был Уэсли.

Тавия могла поспорить, что юноша спал сном младенца – пусть даже всегда держал один глаз открытым. Она натянула на лицо черный капюшон куртки. В окно, выбитое во время атаки на станции, проникал холодный воздух. От холода кости у нее ныли, однако свежий воздух все равно требовался: армии фокусников в поезде приходилось тесновато. Тавия была приятно удивлена, что они все еще не поубивали друг друга. Она направилась в соседний вагон. Оттуда доносился голос Саксони.

Открыв раздвижную дверь, Тавия увидела: Саксони валяется поперек двух сидений. Ее голова свисает за край. Буйные вьющиеся локоны метут пол, а в руке зажат ломоть хлеба. Карам сидела напротив и точила нож, кривя губы в полуулыбке.

Тавии нравилось видеть их вот так, вместе. Это напоминало девушке о прежних днях, когда она и Уэсли еще были друзьями и могли вдвоем смеяться по любому поводу – или вообще без него.

Конечно, если бы в прежние времена им с Уэсли пришло в голову поцеловаться… чего они, впрочем, не делали.

– Умираю с голоду, – заявила Саксони и бросила хлеб на тарелку между ними, как будто он не считался едой. – Этот поезд такой шумный, что я едва могу спать. А каждый раз, когда мне хочется облегчиться, в туалет стоит очередь длиной в половину города. Мне кажется, это и есть первое испытание Главы. Представить не могу, чтобы он придумал что-нибудь хуже.

Карам ухмыльнулась:

– Хочешь сказать, что ты не рада этой тесной дружеской обстановке? – спросила Тавия, подходя поближе. Саксони села и широко улыбнулась.

– Рада снова видеть тебя среди нас. Хорошо поспала?

– О да, лучше не бывает. – Тавия опустилась на сиденье рядом с ней. – Целых двадцать минут.

– Невероятная роскошь, – согласилась Саксони.

– И не хочу вызвать у тебя зависть, но час назад туалет был свободен. Мне удалось сделать все необходимое, и при этом никто не барабанил в дверь. Там даже висел рулон туалетной бумаги.

– Ты меня просто убиваешь, – вздохнула Саксони. – И как это люди жили до появления плавучих поездов? Поверить не могу: я принимала эти поезда как должное и сетовала, что они слишком большие, слишком роскошные. Кто же жалуется на излишки роскоши? Только такие дуры, как я.

Она с печальным видом выглянула в окно, прижав руку к груди. Едва девушка повернулась, взгляд Тавии упал на отметину на шее Саксони.

Тавия ничего не могла с собой поделать.

Отметина приняла розовый оттенок – словно свежий ожог. По крайней мере, так было раньше. Сейчас эта метка начала затягиваться, точно старая рана, сливаясь со смуглой кожей Саксони. Но каждый раз, когда Тавия видела отметину, ее душу наполнял ужас.

В памяти снова всплывали все те жуткие ночи, которые она изо всех сил пыталась забыть.

«Не плачь, сиоло».

Отметина магической болезни на шее у мамы была такой отчетливой – даже после того, как ее тело окоченело. Рука, которую сжимали крошечные пальчики Тавии, стала холодной точно лед. Однако с кожи Саксони эта метка исчезала, точно не желая быть увиденной. Быть может, она остается только на теле у мертвых, подобно клейму.

Тавия гадала, жив ли еще Дэниел Эмильсон.

Она откашлялась. «Нужно перестать думать об этом, иначе я свихнусь».

Саксони прислонилась головой к оконному стеклу.

– Держу пари, твоему смотрящему нравится вот так сидеть взаперти.

«Твоему смотрящему». Как будто Уэсли принадлежал только Тавии.

– Ну-ну, – отозвалась она. – Тебя никто не учил, что не следует плохо говорить о великом Уэсли Торнтоне Уолкотте?

– Ему необходимы три имени для всех его личностей, – сказала Саксони.

Тавия ухмыльнулась и взяла с тарелки ломоть хлеба.

– Кто у нас отвечал за запасы продовольствия?

– Думаю, лучше не спрашивать, – ответила Саксони. – Если я это узнаю, то не смогу сдерживать ярость.

– Правильная позиция. – Тавия откусила кусочек сухого хлеба. – Не надо нарушать спокойствие. На меня уже несколько дней никто не нападал. Я начинаю привыкать к отсутствию синяков.

– Тебе хорошо говорить, – пробурчала Карам. – В тебя не стреляли.

Тавия сочувственно улыбнулась воительнице. Хотя, если говорить честно, в нее стреляли – другое дело, что не попали. Но девушка не виновата, что Карам оказалась недостаточно проворна. К тому же Саксони быстро залечила рану. Карам сейчас выглядела вполне здоровой. По крайней мере, зыркала она на всех так же злобно, как обычно.

– Если рана еще болит, я могу кое-чем помочь, – предложила Тавия. – У меня есть болеутоляющий талисман, от которого ты проспишь неделю.

– Ничего у меня не болит, – возразила Карам.

– Вот как? – Тавия улыбнулась. – Значит, тебе просто нужен был повод пожаловаться?

Карам прищурилась. По выражению ее глаз стало понятно: девушка не оценила юмор Тавии. Смех Саксони прозвучал в ночной тишине громко, словно выстрел.

– Мне ужасно нравится, как вы ладите между собой. – Она обвила рукой плечи Тавии. – Мои самые любимые в мире девочки обязательно должны стать лучшими подругами.

Тавия подняла брови. Однако ухмылка Саксони оказалась заразной, и фокусница не смогла удержаться от смеха.

Это была отличная возможность отвлечься от предстоящей войны.

Тавия вывернулась из-под руки Саксони и заметила сквозь расстегнутый ворот ее рубашки крошечную серебряную отметину чуть повыше левой груди.

– Я и не знала, что у тебя есть татуировки, – сказала Тавия. Саксони закатила глаза и погладила подругу по голове.

– Бедная маленькая фокусница, – промолвила она, притворяясь, будто не видит сердитого взгляда Тавии. – Это одна из моих регалий. Их носит каждый Мастер – они обозначают отрасль магии, которой мы занимаемся, и то, чего нам удалось добиться. Это мой знак Мастера Энергии.

Конечно же, это было так.

Конечно же, у Саксони имелся этот знак.

Потому что Саксони была Мастерицей.

Тавия не знала, сможет ли когда-нибудь привыкнуть к этому.

Она не хотела злиться на подругу. Подобная злость была бы жутким эгоизмом. Казалось вполне разумным то, что Саксони никому не говорила о своей сущности – ведь девушка скрывалась от тех самых людей, на которых девушки работали. От сохранения этой тайны зависела ее жизнь – а может быть, и жизнь Тавии. Но насколько бы оправданным ни было недоверие Саксони к подруге, смириться с этим оказалось трудно.

– Они напоминают те руны, которые рисуют на себе туристы, – отметила Тавия. Саксони заметно напряглась и сморщила нос, словно почуяв что-то отвратительное.

– Суви.

«Подонки».

Очевидно, Мастерица была не в восторге от того, что традиции ее народа свелись к нательным украшениям для приезжающих в Крейдже зевак.

– Ты беспокоишься насчет будущей встречи с Мастерами? – спросила Тавия у Карам. – Будут ли они доверять тебе после твоего столь долгого отсутствия?

– Я больше беспокоюсь насчет встречи со своим отцом, – ответила Карам, продолжая точить нож. – Мы с ним не разговаривали вот уже несколько лет. К тому же расстались нехорошо. Он никогда не одобрял мое желание стать воином.

Тавия молчала. Фокусница не знала, что сказать. Странно, когда кто-то невероятно жесткий и опасный становится настолько уязвимым.

– Я бросила свою семью, своих друзей; все, что я обещала им, – продолжила Карам. – Я предпочла всему этому жизнь бойца в Крейдже. А теперь возвращаюсь не ради искупления, а ради того, чтобы просить их рискнуть жизнью для меня. Оказать мне доверие, которое я один раз уже разрушила.

Карам резко втянула воздух. Саксони положила ладонь ей на колено, словно понимая: Карам нуждается в утешении. Но девушка не знала, как это утешение предложить.

Тавия по-прежнему сидела тихо. Она никогда не разочаровывала своего отца, потому что не могла этого сделать – его попросту не было рядом. Тавия ничего не знала об отце: ни того, как он выглядел, когда злился, ни цвета глаз… она даже имени его не знала. И ее драгоценные и многократно просмотренные воспоминания были настолько полны образом матери, что мечты об отце возникали редко.

Мама никогда не говорила о нем. Тавии оставалось положиться лишь на свое воображение. Отец представлялся ей в двух разных образах. Иногда девушка полагала, что он был романтиком-путешественником, который всей душой любил ее мать, а потом трагически погиб. Мама же в приступе отчаяния бежала из Воло в Усханию, поселившись в Крейдже – ведь здесь была его родина. Она надеялась жить хотя бы рядом с его духом. В зимнее время, когда на Крейдже опускался холод, мама Тавии тосковала о теплых ночах Гилы. Она могла смотреть в окно на Вечносияние. Тогда в ее душу снисходил покой. В этих небесных огнях мать ощущала магию и присутствие своего умершего возлюбленного. Этого женщине было достаточно. Иногда же Тавии казалось, что ее отец являлся просто громилой, насильником и мерзавцем. Но девушка старалась гнать от себя эту мысль.

– Точно так же я чувствую себя при мысли о своей амдже, – сказала Саксони. – Я не знаю, как она поступит, когда обнаружит, что я примкнула к Уэсли ради свержения Главы. Она пережила Войну Эпох и своими глазами видела, что делает с людьми торговля темной магией. Амджа ненавидит все, что они олицетворяют.

– Ты хочешь сказать, будто не все считают Уэсли Торнтона Уолкотта величайшей личностью всех времен и народов? – осведомилась Тавия.

– Как ни странно, не все, – отозвалась Саксони. – И лишь Сонму Богов ведомо, как поступит мой отец, когда поймет: я отправилась в Крейдже, чтобы найти Зекию, а осталась там и стала шпионкой смотрящего. Когда он узнает обо всех моих поступках, он…

Она оборвала фразу и умолкла. Ее улыбка ослабла и помрачнела. Тавия напряглась. Девушке было неприятно, что она не умеет понимать людей, которых могла назвать близкими.

Если бы на месте Саксони находился Уэсли, Тавия поняла бы его. По одному тому, как юноша дергал свой галстук или невпопад поправлял запонки, Тавия за полсекунды понимала ход его мыслей.

Лжецов легче всего прочесть.

– Значит, вас всех ждут злые родственники? – уточнила Тавия. – Забавно.

– Думаю, мой отец будет скорее испуган, чем зол, – ответила Саксони. – Когда-то он сражался за то, чтобы отвоевать нам место в этом мире. Но после потери моей матери и Малика, а потом и Зекии… мне кажется, он просто боится пережить кого-то еще.

– Малика? – переспросила Тавия.

– Моего брата, – пояснила Саксони. – Он погиб в огне вместе с моей матерью, когда я была еще маленькой.

Она сказала это так просто, словно речь шла лишь об очередном факте из жизни, о котором девушка не упоминала прежде. Воздух как будто сгустился. Тавия ощутила себя самой никчемной из всех друзей, какие только могут быть на свете.

Она даже не знала, что у Саксони был брат.

Разве друг может не спросить о таких вещах?

– Малику стукнуло всего пять лет, но он был самым отъявленным баламутом, какого только можно вообразить, – продолжила Саксони. – Ему всегда требовалось, чтобы все вышло так, как он хочет. А поскольку он не был похож на нас с Зекией, я дразнила его – мол, Малик не наш брат. Якобы мы нашли его в лесу, а на самом деле он ребенок духов-проказников. Но Малик почему-то считал, что это хорошо.

Саксони засмеялась. Хотя ее смех звучал печально, во взгляде блеснула искорка радости – как будто она была счастлива, что может кому-то рассказать о своем брате… даже просто упомянуть его имя.

– Извини, – промолвила Тавия. Это, вероятно, было самое худшее, что она могла сделать. Слова сожаления ничего не меняли и уж точно не могли воскресить родных Саксони.

Саксони ткнула подругу под ребра:

– Не смотри так мрачно. Это было очень давно. Сейчас важно то, что мы можем найти Зекию.

– Мы найдем ее, – пообещала Тавия. – Во что бы то ни было. Мы вернем тебе сестру.

Саксони взяла Тавию под руку.

– Лучшая фокусница Крейдже дала мне слово, – сказала она. – Прямо бальзам на душу.

– Можешь рассчитывать на меня в этом деле, – подтвердила Тавия. – В моей профессии сомнение в себе – не самое хорошее качество.

– В твоей профессии хороших качеств вообще быть не должно, – заметила Карам. Она, конечно же, шутила – с той убийственной серьезностью, на которую только Карам и была способна, – но Тавия не могла с ней не согласиться.

Она всегда мечтала лишь об отъезде из Крейдже и путешествии в Воло, родную страну ее матери. Фокуснице казалось, что так удастся в некотором роде начать с чистого листа и стереть все свои плохие поступки. Тавия читала книги о Воло и представляла себе эту землю, пока та не стала казаться ей чем-то вроде легенды.

Волийцы веровали в Одинокую Богиню и Предателя. Богиня создала его, чтобы провести вместе с Предателем свою бессмертную жизнь. Но он позавидовал ее силе и ниспослал на все земли грех. Поэтому в наказание Богиня была вынуждена убить его. Каждый год волийцы устраивают празднество в честь жертвы, принесенной Одинокой Богиней. В Гиле, столице страны – именно там родилась мама Тавии, – улицы увешивают бумажными фонариками и наполняют небо магией. Звезды начинают сиять разными цветами. Говорят, это один из самых красивых праздников во всех четырех странах.

Тавия всегда думала: если бы она росла там, жизнь сложилась бы совершенно иначе. Девушка не швырялась бы проклятиями и амулетами, когда кто-то разозлит ее. Она бы просто поморщилась и высокомерным тоном произнесла: «Предатель вселил в тебя грех».

Вместо этого Тавия продавала людям опасные талисманы и зелья, делая вид, словно это ничего не значит; убеждая себя, будто люди заслуживают такого – пусть даже она понимала, что это ложь. Мать Тавии умерла от магической болезни. Тавия отлично осознавала, что, возможно, продает эту болезнь кому-то еще.

В тот день у храма она едва не погубила Саксони.

Тавия не знала, сколько жизней она разрушила, притворяясь, будто знать ничего не знает и только выполняет приказы. Девушка не могла сказать, что осталось от ее души после стольких лет на улицах и что уцелеет после того, когда все закончится, однако отчаянно надеялась, что среди этих остатков будет хоть что-то хорошее. Она должна своей матери хотя бы это.