48
Странно, но утром комендант не приехал. Несмотря на уверения краеведа, оккупационное начальство не особенно стремилось разбираться с какими-то пленными. Однако и в расход их пускать явно не собирались, потому что часам к десяти невыспавшийся, а оттого злой Василь приволок две миски гречневой каши и по куску хлеба. Судя по всему, заключенных взял на довольство местный гарнизон – каша была рассыпчатая, с маленькими, но все-таки мясными кусочками.
– А почему две? – поинтересовался краевед.
В дверь просунулся второй КАПО.
– Нечего на тебя, крысу, продукт немецкий тратить! Помалкивай!
– На меня?! – Старик аж захлебнулся от негодования. – Да как вы…
– Когда нас будут допрашивать? – вышел вперед Лопухин. – Долго тут еще мариноваться?
– Не терпится? – оскалился Василь. – Комендант задерживается. – И добавил, как о барине: – Они звонили вчерась.
Это объясняло и солдатскую кашу, и что-то неуловимое, появившееся в манерах КАПО. Пленники получили особый статус. Статус хозяйских.
А вот несчастный краевед ничего такого не получил.
И Иван даже подумал, что о Семене Федоровиче комендант и слыхом не слыхивал.
– Вот приедет, я вам задам! – тряс кулаками старик. – Я всех вас на чистую воду!.. Окопались тут!.. Помню я, помню, все помню!..
Что там помнил старик, было непонятно, но охрана переглянулась. И было нечто в этих взглядах…
– Семен Федорович… – прошептал Иван. – Не надо…
– Надо! – Краевед раскраснелся, принялся размахивать руками, отчего сразу стал похож на разгневанную курицу. – Надо! Этим голопузым давно пора показать их настоящее место! Дорвались! Жируют! Кто они такие, скажите мне? Кто?! Рванина! Разбойники! Всех на чистую воду, всех! И тебя, Василь! И тебя, Жора! И Гришку вашего! Всех подведу под монастырь!.. – Он ткнул худым пальцем в хищно ощерившееся лицо Василя и выкрикнул: – Враги Рейха!
В сарае повисла тишина.
Молчал, тяжело отдуваясь, старичок-интеллигент, молчали КАПО, молчали Иван с Колькой. Удивительная это была тишина, в которой каждый услышал что-то свое.
– А ну, выходь, – хриплым, сдавленным голосом произнес Василь. Дуло добротной, образца 1898 года, немецкой винтовки смотрело точно старику в живот. От этого у краеведа в желудке сделалось пусто и остро сжалось в паху. – Выходь!
– Не имеете права, – испуганно, но твердо ответил Семен Федорович. Он выпрямился, заложил руки за спину и демонстративно отвернулся. – Не имеете права!
– Выходь! – зарычал Василь и двинулся к нему.
Лопухин напрягся, но седоусый Жора передернул затвор и сделал несколько шагов вперед, целясь Ивану точно между глаз. Было видно: этот не промахнется. И рука не дрогнет… Видать, знал краевед что-то про этих ловких мужичков, знал. И разбойничками величал не зря.
– Не имеете права! – испуганно взвизгнул старик, из яростного обличителя мигом превратившись в жалкое существо. – Не имеете права…
Однако на взбесившегося Василя это блеяние не оказало никакого воздействия. Мужик швырнул краеведа к двери, в два шага догнал, пинком вышиб на улицу.
Жора, двигаясь спиной вперед и не спуская с мушки Лопухина, вышел следом.
Двери захлопнулись. В тот же миг Колька вихрем взлетел наверх и высунулся в окошко.
– Повели куда-то!
– Слезай, – устало сказал Иван. – Нечего там смотреть…
Но парнишка не слушал.
– Он отбивается! В морду одному дал! – Колька замолчал, потом добавил, чуть тише: – Бьют. Прикладами…
– Встань! Встань, говорю! – неслось с улицы.
«Хоть бы подальше отвели, – подумал Иван. – Не станут же на виду у всех…»
Он знал, что происходит там, за стеной. Будто сам видел.
Краевед валяется в пыли, смятый, как куль с тряпьем. Его топчут сапогами и бьют прикладами. Кровь. Грязь. Красные слюни. Выбитые зубы.
Потом его поднимают пинками. Он снова падает. Его опять бьют. Заставляют встать.
Гонят вдоль по улице.
Старик шатается. Но идет, превратившись в послушное, готовое ко всему животное.
– Уходят куда-то… К лесу вроде…
Но до леса они не дойдут. Иван знал, и знал наверняка, что будет дальше.
Там, через улицу, вдоль городка идет широкая отводная канава, куда по весне, в разлив, из местной речушки заходят глупые караси, и их, как сойдет паводок, можно брать руками.
До этой канавы и доведут возомнившего о себе невесть что краеведа.
– Стой!
Толстомордый Василь, зло стиснув зубы, прошипит:
– Сука…
И выстрелит старику в затылок. В той канаве тело и пролежит до осени, пока не зарядят дожди, вода не поднимется и не смоет то, что осталось от Семена Федоровича, к чертям собачьим. Вместе с аусвайсом и надеждой на новый порядок.
Иван знал, как это будет. И отлично понимал, что пока еще краевед жив, у него есть немного времени. Как только разъяренные КАПО вместе со стариком скрылись из виду, Иван подскочил к дверям, нашел слабое место в стене и что было сил принялся лупить по доскам ногой. Выбив изрядный кусок, он ухватился руками за изломанные края и начал раскачивать, тянуть и толкать дерево, стараясь расширить проем насколько возможно. Несмотря на то что доски шатались и скрипели, выломать их получилось не сразу. Треск совпал с близким выстрелом. Иван не рассчитал сил, упал на спину. Дыра в стене зияла острыми зубьями щепок. Несколько раз вдарив по ним ногой, Лопухин схватил Кольку за ворот и швырнул к пролому.
– Пошел!
– Дядь Вань! Я… А вы?! – В голосе парнишки послышались близкие слезы.
– Пошел, щенок! – зарычал Иван, выталкивая Кольку наружу. – Я с тобой пойду, пойду! Давай! – Он высунулся за выскочившим в дыру парнишкой и крикнул: – Беги! К лесу беги! Где документы я зарыл, помнишь?!
– Помню!
– Возьмешь их и дуй к чертовой матери! Найдешь наших, расскажешь про меня и что полегли пограничники как один! Все. И доктора я упустил! Все понял?! Пошел!
– Дядь Вань!
– Убью, сопляк! – заревел Лопухин и рванулся вперед, чувствуя, как впиваются в спину острые деревяшки.
Порыв его был так страшен, что Колька взвизгнул и кинулся наутек.
Иван ворочался, как медведь в берлоге, изо всех сил толкаясь ногами. Пытался развернуться так, чтобы проползти в образовавшуюся нору боком. Но чувствовал и понимал – не выбраться.
– Ах ты, гнида, – скорее удивленно, нежели зло прозвучал чей-то голос над головой. – Далёко собрался?
Лопухин вывернул голову и, жмурясь от яркого солнца, разглядел седые усы Жоры.
– Парня упустили! – крикнул, появляясь из-за сарая Василь.
– Гаденыш… – со смаком произнес Жора и от души пнул пленного в лицо тяжелым ботинком.
Иван обмяк.
Василь присел рядом, приподнял голову Лопухина за волосы. Отпустил.
– Дурак ты, Жорка.
– Я?
– А кто ж?
– Тю… С чего бы?
Василь поправил сползшую нарукавную повязку и пояснил:
– Как мы его вытаскивать будем теперь? Он же защемился теперь намертво. Нельзя было подождать, пока сам выберется?
Жора хмыкнул.
– Ну, погорячился… Пацана-то догнал?
– Куда там! Дернул как заяц. Я стрельнул вслед…
– Попал?
– Да вроде…
– Ну и черт с ним. Скажем, что убит. Пытался сбежать. А тело по жаре прикопали уже, от греха подальше. На кой ляд он господин коменданту нужен? Вот с этим еще разговор будет, а с мальчонки чего взять?..
– Вот дурак ты, Жора, как есть дурак. – Василь облокотился о стену. – Это получается, что мы плохо их стерегли, что ли?
– Ну… – Жора почесал в затылке.
– Баранки гну… Пошли с фрицами разбираться, вона пылят.
По улице спешил встревоженный выстрелами немецкий наряд.
