* * *
Андрей разрешил ей воспользоваться компьютером и даже ввел свой пароль доступа в программу поиска.
Саша выяснила, что судно, на котором служит Герман, находится на стоянке в Калининградском порту. Отыскала его электронный адрес. Долго, очень долго мучилась над письмом. Еще дольше не решалась отправить.
Отправив, металась из угла в угол, мучаясь ожиданием.
В ответ пришла короткая записка: «Не имею права покидать территорию порта. Попробуй приехать сюда сама».
Рванула к Андрею.
— К сожалению, по правилам покидать территорию буферной зоны запрещено, — ответил он. Как обычно — сочувственно.
На этот раз его слова Сашу не остановили. Она направилась на прием к начальнику соцнадзора. Терпеливо стояла в очереди под дверью. Готовая на все.
И не могла отделаться от ощущения, будто она снова в консульстве.
Впрочем, за двери приемной Саша не попала. Степанов вытащил ее из толпы и сообщил:
— Начальник соцнадзора получил ходатайство от командира корабля, на котором проходит службу отец вашего ребенка, и дал разрешение на кратковременный выезд с сопровождением. Завтра мы с вами едем в Калининград.
Саша почувствовала, как больно ударило о ребра сердце, и вдруг стала медленно сползать по стене вниз.
Степанов подхватил ее, довел до своего кабинета, дал воды. Молча смотрел, как прыгает пластиковый стаканчик в ее дрожащих руках, как выплескивается вода через край. Потом неожиданно спросил:
— Вы его любите?
Саша долго молчала, глядя в серьезные серые глаза. Потом опустила голову и глухо ответила:
— Не знаю.
* * *
В порту монорельс делал только одну остановку — у Вольной гавани.
Выйдя из вагона под мелкую серую морось, Андрей сразу предупредил, что идти придется далеко, и уверенно повел Сашу через грузовые терминалы, мимо огромных цилиндров-резервуаров и длинных причалов, у которых размытыми призраками высились громады кораблей.
Саша с бьющимся сердцем вглядывалась в каждое судно.
Шли и правда долго. Сердце устало биться от ожидания, ботинки промокли, ноги замерзли, а сырость, забравшись под одежду, ледяными пальцами водила по спине.
Наконец участковый остановился у очередного причала, ничем не отличающегося от всех тех, мимо которых они уже прошли.
— Кажется, здесь, — сказал он, кивком указывая на корабль. Отстегнул от предплечья мобильный компьютер: — Сейчас уточню.
Саша пристально смотрела на высокий трап и дрожала — от промозглой сырости, от волнения, от нервного напряжения.
Размытая фигура появилась на верхних ступенях и стала торопливо спускаться вниз.
Когда Андрей оторвался от экрана, чтобы сообщить Саше о том, что они на месте, к ним уже подходил человек в черной морской форме.
Саша отчаянно хотела броситься ему навстречу и удержалась лишь невероятным усилием воли.
Моряк приближался. Саша отметила, что на нее он даже не смотрел.
Грудь болезненно сдавило. А она-то, дура, размечталась!.. Ну что ж, тогда, может, хоть ребенку поможет?
Искоса взглянула на участкового и с удивлением заметила, как побледнел Андрей. Даже не побледнел, а буквально побелел. Не поворачивая головы, спросил:
— Это он — отец вашего ребенка?
— Да, — ответила Саша, и сердце вдруг сжалось от непонятного предчувствия беды. — Ты его знаешь?
— Да, — никогда еще голос участкового не был таким механическим, неживым. — Это мой старший брат.
Герман подходил все ближе, и выражение неуверенности на его лице сменялось широкой улыбкой.
— Андрюха! — воскликнул он и обнял участкового. Потом взял его за плечи, отстранился немного и, радостно его разглядывая, продолжил: — Вот это да! Слушай, сто лет тебя не видел и столько же ничего от тебя не слышал! Ты, значит, у нас в соцнадзоре теперь! Саш, вот это повезло так повезло!
Саша нервно всхлипнула. Да уж, повезло.
Герман отпустил Андрея, обнял Сашу за плечи одной рукой, другой провел по мокрым волосам.
Как же мало, оказывается, надо для счастья. Всего один короткий жест, даже без слов. На глаза навернулись слезы, и Саша уткнулась головой в жесткую ткань кителя.
— Ну, вот и все — считай, проблема решена. Правильно, Андрей?
Участковый, все такой же бледный, спрятал дрожащие руки за спину и молча переводил взгляд с Саши на брата.
— Ты ведь сможешь решить нашу проблему? — спросил Герман. Радостная интонация в его голосе сменилась беспокойством. Он пристально смотрел на Андрея. Тот отвел глаза. Немножко отстранил Сашу и взглянул на нее. Она съежилась и опустила голову.
— Та-ак, — протянул Герман и отпустил Сашины плечи. Отступил на шаг.
— Я, — начал было Андрей, но слова застряли в горле. Натужно кашлянул и, не поднимая глаз на брата, ответил: — В этой ситуации я ничем не могу помочь.
Саша взглянула на него с ненавистью. Сколько раз за последние два месяца она слышала от участкового эти слова!
Герман перехватил ее взгляд. Прищурился.
— Саша? — обратился он к ней.
— Герман, я…
Слова не шли. Так уже было.
Герман помнил. Кивнул.
— Андрей?
Участковый тяжело сглотнул. Он по-прежнему не смотрел брату в глаза — не мог выдержать его взгляда.
— Герман, в инструкции все прописано предельно четко, и я не могу выходить за ее рамки. Я не имею права одобрить Сашины документы на въезд в Россию, пока не разрешится проблема с ней и с ее… с вашим ребенком.
— С моей зарплатой я накоплю на одну генетическую коррекцию в лучшем случае за два года. Значит, пусть мой ребенок живет в буферной зоне? Так?
— Герман, я не имею права, — тихо, но твердо ответил Андрей.
— Хорошо же в ВУЗТах над вами поработали, — поморщился моряк.
Горькая ирония прозвучала в его голосе так отчетливо, что участковый вздрогнул. Но, кажется, не понял ее причины.
Герман повернулся к Саше. Взял за подбородок, приподнял голову. Долго вглядывался в глаза, словно что-то искал.
Нашел. Крепко взял за руку.
— Пойдем, — только и сказал он и развернулся к трапу.
Свободной рукой Саша схватилась за рукав жесткого кителя, изо всех сил сжала грубую ткань. Ни за что не отпустит. Потому что в рассыпающемся вокруг нее мире это единственное, за что ей можно держаться.
— Герман, она должна вернуться на участок!
Моряк не оборачивался.
— Ты слышал меня, Герман? Она должна вернуться в буферную зону. Ты не можешь ее так просто взять и забрать. К тому же нельзя приводить гражданских лиц на военный крейсер. Герман? Герман, ты слышишь меня?
Герман продолжал подниматься по ступеням, крепко держа Сашу за руку.
— Герман, я буду вынужден поставить в известность командира корабля!
— Не трудитесь, молодой человек, я уже в курсе, — раздался голос откуда-то сверху.
Герман вытянулся и отдал честь. На причал спускался подтянутый темноволосый мужчина с седыми висками и удивительно ясными глазами.
— Можете не беспокоиться — ситуация под контролем, — сказал он, встав напротив участкового.
Безусловно, Андрей видел две звезды на погонах. И все-таки продолжил:
— Но ведь и вы не имеете права санкционировать нахождение гражданских лиц на вашем крейсере. Я… — на миг запнулся, потом продолжил: — Я вынужден буду доложить об этом инциденте в соцнадзор, а те доведут это до сведения генштаба ВМФ.
— Сколько вам лет? — спокойно спросил командир, не обратив внимания на его речь.
— Двадцать один… А что?
— Ничего, — вздохнул Устинов. — Первый выпуск ВУЗТов, да?
Участковый коротко кивнул. Капитан покачал головой.
— Что ж, теперь я знаю, что сделают из моего младшего сына… — Отвернулся. — Герман, можешь идти. Мы на стоянке еще две недели. Думаю, я успею оформить тебе кредит. Если понадобится, то выделю внеочередной отпуск.
— Спасибо, товарищ командир, — отсалютовал Герман и быстро направился к трапу, по-прежнему крепко держа Сашу за руку. Она не отпускала жесткий рукав его кителя и не отставала от него ни на шаг. Торопилась — и беспокойно оглядывалась.
Под дождем все еще стояли капитан и участковый, и последний упрямо продолжал:
— Это же прямое нарушение… Я вынужден буду доложить…
Устинов смотрел на участкового недоуменно и разочарованно и, казалось, вообще его не слушал, а затем внезапно перебил и задумчиво сообщил непонятно кому:
— Так вот оно какое — наше новое поколение. Потом развернулся и стал не спеша подниматься потрапу.
А с сырого причала серьезными серыми глазами участкового Андрея Степанова вслед кавторангу Устинову еще долго смотрело будущее.
Евгений Гаркушев
Сбой системы
Черная жирная земля так и летела из ямы — Олег копал с энтузиазмом, вкладывая в работу все силы. Лопата с хрустом входила в слегка влажный грунт, поворачивалась, — устремлялась вверх, сверкала в лучах заходящего солнца и, расставшись с очередной порцией выкопанной земли, падала вниз. Иногда, впрочем, Олег не бросал грунт вверх сразу, а внимательно рассматривал его. Ничего особенно интересного на лопате не оказывалось: земля, мелкие камушки, корешки.
— Любо-дорого наблюдать за твоим рвением, — прокомментировал старания Олега подошедший к яме Игорь. — Червей, что ли, копаешь?
Олег грязной рукой вытер со лба пот, едва не сбив очки, и, прищурившись, поглядел на Игоря снизу вверх. Потом оперся на лопату и коротко выдохнул:
— Бот?
— Что «вот»? — не расслышал Игорь.
— Да вот размышляю, бот ты, Лимарев, или нет, — заявил Олег. — Похоже, что нет, хотя в таких делах никогда нельзя быть уверенным полностью.
— Ты в шутеры переиграл, что ли? — насторожился Игорь, косясь на лопату в руках приятеля. Сейчас как звезданет ею по голове… Главное при таком развитии событий — не тратить время на увещевания, а вовремя смыться. Потому что драться с Олегом у Лимарева не было совершенно никакого желания.
— Какие уж там шутеры, — спокойно ответил Олег. — К игровому компьютеру уже два дня не подхожу.
— А к рабочему?
— По мере надобности.
— Ну а роешь что? Окоп?
— Все тебе то черви, то окоп, — фыркнул Олег, выбираясь из ямы и отряхивая порядком испачканные землей джинсы. — Я артефакты искал. Понимаешь?
Тут Игорю стало по-настоящему не по себе, и он даже сделал шаг назад. Да, Лимарев был весьма успешным архитектором, ездил на хорошей машине, имел влиятельных друзей — но тем больше он не любил конфликтные ситуации. Хулиганов и гопников обходил десятой дорогой, да и с сумасшедшими дел старался не иметь.
Убегать Игорю было как-то не к лицу, да и приятелю, возможно, требовалась помощь, поэтому он пересилил себя и осторожно спросил:
— Что ты искал, не понял?
— Артефакты. Сразу заявляю: к компьютерным играм они не имеют совершенно никакого отношения. Если оставить сам термин «артефакты» в покое, можно сказать, что я хотел посмотреть, как устроен грунт на глубине.
— Как устроен грунт? — совершенно растерялся Игорь. — Да ты здоров, Горбатов?
Земля лежала около ямы большой черной кучей, и даже то, что Олег называл ее «грунтом», было странно, не говоря уж о том, что грунт как-то должен быть устроен. Равно странным казалось и то, что его приятель испортил отличную клумбу перед домом. Можно сказать, полностью уничтожил. Только несколько оранжево-черных бархатцев уцелели на краю ямы метровой глубины.
— Не знаю, здоров ли я, — честно признался Горбатов. — Меня какие-то сомнения одолели. Насчет себя, да и насчет всех остальных тоже. Вот порой смотришь на человека — и понимаешь, что он не живет, а номер отбывает. Губами шевелит, рассказывает что-то, ходит. А на самом деле — кукла. Массовость создает, и только. Одним словом — бот. Хочешь, пойдем ко мне, чаю выпьем. Поговорим.
— Ну, пойдем, — не слишком охотно согласился Игорь. — Хотя я чаю не хочу. Лучше бы пива.
— У меня аллергия, — сообщил Олег.
— На пиво?
— Нет, на пыльцу. Но алкоголь способствует. Представляешь, как оно все устроено?
Заявления приятеля Лимарев не понял, но счел нужным кивнуть. Вообще-то хороший парень Олег: всегда компьютер мог посмотреть, программу нужную установить — и цену не ломил, почти бесплатно все делал. Характер у него мягкий, не скандальный. А что парень со странностями — так у кого их нет? Правда, сегодняшние странности казались совсем уж странными…
Горбатов между тем кинул лопату в яму, проводил ее взглядом и как-то горестно покачал головой.
— Надо же, лопата — копательный инструмент. И конструкция совсем простая, — ни к селу, ни к городу заявил он. — А поди придумай такую лопату, разработай под нее грунт…
Прошли в дом — благо Олег решил выкопать яму в десяти метрах от крыльца. Скрипнули деревянные доски в прихожей, заскрипели дверные петли. Дом Горбатова, хоть и не был слишком старым, весь поскрипывал. Даже выключатели работали с какими-то скрипучими щелчками.
— Так, значит, чаю не хочешь? — осведомился Олег.
— Почему, налей, если сам будешь, — Игорь решил поддержать товарища, чего бы ему это ни стоило. Тем более лопата осталась в яме, а худой и щуплый Олег вряд ли мог причинить ему серьезный вред в рукопашной схватке. Впрочем, Лимарев искренне надеялся, что до этого не дойдет.
Горбатов включил электрочайник, присел на табурет рядом с кухонным столом и как-то вымученно улыбнулся. Игорь, не дожидаясь приглашения, уселся в кресло. Большая комната служила Горбатову и кухней, и столовой, и гостиной, соответственно, мебель в ней имелась самая разная. Пахло здесь старым деревенским домом: немного воском, немного медом, чуть-чуть известкой и довольно сильно — сухими травами.
— Функция — налить чаю. Функция — чай, — проговорил Олег. — Понимаешь, как все это выглядит, Игорь? Понимаешь, как выглядим мы с тобой? Обмениваемся информацией в реальном времени, беседуем, словно два античных мудреца. Есть ли в этом смысл? Пристойно ли это? Почему мы должны пить чай и мило беседовать, вместо того чтобы просто обменяться пакетами информации?
— Давай обменяемся пакетами, — хмыкнул Игорь. — Какую информацию ты хочешь получить?
— Так ведь это ты подошел поинтересоваться, зачем я копаю яму. А я тебя не трогал.
— Ну да, мне любопытно стало. Не каждый день ты раскопками занимаешься. Да и яма посреди палисадника выглядит экстравагантно, а?
— Я и хотел выкопать ее в неожиданном месте.
— Тебе удалось, — подтвердил Игорь.
— Позволь тогда задать вопрос тебе, — Горбатов снял очки и прищурился. — А не было ли в твоем интересе умысла? Не затем ли ты спросил, чтобы отвлечь меня от работы, чтобы я не докопался до истины? Может, мне оставалось до истины два удара лопаты — и тут появился ты и заставил меня прервать в высшей степени интересное и познавательное занятие?
Закончив говорить, Олег рывком поднялся и направился к раковине. Открыл кран, принялся мыть руки и умываться — словно только сейчас вспомнил о том, что порядком испачкался.
— Поверь, я нисколько не хотел тебе помешать, — тон Игоря стал поистине умиротворяющим. — Если хочешь, мы можем вернуться к яме и продолжить раскопки. Правда, у меня что-то нет настроения копать. Много работал, устал.
— За компьютером весь день просидел?
— Да. Такой дом проектирую — приятно посмотреть.
— Конечно, конечно. На все вокруг посмотреть приятно. Ты не замечал? Даже на то, что с первого взгляда выглядит совсем неприятным, — отозвался Горбатов. — Все так функционально, так эстетично. Эстетика, правда, разная, но даже в дохлой кошке есть что-то притягательное, не так ли?
— У тебя кот, что ли, умер? — спросил Игорь.
— Никогда в жизни не держал кота. Аллергия. Но, мне кажется, все могло бы быть по-другому — если бы прежде были заданы другие параметры. Другие граничные условия. Если меня запрограммировать по-другому.
В глазах Горбатова горел сумасшедший огонек, а губы растянулись в легком намеке на улыбку. Лимарев еще раз оглядел гостиную приятеля, заполненную вычислительными машинами и прочей электронной техникой. Два стационарных компьютера на столе, ноутбук на полке, игровая приставка под телевизором, ни к чему не подключенный сканер на стуле. А ведь была еще и спальня… Олег был программистом до мозга костей и мыслил соответствующими категориями.
— Ты рассматриваешь наш мир как компьютерную модель? — тихо рассмеялся Игорь, осознав, куда клонит приятель. — Слушай, Олег, такие мысли рано или поздно посещают каждого. Но, как мне кажется, вопрос о первичности нашей реальности остается и всегда будет оставаться открытым. Такие вещи нельзя изучить изнутри. Мы можем только верить или не верить.
Горбатов тщательно вытер мокрые руки льняным полотенцем, открыл тихонько скрипнувшую дверцу деревянного шкафчика и достал круглую зеленую банку с чаем.
— Цейлонский, — сообщил он. — Есть ли такая страна — Цейлон?
— Нет. Есть страна Шри-Ланка. Цейлоном она называлась раньше, — сообщил Игорь.
— Ты умный. Скорее всего, не бот, — с усмешкой поглядев на приятеля, констатировал Олег. — Или супербот, искуситель. Но в суперботов я не верю. В конце концов, глобальной программе, Системе, нет никакого дела до наших чувств, и подозревать, что она тщательно следит за тем, чтобы мы не докопались до истины, глупо и самонадеянно. В центре мира — не мы, точнее, не я. Но даже если и я — окружать меня элементами, которые тормозят мои попытки узнать что-то каждый раз, когда я пытаюсь выйти за флажки, малоэффективно. Такие неэстетичные решения — не в духе архитектора.
— Ты имеешь в виду великого архитектора? — спросил Игорь.
— Ну, не тебя же, — хмыкнул Горбатов. — А насчет чая — я не шучу. Может быть, цейлонский чай программируют где-то в Америке. Или в Европе. Например, в Швейцарии. Лично я не встречал человека, который бывал на Цейлоне. Скорее всего, этот участок карты еще недостаточно разработан.
— А как же поставщики чая? — Игорь решил принять правила игры. — Точнее, импортеры?
— Вряд ли чай программируется прямо на складах. Не исключено, что на кораблях. Согласись, корабль с чаем запрограммировать гораздо проще и надежнее, чем огромный остров. Корабль приплывает ниоткуда и уходит в никуда. Весь экипаж — ни о чем не задумывающиеся, не склонные к общению боты. Чай запрограммирован.
— Где тогда снимают фильмы о Цейлоне? — не сдавался Лимарев.
— Не смеши меня. Разве можно сравнить плоские демонстрационные мультики с созданием реальной картины? Сфабриковать программными методами фильм или телепередачу — пара пустяков. Ни объема, ни запахов, ни фактуры. Не то что корабли с чаем… Хотя на самом деле я шучу. Скорее всего, Цейлон есть. И даже Луна есть. Искать нужно в другом направлении.
— В каком же? Копать ямы в своем палисаднике?
Горбатов кивнул, но пояснить свою мысль не успел — в дверь громко постучали. Мужчины невольно вздрогнули, но ничего страшного за дверью, конечно, не обнаружилось. Вежливо подождав после стука несколько секунд, в гостиную вошла Леночка — хорошенькая продавщица из магазинчика, торгующего разными необходимыми для дачников продуктами. Мини-юбка Леночки выглядела вызывающе, стрижка каре подчеркивала красивую шею и приятный овал лица.
— Олег, я вам тростникового сахару принесла, который вы заказывали, — защебетала девушка с порога. — И спирта. А вот спиртовок нет — на складе и не слышали о том, что их сейчас выпускают. Керогаз можно заказать, только ждать придется пару недель.
Девушка часто улыбалась, то и дело поправляла непослушный локон. Было заметно, что хозяин дома ей нравится, и пришла она специально — иначе вполне можно было дождаться, когда он сам появится в магазинчике. На Лимарева Леночка тоже поглядывала — оценивающе. Он в ее магазин заходил редко, а парень был хоть куда.
— Ничего страшного, Леночка, я из Москвы сам привезу, — сказал Олег, поднимаясь и забирая у девушки коричневый бумажный пакет. — Чаю с нами хотите выпить?
— Нет, нет, не могу, — засмущалась Леночка, разглаживая рукой невидимые морщинки на блузке. — Работы по дому много. А у вас что, с водопроводом проблемы? Яма во дворе такая огромная…
— Мы с другом решили кое-что закопать, — изобразив на лице простодушие, заявил Горбатов. — Чтобы никто не узнал. До леса нести далеко и тяжело, вот мы и остановились на палисаднике.
Тихонько ахнув, Леночка попятилась к двери и неслышно выскользнула на улицу — даже половицы не заскрипели.
— Вот как ты считаешь — она бот? — спросил у приятеля Олег.
— Понятия не имею. Реакция на твое заявление вполне естественная. Даже больше скажу: зря девушку обидел.
— У ботов должны быть естественные реакции. Даже очень естественные, — улыбнулся Горбатов. — Но ты представь, каково это — тратить свое время на бота. Что может быть глупее?
Чайник щелкнул — вода вскипела. Олег насыпал заварки прямо в чашки и залил ее кипятком.
— Может быть, еще глупее заваривать чай таким способом, когда у тебя на полках стоит замечательный сервиз с чайником? — предположил Игорь.
— Заваривать чай глупо в любом случае. И пить его. Равно как и есть какие-нибудь пряники. Но еще глупее — ехать в Непал или Новую Зеландию, ведь можно посмотреть тамошние пейзажи по телевизору. Глупо покупать разнообразные деликатесы, когда можно обойтись хлебом, овощами и ограниченным набором белков. А любое общение — это прежде всего изучение самого себя. И неважно, с ботом ты общаешься или нет.
Игорь взял чашку, вдохнул аромат чая. Что бы ни рассказывал Олег о программировании жизни и тщете всего сущего, чай у него был хорошим, дорогим.
— Никак не могу понять, чего ты хочешь. Ты сам себе противоречишь.
— Чего я хочу? — хмыкнул Олег. — Да ничего особенного. Я хочу найти доказательство того, что наш мир запрограммирован. Какой-то артефакт, который выдаст компьютерную модель. Например, стальной лист под слоем почвы. Причем такой, который не пробьешь ни ломом, ни динамитом.
— Ну, откуда ему там взяться? Люди бурят скважины, добывают нефть, уголь. Метро строят, в конце концов. А ты хочешь найти ограничение по глубине у себя в палисаднике, в метре от поверхности?
Олег слегка смутился.
— На самом деле, может, и нет никаких шахт, — предположил он.
— Нет, шахты есть. Я даже опускался под землю — почти на километр, видел, как добывают уголь. А в метро ты и сам, полагаю, не раз ездил.
— Так-то оно так, но структура грунта, полагаю, при детальном исследовании может оказаться однородной. Должны существовать какие-то повторы, чередующиеся пласты. Зачем программировать грунт на много метров вглубь детально?
— Разве тут есть серьезная проблема? — спросил Игорь. — Так себе задача, достаточно ввести функцию случайного распределения. Нет, в земле ты артефактов не найдешь. Вот в небе — дело другое.
Горбатов довольно засмеялся:
— Ага, ты тоже понял, что к чему! И что же можно увидеть в небе?
— Скажем, спутники Юпитера. Ты их когда-нибудь наблюдал?
— Не доводилось.
— И мне тоже. А по их положению даже скорость света определяли. Читал?
— Что-то смутно припоминаю, — кивнул Горбатов.
— У меня дома есть подзорная труба. Пойдем посмотрим?
— На спутники?
— Ну да.
— Если спутников не окажется, это будет сильно.
— Еще бы.
Приятели оставили недопитый чай и вышли на улицу. Солнце уже село, но небо оставалось светлым. Звезд пока видно не было. Быстро холодало.
Лимарев зашагал к своему дому, Олег спешил за ним. Где-то вдалеке лаяли собаки. Потом послышался стук колес проходящей в километре от поселка электрички.
— Если собак программируют — да что там собак, комаров всяких, мух, — какие проблемы могут быть с грунтом? — раздумчиво сказал Игорь. — Да и спутники, наверное, хорошо видны. Не так много в небе звезд.
— Не скажи. Каждый программист прокалывается в малом, — ответил Олег. — Насчет спутников ты здорово придумал. И, кстати, ты заметил, что комары почти все одинаковые?
— Да нет, разные бывают.
— Количество типов — не более ста, — уверенно заявил Горбатов. — А все оттого, что незачем на них тратить вычислительные мощности. И функции комаров очень ограничены — зудеть и кровь пить. В лампочку иногда тыкаться.
— Муравьи так вообще бессмысленно движутся, — поддержал мысль приятеля Лимарев.
— Точно. Вокруг муравейников — абсолютно невменяемая суета.
Дача Игоря была двухэтажной, на втором этаже имелся балкон. Но сразу на балкон приятели не пошли. Игорь включил компьютер, запустил программу имитации картинки звездного неба в реальном времени. Юпитер вечером ожидался на востоке, градусах в двадцати пяти над горизонтом.
— Еще было бы неплохо самим вычислить движение луны и рассчитать время затмений, — заявил Горбатов. — Мы ведь знаем о затмениях только со слов астрономов.
— Уверен — здесь противоречий не возникнет, — покачал головой Игорь. — Луна и Солнце — слишком крупные объекты. По их движению календарь рассчитан.
— Если следовать этой логике, то и спутники Юпитера слишком известны…
— Посмотрим.
Игорь установил на балконе высокий штатив, закрепил на нем подзорную трубу.
— Купил по случаю, — пояснил он. — Это вообще-то охотничье приспособление, не телескоп.
— Отлично, — криво усмехнулся Горбатов. — Гораздо лучше, чем телескоп.
— Почему?
Олег не ответил.
В ожидании темноты и появления Юпитера Игорь достал из бара бутылку двенадцатилетнего виски, и Горбатов, несмотря на аллергию, продегустировал живительную влагу. Виски не был похож на запрограммированный — пах вполне натурально и очень даже приятно.
Наконец в небе загорелись звезды. Юпитер было легко узнать — яркий, желтый, немигающий.
Игорь повозился с трубой, наводя ее на звезду, выдохнул:
— Здорово.
— Нет? — с замиранием сердца спросил Горбатов.
— Мне кажется, есть.
Лимарев уступил товарищу место у окуляра, и Олег увидел вокруг большой звезды четыре маленькие звездочки. Все они выстроились в линию. Три были рядом с Юпитером, одна — на приличном по сравнению с другими удалении.
— Наличие спутников ничего не доказывает, — заявил Олег.
Выглядел он расстроенным.
— Ну да, спутники не так сложно прописать. Четыре точки в небе.
— Их даже необязательно прописывать. В каждой подзорной трубе, в каждом телескопе можно ввести функцию дополнительного программирования. Недаром спутники не видны невооруженным глазом. Если бы мы могли сами построить телескоп, собрать его из линз, то увидели бы другую картинку неба. А телескоп — функция, он строит ту картину, которая требует от него система..
— Резонно.
Олег постучал по трубке импровизированного телескопа, нехорошо улыбнулся и сказал:
— Что, если мы тебя разберем, а потом опять соберем?
— Лучше не стоит, — встрепенулся Игорь. — Может, совсем это никакая не функция, а замечательная подзорная труба, которую я только на прошлой неделе купил!
— Интересно, интересно, — продолжал размышлять Горбатов. — Микроскоп — тоже функция? Если смотреть на бактерий — действительно ли они будут существовать? Понятно, что в микроскоп мы их увидим, как и спутники в телескоп, но если мы сами изготовим линзы и соберем их — будут ли существовать бактерии?
— Для этого достаточно посмотреть на грязную тарелку, забытую в мойке на несколько дней.
— У меня грязных тарелок не бывает, — совершенно серьезно сказал Олег. — А что, правда плесень растет?
— Еще как.
— Может быть, может быть. Впрочем, ты ведь можешь быть ботом. И все твои доводы — доводы Системы. И подзорная труба твоя настроена специально — так, чтобы видеть спутники Юпитера, которых на самом деле и нет.
— Согласись, это уже смешно, — без улыбки заметил Игорь.
Они вернулись в комнату, Игорь взял с полки пачку сигарет, закурил. Горбатов поморщился, но промолчал.
— И зачем ты меня подозреваешь? — выдохнув дым, спросил Лимарев. — Можно подумать, я тебе что-то плохое сделал. Или в тебе мизантропия разыгралась?
— Нет, Игорь, к тебе я отношусь очень хорошо — даже если ты бот. Извини, конечно… Я совсем не хочу тебе обидеть. Мне просто нужно докопаться до истины.
— И ты хочешь достичь этого экспериментальным путем?
— Да.
— Не выйдет.
— Почему?
— Потому что Система — если она существует — должна быть серьезно защищена. На мелочах ее не поймаешь. Разве что на какой-то системной ошибке. Понимаешь, что я имею в виду под системной ошибкой?
Горбатов фыркнул. Он понимал.
Игорь вдохновился, глубоко затянулся и продолжил:
— Мы можем выйти на улицу и отправиться куда глаза глядят. Скажем, совершенно случайно выбрать улицу, на ней — чей-то дом, в доме — совершенно неизвестную нам квартиру. И выяснить, живет ли там кто-нибудь. Вполне возможно, что и нет. Если Система еще недостаточно проработана, боты на улицах не привязаны к ботам в жилье. По улицам бродят одни и те же люди, а квартиры пустуют.
— Я как раз полагаю, что система старая и проработана отлично, — сказал Горбатов. — И поймать ее можно на хранении информации. Точнее, на ее утере.
— Как?
— Назови мне самого бестолкового жителя нашего поселка.
— Зачем?
— Ты назови, потом объясню.
— Откуда же я знаю, какой из них самый бестолковый? — хмыкнул Игорь.
— Ну, любого, по своему выбору. Кто в Интернет не выходит, по телевизору смотрит только сериалы, книг не читает…
— Тогда, полагаю, тетя Шура. Соседка моя. Через дом живет. По скандальности с ней может поспорить Ангелина Павловна, но, может, она профессор на пенсии — близко я ее не знаю.
— Отлично. Сейчас тетя Шура дома?
— Понятия не имею. Может быть, в город уехала.
— Еще лучше. Пошли.
— Куда?
— К тете Шуре. Зачем — узнаешь. Ты не должен ее предупреждать.
— Хорошо, — вздохнул Лимарев.
На улице оказалось совсем холодно, к тому же поднялся ветер. Ледяные порывы хлестали в лицо. Деревья скрипели и раскачивались на ветру, небо затягивало тучами.
— Осень, — прокомментировал Игорь.
— Нас не хотят пускать, — проговорил Горбатов. — Мы на верном пути.
Окна одноэтажного деревянного домика не горели. Тети Шуры дома не оказалось. Игорь предположил, что она легла спать, но Олег покачал головой и ткнул пальцем в навесной замок на входной двери.
— Надо пробраться внутрь.
— Зачем? — страшным шепотом спросил Игорь.
— Там узнаешь.
Горбатов прокрался мимо палисадника к темному окну, зашуршал пыльной сиренью. Послышался стук и шепот:
— Форточка открыта!
— Ну, мы же не форточники, — попытался протестовать Игорь. — И — вдруг она вернется?
— Не вернется! Подсади меня. Я открою шпингалет.
Окно распахнулось настежь меньше чем через минуту. Можно было подумать, что Горбатов — профессионал в делах тайного проникновения в чужое жилье. Перелезть через низкий подоконник труда не составило.
Пахло в доме тети Шуры едой. Чем-то тушеным, вполне съедобным и в то же время — какими-то подгнившими овощами. Запах не был приятным или неприятным — просто чужим. Ориентируясь только по запаху, тайный посетитель мог почувствовать себя котом, забравшимся на незнакомую кухню.
— Тарелки с плесенью хочешь поискать? — спросил Игорь.
— Нет. Как ты думаешь, есть у нее книги?
— Вряд ли.
— И все же, если есть — нам может повезти.
— Ох, проклятый табурет! — голос Игоря раздался вслед за грохотом падения чего-то деревянного.
Олег достал из кармана фонарик — словно заранее готовился к акции, — включил его, поводил из стороны в сторону.
— Этажерка, — тихо сказал он. — Книги.
Книг оказалось всего несколько штук. Одна, «По пути чрезвычайного комиссара», выделялась толщиной и броским названием. Горбатов передал фонарик Игорю, снял книгу с полки, открыл и нервно рассмеялся. Между страниц лежало несколько сторублевых купюр.
— Если бы мы искали их специально, никогда бы не нашли. Похоже, тетя Шура действительно считает, что такая глупость, как заглядывать в книги, не придет в голову никому.
— А что мы ищем? — спросил Лимарев.
— Сейчас, сейчас…
Олег снял с полки неприметную книжечку. Названия на коричневом переплете не было. Горбатов открыл ее, судорожно выдохнул:
— Вот он. Поврежденный файл.
— Что?!
— Какие-то файлы рано или поздно повреждаются. Люди и животные умирают, пища портится, снег тает… Но так запланировано, к этому мы привыкли. А книги, которые долго не берут в руки, файлы, к которым не обращаются, оказываются поврежденными.
— Что за чушь? Да это и не книга, наверное, а просто блокнот, — предположил Лимарев, сжимая фонарик до белизны в пальцах.
— Нет…
Горбатов снял с полки следующий том. Здесь на обложке можно было прочесть только несколько букв. Внутри книги попадались пустые страницы, абзацы, заполненные тарабарщиной из знакомых букв или какими-то непонятными символами.
— Вот! Вот! — с ужасом и восторгом повторял Олег. — Эти файльь никто не должен был открыть! Но мы оказались не в то время и не в том месте, наши действия не были просчитаны Системой. Мы нашли доказательство! Понимаешь?
— Я не знаю, — пробормотал Игорь. — Не знаю.
Вид книги с полустертыми, неправильными страницами его потряс. Неужели и правда ошибка Системы? Неужели Система существует?
Игорь перевел луч фонарика с книги на Горбатова — и обнаружил, что тот пошел рябью, как картинка на телевизоре с плохой антенной, а потом словно бы потек.
С диким криком Лимарев отшвырнул фонарик в сторону, ринулся к едва видимому светлому проему окна. По дороге сбил столик, споткнулся о табуретку и вывалился на улицу. Там он не догадался пробежать вдоль стены, но с воем проломился через куст сирени и помчался прочь от дома тети Шуры, от страшного приятеля, который рассказал ему о ботах, но, по-видимому, оказался ботом сам.
Но чем бот отличается от настоящего человека? Что такое настоящий человек, если мир запрограммирован, а книги — не более чем файлы? Если на самом деле в природе нет ничего твердого, реального и надежного, если можно менять предметы изменением кода, словно с помощью магии — воздействием откуда-то извне системы. Или даже изнутри?
Может быть, настоящий бот — программа, устраняющая ошибки системы? Но каким образом она их устраняет?
Мысли Лимарева мчались галопом, а сзади раздавался топот. Игорь почувствовал, что ноги скользят по мокрой траве, что его настигают…
* * *
Александра Петровна, вернувшаяся из города поутру, обнаружила в своем домике разор и беспорядок. Мебель опрокинута, книги разбросаны, из открытого окна натекла лужа воды, в которой плавали несколько сотенных купюр. Уже через полчаса несчастная женщина делилась своими переживаниями с соседкой, Ангелиной Павловной:
— Страшно жить! Какие-то подонки ночью залезли, Линочка. Мебель сломали, окно нараспашку бросили, а деньги не тронули. Наркоманы, наверное.
— Наркоманы бы деньги забрали, — равнодушно отозвалась Ангелина Павловна. Глаза ее были совершенно стеклянными, старушка даже не моргала. — Сама небось напилась да накуролесила.
— И как у тебя язык поворачивается такое говорить, бесстыжая? — возмутилась тетя Шура. — Подумаешь, зять у нее непьющий, да еще и инженер! У меня дети тоже путевые — дочка вон в типографии работает, даже тебе сколько раз книжки бракованные на растопку приносила! А ты — тварюка неблагодарная, меня рюмочкой попрекаешь!
Очкарик с лопатой на плече, проходивший мимо, услышав разговор кумушек, дико захохотал.
— Олежка Горбатов, учительницы, Марины Владимировны сын, — мгновенно переключилась на новый объект Ангелина Павловна. — Вчера ямищу у себя в палисаднике выкопал, сегодня уже закопал. И цветочки сверху посадил — можно подумать, примутся они сейчас. Нечем людям заняться.
— Совсем беспутная молодежь пошла, — поддержала соседку тетя Шура. — Дармоеды. Ни картошку посадить, ни помидоры — только в телевизоры да компьютеры целыми днями таращатся, плееры из ушей не вынимают. Самыми умными себя считают, а что они понимают в жизни-то? Жизнь — штука сложная.
Александр Сивинских
Четырнадцатый
Викуся перекатилась на живот, подставив солнцу румяные, замечательной формы ягодицы и узенькую спину с трогательно выпирающими лопатками, щелкнула ногтем по дужке инфоочков и с выражением процитировала: «Так кто же мы, эффективные менеджеры или банальные предатели?!» Минуты две шевелила губами, по-видимому читая статью, и капризно скривила губки.
— А ответа-то и не дал! Тоже мне, видный писатель!
Она повернула лицо к Герману (из-за плеча виднелись только серебряные купола инфоочков, полоска загорелого лба да задорно торчащие пучки желтых и голубых волос) и сказала:
— Слушай, а почему бы тебе не Обнародовать свое мнение по этому поводу?
Герман скромно улыбнулся и заморгал, не проронив ни звука. Ему было очень тяжело смотреть девушке в глаза — но не из-за скрывающих их зеркальных полусфер, а из-за того, что смотреть хотелось на загорелые… В общем, на ее спину.
— Кончай отмалчиваться, — строго сказала Викуся. — Отдают твоих соплеменников-то. А вдруг их сейчас безжалостным образом расчленяют? Или того хуже — едят! Ты видел этих рьятто? Жуть, что за твари. Настоящие каннибалы!
Герман тяжело вздохнул. Сложившегося мнения по поводу живой дани каннибалам из космоса у него не было. В конце концов, отдавали всяких бродяг. Может, так даже лучше… Зато было у Германа желание. Необоримое. Он подобрался ближе к девушке и с трепетом лизнул ее в пятку. Викуся дернула ногой и засмеялась.
— Блин, чувак, если бы ты был человеком, я бы решила, что ты ко мне пристаешь.
«Если б я был человеком, так и случилось бы», — подумал Герман и лизнул Викусину икру.
— Уйди, безобразник!
В Гермдна полетела горсточка песка. Он ловко отпрыгнул.
— Ну нет, так просто ты не отделаешься!
Следующие десять минут они носились по пляжу, радостные, как дети на дне рождения. Страшная дань космическим каннибалам была напрочь забыта.
Потом вспотевшая, перепачкавшаяся в песке Викуся отправилась поплавать, а Герман остался охранять одежду.
Тогда-то его и поймали фурманщики.
* * *
В фургоне, куда два мужика с рожами дегенератов и ручищами молотобойцев забросили Германа, оказалось просторно. Блестящий железный пол с низкими гофрами резко пах какой-то химией. Должно быть, антисептиком. На пластиковых стенах виднелись неглубокие следы когтей — прошлые пленники зачем-то пытались оставить память о себе. В углу, постанывая, жалось несколько товарищей по несчастью, явных бродяг. На Германа они взглянули искоса и тут же отвели глаза — не то боясь, что он воспримет прямой взгляд как вызов, не то по трусости, въевшейся в тело глубже, чем грязь подворотен. Он пренебрежительно фыркнул и демонстративно повернулся к бродягам задом. Ложиться не стал, широко расставив ноги, утвердился в центре камеры. Он был совершенно уверен, что это идиотское недоразумение скоро разрешится. Под кожей на груди у него находился чип, помимо прочего содержавший полную информацию о хозяевах.
Фургон качнулся и поехал. В кабине загрохотала музыка — нейротранс пришельцев. Викуся говорила, что на человеческих самцов он действует как стероиды: вызывает прилив сил, подъем либидо и неодолимую ярость.
Похоже, так оно и было. После сравнительно недолгой поездки фурманщики резко изменились, причем не в лучшую сторону. И без того грубые, они сделались совсем бешеными. Бродяг вышвырнули пинками, а Германа схватили за лапы, раскачали и с гоготом метнули наружу.
Упал он на мягкое, но порадоваться такой удаче не успел. Потому что увидел, что это было.
Шерсть.
Огромная куча собачьей шерсти, испачканной кровью, мочой и экскрементами, чей запах пробивался даже сквозь вонь вездесущего антисептика.
* * *
Те же уроды, ценители нейротранса, долго поливали пленников химикатами из шланга с двумя наконечниками, похожими на головки хищных птиц. Растворы несколько раз менялись — как по цвету, так и на вкус, но пахли практически неотличимо. Бродяги во время мытья дважды обгадились; оба раза одновременно, точно по команде. У Германа тоже крутило живот, но он стоически терпел. Затем фурманщики вышли из камеры, и она начала быстро наполняться горячим воздухом. Включились вентиляторы. Шкура высохла практически мгновенно, а еще через несколько секунд Герман почувствовал сильное головокружение и потерял сознание.
Очнулся он в алюминиевой клетке, дрожащим от холода. Шерсти на теле не осталось ни клочка. Сбривали ее, видимо, как придется — саднили многочисленные мелкие порезы. Почему-то сильно болела левая задняя лапа. Герман попробовал ею шевельнуть и едва не провалился в беспамятство снова — был вывихнут сустав. Похоже, чертовы подонки опять швыряли его, раскачивая за конечности. Однако самым худшим было не это. На груди отсутствовал приличный кусок кожи. Рану залеплял плевок скверного дермогена — коричневато-желтого и склизкого на вид, но на ощупь сухого, будто пемза.
Чип, вживленный Герману в раннем детстве, не только идентифицировавший его личность, но также стимулировавший мозговую деятельность и тем самым возвышающий над миллионами сородичей, отсутствовал.
Вот тут-то он не сдержался. Завыл.
Сначала он слышал только себя, но вскоре к его плачу начали присоединяться новые и новые голоса. Очень скоро вокруг стоял дикий, панический вой, и лай, и скрежет зубов о решетки. Эта какофония отрезвила Германа. Он захлопнул пасть и осмотрелся.
Вокруг возвышались штабеля однотипных клеток, составленных буквой П в пять рядов. Там, где клетки отсутствовали, располагались широкие ворота, под которые уходили рельсы вроде трамвайных. Верхние ряды пустовали, однако нижние были заполнены почти под завязку. Сотни псов всевозможных пород и размеров бились голыми телами о стенки узилищ.
Это было дико, это было жалко и — омерзительно. Ни капли благородства не осталось в бедных животных, ни пылинки самоуважения. Никчемный сброд горевал о своей бесполезной жизни. Герман вспомнил, что именно он стал катализатором этого безобразия, и со стыдом прикрыл лапой глаза.
Распахнулись ворота. В помещение вошли деловитые люди в масках, несущие баллоны с длинными узкими раструбами. Обитателям ангара баллоны были наверняка хорошо знакомы. Вой будто отрубило.
Сделалось страшно.
* * *
Четыре дня не происходило ничего примечательного. Пленников кормили безвкусной едой, поили водой с привкусом хлорки, а иногда «развлекали». Давешние дегенераты выпускали в центр помещения течную суку, нескольких кобелей — нарочно намного больше или меньше дамы размером — и, покуривая папиросы, набитые совсем не табаком, наблюдали за происходящим под ревущие пульсации инопланетной музыки. К своему ужасу, Герман чувствовал, что все это — техно-транс, принудительные собачьи свадьбы, раздражающий ноздри дым — начинает доставлять ему что-то вроде извращенного, злобного удовольствия. Ему уже почти мечталось поучаствовать в оргии, но вывихнутая нога лишала малейшей надежды на роль жениха.
А на пятый день все кончилось. В тюрьму заявились чужие. Рьятто. Восемь особей. Они и впрямь выглядели кошмарно. Двухметровый рост, багровая кожа, усеянная мучнистыми пятнами наподобие лишая, тонкие конечности. Вдавленные, но чрезвычайно широкие грудные клетки; животы, похожие на шапки пульсирующих пузырей. И в довершение, как квинтэссенция абсурда, крошечные головки херувимов.
Рьятто пересчитали пленников и залопотали тонкими голосами, неистово жестикулируя. Кажется, они были недовольны. Сопровождающий их мужчина в белом с зелеными накладками комбинезоне прижимал руки к груди, низко кланялся и бегло лопотал в ответ. Видимо, он умел убеждать. Интонации мало-помалу стали спокойнее, а вскоре разговор и вовсе прекратился.
Мужчина достал коммуникатор и сказал в него:
— Ну, вроде все. Пошумели, конечно. Четырнадцать шавок лишних. Это же чудовищное нарушение договора! — Он хихикнул. — В общем, загоняй транспорт. Да поскорее. Сам знаешь, как тут воняет…
В помещение по рельсам вполз миниатюрный состав — несколько ярко раскрашенных вагончиков с открытыми боковыми стенками. Едва состав остановился, рьятто начали отпирать клетки и выхватывать оттуда псов. Каждого внимательно осматривали, прижимали к голове какое-то устройство, раздавалось низкое гудение, и обмякшее тело укладывалось в вагончик.
Удивительно, но ни один из пленников даже не пытался оказывать сопротивления.
Наконец очередь дошла и до Германа. Он оскалился, готовясь вцепиться в руку чужого, — а дальше будь что будет. Однако тот, едва взглянув на опухшую заднюю лапу, перешел к соседней клетке.
Вскоре все закончилось. Вагончики, нагруженные неподвижными собачьими телами, уехали, весело постукивая колесами. Следом отбыли рьятто. Человек в белом комбинезоне окинул взглядом четырнадцать клеток, чьи обитатели по тем или иным причинам приглянулись чужим меньше остальных, и произнес странную фразу:
— Эх, не повезло вам, бедолагам.
* * *
Зловещий смысл его слов прояснился к вечеру. В ангар пришли двое. Некрасивая пожилая женщина с хорошо различимой бородкой и усами и молодой человек в инфоочках. Очки были куда как поплоше, чем у Викуси. Бородатая женщина бесспорно главенствовала. Очевидно, именно поэтому движения у молодого человека были нервными, а голос визгливым. Герман и раньше замечал, что человеческие самцы, несмотря на многолетнюю историю феминизма, по-прежнему воображают себя вожаками стай и очень переживают, когда реальность беспощадно расходится с грезами.
— Берем этого! — Нервный очкарик устремился к одной из клеток.
— Не пойдет, — отрезала женщина и присела на корточки возле Германа.
— Почему? — склочно воскликнул очкарик. — Посмотрите, какой крупный экземпляр!
— Сереженька, — ласково сказала женщина, — бросьте валять дурака. Экземпляр, который вам приглянулся, сука. Притом беременная. А мне нужен кобель. И думается, я нашла как раз то, что требуется.
— Этот? Но, Диана Григорьевна, он же больной! Посмотрите, какая язва на груди. И нога сильно повреждена.
— Ногу мы ему вылечим. А то, что вы называете язвой, — след от извлеченного чипа.
— То есть? Хотите сказать, этот пес — модификант? Эй, Бобик, ты что, умный?
«Да уж не глупее тебя», — подумал Герман, приблизился к дверце клетки, взглянул сквозь решетку в добрые карие глаза Дианы Григорьевны и улыбнулся.
Женщина открыла защелку и поманила Германа наружу. Тот вышел, стараясь прихрамывать как можно меньше. Получалось не очень.
— Вот именно, модификант. Я давно ждала возможности поработать с таким экземпляром. К счастью, здешние работнички пошли мне навстречу.
— Так вы выбрали его заранее?
Диана Григорьевна не ответила. Поднялась с корточек и сказала:
— Возьмите его на руки, Сереженька. Видите, как ему больно.
Нервный Сереженька не слишком почтительно подхватил Германа под живот и грудь.
— Забираете красавца? А куда остальных? — спросил один из фурманщиков, когда они вышли из ангара.
— Усыпить, разумеется, — безразлично сказала Диана Григорьевна.
— Во, блин! Оказывается, и у собак тринадцать — несчастливое число!
Фурманщики загоготали.
Герман вздрогнул и зажмурился.
Следующие две недели его к чему-то готовили. Брали бесконечные анализы, пичкали инъекциями и микстурами, били слабыми электрическими разрядами и светили в глаза сильными световыми импульсами. Герман постоянно находился в пограничном состоянии между сном и бодрствованием. Он представления не имел, к чему идет дело. Без чипа мозг его стремительно возвращался в первобытное состояние. Инстинкты выходили на первое место. Герман почти перестал понимать сложную человеческую речь.
— Диана Григорьевна, вам не кажется, что мы не приближаемся к результату, а отдаляемся от него? — спросил как-то очкастый, с тревогой разглядывая пса, добрый десяток минут гоняющегося за собственным хвостом.
— Сереженька, — ответила женщина мягко, — вы прекрасный ассистент, лучший из всех, что у меня были, но никудышный ученый. Не обижайтесь, это в самом деле так.
— Я не обиделся. — Ассистент надул губы. — Кстати об ученых… Вы знаете, что движение «Молодая гвардия» объявило эксперименты с биологическими трансформаторами рьятто вивисекцией, а тех, кто ими занимается, — врагами человечества? Возле института Петра Денисовича третий день пикеты.
— Плевать я на них хотела. Клоуны и провокаторы.
— Да, но за ними стоят серьезные политические силы.
— На них я тоже плевать хотела. — Диана Григорьевна задумчиво потеребила волоски на подбородке и кивнула. — Впрочем, вы правы, эта возня мышей в сухом навозе может поднять в воздух немало едкой пыли. Стало быть, нужно спешить. Трансформацию запустим завтра.
* * *
Герман сидел за столом и пытался обуздать взбесившиеся вилку и нож. Проклятые приборы скакали в его руках, как блохи на дворняжке, и уже успели разнести вдребезги миленькое фарфоровое блюдце с пастушком и гусями. Диана Григорьевна невозмутимо кушала пирожок и наблюдала за страданиями подопечного со вниманием экспериментатора старой школы, а Сереженька полностью погрузился в инфосеть: его ногти барабанили по дужкам очков-коммуникатора в ритме нейротранса.
Наконец руки Германа прекратили дергаться. Он начал поспешно загружать в рот мясное рагу. Сереженька сдвинул очки на лоб и объявил дрожащим голосом:
— В блогах сообщают, что институт Петра Денисовича подвергся нападению. Разрушены два из пяти биотранов. Погибло несколько питомцев. Имеются жертвы и среди сотрудников. Господи, — он помотал головой, — я сейчас есть не смогу!
— Я вам уже сто раз говорила, не читайте блогов перед едой.
— А что же читать?
— В ресторане — меню. — Диана Григорьевна отправила в рот остатки пирожка и промокнула губы салфеткой. — Здесь — вообще ничего.
— Кажется, я этот диалог уже где-то слышал, — сказал Герман. Он редко решался говорить, язык слушался не лучше, чем столовые приборы, но сейчас рискнул — и был вознагражден. Фраза прозвучала идеально.
Женщина усмехнулась.
— Не поверишь, все украдено до нас.
В этот момент снизу донесся звон бьющегося стекла.
— Ну вот, мыши добрались и сюда, — преувеличенно спокойно заметила Диана Григорьевна. — Идемте, Герман, я вас выведу.
— А как же я? — испугался Сереженька.
— А что вы? Вам ничего не грозит. В самом худшем случае дадут по морде.
— Морда у него, — крикнул ассистент, тыча трясущимся пальцем в Германа, — у меня лицо!
— Разумеется, — согласилась Диана Григорьевна. — Так постарайтесь не терять его, мой друг.
Она быстро повела Германа к черному ходу. Лифта там не было, пришлось спускаться по лестнице. Затем они бежали через лабораторию (у Германа при виде коконов и манипуляторов биотрана в груди сжался болезненный ком), затем — долго — по каким-то пыльным коридорам. Наконец через низенькую дверь вышли в огромное помещение, заполненное мобилями. Кажется, это была стоянка под гипермаркетом. Диана Григорьевна уверенно прошагала к зелененькому «Смарту», открыла его и отдала ключи Герману.
— Теперь эта машина ваша. В бардачке — документы. Кредитка, водительские права, магнитный ключ от квартиры, инфоочки. Адрес квартиры заложен в память очков.
— Я не умею водить — сказал Герман.
— Ничего сложного. Намного проще, чем управляться с вилкой и ножом.
— А как же вы?
— Со мной все будет в порядке. Я скоро свяжусь с вами. Ну а если нет… недельку постарайтесь никуда не высовываться. Продуктов в холодильнике достаточно. Дальше — решайте сами. Ну же, поезжайте. Мне надо возвращаться. Прощайте. — Диана Григорьевна зашагала назад.
— Зачем вы создали меня? — спросил Герман у сутулой женской спины.
— Не знаю. Из любопытства. Из чувства противоречия. А может, просто хотелось почувствовать себя матерью. Хотя бы суррогатной.
Она ушла, так и не обернувшись.
* * *
За неделю с ним никто не связался. Очки были настроены лишь на несколько официальных новостных лент. Об «антививисекторских» акциях молодогвардейцев в лентах сообщалось скупо, да и то преимущественно в восхищенных тонах. Герман пытался запустить поиск альтернативной информации, но тут, на беду, его настиг очередной приступ пляски Святого Витта. Когда судороги утихли, от очков осталась только блестящая пластиковая крошка да искореженные проволочки дужек.
На восьмой день Герман решился выйти из квартиры. На десятый, одиннадцатый и двенадцатый приводил в нее девушек, так или иначе напоминающих Викусю, а на тринадцатый не успел. В середине дня к нему заявились рьятто. Восемь особей. Один из пришельцев, чье ангельское личико уродовали чешуйчатые накладки, а гроздь пузырей свисала с живота почти до пола, умел говорить по-человечески. Герман молча выслушал все, что ему рассказал чужой, после чего так же безмолвно указал рьятто на дверь. Они ушли, но обещали вернуться.
На четырнадцатый день (похоже, это число становилось для него счастливым) Герман вплавь добрался до пляжа, где любила загорать Викуся.
Она и в этот раз оказалась там. Из одежды на ней были только инфоочки. Все те же роскошные зеркальные чаши, стоившие, как знал теперь Герман, не меньше, чем его «Смарт».
— Привет, — сказал он, выходя из воды. На нем не было даже очков, лишь крошечные наклейки аудиодермов на ушных раковинах. В голове пульсировал нейротранс, в крови — все то, что эта музыка возбуждает в мужчинах. — Разрешишь позагорать рядом с тобой?
— Привет… — Викуся в первый момент растерялась, но быстро успокоилась. Человеческая внешность Германа была крайне эффектной и производила на женщин исключительно благоприятное впечатление. Как в одежде, так и без. Особенно без. За последние дни он уверился в этом абсолютно. — Ну, загорай, если не маньяк.
— О нет. Всего лишь андалузский пес, бегущий краем моря.
— Подозреваю, это цитата, — сказала Викуся. — Проверяешь мою эрудицию?
— Что ты! Скорей демонстрирую свою. Кстати, я Луис. Хоть и не Бунюэль. А ты?
— Виктория. Слушай, Луис, мы не встречались раньше? Как будто промелькивает что-то знакомое… — Она навела на Германа очки, провела ногтем по оправе, запуская поиск.
— Вряд ли. Такую девушку я бы запомнил.
Герман был спокоен. В Викусиной базе контактов его новая внешность отсутствовала совершенно точно.
— Мсье, вы льстец! — Девушка очень откровенно потянулась. — А я, похоже, ошиблась. Искупаемся?
— С удовольствием…
В воде они пробыли полтора часа, из которых собственно плаванье заняло не более минуты. Ровно столько времени Викуся «удирала» от Германа. Потом они лежали на берегу. Герман слизывал с кожи девушки кристаллики соли.
— Ты точно щенок! — со смехом сказала она.
Герман дурашливо зарычал, тявкнул и куснул ее за плечо. Викуся от неожиданности дернулась.
— Но-но, нежнее! Я из-за тебя чуть очки не повредила.
— Прости дурака. Очень уж аппетитно выглядит. — Герман приподнялся на локте. — Кстати, откуда у тебя это чудо? Они же дорогущие как черт знает что. Ты дочь миллионера?
— К сожалению, нет. А, долгая история…
— Я никуда не тороплюсь. Зато слушать твой голос могу вечно!
— Ну… — Викуся замялась. — Короче, у меня был ретривер. Не обычный, а модификант. С чипом, повышающим интеллект. Отец на шестнадцать лет подарил. Надоел он мне жутко — гуляй с ним, корми его, ухаживай…
— Отец? — спросил Герман.
— Молодец, смешная шутка. — Викуся потрепала его по голове. — А тут эти рьятто объявили, что хотят получить сто тыщ миллионов собак и можно сдавать своих питомцев за деньги. Я ради интереса узнала, сколько стоит псина с чипом. Оказалось, до фига. Вот и заключила договор. Рьятто выплатили деньги вперед. На них и купила очки. А чтоб родителей не расстраивать, договорилась с фурманщиками. Те ретривера у меня и увели. То есть как бы увели. Сейчас он, наверное, уже в глубоком космосе.
— Или в консервной банке.
— Вот, кстати, да. Никто ведь толком не знает, зачем им наши собаки.
— Знакомые в клубе говорили, что для колонизации. Слышала о биологических трансформаторах? Рьятто собираются превратить собак в гуманоидов и заселить какую-то планету.
— Глупо, по-моему. Заселялись бы сами.
— Нельзя. Там уже имеются аборигены. Развитая цивилизация, все дела.
— И рьятто, конечно же, хотят этих аборигенов извести или поработить с помощью своих собакошпионов. Верных и преданных новым хозяевам, как псы!
— Точно! — Герман вымученно улыбнулся.
— Ох, мужики, какие же вы дети! — Викуся расхохоталась. — Ладно, пойдем еще поплаваем.
— Беги, я догоню.
В ушах ревел нейротранс. Биение инопланетного ритма складывалось в одну и ту же фразу. «А ты не верил. Ты не верил. Не верил…»
Герман встал на четвереньки, запрокинул лицо к небу и беззвучно завыл.
Олег Бондарев
Звездное наследство
Многие мои друзья собирают марки. Они души не чают в этих чертовых квадратиках с рифлеными краями, на которых изображено все, что только на ум придет недалекому художнику, — от коалы до самолета братьев Райт. Мои друзья таскают на заседания идиотских клубов огромные толстые альбомы, которыми при Желании можно сокрушать головы или гвозди в стены вбивать. Даже чертов миллион марок не весит столько, сколько весит этот гигантский альбом.
Но кто-то готов отвалить целую кучу зеленых за крохотное изображение панды, раскачивающейся на ветке.
По мне, так это полный идиотизм.
Недалеко ушли нумизматы — собиратели старинных монеток. Еще чуть дальше — те, кто срывает горло на аукционе, где торгуют антиквариатом, и с довольной улыбкой уносит домой бездарную мазню бездарного маляра, купленную за три миллиона зеленых.
И ближе всего ко мне те, кто тратит суммы с кучей нулей за единицей на накладные усы Курта Кобейна, которые на самом деле вчера сделал находчивый продавец. Сделал как раз для таких идиотов.
И все же я считаю свой труд в большей степени интеллектуальным. Это не просто мания — это разумные шаги. На что это похоже? Игра на бирже — в яблочко. Когда ты не можешь просто стоять на месте, ты должен делать умные ходы по всем фронтам, не пытаясь развить успех на одной узенькой дорожке.
Так и здесь.
Начинать лучше всего с похорон — пока другие фэмилисты не насели на несчастное семейство… до меня. Нет, разумеется, не я один такой умный: другие опытные коллекционеры тоже начинают оттуда. Каждый раз, как я иду на кладбище, чтобы скорбеть о мистере Джонсоне или мистере Джеймсе, я знаю, что встречу как минимум двух конкурентов.
Впрочем, они редко доставляют мне хлопоты, потому что я слишком хорош.
Наверное, вам интересно, кто такой — этот таинственный я?
Как сказано выше — фэмилист.
Все еще неясно?
Я коллекционирую семьи знаменитостей.
Скажу сразу — это развлечение не для бедных. Фэмилисту приходится немало тратить, прежде чем он получит вожделенное семейство: сначала вы платите за билет до, скажем, Марса, где проходят похороны, по дороге в космопорт покупаете шикарный венок, а когда поближе знакомитесь с вдовой и ее милыми детишками, вас начинают трясти, как свинью-копилку. То есть сначала осторожно, потом сильней и сильней… Если вы вовремя не остановите их, в конечном итоге вас попросту разобьют на десяток осколков и отберут последнюю мелочь. Скажу по секрету, останавливаются далеко не все — многие становятся жертвой азарта. Как в рулетке — вы ставите, ставите, ставите… пока в один прекрасный момент не осознаете, что ставить уже нечего и что последние три кона вы толкали на двойное зеро оторванную пуговицу.
Слава богу, со мной такого никогда не случалось.
Впрочем, вас далеко не всегда трясут. Трясут лишь те, кто не любит — из вредности. У звездных вдов, как правило, имеется нехилое наследство, оставленное богатеньким муженьком, и, если женщины вас полюбят, они будут купать вас в роскоши. Вам не дадут потратить даже полцента — если вас любят.
Признаюсь честно, целью игры является именно она — любовь.
Потому что только любящая жена может вписать мужа в завещание.
И вот, когда вас официально туда вписывают, вы ждете месяцок-другой и звоните в контору Билли Дрейка.
— Билли, — говорите вы. — У меня есть для тебя три жизни.
И Билли ухмыляется — так, как умеет только он один. Вы договариваетесь, во сколько ему подъехать, и в назначенный час он у вас, и он забирает их жизни — жены и двух малышей, дочки и сына. Все выглядит чисто, хоть и странно — будто бы у всех троих разом отказало сердце. Никаких следов насилия, отравления, в них никто не стрелял и не бил их ножом. Да, это подозрительно. Но никто не сможет доказать, что это убийство, потому что следов насилия нет, а Билли Дрейк официально не существует. Билли Дрейка не видят камеры и фотоаппараты, не слышат диктофоны и другие средства записи, и у него нет отражения — как у вампира из глупого ужастика, только взаправду. Подобные ему типы встречаются очень редко, вот в чем проблема. Таких, как Билли, один на два миллиона. Или на три.
Сложно сказать, как он вынимает жизни. Он просто достает три контейнера, делает движение бровью, и три тела шумно падают на пол. После Билли закрывает контейнеры, убирает их обратно в сумку и, получив свое вознаграждение, уходит.
Не знаю, связан ли Билли с кем-то еще из фэмилистов. Ему я этот вопрос задать не решаюсь. Впрочем, просматривая утреннюю газету, я не нахожу никаких иных «обезжизненных», кроме тех, которых для меня приготовил Билли.
Я нашел Билли случайно. Случайно увидел, как он лишает жизни двух бродяг в переулке, и решился подойти. Заинтересованный, я завел с ним беседу — прекрасно понимая, что это игра с открытым огнем, но не в силах удержаться от вопросов.
Мы быстро сдружились. Билли отлично знал свое ремесло, а я готов был хорошо заплатить — тогда я только-только стал фэмилистом и уже порядком устал от первой вдовы, с которой свела нас судьба. Билли был идеальным инструментом для удаления надоедливой супруги и ее сорванца-сына из моей жизни, и я, не задумываясь, этим инструментом воспользовался.
Для остальные фэмилистов успех предприятия — в самом завещании, в том, сколько они получат после смерти жены. Для меня важней количество завещаний. Остальные фэмилисты чертовски завидуют мистеру Джонсу, мистеру Уильямсу, мистеру Лестеру, которые все на самом деле являются мной одним, потому что у всех этих трех ипостасей в разное время скончались их богатые жены.
Остальные фэмилисты занимаются этим, чтобы прийти в бар и за кружечкой пива сказать, обняв коллегу за плечи: «Ты знаешь, а меня ведь вписала в завещание вдова Зига Рурка. Наверное, я стану чертовски богатым, когда она умрет!» Обычно спустя год-другой такие типы пытаются собственными силами приблизить этот заветный момент под названием «когда она умрет», попадаются и получают пожизненное — за мошенничество, за убийство, за весь букет своих преступлений.
Я же не жду, пока мне надоест быть чьим-то мужем. Я подхожу к этому с холодной головой. Едва я в завещании, я звоню Билли. Мне незачем хвастаться перед другими. Я знаю, что я — лучший в своем деле, и мне вполне хватает собственного признания.
Честно сказать, с каждым годом работать все сложней и сложней. И дело тут не в возрасте, потому что возраст давно научились скрывать за множеством всевозможных операций. Дело в том, что звездные вдовы, наслышанные о прогоревших фэмилистах, либо становятся чересчур подозрительными, либо, напротив, чересчур приветливыми. В первом случае они не хотят иметь с вами ничего общего. Во втором — напротив. Однако будьте готовы к тому, что однажды эта приветливая мордашка, все также солнечно улыбаясь, разобьет вас, как свинью-копилку.
Я, признаюсь, нередко ввязывался в авантюры, пытаясь подобрать ключики и к первой категории, и ко второй. В начале моей карьеры фэмилиста я тяготел к простым вариантам, когда вдова сама ищет утешения у первого встречного… но эта простота вскоре наскучила, и я стал воротить нос от женщин, которые сами бросались мне на шею.
Благо пока что я побеждал, хотя попадались мне и крепкие орешки, и настоящие акулы. Опыт делал свое дело, Билли — свое, и мы втроем неплохо справлялись.
История, которую я хочу вам поведать, началась через два месяца после моего пятидесятилетия. Я отлично спраздновал его с очередной моей пассией, внучкой Адама Сэндлера, и миллионами моих друзей, получил массу хорошего настроения и огромное количество самых разнообразных подарков… Но главный мне преподнесла, конечно же, Лана — вечером, когда мы остались одни в нашей огромной спальне ее шикарного трехэтажного особняка, она наклонилась к самому моему уху и прошептала:
— Поздравляю тебя с третью жизни, дорогой.
И вложила в мои руки завещание, где значились мое имя и фамилия. Мне оставалось только поставить подпись, что я и сделал, отблагодарив Дану поцелуем. После был жаркий секс, после она, обняв меня, уснула, а я, потянувшись к телефону, набрал номер Билли и сказал:
— Десятого сентября в семь. Керри-роуд, двадцать три, две жизни.
Он сказал «угу» и отключился. Я положил трубку на рычаг и обнял Дану. Она была мягкая, теплая и податливая. Прижавшись ко мне всем телом, она замурлыкала во сне.
Я вздохнул и, чмокнув ее в темя, закрыл глаза.
И все же с каждым разом все сложней.
С годами трудней избавиться от привязанностей. Чем дальше, тем горше на душе, тем чаще думаешь, какая же ты лицемерная сволочь. И тем крепче прижимаешь ее к себе в последнюю ночь.
Или это ты сам прижимаешься к ней, потому что тебе так страшно от собственных действий, что в одиночку стерпеть просто невыносимо?
Черт, кажется, я становлюсь сентиментальным. А это для моей профессии недопустимо.
Мы славно провели те два месяца — слетали на Венеру, отдохнули, Маргарита даже с пареньком каким-то познакомилась и теперь перезванивалась с ним по Скайпу…
А потом мы вернулись в особняк, и я стал ждать Билли.
Ждать звонка в дверь, который раздастся десятого сентября точно в семь — ведь Билли никогда не опаздывает.
И тогда Дана и ее дочь Маргарита лишатся жизней.
Я никогда не говорю «умрут», когда речь идет о Дрейке. Билли не убивает. Он просто лишает жизней.
Он, скорее, грабитель или вор, но уж точно не убийца.
* * *
Звонок в дверь разбудил нас. В этом доме жильцы не привыкли вставать раньше десяти, потому что не знакомы со словом «работа».
— Кто это, черт бы его побрал? — пробормотала Дана.
В общем и целом она была вежливой девушкой, однако в подобные моменты людям обычно не до вежливости: спросонья даже интеллигент может ругнуться.
— Не знаю… — вяло пробормотал я, и лишь потом меня клюнуло: это ведь Билли! — Я посмотрю.
Облачившись в атласный халат, я влез в мягкие тапки и, насвистывая, отправился вниз. Я волновался, как и всегда в такие моменты, однако это был, скорее, не страх, а предвкушение момента.
Провернув ключ в замке, я открыл дверь. На пороге стоял Билли со знакомой сумкой «Найк» на плече. Он улыбнулся мне своей щербатой улыбкой и сказал:
— Утро, мистер Чистер.
Это имя придумал я. Мы с Билли договорились, что он будет звать меня именно так и никак иначе. Хотя на самом деле это были всего лишь строчки из дурацкой рекламы моющего средства, а вовсе не моя фамилия.
— Утро, Билли, — сказал я, вытирая заспанные глаза и потягиваясь. — Проходи. Детская на втором слева, наша спальня — в правом крыле.
— Вы снова не составите мне компанию?
— Нет. Я пойду умываться.
— Выглядите растерянным, — заметил Билли.
— Это спросонья.
— Да ладно! — фыркнул Дрейк. — Что-то случилось?
— Да нет, все в порядке.
— Ну, как знаете, мистер Чистер, — пожал плечами Билли и стал медленно подниматься по лестнице.
Я проводил его взглядом, покуда он не скрылся из виду, шмыгнув за дверь детской. Постоял чуть и пошел умываться.
Открыв синий кран, я сунул голову под струю ледяной воды. Зажмурившись, стал фыркать и плеваться. Перед глазами расплывались красные круги, а затылок будто онемел, но я упорно не выключал воду.
Это здорово освежает — холодный душ ранним утром. Мысли, которые сплелись за ночь в тугой клубок, разлетаются в разные стороны, а потом начинают осторожно, аккуратно, по порядку, размещаться в ячейках мозга.
Когда я остановил ледяной поток и выпрямился, мое сознание было ясным, как никогда. Я насмешливо смотрел на себя самого пятиминутной давности — трясущегося, раздираемого волнениями придурка, который забыл, зачем он здесь. Который вел себя как дичь, а не как охотник.
Теперь я смеялся над собой пятиминутной давности. Смеялся, выходя из ванной. Смеялся, поднимаясь вверх по ступенькам, на второй этаж.
Я закончил смеяться, когда толкнул двери нашей спальни и вошел внутрь.
Все было кончено.
— Вот так вот, мистер Чистер, — Дрейк хлопнул меня по плечу и улыбнулся своей чертовой улыбкой. — Чистая работа, как всегда.
Для него это всегда было игрой. Веселой, беззаботной. Если бы кто-то назвал его убийцей, он бы искренне удивился.
В такие моменты я понимал, что Билли — дегенерат. Если вы смотрели классический фильм позапрошлого столетия «Я, Сэм!», вы знаете этот вид недоразвитых людей — тех, кто остановился в развитии на десяти годах.
Билли умел подходить к телефону, готовить яичницу с беконом и отбирать жизни. Еще он умел ездить на мотороллере. И на этом, пожалуй, все. Немного талантов, прямо сказать. Но умение вынимать жизни компенсировало многие недостатки. За эту способность я платил Билли баснословные деньги, и он жил как король. Мы оба жили как короли — благодаря наследствам, полученным мною от прежних жен.
Я подошел к Дане, поправил одеяло и направился к двери. Эта комедия нужна была для камер. Чтобы потом копы ни в чем не могли меня заподозрить. Затем я проводил Билли до двери, украдкой сунул ему в карман пухлую пачку зеленых и, распрощавшись, вернулся в спальную.
Теперь комедия превратилась в драму. «Поняв», что Дана не дышит, я закричал, заметался по комнате, потом разрыдался, присев на край кровати, и судорожным движением набрал номер службы спасения.
Через час у моего дома было две машины — полицейская и «скорой помощи». Я растер глаза, чтобы казалось, будто я действительно плакал, как девчонка: в этот раз я играл этакого размазню, лишенного мужского начала подкаблучника, большого ребенка, который, если бы мог, женился на собственной маме, чтобы до конца жизни прятаться от мира под подол ее юбки. Такого меня вы, будучи главным хулиганом класса, ежедневно колотили и запирали в шкафчике; такого меня вы, будучи первой красавицей школы, доводили до экстаза одним подмигиванием; такого меня вы бы полюбили, когда я вырос и стал красивым, стройным… ребенком.
Я лил слезы над мешками, в которые упаковали мою жену и приемную дочь, бежал за носилками до самой машины и бил кулаками в закрытые створки дверей, но, поняв, что переигрываю, отступил назад. Впрочем, для ротозеев, которые называли себя полицейскими и врачами, мои фальшивые эмоции были самыми что ни на есть натуральными. Одна медсестра даже слезу пустила, наблюдая, как я страдальчески заламываю руки. Наверняка у нее дома муж-алкоголик, который колотит ее, придя домой с очередной попойки, и пара маленьких симпатичных детишек — мальчик и девочка, из которых, усилиями отца, ничего путного не выйдет.
Типичная женщина-мать.
Такой была Дана.
Такой была моя мать…
Полицейские снова задавали те же самые вопросы. Вспоминали случай на Венере, где один богатый джентльмен во время фуршета в своем загородном доме обнаружил жену и приемного сына мертвыми. К счастью для джентльмена, он недолго горевал в одиночестве: едва продав дом и все имущество напоминавшее ему о дорогих Мэри и Джиме, он отправился на прогулку в зоопарк и случайно свалился в вольер к львам. Очевидцы утверждают, что его смерть была поистине ужасной; двое свидетелей после случившегося вынуждены были обратиться к психиатрам — до того серьезное потрясение они испытали в мирном местечке под названием «зоопарк». Я, разумеется, всякую связь с этим случаем отрицал и лишь ужасался тому, как судьба поступила со мной… то есть с тем досточтимым джентльменом с Венеры и его несчастной семьей.
— Простите, мистер… — окликнули меня.
— Деке, — сказал я, оборачиваясь к незнакомцу. — Чарли Деке.
Незаметно для меня к дому подъехала еще одна машина. Это был старый «Мерседес» кремового цвета с помятой эмблемой на капоте. Сейчас, судя по всему, я разговаривал с ее владельцем — мужчиной в коричневом плаще, широкополой шляпе того же цвета, серых брюках и черных туфлях, кое-где заляпанных грязью. Мужчина смотрел на меня, прищурив левый глаз; при этом он курил дешевую сигарету с фильтром, которые сейчас тоннами привозили в Америку из России находчивые дельцы. Здесь их курили низшие слои населения, к которым, видимо, и относился нежданный гость моего дома.
— Мистер Чарли Деке, — повторил мужчина, щурясь и дымя сигаретой. — Значит, это вы — несчастный вдовец вдовы Сэндлер?
Мне почудилась ирония в его голосе. Как можно более холодным тоном я сказал:
— Она уже два года как миссис Деке, мистер Каверзный Вопрос.
— Забавно. Мы не общаемся и двух минут, а вы уже присвоили мне кличку, — выдавив из себя фальшивую улыбку, сказал незнакомец. — Но в чем-то вы правы, мистер Чарли Деке, — мне действительно стоило представиться сразу. Меня зовут Шелдон Макги, и я — частный детектив и близкий друг покойного мистера Деппа.
— Вы имеете в виду Джонни? — сухо полюбопытствовал я.
— Да вы остряк, мистер Чарли Деке, — покачал головой Шелдон. — Нет, разумеется, я не мог быть знаком с Джонни, потому что он умер в середине прошлого столетия. Я с детства знал его внука, Фрэнка. Мы дружили еще со школы. Представляете, каким потрясением для меня стало известие о его смерти? А ведь ему не было и шестидесяти… И вот теперь, спустя три года, умирает пятидесятитрехлетняя Лана и — что еще ужасней — малютка Кейт!
— Маргарита, — поправил я.
— Ах да, точно! И как я мог забыть?.. — делано посокрушался детектив, однако я прекрасно понимал, что он меня проверяет. — Так что же случилось, мистер Чарли Деке?
— Я проснулся рано утром и обнаружил, что моя жена мертва, — начал я. — И вот…
Я поведал, как я не находил себе места, как метался по комнате и сходил с ума, как бросился, не разбирая дороги, в детскую к Маргарите и что со мной стало, когда я увидел, что девочка тоже мертва. Полицейские слушали раскрыв рты.
Они уже видели все это на пленке, но мои слова усилили трагизм ситуации.
Они уже видели все это.
Кроме Билли, который улыбался своей дегенератской улыбкой и запечатывал контейнер.
Мистер Макги оставался спокоен, а левый его глаз — также прищурен.
— Великое горе посетило ваш дом, мистер Чарли Деке, — сказал он так эмоционально, как мог сказать только переполняемый чувствами робот. — Или это все же дом миссис Ланы Сэндлер?
Я с трудом сдержался, чтобы не лязгнуть зубами. Проклятый ублюдок, несмотря на полное отсутствие состава преступления, упрямо рыл под меня. Он если не знал, то уж точно догадывался, что Дана включила меня в завещание. Что в случае ее смерти все имущество отойдет ко мне, а в случае моей смерти — к Маргарите. Таким образом, если первое и третье звено этой цепи улетает в бездну, остается только второе, и это второе — я.
Он был неглуп, этот грубый и неотесанный ублюдок, с его идиотским прищуром и дешевой русской сигаретой во рту. Но у него отсутствовали улики, так что толку от его ума не было никакого.
— Это наш дом, — сказал я, снова выдавливая из глаз слезы. — Мой и миссис Даны Сэндлер. а теперь, я надеюсь, вы оставите меня наедине с моим горем?
— У меня есть еще пара вопросов… — начал было Шелдон, но сержант полиции, стоявший за его спиной, поспешно положил руку ему на плечо и с укором сказал:
— Имейте совесть, мистер Макги! Позвольте человеку побыть наедине с его горем.
Макги посмотрел на него с неодобрением, однако вслух сказал:
— Что ж, мистер Чарли Деке, я все понимаю. Понимаю ваше горе и очень вам соболезную, поэтому предпочту больше не донимать вас сегодня. Однако я бы попросил… — Он вложил в мои руки холодный пластиковый прямоугольник. — Я бы попросил вас не уезжать из города и тем более не покидать Землю в течение месяца. Это моя визитка, и если вы вдруг что-то вспомните… что-то необычное, то обязательно мне позвоните. А я, если что-то вспомню, обязательно позвоню вам, договорились?
Я ненавидел его уже в те минуты, даже не представляя, что за сюрпризы ждут впереди. Он, думаю, испытывал ко мне схожие чувства.
— Договорились.
Я пожал его сухую и холодную ладонь, мозолистую и противную на ощупь, после чего он забрался в свой «мерс» и укатил в неизвестном направлении, не сказав ни слова на прощанье.
Потихоньку разъехались все, и ближе к вечеру я остался один. Я бродил по шикарным комнатам с высокими потолками, мимо антикварных ваз, установленных на антикварные же тумбочки, и размышлял о Шелдоне Макги.
Неужели мне как фэмилисту настал конец? Неужели после этого дела придется навсегда завязать с моим увлечением?
Черта с два!
Я сжал кулаки и что есть мочи, с размаху ударил в боковую стенку книжного шкафа. С верхней полки выпрыгнул толстый черный томик. Сделав двойное сальто, он ударился корешком о паркетный пол, и желтые страницы полетели в разные стороны, подхваченные сквозняком из открытого окна.
Я наблюдал этот полет с чувством глубокого самоудовлетворения. Иногда это очень нужно мужчине — знать, что он еще в силах что-то сокрушить. Пусть это всего лишь древний фолиант, который сам рассыпался бы в труху годика через три.
Я много думал о Макги. Сначала мне показалось, что я никогда не перехитрю его. Что он при первой же возможности подловит меня, любая улика, которую я случайно оставлю, будет им найдена. Однако спустя время, немного успокоившись и придя в себя, я усмехнулся. Какой-то оборванец, насмотревшийся детективных сериалов, прижмет меня, человека, который обокрал добрую половину всех вдов галактики?
Бред.
Этот парень — никто, и у него нет никаких улик, которые помогли бы ему раскрыть это дело. Билли Дрейк безупречен и невидим. Никто не знает о главной особенности Билли Дрейка, и речь, разумеется, не об умении водить мотороллер!
Я опустился в кресло и облегченно вздохнул. Остеохондроз, решивший навестить меня после сорока, периодически напоминал о себе приступами ноющей боли в пояснице.
Завтра же утром позвоню доктору Гебсу, моему пластическому хирургу. Старик, как всегда, сделает из меня кого-то другого, и я в образе этого другого зацеплю очередную роскошную вдовушку, которая только-только проводила в последний путь своего звездного муженька.
И ни черта, ни черта этот идиот Макги мне не сделает!..
Гебе и Петров — мои ангелы-хранители.
Если Билли спасет меня от «счастливых» лет брака, то Гебе и Петров, по сути, спасают меня от Билли — или, точнее, от последствий его визитов. Первый делает мне новое лицо, второй делает новый паспорт.
За то время, что я занимаюсь фэмилизмом, я успел побыть два раза русским, три раза арабом, пять раз евреем и бессчетное число раз американцем. Я был худым и толстым, лысым и волосатым — любым, каким меня делал доктор Гебе согласно выбранной жертве. Петров же исправно поставлял документы, благодаря которым вы могли видеть меня летом в Европе, зимой — в Азии, а весной — гребущим в каноэ по Амазонке, но так и не понять, что это я.
Я — это сотни разных людей.
Вы даже сейчас не узнали бы, с кем имеете честь. Я перенес сотни операций, и все ради этой страсти под названием «фэмилизм».
Доктор Гебе и Петров прибыли около девяти вечера. Первый — на большом фургоне, который более походил на передвижной притон хиппи, чем на вместилище самой современной медицинской аппаратуры, второй — на мотоцикле «Урал», который запрещен на Марсе.
— Проходите, друзья! — сказал я, отступая от раскрытых дверей.
Они молча переступили порог, прошли к диванчику в гостиной и расположились на нем. Взгляды их были равнодушными; они выходили из полудремы лишь на время работы.
Я подбивал клинья к богатым вдовам, Билли забирал их жизни. Затем в игру вступал Гебе. Он выбирал из сотен эскизов самый привлекательный из неприметных, или, скорее, самый неприметный из привлекательных, и переносил на меня. Петров, согласно моей новой внешности, подбирал мне национальность, имя с фамилией, прописку и семейное положение.
Хотя нет, последнее всегда было одно и то же.
«Холост».
— Что вы выберете, мой друг? — спросил Гебе, наклонившись ко мне, лежащему на его хирургическом столе. — Средних лет француз или молодой русский? Типаж для госпожи Срна или для госпожи Ухряченко?
Подумав, я ответил:
— Русский.
В Юпитер-сити, главном и единственном городе Юпитера, умирал от рака знаменитый миллиардер Константин Ухряченко. Кроме молоденькой очаровашки-жены, он оставлял этому миру скромную сумму с девятью нулями после цифры «сто пятьдесят два». Многие ломали голову, как он умудрился столько наворовать, но ответа так и не обнаружили. Сейчас все гадали, кем будет тот счастливый паренек, который женится на прекрасной вдовушке после смерти Ухряченко и приберет к рукам миллиарды старого прохвоста.
Я улыбнулся уголками рта. Этот счастливый паренек будет мной.
Утром такси доставило меня в космопорт. Я сел на шаттл «Земля — Юпитер», занял место у окна и, вставив в уши шарики наушников, откинулся на спинку. чКогда пилот объявил, что мы отправляемся, я посмотрел наружу и чуть не подскочил на кресле: на втором этаже здания космопорта, возле огромной стеклянной стены, стоял, сложив руки за спиной, мой давешний знакомый Шелдон Макги. Я невольно втянул голову в плечи, хоть он смотрел не конкретно на меня, а просто на шаттл.
Лоб мой стал влажным от холодного пота.
Как? Как он узнал, что сегодняшний я и вчерашний — одно и то же лицо? Еще утром в шесть я за смешные деньги — тридцать миллионов долларов — продал особняк Даны какому-то богачу. Он сомневался, стоит ли брать дом, в котором только вчера умерли две невинные девушки, однако я разыграл для него настоящую драму. Я умолял его, просил избавить меня от воспоминаний… и все же он сопротивлялся до последнего. Лишь когда я назвал цифру — тридцать — он согласился.
Черт, да особняк стоит все восемьдесят, если не больше!.. Конечно, этот скряга не мог не согласиться!
Мы быстро оформили все через интернет-агентство. Агенты получили свои тридцать процентов со стороны покупателя — девять миллионов — и объявили акт купли-продажи официально завершенным. Дом перешел во владение к богачу, я получил тридцать миллионов и, переведя все имеющиеся у Ланы средства на свою тайную карточку, облегченно вздохнул.
Теперь, сидя в шаттле, я снова был напряжен. Откуда взялся этот сыщик? Неужели он меня раскусил? Неужели это конец?
Но как? Где я совершил просчет? У меня новое лицо, новый паспорт, я теперь Николай Гаврилов, а не мистер Чарли Деке. Как меня можно спутать с тем хлюпиком? Я настоящий русский мужик, могу разгибать подковы и таскать коней на плечах!
Да и бедняга Чарли Деке погиб в автомобильной катастрофе в восемь часов ноль семь минут, когда ехал от Керри-роуд в центр по Мэдисон-авеню.
Но не зря же он здесь, этот проклятый Макги!..
Значит, я действительно прокололся.
Или это — лишь подозрения, а доказательств никаких нет? Ну да, похоже на то. Иначе он попросту снял бы меня с рейса, а не стоял в окне второго этажа, своим грозным видом пытаясь вынудить меня сказать правду.
Я усмехнулся. Чертов оболтус! Не дождешься!
Мы пошли на подъем. Я хотел помахать ему на прощание ручкой, однако удержался от этого жеста. Подобные трюки ни к чему хорошему не приводят.
Лучше я спокойно отвернусь, запрокину голову, закрою глаза и подремлю часок, пока будем лететь…
О да, детка…
Так хорошо…
Через два часа, когда мы приземлились в космопорте Юпитера, первым, что я услышал, была новость о смерти Ухряченко. Рак окончательно доконал старика, и он ушел в иной мир. Одному богу известно, поднялась ли его душа на небеса или канула в бездну, но факт оставался фактом — живым старого пройдоху уже никто никогда не увидит.
Едва заметная улыбка тронула мои губы. Похоже, я прибыл как раз вовремя.
Похороны Ухряченко, как сообщалось в новостях, начнутся завтра в двенадцать пополудни. Все желающие могут проститься с этим выдающимся человеком, любящим мужем, мудрейшим, величайшим и бла-бла-бла.
Об умерших всегда говорят хорошо, если, конечно, речь не о подонках вроде Гитлера. Но Ухряченко не был нацистом. По бумагам он действительно был выдающимся человеком.
Но в бумагах не описывается содержимое его шкафа. Готов поспорить, что если хотя бы приоткрыть дверцу, оттуда посыплются чертовы скелеты, да так много, что вас просто завалит.
Впрочем, сейчас это никого не волнует. Сейчас и на ближайшие пару недель любой, кто хотя бы краем уха слышал о Константине, при упоминании его имени будет заламывать руки и приговаривать: «Боже, какая потеря!..»
Если бы меня попросили честно ответить, что я думаю о смерти Ухряченко, я бы сказал: «Очень своевременно!»
В принципе, я мог бы не дожидаться чьей-то смерти каждый раз, а просто засылать к ублюдку Билли и, когда дегенерат сделает свою работу, приниматься за свою часть развлечения. Но, во-первых, богачи и так умирают чуть ли не каждую неделю, а во-вторых, Билли все-таки работает не за спасибо — и его услуги, стоит признать, не из самых дешевых во Вселенной.
Ну и с недавних пор мне становится плохо, когда я вижу на его губах эту дурацкую детскую улыбку после очередного наполненного жизнью контейнера.
Честно — едва сдерживаюсь, чтобы не стукнуть его по голове кулаком.
Носильщик помог отнести мой худой чемодан до стоянки такси, и я отправился в ближайшую гостиницу. Свободные номера там, по счастью, имелись, причем за вполне приемлемые деньги. Я взял одноместный люкс на четыре дня и велел коридорному доставить мой багаж наверх, вложив в его черную руку, обтянутую белой перчаткой, десять баксов. Он пробормотал «Спасибо, сэр!» и убыл довольный.
Вечером, стоя у окна с чашкой горячего чая в руке, я смотрел с высоты десятого этажа на ночной Юпитер-сити. Огромный город, превосходящий площадью любое поселение Земли, недавно отпраздновал пятидесятилетие. Благодаря роботам-строителям все эти высотки выросли за пять лет. Конечно, здания продолжали возводить и после, но уже не так активно — основная масса построек отпразднует круглую дату уже на следующий год.
В целом Юпитер-сити ничем не отличался от того же Нью-Йорка — небоскребы, небоскребы, небоскребы, миллионы людей, миллионы пустых пакетов и банок, разбросанных по ярко горящим и темным улочкам, миллионы рекламных плакатов и баннеров, светящихся неоном вывесок и высоких фонарей…
Словно я и не улетал с Земли.
Почему Юпитер-сити считается русским поселением? Потому что эта земля принадлежит русским. Русские наняли американских архитекторов, те пригнали роботов и возвели чертову кучу зданий. Вот почему русский город больше похож на Нью-Йорк, чем на Москву или Санкт-Петербург.
Хотя с каждым годом эта разница постепенно улетучивается. Скоро весь земной шар обрастет городами-близняшками, в которых даже улицы будут называться одинаково.
Да и не только земной…
Я подул в чашку и сделал осторожный глоток, боясь обжечь язык. Горячо… но сойдет.
Завтра — важный день. Нужно непременно подрулить к очаровательной вдовушке еще в самом начале церемоний. Показать свою заинтересованность.
Наверняка она даже не любила этого Ухряченко. Вышла замуж за его деньги, а не за него самого.
А теперь я женюсь на ее.
На ее деньгах в смысле.
Я позволил себе сдержанную улыбку и залпом допил остатки чая. Пора отправляться ко сну.
* * *
— Как вы сказали? Николай… Гаврилов?
— Именно, госпожа Ухряченко.
— Гаврилов, Гаврилов… Нет, что-то не припоминаю, — наморщив чудесный лобик, покачала головой Лариса.
— Ну не вру же я, в самом деле?
— Нет, конечно! Зачем вам это?
— Вот и я о чем. Ну да не беда. Можно для надежности познакомиться еще раз.
— Да, разумеется.
— Николай Гаврилов, госпожа Ухряченко.
— Лариса Ухряченко.
— Очень приятно.
— Мне тоже.
Она была глупа, наивна и… глупа. Мне не составило никакого труда внушить ей, что я был у них на вечеринке два года назад, что прекрасно знал Костю и что это такая потеря для меня… Она заглотила червяка и не заметила крючочка, который засел у нее в жабрах и терпеливо ждал, покуда я натяну леску.
Мы беседовали в автобусе, одном из десятка. Первые два везли самых близких — родственников, друзей, коллег по работе. В остальные набилась всякая шушера — от реально соболезнующих до парней, которые ходят на похороны, чтобы зацепить какую-нибудь подругу или слопать халявный бутерброд.
По идее, я относился к последней категории. Вот только зацепить мне требовалось не какую-нибудь, а именно Ларису. Поэтому я просто забрался в первый автобус и внаглую уселся рядом с ней.
— Вы выглядите чертовски подавленной, Лариса, — заметил я.
— А какой я должна быть? — удивилась она. — У меня ведь муж умер, сегодня похороны.
Мне понравилась формулировка вопроса: «Какой я должна быть?»
Действительно, все немало удивились бы, если посреди церковной службы за упокой души Лариса неожиданно вскочила бы с места и, пританцовывая, стала напевать: «Я богата, наконец-то старый хрен скопытился!»
Все все понимают, но черная зависть заставляет осуждать подобные проявления честности.
Она должна горевать. Точка.
— Ушел любимый вами человек, но жизнь продолжается. Вы должны выдавить из себя улыбку, иначе горе поглотит вас и вы зачахнете, а потом просто отправитесь вслед за Константином на тот свет. А вы ведь этого не хотите?
Она покачала головой и с трудом улыбнулась.
— Вот и славно, — похвалил я. — Вот и хорошо. Нельзя так убиваться, правда. Все понятно, горе, но Константин наверняка не хотел бы, чтобы вы последовали за ним через месяц, или полгода, или даже через пару лет. Он хотел бы, чтобы вы продолжали жить и радоваться жизни.
— Вы так интересно и правильно все рассказываете, — призналась Лариса.
Время для дежурного комплимента…
— Видя, как столь красивая девушка плачет, любой истинный джентльмен стремится избавить ее от слез.
Она с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться. И хорошо — ведь сзади сидели завистники, готовые в клочья порвать за веселый смешок посреди мрачного торжества смерти.
Мы болтали всю дорогу до кладбища. Когда автобусы уже подъезжали к месту, где до скончания лет предстояло обитать останкам Константина Ухряченко, я предложил вдове поужинать со мной завтрашним вечером. Она, подумав немного, согласилась.
Естественно, ей этот ужин виделся скорее утешительным, чем романтическим — вроде как старый друг семейства помогает овдовевшей женщине пережить смерть мужа. Хотя крохотная частичка ее птичьего мозга все же понимала, что я хочу совсем другого.
Покинув автобус, я затерялся в толпе, чтобы не донимать Ларису почем зря. У меня был ее мобильный, время — семь вечера — и название ресторана, который новоиспеченная вдова именовала «лучшим в Юпитер-сити».
Разгуливая между родственников и друзей умершего, я в один из моментов поймал на себе чей-то пристальный взгляд. Обернувшись, я увидел того, кого опасался и даже боялся обнаружить здесь.
Макги!
Однако мгновением позже я понял, что мне показалось. Мужчина, которого я принял за детектива, походил на последнего лишь коричневой шляпой да плащом.
Облегченно вздохнув, я вслед за остальными отправился от автобуса в глубь юпитерского кладбища.
* * *
Без пяти семь желтая машина такси остановилась точно напротив входа в ресторан «Нега», и из салона вышел я — в белом смокинге, брюках и мягких замшевых туфлях. В правой моей руке была щегольская черная трость, которую я приобрел только из-за странной прихоти — с ногами у меня всегда был полный порядок.
Неспешно пройдя по ковровой дорожке к дверям, я подождал, пока услужливый щвейцар мне откроет, после чего шагнул через порог. В мгновение ока я оказался в царстве чудесных ароматов, тихих голосов и звенящих о посуду вилок и ножей. Подозвав официанта, я попросил проводить меня к восьмому столику, заказанному мной еще вчерашним вечером.
Пока что столик пустовал, но я не сомневался, что Лариса придет с минуты на минуту. Было всего лишь без двух семь, а симпатичные девушки так любят опаздывать.
— А вот и я!..
Изобразив приветливую улыбку, я неспешно обернулся на голос. Однако когда я увидел сопровождающего Ларису типа, лишь недюжинное самообладание позволило мне сохранить улыбку на лице.
— Здравствуйте, Лариса, — сказал я. — Как зовут вашего спутника?
— Это Шелдон Макги, старый друг Кости, — сказала девушка. — А это Николай Гаврилов… тоже друг Кости.
— Вот как? — делано удивился сыщик, пожимая мою руку. — Бывает же — два человека дружат с третьим, но никогда не виделись до его смерти! Поистине, судьба — странная штука!
Рукопожатие было жестким. Негодяй словно хотел переломать мне все пальцы.
Разумеется, вслух я об этом говорить не стал. С той же приветливой улыбкой на лице я предложил им садиться.
— Чего изволите? — поинтересовался подошедший к нашему столику официант с небольшим планшетом.
— Лариса? — спросил я.
— Мне, пожалуйста, вот это, это и… это, пожалуй. — Тонкий пальчик прогулялся по странице меню.
Официант зафиксировал заказ Ларисы и обратился ко мне. Я назвал блюда, он записал и их тоже, после чего вопросительно посмотрел на сыщика.
— Чашку кофе, — бросил Макги, вынимая из кармана пачку русских сигарет. — У вас здесь курят?
— Нет, но…
— Но мне вы готовы позволить, верно? — Шелдон уже закуривал сигарету.
— Вообще-то…
— Вообще-то никаких проблем, да? — Шелдон выпустил облако дыма прямо в лицо растерянному официанту.
— Я могу…
— Вы можете идти. Чашку кофе. Все. Просто чашку кофе. Не надо всего того, что заказала госпожа Ухряченко и мистер Ди…
Я вздрогнул.
— Как вы сказали? — спросил я.
— Господин Гаврилов. — Шелдон пристально посмотрел на меня. — А вам что послышалось?
В его взгляде я прочел: я знаю все, но мне нравится играть в кошки-мышки. Тем более что в данном случае мышка — это ты, мистер Ди, господин Гаврилов и еще три десятка всевозможных мистеров и господ.
— Мне послышалось «господин Панфилов», — со слабой улыбкой пояснил я. — Вот я и удивился.
— Ха-ха! — неожиданно громко хохотнул Шелдон и пристукнул кулаком по столу.
Пепел упал на белоснежную скатерть и моментально проделал в ней дыру. Обитатели ближайших столиков обернулись, чтобы осуждающе взглянуть на смеющегося детектива.
А ему было плевать. Полминуты спустя он утер проступившие на глазах слезы и, шумно выдохнув, сказал:
— Черт, что-то меня прямо накрыло. Ну вы и хохмач, господин Гаврилов.
Лариса виновато улыбнулась мне через стол. Судя по всему, поведение Макги даже для нее стало сюрпризом.
— Стараюсь, — пожал плечами я.
— Нет, ну вы действительно хороши, — покачал головой он. — Черт, где же мой кофе?
К нашему столику спешил давешний официант в сопровождении полного мужчины в черном пиджаке. Судя по всему, это был администратор или управляющий.
И я даже знал причину, по которой они спешили к нашему столику. Причина эта сидела справа от меня, дымила русской сигаретой и дурно пахла дешевым виски.
— Вот этот господин, сэр, — сказал официант, указывая на Макги. — Он спросил: можно ли покурить в общем зале? Я ответил, что нет, но он, как вы видите, снова закурил.
— Я вынужден попросить вас уйти, — сказал администратор, хмуро оглядывая нашу троицу.
— Что? — не поверил своим ушам я. — Уйти?
— Да.
— Нас всех?
— Да.
— Из-за одной сигареты?
— Черт побери, господин Гаврилов! — воскликнул Макги, проводя рукой по моим волосам. — К черту этих раздутых снобов. Пойдемте отсюда, и пусть они подавятся моим чертовым кофе!
С этими словами Шелдон затушил сигарету о край стола и бросил бычок в графин с водой. После этого наше дальнейшее пребывание в ресторане «Нега» стало действительно невозможным.
— Похоже, что сегодня действительно неудачный вечер, — сказал я Ларисе, когда мы поджидали такси снаружи.
— Простите его, Николай, — виновато улыбаясь, попросила девушка. — Он сегодня будто с цепи сорвался. Обычно Шелдон себе такого не позволяет.
Ну да, про себя сказал я. Обычно Шелдон не сидит рядом с аферистом, на чьей совести добрая сотня жизней, которые он разрушил.
Но сегодня действительно неудачный вечер.
Теперь я понимал, что разоблачение моего инкогнито — всего лишь вопрос времени. Мне оставалось лишь морально готовиться к этому моменту, искать хорошего адвоката, который мог бы уменьшить срок с десяти пожизненных хотя бы до трех…
…и дальше ухаживать за Ларисой. Если уж мои дни на свободе сочтены, пусть роман с ней станет моей лебединой песней, решил я.
В этот момент подъехало такси, и я, махнув сыщику и Ларисе на прощанье, забрался в просторный салон.
— Надеюсь, это не последняя наша встреча, — бросил Шелдон, когда я захлопывал дверь.
Через тонированное стекло, к счастью, не было видно, как мое лицо перекорежила маска страха и ненависти.
— Куда? — спросил таксист.
— В гостиницу «Орбитальная», пожалуйста, — сказал я.
Такси тронулось и, выехав на дорогу, смешалось с потоком машин.
* * *
Наш роман с Ларисой развивался по проверенной старой схеме. Потихоньку мы становились все ближе и ближе, благо назойливый Макги после того случая в ресторане куда-то запропастился. На всякий случай я выслал на его поиски одного знакомого специалиста по устранению надоедливых ублюдков и велел сообщить сразу, как с сыщиком будет покончено.
Однако за последние несколько месяцев ни жертва, ни охотник не подавали признаков жизни, и вскоре я совсем о них позабыл.
Спустя полгода я сделал Ларисе предложение. Она, недолго думая, согласилась.
Мы поженились в маленькой церквушке на краю города, без всяких пышных торжеств и миллионов гостей на свадьбе. Многие друзья Константина хотели дружить с Ларисой после смерти мужа, однако я объяснил ей, что ими движет банальная корысть. Раньше, когда Костя был жив, они подлизывались к нему, потому что он был богат и уважаем. Теперь, когда он умер, к Ларисе перешло его богатство, а вместе с ним — и все те стервятники, так называемые «друзья» и «товарищи», которые просто любили халяву.
Первая брачная ночь, медовый месяц на Венере, а затем — семейная жизнь, которая легка и непринужденна, когда у твоей жены лежат в банке сто пятьдесят два миллиарда зеленых, а на твоем потаенном счету — в два раза больше.
А если бы я сам забирал жизни, делал себе пластические операции и документы — в пять.
Впрочем, большинство жителей Вселенной и помыслить не могло о трех сотнях миллиардов.
Такая привычная жизнь богатея…
Дни летели, шли недели… Мы ездили на курорты, в парки развлечений, путешествовали по планетам, в разные уголки Земли, от Ниагары до Ватикана. Прожигали жизнь.
Макги как сквозь землю провалился. Это было удивительно, но он, похоже, решил оставить меня в покое. Не знаю, что стало причиной — личные проблемы или те, что устроил мой специалист, но факт оставался фактом: сыщик исчез, и ничто более не омрачало мою жизнь.
Я, если честно, надеялся, что его пристрелили. Или что он гулял по зоопарку и свалился в вольер ко львам — как некий господин с Венеры.
Прошло еще семь месяцев, и Лариса вписала меня в завещание. Я поблагодарил ее за доверие тремя часами бурного секса, после чего встал с кровати и спустился на кухню — выпить воды и заодно позвонить Билли Дрейку, старому знакомому дегенерату.
— О, мистер Чистер! — радостно воскликнул Билли, едва заслышав мой голос. — Сколько лет, сколько зим!
— Здравствуй, Билли, — поприветствовал его я.
— Какие дела, мистер Чистер? Снова кого-то подгрести?
Я скривился от омерзения. Кого-то подгрести? Что за ублюдочный жаргон?
Однако вслух я сказал:
— Да, Билли, надо кое-кого подгрести. Сможешь двадцатого октября в восемь? Мы на Юпитере, дом сорок по Дубравскому шоссе.
— Но это через три месяца…
— И что?
— Обычно вы просите через два.
— А сейчас надо через три, что здесь такого?
— Ладно. Это ваше дело, вы правы. Двадцатого октября… — Он записал себе дату и время. — Сколько?
— Одна жизнь.
— Всего одна? Не похоже на вас, мистер Чистер. Как-то совсем уныло — всего одна.
— Черт бы тебя побрал, Билли Дрейк! Я не могу привести к тебе целый табун вдов!» — воскликнул я зло. — Она одна, больше никого нет. Ты сможешь забрать ее чертову жизнь двадцатого октября или мне искать другого мастера?
— Смогу, смогу, мистер Чистер, не кипятитесь! — успокоил меня Дрейк. — Двадцатого октября в шесть утра сяду в скоростной шаттл и прибуду к вам ровно в восемь.
— Это я и хотел услышать, — сказал я и повесил трубку.
Чертов Билли бесил меня все сильней и сильней. Интересно, он отнимет мою жизнь, если я хорошенько вдарю по его дегенератской физиономии?..
* * *
Звонок в дверь разбудил меня. Я нехотя продрал глаза, чтобы посмотреть на часы.
Восемь ноль-ноль. Кто это в такую рань? Рядом запыхтела Лариса. Она все еще спала. Я бросил взгляд на календарь. Двадцатое октября. Точно. Это же чертов Билли Дрейк, чертов дегенерат, отнимающий души.
Я надел халат, подпоясался атласным ремнем и пошел открывать.
На пороге ждал Билли.
— Здравствуй, Билли, — тихо сказал я.
— Здравствуйте, мистер Чистер! — воскликнул он. Меня всегда удивляло, как он умудряется узнавать меня в разных ипостасях. Раньше я почему-то не решался задать этот вопрос вслух, но теперь спросил:
— Как ты узнаешь меня, Билли? У меня ведь каждый раз новое лицо, но ты всегда безошибочно кричишь «Здравствуйте, мистер Чистер!».
— Я вижу глубже, чем вы, мистер Чистер, — пожал плечами Дрейк. — Я вижу вашу истинную сущность. Так я забираю жизни. Оболочка не главное, главное — что под ней.
Впервые я слышал от Билли нечто более осмысленное, чем дебильные «здравствуйте, мистер Чистер» и «кого-то подгрести?».
— Где она, мистер Чистер? — спросил Дрейк.
— Наверху. Второй этаж, прямо посередине. Там спальня, она — на кровати.
Билли кивнул и первым устремился наверх.
— Сегодня вы со мной, мистер Чистер? — спросил Дрейк, остановившись на полдороге.
— Да… Черт с ними всеми, да! Уже иду. — Я взялся за перила и пошел вверх следом за Билли.
Мы поднялись, вошли. Лариса все еще спала.
Билли неспешно выудил из сумки контейнер, открыл его.
— Пусть спит? — спросил он тихо.
— Да… Не забывай, меня снимают камеры.
Дрейк хмыкнул, а в следующий миг Лариса перестала дышать. Будто бы ничего не изменилось, но ее аккуратная грудь больше не вздымалась при вдохе и не опускалась при выдохе — не было ни вдохов, ни выдохов, ничего.
— Готово, — улыбнулся Билли и закрыл контейнер.
Я пустым взглядом смотрел на бездыханную Ларису.
Черт побери, и сколько еще это будет продолжаться? Я что, всю жизнь буду гоняться за богатыми вдовами?
Когда ты первый раз пробуешь печенье, оно, как известно, очень вкусное и очень тебе нравится. Когда ты пробуешь его второй раз, третий, пятый или десятый, оно нравится тебе меньше, но все еще нравится.
Когда ты жрешь печенье всю жизнь, тебе хочется блевать при виде новой пачки.
Так и здесь. Разные девушки, разные судьбы, но одинаковые романы с одинаковым концом. И всегда одинаковый Биллиг который, как мне кажется, ни капли не вырос с тех пор, как мы впервые с ним встретились и он лишил жизни первую мою пассию. Все то же идиотское наивное выражение лица и все та же дебильная улыбка.
Я сжал кулаки, намереваясь врезать по его прыщавой физиономии, но чертовски знакомый голос за спиной сказал:
— Браво, мистер Чарли Деке. И вы, господин Кое-Кого Подгрести. Это ведь вы, верно?
— Макги, — сказал я, оборачиваясь.
Билли уже потянулся за контейнером, когда я жестом велел ему обождать пару минут.
Сыщик ничуть не изменился со времен нашей последней встречи. Тот же хитрый прищур, та же вонючая русская сигарета в уголке рта, тот же отвратный запах дешевого виски. Правда, в прошлый раз он не держал в правой руке миниатюрный бластер, стилизованный под револьвер середины позапрошлого столетия.
— Да, это я, — сказал сыщик и пристрелил Билли.
Удивленно хлопая глазами, я смотрел, как Дрейк с привычной идиотской улыбкой на губах падает на пол. Как из дыры у него в голове течет густая алая кровь, растекаясь лужей по дорогому ковру ручной работы, которым был устлан пол нашей с Ларисой спальной.
— Что ты делаешь?! — воскликнул я.
— Я не очень хочу, чтобы твой дружок-дегенерат подгреб меня, как Ларису. Ну или как Лану с Маргаритой, да? Механизм ведь всегда один, верно?
Отпираться было бесполезно, это я уже понял. Теперь, после смерти Билли, я стою перед решительно настроенным Макги совершенно безоружный и не знаю, что предпринять, кроме как развлекать его беседой.
Мне страшно. У него бластер, а у меня — ничего. Даже мой привычный инструмент — чертов дегенерат Билли — лежит на полу мертвый и истекает кровью, потому что Макги просто продырявил его голову лучом из бластера.
И то же самое он легко проделает со мной, стоит мне только сделать что-то не так.
— Вам это с рук не сойдет! — воскликнул я дрожащим от волнения голосом. — В комнатах установлены камеры! Полиция посмотрит записи с этих камер и…
— Не посмотрит, — покачал он головой. — Я их отключил.
Крыть мне было нечем. Бессильный, я стоял и смотрел на него, ожидая, что следующая секунда станет для меня последней.
Однако он не спешил. На прощание он решил поведать мне, как ему удалось раскрыть мое инкогнито.
— Я нашел массу похожих друг на друга случаев. Перерыл все архивы и нашел около тридцати подобных дел. В них, разумеется, фигурируют разные имена, но суть одна и та же — некий джентльмен завязывался с богатенькой вдовушкой, женился на ней, некоторое время они счастливо жили, становились так близки, что она вписывала его в завещание… а потом — все. Финита ля комедия. Через месяц, два месяца или год она и ее дети неожиданно умирали, врачи гадали, что стало причиной смерти, а тем временем джентльмен, ставший единственным счастливым наследником всего звездного богатства, неожиданно погибал в аварии… или падал в вольер ко львам… или еще что-то… не забыв предварительно перевести все деньги на одному ему известный счет. Кроме того, тяжело переживающий смерть жены и приемных детей досточтимый джентльмен успевал также продать дома, виллы и вообще все принадлежащее семейству имущество, «потому что оно напоминает ему о бедняжках». Вот по такой схеме все происходит в этих тридцати историях с печальным концом, господин Гаврилов или мистер Чарли Деке.
— Что вы хотите этим сказать? — хриплым от волнения голосом поинтересовался я.
— Что я вас раскусил, мистер Чарли Деке. Все это — вы.
Я шумно сглотнул.
— Однако вы чертовски везучий ублюдок, мистер Чарли Деке, — расхаживая по комнате от камина к дверям и обратно, продолжал говорить детектив. — К сожалению, я никак не могу повесить на вас все эти дела за неимением улик.
Мне стало немного свободней дышать, однако я все еще понимал, что так просто сыщик от меня не отстанет.
— Все не смогу, — медленно повторил Шелдон. — Но убийство Даны и Маргариты Сэндлер, а также Ларисы Ухряченко — вполне. Потому что у меня есть запись телефонных разговоров с доктором Гебсом, с господином Петровым. Есть обрывки разговора с Билли Дрейком — его голос по странным причинам на пленке представлен шумом, но он в общем-то и без того был странный тип! А еще у меня есть письменные признания доктора Гебса и господина Петрова.
— Чего же вы хотите?
— Я хочу справедливого наказания для вас, мистер Чарли Деке. По крайней мере, хотел.
— Я могу предложить вам миллион. Или даже миллиард… или даже два.
— Этого мало, мистер Шелдон.
— Мало? Миллионы, миллиарды людей во Вселенной никогда не видели и половины этой суммы!
— Состояние одной лишь Ларисы Ухряченко составляет сто пятьдесят два миллиарда долларов. Состояние Ланы Сэндлер — десять миллиардов. А если взять других, тех, с кем я не могу связать вас уликами? Двадцать восемь вдов, их дети, мальчики, девочки… Неужели это стоит ваших миллиардов? Вас надо сорок раз поджарить на электрическом стуле, мистер Чарли Деке, и после этого упечь на двадцать пожизненных, и то это не станет достойным наказанием для вас.
— Что вы хотите? Половину всего моего состояния? Я готов отдать его вам…
— Нет, мистер Чарли Деке, — покачал головой Макги. — На кой черт мне половина? Если я возьму половину, я стану, по сути, вашим соучастником. Вы спасетесь благодаря моей корысти. Я не могу так поступить, сами понимаете.
— Значит, вы сдадите меня полиции? — пробормотал я.
— Вы знаете, нет, — признался Шелдон. — Полиция ведь наверняка конфискует ваши деньги, а мне достанется дешевая газетная слава и пара долларов «за усердие, инициативность и храбрость при исполнении общественного долга». Так что нет, этот вариант мне тоже не подходит.
— Что же вы хотите сделать?
— Наказать вас и счастливо проматывать ваши миллиарды где-то на Венере.
И тут я понял, что он собирается делать.
— Но ведь тогда вы не получите ее сто пятьдесят миллиардов! — воскликнул я.
— И что же?
— Но сто пятьдесят миллиардов…
— Знаете, мистер Чарли Деке, а ведь вас именно это и погубило, — сказал Макги, качая головой. — Ваша алчность — она не знает границ. У вас на счетах в банках сотни миллиардов, а вы все шепчете «еще, еще, еще» и в итоге оказываетесь в полной заднице. — Он прошел к креслу у стены, развалился в нем, закинув ногу на ногу, и сказал: — Вы свихнулись, мистер Гарри Кэмбл.
Я похолодел. Он знал, кто я. Действительно знал.
— Я поднял ваше дело. У вас был отличный отец, но никудышная мать. Он зарабатывал, она лишь тратила. Он вкалывал, она пила и била вас. Вы любили их обоих… до тех пор, пока отца не застрелили. После его смерти мать бросила вас, укатив куда-то с богатеньким джентльменом на новеньком «Опеле»…
Мои кулаки невольно сжались.
— И вот с тех самых пор вы решили мстить вдовам. Всем, кто угробил своих богатеньких мужей. Вы не убивали их быстро. Вы выбрали долгий и кропотливый путь, чтобы лишить этих дамочек всего — потомства, денег… Вы планомерно устраняли их, не пачкая при этом своих рук, и богатели.
— Это называется «фэмилизм». Это мое хобби.
— Что? Фэмилизм? Никакого фэмилизма не существует. Есть альфонсы, вроде вас. Или маньяки, вроде вас. Но первые не стремятся убивать своих богатеньких жен, а вторым не нужны деньги. Так что вы, мистер Гарри Кэмбл, странная помесь первого и второго.
Дуло бластера смотрело мне в грудь.
— Я не скажу вам код своей карточки.
— За то время, что я слежу за вами, мистер Чарли Деке, я успел узнать его. Помните, во время нашей встречи в ресторане я погладил вас по волосам?
Я вспомнил.
— Так вот, тогда я прицепил к ним совсем крохотную пика-камеру, и с тех пор ни одно ваше действие не прошло для меня незамеченным. В общем, у меня есть все необходимые реквизиты, чтобы пользоваться вашими деньгами. Так что вы мне больше не нужны.
— Ах ты грязный ублю… — прорычал я.
Он выстрелил в меня. Луч пронзил мне висок, и я рухнул на пол как подкошенный.
Вот и все, мистер Гарри Кэмбл. Конец игре под названием «фэмилизм». Прощайте, миллиарды. Прощайте, дорогие особняки и машины. Прощайте, грязный ублюдок Шелдон Макги и предавшие меня Гебе и Петров.
Я ухожу навсегда.
Последним, что я увидел, было сосредоточенное лицо Макги, который, обтерев рукоятку бластера, вложил его в мою правую руку. После этого сыщик подмигнул мне на прощание, вытащил из висящих на стуле брюк мой бумажник, проверил, все ли карточки на месте, и, спрятав его в карман плаща, покинул мой дом.
В завтрашних юпитерианских газетах на первой полосе непременно будет заголовок типа «Мужество и преданность». В статье, расположенной ниже, доблестные репортеры расскажут читателям о храбром джентльмене, который прикончил ублюдка, порешившего его жену, после чего, не в силах пережить утрату, приставил бластер к собственному виску и нажал на курок.
А сто пятьдесят миллиардов достанутся глухой и слепой троюродной бабке из Арканзаса, которая в считаные минуты станет богатой и привлекательной красоткой, и очередной фэмилист, пригладив волосы, отправится покорять ее сердце…
Но это буду не я, а кто-то другой, более молодой и глупый, который в итоге не оставит после себя ничего. Даже настоящего имени на могильной плите. Потому что свет высшего общества слепит и делает нас идиотами.
Александр Шакилов
Контракт-Я
Поздний ужин — по понятиям: никакой курятины, ибо курицу, как известно, топчет петух. Аньяш, женушка моя, однажды умудрилась-таки подсунуть мне окорочка под майонезом. Пришлось устроить легкий скандал с непринужденным мордобитием. Посему: йогурт — скоромное; свининка жареная — пока Аллах не видит; две тарелки борща — ну люблю я борщ; и три чашки кофе, чтоб лучше спалось. Поррядок! — и баиньки-баю; завтра ох какой денек предстоит тяжелый.
Завтра?
Сегодня!
Будильник бьет по пяткам, злобное устройство. Подъем — нехотя, лениво, сопя в две дырочки. Сигаретку в зубки, крестец на стульчак. Потом: умыться, побриться. Лаваш и плов — гор-рячие! — это на завтрак. Ай-я-яй, пальчик болит! Все, пора на работу. А не хочется. Спать хочется. А надо.
Шагом ма-а-арш-ш!!
И мы уже в офисе. Здрасьте, дорогие, рад, рад. И вы? Ну так взаимно, бывает, да уж, бывает, приятно, да-да, приятно.
Что? Оп-паньки! Уже ждут-с?!.
Присаживайтесь, угощайтесь, зайка, принеси нам чифирчику, Василий Петрович любят с молочком, да-с, любят, да-да, Василий Петрович, о-хо-хо, ну шутник, ну озорник, ну… А попочка у нее, Вы правы, ничего, у меня же вкус! — отменная малышка, сам выбирал, сам проверял, да-с.
Адвокаты, подписи, печати? Обсудим? Как скажете, Василий Петрович, как скажете. В баньку? Помыться? И секретаршу с собой? О, Вы правы, кто же будет стенографировать?! Хо-хо, она прекрасно стенографирует в баньке, да-с, хо-хо, ну Вы и шутник! Зайка, нам бы попариться, подготовь документики и купальничек, да-да, мой любимый, да-да, синенький, с ниточкой сзади и без ниточки спереди, да, зайка, да-да, зайчонок, понимаю, ну конечно, ты замужем, а кто не замужем? Ну-у, не будь бякой, Василий Петрович хотят, мы не можем отказать Василию Петровичу, ведь правда? и лишить фирму контракта? хорошего контракта?
В девять? А не поздно? Заодно и поужинаем? Залететь за Вами? Как скажете, Василий Петрович, как скажете… Увидимся, обсудим, не прощаюсь.
* * *
Крыша небоскреба, одного из многих, вросших в асфальт от мечети на Пушкинской до станции монорельса у Госпрома. Вертолет чмокнул-хлюпнул посадочными присосками в центр разметки. Тютелька в тютельку. Пилот — профессионал, а не кусок фекалий, это уж точно, за это мы можем поручиться.
Мы спустились по — клац-клац-ступеньки — трапу. Естественно, после Василия Петровича. Василий Петрович всегда в авангарде. А то, серьезный клиент, три срока, два побега, возраст опять же, корона, статус, контрольный пакет в общаке, меценат к тому же: семь мечетей за свои бабки — разве это не серьезно? Куда нам, после малолетки…
Потому и пресмыкаемся, но в меру. Нас тоже блюсти надо. Не пальцем деланы, суры изучали, на нарах лежали.
Красные фонари: шелк и бумага, тонкие рисунки, иероглифы.
Встречают. Киваем — снисходительно, мол, ша, креветки, я здесь купаюсь. Не мы, но я. Уяснили?
Уяснили, кланяются, лепечут — хорошие, правильные гейши. Спецзаказ как-никак, без ерунды, но с наколками — драконы на причинных местах, очень эротично, очень. Но под кимоно не видно. А жаль, ага, очень жаль. Главное, от профсоюза юдзе никаких нареканий и быть не может: все — уровень! — чинно, прилично. Ну-у, почти прилично.
— Сначала пусть ноги раздвинут, а потом и голоса послушаем? — Василий Петрович смеются: хи-хи-хи, ха-ха-ха. И я смеюсь. А чего не посмеяться? Шутка хоть и добротно бородата и пылью рассыпалась, такая древняя, но… смеюсь: ха-ха-ха, хи-хи-хи!
— Конечно, конечно, Василий Петрович! Сорок восемь поз! Каждая девочка знает, каждая умеет!
— Поживем — увидим.
Юная кидо ласкает струны обтянутого собачьей кожей сямисена. Музыка нежна, как лепесток лотоса, прожеванный мясорубкой. Для юной кидо искусство гейш неотделимо от самой жизни. Впрочем, так изначально и задумывалось — по высшему разряду. Черный лак деревянных гэта… кажется, сейчас малышка улыбнется: «Счет отправьте мне домой», и, веселая и беззаботная, побежит мыть ручки перед осяка: чашки ждут, сакэ уж стынет.
Почему кажется? Так и есть! Уверенно: побежит-побежит! С низкого старта, но не сегодня. Ведь почетная миссия: она же в воротах, гостей встречает-принимает.
— Прошу!
— Не проси, не бойся и не верь… — по привычке, рефлекторно бурчит Василий Петрович Заповеди. — Не проси… Мальчишка… Я помню, под конвоем оправлялись: полчаса утром, полчаса вечером — дважды в день, и больше не проси. И не просили! Бегом, конвоиры на подарочки не скупятся, овчарки поводки рвут, слюной захлебываются… А ты, малец, небось даже параши не застал? Сразу на канализацию попал?
— Ага, Василий Петрович, сразу.
Свирепость тигра. Ненависть обманутой пантеры. Василий Петрович хватают ближайшую кошечку-нэко за локоть и швыряют спиной на бамбуковую циновку:
— Что ты мне шлюшек-дзеро подсовываешь?! Чайный домик?! Я сказал: в баню! Хочу в баню!!!
* * *
Василий Петрович предпочитают портер, а все равно какой. И копченого угря. А мы любим светленькое, «Туборг», холодненькое. И крабовые палочки. И копченого угря, чтоб Василию Петровичу не скучно одному трапезничать.
Василий Петрович молодца-бойца: перчик торчком сразу, без задержек и дополнительной стимуляции. Скоренько засеменил к моей зайке-секретарше. Старый ловелас — полотенце содрал, нагнул девочку рачком, шлепнул по попке, погладил бока — и засадил без предисловий. Да так, что у маленькой слезы брызнули и тушь поплыла.
Коммерсант! Уважаемый человек! Грудки лапает, кряхтит, доволен, старый козел, костлявой обвисшей задницей вертит, наслаждается.
— Ох, побаловал дедушку: давно я так глину не месил. Ты женат?
— Сходняк одобрил.
— Зря. Сам — себе хозяин. И чист перед Законом. Отдыхал от мирской суеты?
— А как же, Василий Петрович, а как же.
Кустистой бровью:
— Точнее?
— Одна ходка.
— Мало. Опыту, считай, никакого. Где?
— Сибирь-матушка. Усиленный.
— Статья?
— Влажная.
— э?
— Выжил, падла. Но под себя ходит.
— Эх, пацанва, ничего от вас путного. Однако не валет и работать умеешь, признаю. Наслышан, хвалили твою контору: не барышник, баян по боку, дело знаешь, грамоте обучен.
— Приятно. От Вас-вы. Вдвойне.
— Ну и?
— Бумаги?
— Давай.
— Даю.
Шелест страниц. Беглый просмотр:
— Молодец, хоть и молод, а молодец: скидки правильные, условия без понтов. Уважаешь Закон?
— Уважаю. И заслуги, и годы, эполеты тоже.
— Поставки?
— Четко.
— Форс-мажор?
— Исключен, головняк. Неустойки, сроки — за наш счет.
— Выхлоп? Чистый?
— Сто два процента.
— Приемлемо. И весьма.
— Здесь и здесь. И печать.
— Что? Печать?! Мальчишка! Зуб даю!
— Зуб — это серьезно. Слишком. Нам бы попроще, мы же помельче, печать нам бы…
— Лады. Понравился ты мне. Все ты — мне-нам. А что производить будем?
— Воздух.
— Воздух? А продавать?
— Воздух.
— Н-да…
— А контору назовем «Оксиджен ЛТД».
* * *
Ушел. Ушли. Много их, Василия Петровича. Центр и десяток телохранителей-копий. Центр дряхлый, морщинистый; хранители в соку, крепкие — сразу видно, каким центр был в молодости. Сильным был — физически. И не только — до сих пор.
Пар, пустые бутылки, и всхлипывает зайка моя, плоть от плоти моей, кутается в полотенце, а коленки кругленькие наружу все равно вываливаются. Красивые коленки. Красивая зайка.
— Аньяш? Ну, не плачь, Аньяш. Это же работа. Бизнес. Так дела делаются. Иногда приходится…
— Я же замужем… а ты меня… под него…
— Аньяш, я тоже женат. Хватит, милая. Поехали домой. Заберем сына, устроим небольшой семейный праздник. Милая, я люблю тебя. Помнишь, в горе и радости, да? Ты же обещала?
* * *
Сонная мордашка сына — точная копия моего-я детского фото. Единственного фото. Лучший клон-я-он из проданных мне-я фермой «Деус Мите». Женушку мне вообще делали почти три года: тщательно выращивали костяк, формировали необходимый характер. Я-я сотню раз изменял требования к параметрам фигуры. Я-я продумал я-она до мелочей, до родинки в подмышке и реакции на продолжительную стимуляцию эрогенных зон.
Аньяш, как же ты-я прекрасна! Ты-я — идеал!
А ведь после сегодняшнего я-я не смогу с ней-я жить. Больше. Ну никак. Уж больно — больно!!! — реально ощущение крепкого члена в… Никак. Больше. Жить. Я-я же не отключался, я-я чувствовал каждую фрикцию. Я-я всегда должен контролировать ситуацию, обязан знать, что обо мне-я думают мои-я подчиненные, мой-я сын, я-гейши, я-я-я-я-я…
Нэко-я тоже обидно, но она-я перетопчется — бывает, работа такая, профэссия. И соединение у меня-я с ней-я значительно слабее, чем с Аньяш. Жена — напрямую. Утром готовила пожрать, пальчик обожгла, а я-я на свой дую. Дура-я! Наш-я пальчик обожгла! Внимательней надо!
Плачет.
Я-я-то знаю, что она-я думает и зачем копается в аптечке. Она-я решилась. Ну и ладно, все равно я-я подумывал заказать новую жену. Или я-любовницу. У меняя давно не было стоящей любовницы-я. И сына-я пора сменить, у этого-я слишком идиотская улыбка.
Ну и ладно.
Зато контракт.
Плачет. Две упаковки сожрала каких-то голубеньких, по таблетке, с перерывами, запивая, чтоб не сблевать. Все…
А вот это чувствовать я-я ну совсем не хочу. Отрубаю всех-я, кроме Я.
Иногда МНЕ так хочется побыть одному.
Совсем одному.
Без себя.
