49

Кое-как выдернув Лопухина из дыры, солдаты стянули ему руки за спиной и кинули в дальний угол сарая. Пока немцы, лениво переговариваясь, сторожили Ивана, хмурые КАПОвцы заколачивали проделанный им лаз новыми досками.

– Хреново держит, – сказал Жора, попинав ногой неровно приколоченные деревяхи. – Гвоздей бы еще набить.

– И так пойдет. – Василь смачно отхаркался и сплюнул. – Поленницей завалим, вот и вся недолга.

Он что-то пнул. Послышался грохот обваливающихся дров.

– Ну да, сгодится, – одобрил Жора. – Голова у тебя, Васька, варит. Как с тем партизаном.

Василь довольно хрюкнул.

Когда Иван открыл глаза, перед ним стояли два высоких белобрысых парня в гимнастерках с закатанными рукавами. Положив кажущиеся огромными ладони на черные, висящие на шеях «шмайсеры», немцы приветливо разглядывали Лопухина.

– Смотри. Очнулся.

– Это хорошо. Но с таким лицом он не скоро пойдет к девкам.

Оба радостно засмеялись.

– Думаешь, надо охранять его самим?

– Почему? Он уже один раз чуть не сбежал. Пусть русские стерегут.

– А если сбежит?

– Тогда это будет не наша проблема.

Оба говорили по-немецки, нисколько не стесняясь пленного. Скорее всего, они просто не догадывались, что Лопухин понимает их речь.

Когда КАПОвцы закончили работу, немцы молча развернулись и ушли.

– Не уважают, – поджал губу Василь.

– Ничего… – Жора подошел к Ивану. – Это нам не в тягость. Еще посмотрим… – Он присел около Лопухина. – Вот что, мил человек, есть у меня к тебе разговор. И упреждение такое: если ты еще раз сбежать попробуешь, мы тебе ноги сломаем. Чтобы, значит, бегал ты не так быстро. А рыпаться станешь, так и вообще отведем вон к околице да шлепнем. Нам это недолго. И ты не думай, что комендант немецкий нас остановит. В леса подадимся, только нас и видели.

Иван молча рассматривал Жору.

– Да ты не смотри так, не смотри… – неожиданно зло прошипел тот. – Не зыркай тут! Знаю, что думаешь, знаю! Только человек – он всегда где лучше ищет, понял?

– А чтобы ты лишнего не думал, – продолжил Василь, подходя ближе, – мы тебе сейчас немножко прояснение сделаем.

И он с силой, прицельно, пнул Лопухина под колено. От острой боли Ивана скрутило. Остро захотелось обхватить отбитое место, сжать. Но руки были связаны за спиной.

Жора, не поднимаясь, несколько раз ударил пленного кулаком в лицо, каждый раз выбивая из глаз снопы искр. Потом схватил Ивана за грудки, поднял рывком и насадил животом на согнутое колено. Лопухин снова упал на пол. Тут же Василь пнул его в спину, стараясь засадить по почкам, чтобы отбить, чтобы пленный каждый раз мучился, мочась кровавыми сгустками. Иван опрокинулся на спину, поджал ноги, чтобы прикрыть пах и живот. Тогда его стали просто топтать, высоко поднимая сапоги и метя каблуком в грудную кость. Дышать сделалось совершенно невозможно, перед глазами поплыло темное марево. Лопухин захрипел, перевернулся на бок, получил еще несколько пинков в живот и лицо. Во рту гадко скрипнуло и стало заполняться соленым жаром…

– А в следующий раз все зубы выплюнешь, – пообещал напоследок Василь.

Рачительные мужички аккуратно развязали веревку, стягивавшую руки Ивана, и ушли. Лопухин еще долго валялся на грязном сене, стараясь унять боль и сплевывая кровь.

Через некоторое время вернулся Василь, принес бадейку с водой. Поставил около дверей.

– Умойся, – буркнул он. – Комендант приедет к вечеру. Чтоб ему с твоей морды плохо не сделалось.

Ушел.

Лопухин подполз к бадье, напился, поплескал на лицо. Морщась от боли, ощупал рот. Кроме раскрошившегося зуба и разбитых щек, особых повреждений вроде не было. Ну, еще губы как блины и болят – не прикоснуться.

Но это заживет.

Лопухин осторожно спустил штаны. Под коленной чашечкой наливалась здоровенная шишка. Перелома не было, но болело сильно. На груди расплывался здоровенный синячище. Еще кровоподтеки красовались на ногах, ребрах… Но это были уже мелкие брызги. Главное – не было переломов. КАПО свое дело явно знали. Такие могли бить человека долго, причиняя ему максимум страданий, но не сломав ни единой косточки. Чтобы, значит, материал не портить.

Иван осторожно вытянул ногу и принялся растирать колено. Все остальное могло подождать, но если подвернется возможность бежать, нога должна работать.

Лишь бы Колька успел убежать. Все остальное казалось Лопухину неважным. Теперь он имел возможность озаботиться собственной судьбой. Или, наоборот, плюнуть на нее с высокой колокольни и утопиться к черту в этой самой бадье. Всего-то дел… сунуть голову поглубже да вдохнуть посильнее. То-то КАПО обозлятся.

Хотя топиться, положа руку на сердце, не хотелось.

Хотелось жить.

И этого Иван боялся больше всего.

Этой жажды жизни. Непреодолимого стремления видеть свет, ходить по земле, пить, есть, чувствовать радость, любовь, плакать, смеяться.

Лопухин боялся, что именно это желание жить подтолкнет его к позору. Заставит…

А, собственно, что он может?

Иван задумался.

Местонахождения отряда он не знает. Важных военных тайн ему никто не доверял и не доверит. Все его товарищи мертвы. Колька сбежал.

Что он может рассказать?

Да ничего. Он жив только потому, что вел с собой немецкого доктора. И местный комендант считает, что может заполучить какую-то ценную информацию. Куда-то же этот русский доктора тащил! Знал небось куда…

Лопухин почувствовал, что его легонько колотит.

Странно, почему комендант сам едет сюда, а не его, пленного, конвоируют в Гродно? Почему так?

Иван постарался вспомнить слова старика-краеведа.

Что-то он там говорил про гарнизон?.. Городок охраняется малыми силами? Нет возможности отконвоировать пленного в город? Тогда почему бы не прислать за ним отряд? Много чести? Выходило странно: гонять коменданта можно, а переслать пленного – нет?

Иван почувствовал, что путается. В голове и без того гудело от побоев.

Он осторожно подобрался к бывшей дырке в стене. Через щели в новых досках виднелись завалившие проход чурбаки.

Лопухин прислонился к стенке, прислушался.

На улице было тихо. Только где-то далеко лаяла собака.

Иван прикрыл глаза и почувствовал, как проваливается куда-то. Далеко, глубоко в темное мягкое облако, полное дождя.