Глава 12

Корейцы за границей, иностранцы в Корее

Международные отношения

13 декабря 2002 года в столице Вьетнама Ханое состоялся роскошный свадебный банкет, куда пришла почти тысяча гостей. Жених и невеста не были кинозвездами или детьми какого-нибудь большого начальника (впрочем, жених был начальником сам). Были они немолоды: им обоим было за 50. Однако это событие стало действительно необычным: в 2002 году в Ханое был заключен первый за многие десятилетия официально одобренный брак между гражданином Северной Кореи и иностранцем.

Ли Ён-хи познакомилась со своим будущим мужем, вьетнамцем Фам Нгок Канем, в 1971 году, когда тот учился в Северной Корее. Это была любовь с первого взгляда, и, собираясь домой, он пообещал жениться на ней. Тогда это казалось невозможным. Действительно, в немногих странах правительство относилось к смешанным бракам так плохо, как в Северной Корее в 1960–1980-х годах.

Начиная с 1960-х годов северокорейские идеологи отбросили принятое в советской историографии сталинское определение нации, которое вовсе не упоминало расового и биологического единства, а гласило, что нация формируется на базе «общности языка, территории, экономической жизни и психического склада». В КНДР в качестве одного из признаков нации стали выделять «кровь», а со временем сделали ее едва ли не важнейшим из всех признаков нации. В 1985 году, например, Ким Чен Ир сказал, что «именно общность крови и языка является самым важным признаком, определяющим нацию», а в 1998 году подчеркнул: «Корейская нация – однородная нация, унаследовавшая одну кровь и живущая на одной территории, говоря на одном языке на протяжении тысячелетий». Понятно, что такое отношение к нации означает весьма негативное восприятие смешанных браков. При этом в целом официальную северокорейскую идеологию нельзя назвать расистской. Хотя о замечательных достоинствах корейской нации в Пхеньяне говорят много, эти достоинства не приписывают биологическому превосходству корейцев.

Общаясь с северокорейцами в неофициальной обстановке, я также не мог не отметить, что среди них распространено негативное отношение к межрасовым бракам: принято считать, что потомство от таких браков получается не совсем полноценным. Речь идет не об умственной отсталости, а скорее, о проблемах со здоровьем, которые, как верят северокорейские тетушки, могут проявиться и через несколько поколений. При этом некоторое количество людей «смешанной крови» в КНДР есть, и, насколько я могу судить, они не подвергаются сколь-либо заметной дискриминации. Однако при этом считается, что для всех рас и наций лучше, если они, будучи в принципе равными, воздержатся от смешивания своей «крови» половым путем, – и уж точно такое поведение считается правильным для корейцев. Считать данную позицию расизмом довольно сложно, хотя некоторые элементы дискриминации в ней и присутствуют. Представляется, что полуофициальная, полународная северокорейская позиция по расовому вопросу – не декларированная, а подразумеваемая – может быть описана как «политика апартеида» в изначальном смысле этого слова, то есть примерно так, как апартеид описывали его создатели и апологеты (они ведь не о дискриминации говорили, а об отдельном развитии рас и, так сказать, их «сопроцветании»). Подразумевается, что каждый народ хорош по-своему и всем им надо жить дружно, но при этом разные расы и нации должны жить отдельно друг от друга, физически не смешиваться и дружить на некотором расстоянии. В этой связи можно вспомнить, как в мае 2014 года северокорейское агентство ЦТАК опубликовало выступление «сталевара Ким Хёка», который, выражая от имени всего северокорейского народа возмущение действиями президента Обамы, специально подчеркнул, что среди всего прочего американский президент является полукровкой – обстоятельство, которое, как подразумевалось из всего контекста, его явно не красило.

В 2006 году вопрос о смешанных браках неожиданно возник на переговорах между представителями вооруженных сил Севера и Юга. Во время этих переговоров северокорейский генерал попенял южному на то, что в Южной Корее появилось много детей от смешанных браков из-за ввоза в Южную Корею иностранных жен из Вьетнама и стран Юго-Восточной Азии. Южнокорейский генерал ответил в том духе, что расово чуждая кровь – лишь «капля туши в чистых водах реки Ханган» (из чего, между прочим, видно, что и южнокорейский вояка, подобно вояке северокорейскому, такие расово неправильные браки в глубине души не одобрял). Северянин в ответ заметил, что даже каплей иностранной крови Ханган портить нельзя.

27 апреля 2006 года «Нодон синмун», главная газета страны, поместила у себя статью, в которой северокорейский журналист Чхве Мун-иль высказал свои взгляды по проблеме межрасовых сексуальных отношений и их гибельных последствий. Имеет смысл привести выдержки из этой пространной статьи, так как подобные публикации появляются в корейской печати довольно регулярно.

С недавних пор в Южной Корее развернулись циничные игрища, которые направлены на создание «многонационального, многорасового общества», которые направлены на разрушение той сущности, которая делает нас корейским народом. Те, кто распространяет эти провокационные разговоры, говорят о «превращении Южной Кореи в страну смешанных рас», в которую будет примешана кровь американцев и представителей других рас. [Они говорят] о «преодолении замкнутого национализма», о превращении Южной Кореи в «открытое многонациональное общество», подобное США.

Даже сами такие слова – нож по сердцу нации, но еще хуже то, что антинародная политика «многонационального многорасового общества» уже вышла из стадии обсуждения. В учебники средних и начальных школ, которые до настоящего времени подчеркивали, что корейцы – это «потомки [божественного прародителя] Тангуна», «люди одной крови», «нация Хан», с 2009 года будут включены утверждения о «многонациональном многорасовом обществе», и термины «семья, созданная в результате брака с иностранцем» и «семья иностранных рабочих» будут заменены на «мультикультурная семья».

Нельзя быть настолько слепым, чтобы не понимать, что такие разговоры вызовут гнев корейского народа. Теория «многонационального многорасового общества», о которой говорят заискивающие перед Америкой южнокорейские предательские силы, – это теория национального уничтожения, которая отрицает единство корейского народа, стремится смешать его с другими нациями, загрязнить (букв. «смешать хороший рис с дешевым зерном и овощами». – А. Л.) и американизировать его.

Наш народ гордится своей расовой гомогенностью, которую не имеет больше ни один народ в мире. Наша расовая гомогенность стала духовным источником единства, которое необходимо в нашей борьбе за вечное развитие и процветание нации.

В 1940-х и 1950-х годах официальную идеологию КНДР определял советский интернационализм, и подобные статьи и выступления были абсолютно немыслимы. В те времена северокорейские студенты часто ездили учиться за границу (только в СССР было принято около 1800 человек). Находясь за рубежом, они могли свободно общаться с местными жителями. Романы в подобной ситуации были неизбежны, и в итоге многие молодые корейцы возвращались домой с женами-иностранками. Речь идет именно о женах, поскольку северокорейские студентки почти никогда не выходили замуж за иностранцев, да и девушек среди выезжавших за границу студентов было немного. Статистических данных о таких браках между корейцами и иностранками нет, однако счет явно шел на сотни.

Я лично встречался с некоторыми из этих женщин. Для них переезд в Северную Корею часто оказывался огромным шоком. Культурные различия, трудный язык, проблемы повседневной гигиены – все это осложняло их жизнь. У многих возникали конфликты с родственниками мужа: Северная Корея в 1950-е годы оставалась глубоко патриархальным обществом, в котором невестка должна была знать свое место. Однако главные проблемы создавал уровень жизни, который был очень низким даже по сравнению с тогдашним совсем не богатым Советским Союзом. Впрочем, до тех пор, пока мужья поддерживали их, многие женщины чувствовали себя вполне благополучно. Ситуация ухудшилась в начале 1960-х годов, когда Ким Ир Сен начал дистанцироваться от СССР и других восточноевропейских стран. Жены-иностранки представляли опасность: через них в страну могла поступать не одобренная властями информация о внешнем мире. Опасались власти, как можно предположить, и того, что через жен будут уходить за границу сведения о северокорейских делах. Последние опасения, кстати, не являлись паранойей: рассекреченные после 2010 года документы советского посольства показывают, что после резкого ухудшения отношений с КНДР в начале 1960-х, в ситуации, когда контакты советских дипломатов с местным населением стали решительно пресекаться органами безопасности, именно немногочисленные советские жены, которые еще оставались в КНДР, служили для посольства важным источником самой базовой информации о текущей северокорейской реальности, не отражаемой в газетах (от них узнавали о содержании закрытых политбесед, о размерах пайков и т. д.).

Власти начали бороться со смешанными браками. Мужьям иностранных жен тогда систематически отказывали в продвижении по службе, убеждая, что только развод спасет их от еще бóльших неприятностей. Если же они продолжали упорствовать, их переводили на работу в сельскую местность, не позволяя при этом забирать с собой семьи. Одна за другой жены-иностранки покидали страну, забирая детей с собой. Некоторые из них, кстати, пошли на это ради своих мужей: стало ясно, что русская жена в лучшем случае мешает карьере, а в худшем – может привести к аресту (именно наличие советской жены, похоже, сыграло печальную роль в судьбе Со Ман-иля, одного из самых интересных поэтов и драматургов КНДР первых послевоенных лет, который в итоге погиб в лагере в конце 1960-х). В некоторых случаях их даже насильно депортировали на их родину – точнее, выпустив из страны в кратковременную поездку, не давали разрешения на возвращение. К середине 1970-х почти все они покинули КНДР вместе со своими детьми. На протяжении последующих десятилетий эти женщины не могли поддерживать никаких контактов со своими бывшими мужьями, а их дети ничего не знали о судьбе отцов. Правда, в начале нулевых ситуация изменилась: обнаружилось, что многие из детей от таких смешанных браков превратились в людей достаточно влиятельных и преуспевающих, так что посольство КНДР стало активно работать с ними – в частности, разрешая и даже поощряя их поездки в Северную Корею, где зачастую тогда еще были живы их отцы. Но это случилось много позже, а с начала 1960-х годов браки с иностранцами стали практически невозможными. Если гражданин Северной Кореи, оказавшийся за границей, попадал под подозрение в связи с женщиной-иностранкой, его немедленно отзывали на родину.

Ходили слухи о том, что в начале 1980-х годов гражданину КНДР позволили жениться на женщине из Югославии, причем это разрешение якобы было выдано самим Ким Чен Иром – и при условии, что брак этот не получит огласки. Эти слухи ни подтвердить, ни опровергнуть пока нельзя, но звучат они правдоподобно: Полководец был несколько сентиментален, склонен к романтике и часто входил в положение конкретных людей. Ли Ён-хи и Фам Нгок Кань, с рассказа о которых мы начали эту историю, также смогли заключить брак только после вмешательства на самом высоком уровне, и без прямого одобрения Полководца тут не могло обойтись.

Вернувшись во Вьетнам после учебы в Северной Корее, Фам Нгок Кань перестал получать письма от Ли Ён-хи. Это неудивительно: с начала 1960-х северокорейцам, как правило, не разрешалось переписываться с зарубежными адресатами, даже из теоретически дружественных стран, хотя из этого правила и были исключения. Те, кто принимал решения по делу влюбленных, скорее всего, полагали, что с годами их любовь остынет. Так оно обычно и бывает, но в данном конкретном случае они ошиблись: Фам Нгок Кань осаждал посольство Северной Кореи в Ханое, настойчиво требуя разрешения на брак. В конце концов северокорейские дипломаты сообщили ему, что Ли Ён-хи вышла замуж, а потом стали уверять его, что она вообще умерла. Резонно полагая, что слово любого дипломата стоит очень мало, а слово северокорейского дипломата не стоит вообще ничего, Фам Нгок Кань не поверил и продолжил борьбу. Одновременно он сам сделал карьеру, со временем став чиновником средней руки, что тоже, как можно предположить, сыграло роль в последующих событиях.

В конце 1970-х Фам Нгок Кань побывал в командировке на Севере и обнаружил, что Ли Ён-хи жива, не замужем и ждет его. Он вновь пообещал ей, что рано или поздно они поженятся, и удвоил усилия, добиваясь помощи у вьетнамского правительства. В итоге о судьбе пары стали говорить и послы, и министры иностранных дел. В конце концов вопрос об их браке попал в повестку вьетнамско-северокорейского саммита в мае 2002 года, где и было принято окончательное положительное решение. Разрешения на брак (и на выезд Ли Ён-хи во Вьетнам) паре пришлось ждать 30 лет. Им, кстати, повезло: в 2004 году отношения между Вьетнамом и Северной Кореей обострились, поскольку Вьетнам позволил вывезти в Сеул со своей территории большую группу северокорейских беженцев. Северная Корея была возмущена, и отношения с Ханоем оставались замороженными несколько лет. Если бы Фам Нгок Кань не имел таких связей и если бы он не воспользовался тем окном возможностей, что ненадолго открылось около 2000 года, его брак так и не состоялся бы.

Как бы то ни было, Ли Ён-хи и Фам Нгок Кань живут в Ханое, и, насколько известно, живут они хорошо. У этой истории оказался счастливый конец – в отличие от большинства таких историй.