И вместо листьев денежки засеребрятся там…

Когда в марте 1967 года СССР и Северная Корея подписали соглашение о сотрудничестве в области лесозаготовок, мало кто ожидал, что это начинание станет самым продолжительным и самым успешным российско-северокорейским проектом. Большинство других совместных экономических проектов, осуществлявшихся в советские времена, в итоге оказались провальными – по крайней мере, для советской стороны. Причина провала ясна: с самого начала эти проекты имели, как правило, не экономический, а политический характер. В Москве их рассматривали в первую очередь как еще один способ удержать проблемную северокорейскую экономику на плаву и не очень огорчались тому, что на совместных проектах советские деньги не столько зарабатывались, сколько тратились.

Лесозаготовительный проект отличался от прочих совместных начинаний тем, что в его основе лежала реальная и взаимная коммерческая выгода. Недостаток рабочей силы был постоянной проблемой российского Дальнего Востока. Расположенная же по соседству КНДР, напротив, располагала массой дешевой рабочей силы, испытывая при этом острую нужду в хорошей древесине. Идея сотрудничества в этой области напрашивалась сама. В целом вопрос был решен во время тайной встречи Ким Ир Сена и Брежнева на борту ракетного крейсера «Варяг» в 1966 году, а в марте 1967 года было подписано соглашение, которое оговаривало технические детали сотрудничества двух стран.

Кстати сказать, вопреки периодически встречающимся утверждениям соглашение 1967 года не ознаменовало собой появления северокорейских организованных трудовых мигрантов на территории СССР. Впервые наймом северокорейских рабочих занялись еще в конце 1946 года, то есть во времена, когда северокорейского государства еще не существовало как такового, а северная Корея (именно так, с маленькой буквы «с») являлась «территорией, находившейся под советским управлением». В 1946–1949 годах северокорейские рабочие в немалых количествах завозились на рыбные промыслы Сахалина и Камчатки. Многие из них, кстати, в итоге предпочли не возвращаться домой и навсегда остались в СССР, влившись в корейскую общину острова Сахалин. В 1950-е годы с КНДР несколько раз заключались соглашения об организованном наборе рабочей силы. Таким образом, соглашение 1967 года было не началом подобного сотрудничества, а лишь очередным, пусть и очень важным, этапом в его развитии. Соглашение предусматривало, что северокорейские лесорубы будут валить лес на Дальнем Востоке, работая на отведенных им участках тайги. Рабочих размещали в специальных трудовых лагерях, находящихся в ведении северокорейской администрации. Заготовленную древесину делили между двумя участниками проекта (условия, по которым ее делили, время от времени пересматривались). Частично эта древесина использовалась в народном хозяйстве КНДР, но более качественное сырье перепродавалось за валюту на мировом рынке.

Поначалу северокорейцы не горели желанием ехать в Сибирь, и в конце 1960-х на лесоповал отправлялись в основном люди с плохим сонбуном. Многие из них вообще были мелкими преступниками – им обещали полную амнистию по возвращении. Однако к середине 1970-х годов обнаружилось, что поездка на работу в Сибирь обычно оказывается делом тяжелым, но крайне выгодным, так как в советских магазинах можно купить множество престижных товаров, которые потом легко перепродавались в КНДР с немалой прибылью. Поэтому на место хулиганов и людей с сомнительной анкетой очень быстро пришли вполне благонадежные северокорейцы, а с течением времени за право отправиться на сибирский лесоповал все чаще приходилось давать взятки.

До начала 1980-х лесорубам платили специальными чеками, которые можно было отоваривать в магазинах на территории их лагерей, а также в специальных чековых магазинах в крупных северокорейских городах. На свои чеки северокорейские лесорубы могли без ограничений и карточек приобретать товары, которые в обычных магазинах не могли появиться. С 1984 года рабочим на лесозаготовках начали выплачивать зарплату в рублях – изменение, которое они сами только приветствовали. Для большинства иностранных наблюдателей советский рубль в начале 1980-х годов никак не выглядел сильной валютой, но вот с точки зрения северокорейцев картина была совсем иной: внутренний советский рынок даже тогда предлагал огромный, по их меркам, выбор товаров, так что на рубли можно было купить то, о чем среднестатистический житель КНДР не мог и мечтать. Во времена, когда ни о каком частном бизнесе в самой Северной Корее речи еще не шло, для рядового северокорейца единственной возможностью заработать действительно серьезные деньги была, пожалуй, только работа за границей. Когда в 1970-е годы в КНДР началась конкуренция за право быть отправленным на лесоповал в Сибири, чиновники, отвечающие за набор рабочих, серьезно нажились, собирая бакшиш с кандидатов в лесорубы. К началу 1980-х годов даже молодые обладатели вузовских дипломов стали добиваться того, чтобы их отобрали для работы в Советском Союзе.

В 1980-х годах лесозаготовитель получал примерно 100 советских рублей в месяц, из которых примерно треть вычиталась в качестве различных платежей (включая «добровольный» взнос Великому Вождю). Однако даже на эти скромные деньги можно было покупать то, что тогда в КНДР считалось дефицитным товаром, но спокойно продавалось в районных магазинах где-нибудь в глубинке в Хабаровском крае, – от цветных телевизоров и холодильников до эмалированных тазиков и электрических утюгов. За год-два тяжелой работы лесоруб мог сэкономить достаточно денег, чтобы купить цветной телевизор и холодильник – товары, которые были обычными в СССР, но о которых большинство северокорейцев в то время не могли и мечтать. В 1985 году цена холодильника советского производства на северокорейском черном рынке составляла около 15 000 вон, что тогда примерно в 15 раз превышало годовую зарплату среднего рабочего. Конечно, чиновника, проводившего отбор, полагалось по возвращении «поблагодарить», преподнеся ему телевизор или магнитолу, а то и холодильник, но, поскольку обычный срок загранкомандировки составлял три года, лесорубы зарабатывали достаточно денег и для себя.

Помню, как еще в 1980-е годы мне довелось услышать сделанное мимоходом замечание: «Он работал в Советском Союзе, так что он очень богатый, у него есть даже мотоцикл!» Именно тогда в КНДР распространилось шутливое замечание о том, что «в Советском Союзе деньги растут прямо на деревьях в тайге» (у этой шутки был и другой вариант, в котором на деревьях росли магнитофоны).

В 1967 году было установлено, что в СССР будет находиться не более 15 000 рабочих из КНДР, но впоследствии квоту пересмотрели в сторону увеличения, и в конце 1980-х годов на дальневосточных совместных лесозаготовках было занято более 25 000 северокорейских рабочих. Поскольку рабочие сменялись каждые три года, можно предположить, что за 30–35 лет в «лесном проекте» приняли участие 150 000–200 000 северокорейцев. Советский Союз имел гораздо более высокий уровень жизни и был гораздо более либеральным обществом, чем Север. Соответственно, власти КНДР всегда считали его потенциальным источником подрывной информации. Однако лесозаготовительный проект был политически не так опасен: северокорейские рабочие оказались в глуши и находились под пристальным наблюдением своих начальников в изолированных лагерях, которые представляли собой фактически государство в государстве. Нарушителей правил без особых церемоний арестовывали и отправляли обратно на Север. В исключительных случаях особо проблематичных рабочих могли и просто убить – в тайге достаточно места для тайных могил.

В период максимального расцвета лесозаготовительной деятельности, то есть в конце 1980-х, на территории советского Дальнего Востока насчитывалось 17 лесозаготовительных лагерей, которые подчинялись двум производственным объединениям с головными офисами соответственно в Чегдомыне и Тинте. Каждый лагерь состоял из нескольких «рот» (КНДР отличается пристрастием к военной терминологии, так что даже шахтеры там формируют «батальоны», «роты» и «взводы»). Существовали «роты связи», «транспортные роты», «дорожно-ремонтные роты» и т. п., но основным подразделением является «полевая рота», или санчжи чундэ, «бойцы» которой, собственно, и занимаются заготовкой леса. Лесорубы были разделены на группы, каждая из которых состояла из пяти – шести человек. Такая группа обычно жила в маленькой обогреваемой бытовке-трейлере размером примерно 2 × 4 м. Бытовки располагались вблизи лесосеки, за много километров от относительного комфорта основных лагерей.

Лесозаготовки обычно ведутся зимой, с ноября по апрель, когда температура в тайге опускается до –40 °C (а то и ниже). Условия там экстремальные, лесорубам приходилось месяцами обходиться без мытья. Они сами готовили себе еду из рисовых пайков – по северокорейским меркам достаточно щедрых: 800 г риса в день и некоторое количество мяса или рыбы. Свой рацион рабочие разнообразили благодаря охоте, причем их привычка охотиться на домашних собак ради пропитания была одной из основных причин столкновений с немногочисленными местными жителями. Впрочем, вкусными шариками и жирными бобиками дело не ограничивалось. Лесорубы, с благословения (а, возможно, и по прямому заданию) своего начальства, активно занимались браконьерством, в основном добывая кабаргу. Мускусная железа кабарги («струя») в восточноазиатской медицине считается чудодейственным лекарственным средством, так что добытый мускус контрабандой вывозился рабочими для последующей перепродажи как внутри КНДР, так и в третьи страны. Вообще лагеря лесорубов, на территорию которых советских граждан пускали только по необходимости и под контролем, стали важными центрами всякой незаконной деятельности, на которую советские власти обычно смотрели сквозь пальцы.

В разгар перестройки, в районе 1990 года, российские журналисты начали довольно много писать о положении северокорейских рабочих. Разоблачение секретной тюрьмы в чегдомынском лагере получило немалый резонанс в России. Раздражение вызывали и публикации (вполне правдивые) о браконьерстве, а также торговле опиатами, которой в начала 1990-х некоторые северокорейцы тоже занимались. В 1993–1994 годах складывалось впечатление, что политические проблемы поставили весь проект на грань краха. Однако ситуация быстро изменилась, ведь российской стороне были очень нужны рабочие руки, а северокорейской стороне – деньги, которые эти руки помогали добывать. Как это обычно и бывает, экономический интерес оказался сильнее, чем все политические проблемы. Вдобавок постперестроечные годы выработали у россиян несколько скептическое отношение к демократии, да и появление в стране гастарбайтеров сильно повлияло на российское отношение к миграции как таковой. Перестроечное увлечение свободной прессой тоже утихло, и местные администраторы и предприниматели научились держать журналистов подальше от своих дел.

Однако главным стало изменение самого характера деятельности северокорейских рабочих. С конца 1990-х лесозаготовки оказались оттеснены на второй план. Некоторое количество рабочих из КНДР продолжало валить лес в сибирской тайге и в 2000-е, и в 2010-е, но все-таки примерно с 1995 года большинство северокорейцев было занято не в тайге, а на строительных площадках.