Моло Беверелло

Я перечитал все рассказы и выбрал те, которые мне казались лучшими. Их получилось три. Тот, где речь шла о девочке, другой – о дне, проведенном на море с моей бабушкой, и третий, где героями были двое подростков, которые продавали гашиш. Я выбрал его, потому что подумал – Ла Каприа уже 94 года, его время определенно более ценно, чем мое.

Я перечитал все, поправил запятые и переписал некоторые сложные предложения.

После ужина мы с отцом, каждый на своем компьютере, стали искать сайт, где можно было посмотреть прямую трансляцию матча с «Реалом Мадрид». Я нашел один сайт. Мы сели на диван в гостиной, ноутбук стоял у меня на коленях. Матч начался две минуты назад, и мы пропустили момент, когда команды выходили на поле. Игроки «Наполи» были в черных футболках.

– Кажется, немного запаздывает, – сказал я, сверив цифры на часах в трансляции с цифрами на часах за нашими спинами.

– Лучше чем ничего, – отозвался отец. Картинка исчезла.

– Да что б тебя, сука дохлая, – выругался я, нашел новый сайт, а пока искал, на улице, на противоположном конце дома, во всем мире зазвучал невероятный вопль.

– Забили, – сказала мама, входя в гостиную.

– Ищи давай, – приказал отец.

Матч продолжился, мы увидели повтор гола.

Кулибали отдал пас Мертенсу, Мертенс отдал Гамшику. Гамшик поднял голову и отправил мяч Инсинье, а Инсинье, не останавливаясь, с тридцати метров ударил по воротам, и вратарь, который далековато вышел, не успел отбить удар. Потом Инсинье побежал дальше как сумасшедший по всему полю. Рот его был широко раскрыт, он кричал.

– Какой гол! – восхитился отец, и я не нашелся что ответить. Я чувствовал себя раздавленным радостью, игра продолжилась, но трансляция снова прервалась.

Я поискал другой сайт, нашел, открылось окошко, где длинноволосый блондин держался рукой за свой член. Рекламировали таблетку для увеличения длины пениса, мы с отцом смутились, быстро переглянулись. Я закрыл крышку ноутбука и сказал, что мне жаль, но так смотреть невозможно, это пытка. Пошел в комнату, обулся и надел пальто.

– Пойду поищу открытый бар, – сказал я отцу. – Если найду, позвоню тебе.

Я вышел из дома, улица была пуста, ни одной машины. Я подумал о Хиросиме вскоре после того, как туда упала бомба. Прошел мимо станции, повернул на виа Эромео, освещенную только огнями фонарей. Единственное окно светилось рядом с Банком Неаполя. Я вошел в пустой бар. Спросил, можно ли остаться и посмотреть матч, если я закажу что-нибудь. Владелец, который сидел за кассой, сказал, что ждет окончания первого тайма, а потом все закроет.

Я взял маленькую бутылку «Перони» и повернулся к телевизору. Бармен присоединился ко мне, сел рядом. Он был даже не старым, а древним. Две минуты спустя к нам присоединился и хозяин бара.

– Слишком мы рано забили, плохо закончится, – сказал бармен.

Нам снова показали гол.

– А то, что сделал Инсинье? – спросил я.

– Не в счет, – досадливо ответил бармен.

На восемнадцатой минуте, легко и непринужденно, последовал сильный и длинный перевод с фланга на фланг в зону ворот. Вратарь не успел выйти, нападающий «Реала» ударил и забил.

– Что я тебе говорил? Что я тебе говорил, Джуа? – спросил бармен владельца, положив руку на его белую рубашку. У него были мозоли на руке, потрескавшиеся и обведенные черным, а сама рука была большой и пухлой, словно долго пробыла в воде.

После гола «Реал» стал играть смелее и запер «Наполи» на своей половине поля. Они показались мне командой лыжников, затаившихся перед лицом лавины.

– Плохо закончится! – снова сказал бармен, не глядя ни на меня, ни на владельца.

Он закурил, и, по сравнению с сигаретой и его маленьким лицом, рука показалась мне еще более опухшей.

– Вначале матча показывали Марадону, он на трибуне, – сказал бармен мне и потом засмеялся хриплым смехом. – Такой красавец. Элегантный! Прямо отец невесты.

Я посмотрел на него и потом снова в телевизор.

Криштиано Роналдо запустил мяч в небеса. Инсинье отдал пас Гамшику, Гамшик ударил сильно, но мимо ворот. Роналдо выскочил справа, получил мяч и отправил его в центр, но Бензема ошибся перед нашими воротами.

Закончился первый тайм, владелец с барменом принялись опускать рольставни.

– Хорошего вечера, – пожелал я.

Мне ответил только бармен.

Я возвращался домой, и улицы казались еще более пустынными, чем раньше. Я сфотографировал на телефон эти асфальтовые просторы. Разулся и повесил пальто в шкаф. Снова открыл крышку ноутбука. Когда сайт загрузился и мы продолжили смотреть матч, результат уже был 2–1.

– Иисусе, – сказал я.

– Это смертный приговор, – прокомментировал отец.

Мы посмотрели повтор гола.

– Видел, что сделал Криштиано Роналдо? – спросил отец.

– Они точно с другой планеты, – ответил я.

После повтора мы увидели Альбиоля на границе штрафной, он отбил мяч, тот взмыл в воздух и исчез с экрана, а потом опять появился и, оставляя в воздухе ядовитый шлейф, врезался в наши ворота. Мы поняли, что это гол, потому что увидели его празднование: центральный нападающий «Реала» принял мяч и ударил с лету, с двадцати пяти метров.

– Даже если он это еще сто раз повторит, ничего не выйдет, – сказал отец.

Я ответил, что не уверен в этом. Посмотрел на таймер и сказал, что до конца матча осталось тридцать пять минут.

– Есть риск еще три пропустить, – заметил отец, но этого не случилось. Все осталось так, непоколебимо застыло, матч и мы вдвоем на диване.

Когда игра закончилась, я встал, забрал ноутбук, пожелал спокойной ночи и пошел в свою комнату.

Перечитал все три рассказа. Решил, в каком порядке их надо печатать. Сперва тот о ребятах, потом о моей бабушке, потом о девушке, у которой умер жених. Нашел видео с голым Инсинье. Пересмотрел его раз десять, не меньше. Скачал фото, где он делает сальто, руки вдоль тела, ладони сжаты в кулаки. Поставил как обои на рабочий стол и подумал, что Инсинье, черт возьми, мог быть романтическим героем. Одним из тех, которые проигрывают, даже когда выигрывают, а когда проигрывают, все равно что-то выигрывают.

Русский снова объявился. Просто возник перед моим домом. Я вышел и сел в его машину. Сказал, что думал, может, он умер, а он ответил, что у него было много дел. Рассказал, что Сара приходила к нему не только в субботу, но и в воскресенье, что они обедали у мамы, потом начали смотреть фильм, мама ушла куда-то, и фильм они не досмотрели, потому что Сара ему передергивала.

– А почему только передергивала? – спросил я.

– Потому что у меня была температура.

Я спросил, может быть, он просто боялся облажаться, и рассмеялся, Русский дождался, пока я успокоюсь, чтобы ответить.

– Не хотел ее заразить, – сказал он. – Только-только остаться вдвоем, переспать и заразить ее? Мне показалось, это плохая идея.

Я сказал, что если они много целовались, то есть большая вероятность, что он все равно ее заразил.

– Кто целовался? – спросил Русский. – Она мне только передернула, я же сказал. Почти хирургическая операция.

Мы с ним могли теперь встретиться не раньше пятницы, потому что он должен будет увидеться с Сарой. Я ответил, что еще не думал о своих планах, потому что Нине надо заниматься и она сможет погулять только один день. Русский сказал: «О’кей» – и уехал. Потом мне позвонила Нина и сказала: «В субботу», а «Наполи» играл в воскресенье с «Кьево Верона». Мне показалось, что все складывается просто замечательно.

В пятницу я вышел из дома и отправился в центр. В книжном магазине поискал «Лолиту», но не нашел. Спросил у продавца, и он ответил, что все экземпляры раскупили, появится ли книга снова в продаже – он не знает. Поэтому я взял сборник рассказов Набокова.

– Отличный выбор, – заметил продавец, когда я расплачивался.

Я заплатил 15 евро и, сидя за столиком в баре, прочитал первый рассказ. Он меня не впечатлил.

Немного прогулялся без всякой цели. Сел на поезд и вернулся домой. Поздоровался с родителями. Потом, сидя за письменным столом, прочитал второй рассказ, и он тоже меня не впечатлил.

Я принял душ и надел пижаму. Позвонил Нине.

– Что делаешь? – спросил я.

– Занимаюсь, – ответила она.

– Ты слишком много занимаешься. Но у этой проблемы есть решение – проводить больше времени со мной.

– Ты в хорошем настроении? – спросила она.

– Не больше чем обычно.

– Но мы завтра увидимся? – уточнила она.

– Ага, – ответил я.

Я рассказал, что купил сборник рассказов Набокова, прочитал первые два и не нашел в них ничего сверхъестественного.

Она посоветовала мне не глупить и повесила трубку.

На кухне я открыл холодильник и взял оливки. Выловил их рукой из холодной мутной воды. Положил в бумажный стаканчик и взял салфетку для косточек. Закрыл дверь своей комнаты, начал читать третий рассказ. Он назывался «Случайность», речь шла о человеке, который работал на поезде и с ним случались разные происшествия. Я прочитал все на одном дыхании, и мне очень понравилось, и сама история, и то, как она была написана, каждое слово на своем месте, я захотел перезвонить Нине и сказать, что Набоков, наверное, знал, что делал, но не позвонил. Сел перечитывать свои рассказы, убрал пару сложных предложений, показавшиеся мне слишком корявыми, пытаясь лучше выделить суть повествования. Потом, когда я уже спал, в абсолютной темноте комнаты засветился экран мобильного телефона. Я проснулся, глянул на хорошо знакомые мне предметы вокруг, стул, шкаф, свет мобильника искажал их формы, они казались чудовищными.

Я вытащил руку из-под одеяла. Русский прислал эсэмэску.

«Ты будешь мной гордиться», – писал он.

Мой план на субботу предусматривал встречу с Ниной, а потом, после нее, с Русским.

Нина пришла, и мы решили отправиться в порт. Купили две большие бутылки «Перони», сложили в пластиковый белый пакет. Порт был закрыт, ни один корабль не причаливал, только рядом с верфями ребята играли в футбол. Мы сидели на лавочках на причале, от которого суда на подводных крыльях отправляются на Капри. Я спросил, не замерзла ли она, Нина ответила, что нет. Я поцеловал ее. Она укусила меня за губу, я укусил ее. Мы продолжили целоваться. Я попробовал открыть пиво зажигалкой, и у меня получилось далеко не с первой попытки. Нина сделала маленький глоток, я – большой. И поцеловал ее снова.

– Когда мы целуемся, я чувствую привкус пива и табака, – сказала она.

– Мне жаль.

– Мне нет.

Я поцеловал ее снова и спросил:

– Что будешь сдавать?

– Один скучный предмет.

– Разбираешься в нем?

– Не думаю.

– Тогда я даже не хочу знать, как он называется.

Ребята стали ругаться, причина, по-видимому, была серьезная, потому что они то и дело вворачивали что-нибудь этакое про матерей. Волосы Нины падали на пальто, они были каштановые, темнее и более насыщенного цвета, чем ткань. Мы пересели и теперь сидели лицом друг к другу, верхом на скамейке, ее ноги поверх моих. Руки на горлышке бутылки. Она сильно дрожала.

– Уверена, что не замерзла? – уточнил я.

Она ответила, что уверена.

– Ты никогда не говоришь о сексе? – спросила она.

– Думаю, что говорю.

– Но не со мной.

– Но не с тобой.

– Почему?

– Не знаю.

– Почему ты не хочешь заниматься любовью со мной?

– Ты хочешь заняться любовью со мной? – спросил я.

Она ответила не сразу, но потом сказала «да», и на этот раз задрожал я. Поцеловал ее. Спросил, что будет, если после того, как мы займемся любовью, мы разонравимся друг другу.

– Аминь, – ответила она.

Я признался, что боюсь.

– Почему? – спросила она.

– Потому что ты мне нравишься и я хочу, чтобы все прошло хорошо.

– Ты волнуешься?

– Да.

– Это вполне нормально.

– Я тоже так думаю.

– Вполне нормально волноваться, если ты чего-то боишься.

– Только тот, у кого ничего нет, не боится что-то потерять, – сказал я ей и потом снова выпил, мне показалось – это была подходящая фраза, сказанная в подходящее время, осталось добавить к ней только возвышенный жест. Кроме того, я не стал признаваться, что это была цитата из Боба Дилана.

– Так я тебе нравлюсь? – снова спросила она.

– Ужасно, – ответил я.

– Что тебе во мне нравится?

Я поцеловал ее.

– Я серьезно, – сказала она.

– Мне нравится, что ты красивая. Мне нравится, что ты уверена в себе и кажется, что тебе ничего не нужно.

– Что мне не нужно?

– Я, например.

– Но ты мне нравишься.

– Надеюсь, что я нравлюсь тебе настолько, чтобы стать частью твоей жизни.

– Я тебе нужна?

– Очень.

– Почему?

– Потому что без тебя мне все кажется таким же, как было до тебя.

– Я приношу тебе радость. Я собака.

– Красивая собака.

– Какой породы?

– Мне кажется, ты – кокер-спаниель.

– Почему?

– Потому что ты жизнерадостная, и у тебя волосы такого же цвета, как уши у кокера.

– А еще?

– А еще кокер – это статусная собака. Я никогда не видел нищего с кокером.

Она сказала, что кокер – ее любимая порода, и я ответил, что иногда мне везет.

– Со мной тебе всегда везет, – сказала она.

Мы допили пиво, и Нина заговорила со мной о фильме. Объяснила, что он ей понравился, потому что история была не главным, а кадры – очень красивыми. Сказала, что нужно заполнять фильмы эстетикой, а не только банальной моралью, мыслями и содержанием. Я согласился, хотя и не был уверен, что все понял. Потом она сказала, что начинает замерзать, а я ответил, что порты – это холодные, отвратительные места, именно поэтому они прекрасны. Сказал, что порт в Чивитавеккья – самый отвратительный и самый холодный из тех, что я видел. И когда я попадал туда, то чувствовал такую тоску, что напивался с двух бутылок «Перони».

– А потом? – спросила она.

– А потом шел спать.

– А женщины?

– Это легенды.

Мы встали и прошли по пьяцца Муничипио. Я держал Нину за руку и чувствовал на ее коже капли успокоившегося моря, кожа была влажной и шероховатой. Над зданием мэрии толкались облака, ветер раздувал радужный флаг на балконе. Машины дождались разрешающего сигнала светофора и опять поехали.

– Ты рад, что поедешь в Рим?

– Я рад, что поеду туда с тобой, – ответил я и потом обнял ее.

На пьяцца Монтеоливето я купил две «Стеллы Артуа», 4 евро.

Мы решили, что я посмотрю расписание поездов и скажу ей. Что мы выедем рано, прогуляемся и заодно отдадим рассказы, а потом вернемся домой в тот же день. Нина спросила, как я думаю поступить с рассказами, а я ответил, что мы просто позвоним в домофон и оставим рассказы в почтовом ящике.

Когда мы курили, нас прервали. У нее зазвонил телефон. Она объяснила, где мы.

– Мне надо идти.

– Я тебя провожу, – сказал я, она ответила, что не нужно, потому что к нам сейчас придет ее друг Джузеппе.

Нина села на бортик фонтана и поставила рядом пиво. Я подошел и поцеловал ее. Появился Джузеппе, вышел из красной машины, такой же яркой, как его волосы и борода. «Аварийка» тоже мигала красным. Он сказал, что спутал меня с кем-то ужасным, например с отцом.

– Давай попробуем не думать об этом, – предложил я.

Когда они ушли, я позвонил Русскому. Он был на пьяцца Джуссо с Сарой.

Я пошел в сторону пьяцца дель Джезу. Ветер успокоился. Я подумал, что, наверное, пойдет дождь, на флоте говорили, что, когда ветер приносит облака и потом неожиданно стихает, скоро пойдет дождь. Я шел в толпе и ни о чем не думал. Я никого из этих людей не знал и не смотрел на них. Некоторые становились тенями в ночи и не раздражали меня своим весельем, своим бесполезным, низкопробным, глупым весельем. Я скрестил руки, не замедляя шага. Смотрел на свои ботинки, потому что на город уже насмотрелся.

– Эй, – окликнул Русский. Я пожал ему руку, потом поздоровался с Сарой. – Все хорошо?

Я взял выпить. Джин-тоник.

– Ну, так как дела с той женщиной? – спросила Сара.

Я ответил, что на сегодняшний день все очень хорошо.

– Просто очень хорошо, и все? – спросила она.

– Очень хорошо, и все, – сказал я.

Сара принялась рассказывать о своей рабочей неделе, и я сразу отвлекся. Посмотрел на Русского, а вот он ее как раз слушал. Мне не показалось, что это было проявлением вежливости или хорошего воспитания.

– Видел игру «Наполи»? – спросила меня Сара, намекая на матч с «Реалом».

– Пью, чтобы забыть ее, – ответил я, и Русский засмеялся.

– Я сегодня видела своего бывшего с женой и сыном на улице. Он катил коляску, – сказала она.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил ее Русский.

Сара дотронулась до своих гладких черных волос:

– Странное чувство, но если он счастлив, то я рада за него.

– Мне кажется это правильно, – заметил Русский.

– Если бы это случилось с тобой? Что бы ты думал? – спросила меня Сара.

Я ответил, что бросить человека – это все равно что убить.

– Что? – Сара удивленно улыбнулась.

– Мне не нравится… что жизнь продолжается каждый раз, несмотря ни на что. Вот это вот все.

– Поэтому ты предпочел бы убить эту девушку?

– Нет. Лучше пусть бы она сама себя убила.

– Потому что страдала бы из-за того, что потеряла тебя?

– Потому что страдала бы из-за того, что потеряла единственную значимую вещь в своей жизни.

Русский изобразил губами неприличный звук. Потом засмеялся, и Сара тоже.

– Ты серьезно? – спросила она.

Я ответил, что всегда серьезен.

Она встала, чтобы сходить за пивом, мы с Русским остались вдвоем, и он больше не мог ждать.

– Брат, – сказал он. – Ты даже и представить не можешь, как это было. Знаешь, что она сказала? Сказала: «Хочу кончить, как сучка». И чем больше она это говорила, тем больше я заводился и тем больше она кончала.

Я кивнул, но ничего не сказал.

– Было просто безумие.

– У тебя дома? – спросил я.

– У нее дома.

– А сегодня вечером?

– Она не может. Говорит, что у нее эти дни.

Сара вернулась с двумя стаканами водки с тоником. Один себе, другой Русскому.

– А тебе я ничего не взяла, – сказала она мне, и ничего нового я о ней в этот момент не подумал.

Начался дождь. Сперва появились маленькие пятнышки, которые перекрашивали светлосерую улицу в темно-серую, а потом разразилась буря. Занавески в баре, казалось, разорвутся в клочья, ветер вернулся, лило как из ведра. Мы вошли внутрь.

– Я так устала, – сказала Сара, пока мы смотрели на дождь.

– Сейчас закончится, и мы пойдем, – ответил ей Русский.

Дождь не закончился, но стал слабеть.

Быстрым шагом мы дошли до машины. У дома Сары Русский включил «аварийку» и припарковался на тротуаре. Открыл решетку, вошел следом за Сарой. В боковом зеркале я видел, как они поцеловались. Я попытался стучать ногой в такт щелканья «аварийки» и в конце концов поймал ритм.

– Что скажешь? – Русский глянул на меня, потом перевел взгляд на дорогу. – Я знаю, что она тебе никогда не нравилась, но чувствую, что в ней что-то есть. Не могу объяснить, она все время кажется такой раздраженной, я думаю, что могу сделать для нее что-то хорошее. Если потом ей станет лучше, это будет целиком моя заслуга. Понимаешь, к чему я веду?

Мы проехали грот Мерджеллины.

– И еще у нее красивое тело. Пока мы занимались любовью, она чуть мне ухо не оторвала. Просто зверь. Она идеальна, одна из тех, которым все мало, ты не думаешь ни о чем другом – ни о войне, ни о деньгах, ни о чем материальном. Это плохо на самом деле, потому что ты думаешь только о том, чтобы не облажаться, а удовольствие не получаешь. Но нам с ней удалось получить удовольствие, притом не один раз.

На перекрестке Лоджетта мы подождали, пока на светофоре загорится зеленый.

– А после всего она стала такой нежной. Я не ожидал. Она постоянно ведет себя как раздраженная мамаша, так что это было странно. Но приятно. «Ты меня не обнимешь?» – сказала она, и я ее обнял. Я и понятия не имел, как мне не хватало объятий женщины. Обычно достаточно было разок переспать, чтобы все закончилось, но только не сейчас, не с ней.

Мы подъехали к моему дому, и Русский остановил машину.

Экзамен у Нины перенесли сначала на вторник, потом на среду, за это время я перечитал рассказы еще несколько тысяч раз. Дочитался до того, что перестал понимать, о чем там речь. По телефону вечером накануне отъезда, попросил Нину не опаздывать, и она ответила «да», но не сдержала слово. На следующее утро я проснулся рано. Из ящика стола на всякий случай достал банковскую карточку, потом взял рюкзак с рассказами и вышел из дома. Воздух был холодным и колючий. С двумя пересадками я добрался до центрального вокзала. Стоял с билетами в кармане и смотрел, как отправился поезд на 8.20, а она даже не появилась на горизонте. Между чернотой крыш над скамейками просвечивалась яркая лазурь неба, разрезанного на части рядами проводов.

Я вышел из здания вокзала и закурил. Тротуары были грязными, люди сталкивались друг с другом, как шары в бильярде. Один тип подошел ко мне и попробовал продать носки. Я сказал ему «нет» и потом проверил свои, как будто с ними могло что-то случиться. Таксисты, стоящие в очереди, пытались привлечь внимание туристов. Двое магрибинцев стали кричать друг на друга, потом один пнул пластиковую бутылку. В конце концов они ушли, и остались только дорога во всей своей серости, вход в метро, автобусы, статуя и, наконец, небо – спокойное, чистое и равнодушное. Я выбросил сигарету и затушил окурок подошвой. Сегодня я опять надел туфли. Зашел на вокзал, прошелся по нему. Убедился, что билеты по-прежнему лежат в кармане пальто. Я остановился напротив расписания отправлений поездов, и внизу одной колонки цифр был следующий поезд, который отправлялся в 11.20. Я посмотрел на часы, было только 9, я ждал уже час. В 9.20 мой телефон зазвонил, и она вбежала на вокзал. Сжала мое лицо в ладонях, поцеловала меня в губы и поздравила.

– Извини, – сказала она. – Я не виновата.

Она взяла меня за руку и потянула, и я подумал, что она точно ни в чем не виновата.

– Куда ты меня тащишь? Следующий поезд только через два часа, и у меня уже есть билеты, – сказал я ей и остановился, а она продолжала тянуть меня за руку.

– А нельзя поменять билет и сесть на другой поезд, на любой поезд?

Я мысленно сравнил 23 евро и 60, стоимость двух мест в обычном поезде и в скоростном.

– Нет, – ответил я.

– А если мы постоим у билетных автоматов и продадим наши билеты кому-то?

Я быстро обдумал этот вариант. Ответил, что у нас вряд ли получится. Мы отправились завтракать. Бары на вокзале выглядели не особенно привлекательно, поэтому мы дошли до Корсо Умберто. Уже все магазины были открыты, но было слишком рано для посетителей. Тротуары были пусты, а на дороге было полно машин, воздух дрожал от звуков клаксонов.

Мы вошли в бар, который казался более-менее нормальным. Заказали кофе и круассан с кремом для нее, я взял себе стакан воды. Разделили на двоих стакан свежевыжатого апельсинового сока. Я сделал глоток и понял, что потратил уже 30 евро, а ведь даже не выехал из Неаполя.

– Ты нервничаешь? – спросила она, едва мы встали из-за столика.

Я ответил, что обычно не в восторге от своего дня рождения.

Мы были на улице, вокруг шум, она предложила мне не накручивать себя, ведь это просто цифры. Я ответил, что иногда чувствую себя на 82. Она сказала, что я должен думать о ней, она сделает меня моложе и вообще поспособствует улучшению моего общего состояния. Я повернулся и подал ей пальто:

– Иди сюда. Хочу высосать из тебя мозги.

Нина засмеялась, я обнял ее сзади и поцеловал в шею.

Мы вернулись на вокзал, на табло высвечивался номер нужного пути. Поезд прибыл, пассажиры, приехавшие из Рима, вышли, а потом в вагон зашли мы. Нина села у окна, я – у прохода. Она была одета во все черное, от джинсов до облегающего свитера. Положила ноги на сиденье напротив, и я попросил не делать этого, потом кто-нибудь начнет возмущаться, и мне придется ввязаться в ссору. Какой-то тип попытался продать нам бутылочки с водой и панини. Мы ничего не купили, и он ушел.

– Во сколько приезжаем?

Я ответил, что дорога займет три часа, поезд отправился, и Нина достала из сумки мобильник.

Мы смотрели фото каких-то щенков, а потом она показала мне книгу, которую читала:

– Это очерк об истории итальянского кино.

Нина сказала, что ей очень понравилась глава об Антониони, но Антониони ей в принципе нравился и сам по себе, поэтому она не могла понять, ей понравилась глава потому, что была хорошо написана, или потому, что там речь шла об Антониони.

Она сидела напротив, и мы долго целовались, поезд постепенно заполнялся народом, и на одной из станций я попросил Нину пересесть обратно на свое место, чтобы кто-нибудь другой не сел рядом со мной. Вошли двое и сели напротив. Мы замолчали. Они скоро вышли, и мы снова остались одни. Нина сказала, что у нее есть кое-что для меня, и достала из сумки пакет. Это была книга. Я распаковал ее – «Лолита». Открыл книгу. Сказал, что она не написала мне пожелание. Нина улыбнулась:

– Это ты писатель.

Я положил «Лолиту» в свой рюкзак.

– У меня тоже для тебя кое-что есть, – сказал я и вытащил свой экземпляр «Смертельной раны» и распечатку своих рассказов. Нина стала их листать.

– Не жалуйся, они короткие, – предупредил я.

Потом встал и вышел покурить в туалет. Тошнотворно воняло едкой мочой. Я не мог думать ни о чем другом. Открыл маленькое прямоугольное окошко и выглянул наружу. Пейзаж состоял из бледной и болезненной растительности, поэтому я предположил, что мы все еще едем по территории Кампании. Докурил, выбросил сигарету из окошка.

– От меня воняет табаком, знаю. – Я снова сел на свое место.

Нина поцеловала меня в губы, потом поцеловала руку. Улыбнулась.

– Кем работают твои родители? – спросила она меня.

– А с чего бы вдруг такой вопрос?

– Чтобы знать.

Я вытянул ноги, уперся в пустое сиденье впереди. Откинул голову на сиденье:

– Служащие.

– Много зарабатывают?

– Не сказать чтобы много.

– Мало зарабатывают?

– Относительно.

– А мои – адвокаты, – сказала Нина.

– И много зарабатывают? – спросил я.

– Думаю, да, – ответила она. – В смысле, я никогда не спрашивала, но думаю, что да.

Я погладил ее по ноге, потом взял за руку:

– На твоем месте я бы выбрал юриспруденцию.

– На моем месте ты бы выбрал что похуже.

Потом она рассказала, что подала заявку на стипендию Эразмус, и я ничего не ответил.

На Рома Термини мы сели в метро, проехали две остановки до Колизея.

Мы шли по Фори Империали в толпе туристов. Там были несколько человек, одетых в костюмы центурионов, и другие, одетые как древние римляне. Было холодно, но небо было лазурным. Мы прошли мимо Витториано, потом свернули на Милите Иньото.

– Рим красивый, правда? – спросила Нина.

Мы немного прошли по виа Корсо, вышли на маленькую площадь.

– Вон тот дом, – указал я.

На домофоне не было имен, и потому мы ждали, пока кто-нибудь откроет дверь в подъезд. Пока стояли, рассматривали дом, мраморные плитки, высокие лестницы неправильной формы. Отверстие почтового ящика было маленьким и узким, рассказы не влезали, поэтому мы поднялись на верхний этаж – как-то раз я видел фотографию с подписью, что Ла Каприя живет именно там. На этаже было две двери.

– Как ты узнаешь, какая нужная? – спросила она.

– Постучу и если ошибусь, то извинюсь.

Я постучал, и мы стали ждать. Прошла примерно минута, дверь открыла негритянка в голубой рубашке. Я сказал ей, что ищу синьора Ла Каприя и что мне не назначено, я только хочу передать ему кое-что – свои произведения. Я взял рассказы, положил их в белый бумажный пакет и отдал ей. Мы попрощались.

– Ты доволен? – спросила меня Нина.

Я сказал, что, если он прочитает рассказы и они ему понравятся, вот тогда я буду доволен.

Во время прогулки по Риму я не заметил ничего особенного, кроме одного туриста – крупного, высокого блондина, с ним была женщина, тоже блондинка, и на ней была маечка с коротким рукавом. Прошел час, мы пошли обратно на вокзал, но Нина сказала, что не хочет домой.

– Переночуем тут.

– Уверена?

– Да, – ответила она.

Мы вышли, и какое-то время бродили без цели. Улицы пахли едой и воняли мусором. Солнце село, на одной из боковых улиц мы увидели светящуюся вывеску «Отель». Азиат за стойкой регистрации отдал ключи от номера, взял наши документы, я расплатился карточкой. 65 евро. Номер был на третьем этаже, я открыл дверь, свет снаружи освещал комнату. Я подошел и отодвинул занавеску. Сказал, что вывеска отеля расположена точно под нашим окном.

Нина тоже подошла посмотреть:

– Как в фильме.

Я зажег свет, потом мы сняли пальто и повесили их в шкаф.

Я чувствовал волнение, потому что впервые остался с ней наедине, в одной комнате, да еще и с кроватью.

– Мне надо в ванну, – сказала Нина, и я вернулся к окну, стал смотреть вниз, на улицу, таращился на вывеску.

Нина вошла в комнату, и мы посмотрели друг на друга. Не говоря ни слова, встретились на середине пути, перед кроватью, и поцеловались. Несколько секунд спустя волнение исчезло, и я решил выложить на стол все карты. Наклонился, не переставая ее целовать, чтобы проверить, не хочет ли она лечь на кровать, и Нина тоже наклонилась, потому что хотела.

Мы придвинулись ближе друг к другу. Я положил ей руку на грудь, она не возражала. Бюстгальтера на ней не было. Я сжал ее грудь, она не возражала. Я стащил с нее свитер, и она стащила мой. Расстегнула мой ремень, пока я вслепую пытался нашарить кровать. Простыни были белоснежные, очень чистые, особенно на контрасте с нашей кожей и той одеждой, которая еще оставалась на нас. Я стянул обувь, носки и штаны. Потом проделал то же самое для Нины. Она опустила голову на подушки, и волосы расплескались по сторонам, как будто она погрузила голову под воду. Я подумал, что не помню, были ли у нее накрашены губы, но теперь точно нет. Я снял свои трусы, потом ее. Поцеловал ее в пупок, коснулся его кончиком языка, и Нина притянула меня вверх, к губам. Я поцеловал ее. Мой член коснулся ее кожи. Я попробовал направить его, не используя руки, почти случайно, как будто все происходило не по моему желанию, а по велению судьбы, но Нина дотронулась до него, потом поднесла эту же руку к лицу и плюнула в ладонь.

В этот самый момент все эротические образы, которые я копил всю жизнь, все образы, которые составляли и пропитывали меня – кости, мускулы, душу, – сопровождали меня и делали меня мной, все они навсегда исчезли.

Нина сжала мой член и смазала слюной. Засунула его в себя, я стал двигаться и поцеловал ее. Медленно, но постепенно ускоряясь, потому что она тоже двигалась. Она укусила меня за ухо, потом за губу. Я двигался, вперед и назад и старался держаться на расстоянии, только чтобы рассмотреть ее получше. Хотел рассмотреть ее хорошенько, чтобы потом вспоминать, когда жизнь изменится и я ей больше не буду нравиться. Когда я почувствовал, что скоро кончу, мои руки упирались в подушки по обеим сторонам от ее головы, поверх волос. Я отстранился и свалился на бок, потом перекатился на спину. Лежал на спине с закрытыми глазами. А когда открыл их снова, голова Нины была повернута в другую сторону, к окну. Она протянула руку к моим губам, я поцеловал ее руку, Нина повернулась и поцеловала меня. Я встал с кровати и натянул туфли, без носков. Чувствовал себя не в своей тарелке и хотел побыстрее со всем покончить. Зашел в ванную комнату умыться. Вернулся и поставил рулон туалетной бумаги на пол. Снял ботинки и растянулся под простыней рядом с Ниной. Положил голову ей на грудь. Она отодвинулась, взяла сигареты и зажигалку из сумки.

Мы курили в постели, на белых простынях, как в фильме. Потом выбросили окурки в ящик тумбочки.

– Итак, тебе нравится Рим? – спросила она и засмеялась.

– Теперь да, – ответил я, и она поцеловала меня в лоб.

– У тебя ужасные татуировки, но все равно симпатичные, – сказала она.

Потом Нина дотронулась до изображения женщины у меня на руке. Она сосредоточилась только на этой татуировке; у меня были и другие, но она рассматривала только эту.

Я набил ее в понедельник утром в Барселоне: я был немного пьян, и мне это показалось хорошей идеей. На женщине были красные туфли на каблуках и чулки на резинках. У нее была красивая грудь, одну руку она держала между ног, волосы закрывали лицо.

– Она делает то, о чем я думаю? – спросила Нина.

– Кто ж знает? – улыбнулся я.

Номер был белый, мебель из светлого дерева, с красноватым оттенком.

– Я хочу в душ, – сказала Нина.

– Если пойдешь, постели там полотенце, можно даже мокрое.

– Зачем?

– Чтобы не подхватить грибок.

– У меня будут уродливые ноги?

– Да.

– Это опасно?

– Нет. Только чешется.

– Не хочу, чтобы у меня были уродливые ноги, – сказала она и вытянула ноги поверх простыни, одну рядом с другой. Большие пальцы соприкасались, свет от люстры блестел на красном лаке. Лак на ногах был красным, а на руках черным. Мне очень нравилась эта разница, это противоречие.

– У тебя прекрасные ноги, – сказал я.

– А икры?

– Прекрасные.

– И ступни тоже красивые?

– Прекрасные. Я хотел бы их поцеловать.

– А я хотела бы, чтобы ты это сделал.

Я приподнялся и переместился на другой край кровати. Начал целовать ее ступни, но она пошевелила ногами, и я вспомнил об икрах, бедрах и других частях. Целовал их и понемногу продвигался выше, потом провел по ее ноге языком, сладко и вдумчиво, и Нина не возражала, только вздохнула. Я стал продвигаться выше, лизнул ее живот, потом соски, сжал их пальцами. Поцеловал ее, и мы снова занялись любовью, и в этот раз все было по-другому, потому что Нина быстро двигалась, а я старался сдержать ее, но на самом деле не старался, потому что перестал думать. Сначала она была сверху, потом я перевернул ее и положил на живот. Она тяжело дышала, уткнувшись в подушки. Я приподнял ее ягодицы, и мы продолжили активнее. Я положил ей руку на спину, потом на голову, зарыл ладонь в волосы, утопил ее голову в подушках. Я кончил ей на ягодицы. Осторожно вытер туалетной бумагой.

– Ты снова была великолепна, – сказал я, когда все закончилось.

Мы лежали, растянувшись на кровати, и какое-то время молчали. Я пытался восстановить дыхание и мог думать только о том, как она великолепна. Лучшее, что я когда-либо встречал. Не просто женщина и даже не самая красивая женщина на планете, а самое красивое создание, которое я когда-либо видел.

Мы помылись и вышли на улицу. Поели в «Макдональдсе» на вокзале.

Рядом с нашим столом сидела пара и ссорилась. У женщины была татуировка на тыльной стороне руки и несчастный вид. У мужчины была ужасная прическа.

Мы зашли в бар, там были музыка и много народа. Нина взяла «Маргариту», а я джин с тоником. Мы выпили за барной стойкой. Смотрели по сторонам и молчали в эпицентре шума. Вышли покурить, потом я взял еще джин с тоником, и мы вернулись в гостиницу.

– Почищу зубы, – сказал я перед тем, как зайти в ванну.

Посмотрел в зеркало, и мне показалось, что у меня уставшие глаза и лицо разломано, разбито надвое.

Я открыл дверь. В комнате было темно, на кровать падал свет от вывески за окном, Нина стояла на коленях на кровати, прижимаясь лицом к простыне и положив руку на обнаженные ягодицы. Из одежды на ней был только свитер. Я подошел и подвинул ее. Поцеловал. Снова пригнулся и лизнул ей ноги, икры – все.

– Давай еще раз, – попросила она.

Я снял штаны, и мы сделали это снова. Руками я стянул с Нины свитер через голову, потом погладил по спине. Мы заснули. Все было черным, а потом посветлело, потому что я проснулся. Мне показалось, что Нина тоже проснулась. Я пошевелился, и она повернулась ко мне.

– О чем думаешь? – спросил я.

– О многом, – ответила она.

– О хорошем или о плохом?

– О прекрасном. – Она поцеловала меня. – А ты? О чем думаешь?

Я сжал ее в объятиях и ответил, что мне всегда казалось – я жду кого-то, и только в эту секунду я понял, что ждал только ее.

Я снова проснулся уже днем, в комнате было светло. Нина сидела в кровати, спиной прижавшись к стене. В руках держала мои рассказы. Увидела, что я проснулся, посмотрела на меня и улыбнулась. Сказала, что рассказы великолепны.

– Особенно тот, о бабушке и походе к морю.

Потом она спросила меня, правда ли я вырос в Баньоли, и я ответил, что да, и она заставила меня пообещать, что я отведу ее туда и покажу все улицы и пляж из рассказа. Я согласился и поцеловал ее, и она показалась мне очень нежной и взволнованной.

Мы вышли из гостиницы; я сжал ее в объятиях и поцеловал. На небе были облака.

Мы зашли в бар перекусить, съели несколько кусочков пиццы, с неба посыпался мелкий, но частый дождь. Мы укрылись сперва под балконом дома, потом на вокзале, пока ждали поезд, чтобы сесть на него и вернуться домой. В шесть вечера мы снова были в Неаполе.

Мой отец сказал, что пора платить штрафы. Он предложил занять мне очередь, но платить я был должен сам.

– Хорошо, – сказал я.

На следующий день, не теряя напрасно времени, принял душ и вышел из дома, в точности как человек, очутившийся перед очень высокой горой, на которую он должен во что бы то ни стало взобраться.

На улице у банкомата, в нескольких метрах от мусорных контейнеров, меня накрыла вонь гниющей рыбы, и я увидел на асфальте дохлую мышь. Мозг высыпался из ее раскроенного черепа, словно какая-то разновидность пыли. Я смотрел на мышь и задавался вопросом, происходит ли с людьми точно так же, превращается ли их мозг в пыль, пытался вспомнить все, что знал об этом.

Я прошел мимо вокзала, нигериец просил милостыню у колбасного магазина. Он посмотрел на меня пару секунд, но ничего не сказал. Я подумал, что все понимают, кто я такой, и мне это не понравилось.

Я дождался своей очереди и снял 350 евро, потом запросил остаток по счету. Вылез чек, я так спешил посмотреть, что почти вырвал его из автомата. Сверху было написано, что у меня осталось 1500 евро, и мне захотелось плакать. Я сложил счет и засунул в кошелек. Попробовал пересчитать свои расходы и понять, где, в какой момент я превысил лимит, потому что за пару недель умудрился потратить столько же, сколько обычно тратил за пару месяцев. Тридцать лет на этом свете, шесть из них проработал в навигационной компании, три с половиной года ходил по Средиземному морю на корабле, гнул спину каждый день, иногда круглые сутки, и, несмотря на это, у меня осталось всего 1500 евро. Мне внезапно стало ясно, что теперь я не могу больше позволить себе начать жизнь с нуля в Лондоне или в каком-нибудь другом городе, сама мысль о таком – роскошь. Потом я подумал, что Нина высасывает из меня не только любовь, но и деньги, если наши отношения вообще можно назвать любовью. Я проклял ее, потом проклял себя, и работу, и ненужный университет, и все остальное, чем я занимался. На углу, перед выездом на объездную дорогу, я на секунду остановился, чтобы проклясть все получше, более вдумчиво. Подумал, что лучше всего разорвать наши отношения, как ампутируют зараженную конечность, отказаться от того, что больше никогда не сможет шевелиться. Я подумал, что у Нины тоже были такая возможность и время, чтобы это сделать. А вот у меня времени, наоборот, не было, было только 1500 евро на счету.

В табачном киоске я купил пачку «Голден Вирджиния», 7 евро и 80 центов. Я вышел на улицу и задумался, не стоит ли бросить курить.

Открыл входную дверь, потом поставил кастрюлю на огонь. Я смотрел на раковину и на капли, катящиеся из крана, и думал, какой поступок сейчас будет правильным, независимо от того, чего на самом деле мне хочется. Подумал, что, если к зиме стану бедным, к лету будет еще хуже. Нина захочет поехать на море или куда-то еще, а я не смогу даже вый ти из дома. Подумал, что было бы неплохо увидеть Нину в купальнике, а потом без него, с белыми следами на темной от загара коже.

Я посолил пасту. Взял баночку песто из холодильника и поставил рядом с горячей кастрюлей. Взял телефон, засек время и положил опять в карман. Открыл пачку фузилли и отмерил на белых весах ровно 165 грамм. Подумал, что через какое-то время не смогу себе позволить тарелку пасты, даже такой дешевой. Внутри стало зарождаться беспокойство. Когда оно покатилось по горлу, почти дошло до рта, меня отвлекла вибрация телефона. Я вытащил его, но не узнал номер.

– Алло?

В трубке послышались какой-то шум и шорох.

– Алло? – повторил я.

– Алло.

– Алло. Кто это?

– Аморесано? – спросил голос, показавшийся мне очень уставшим. – Аморесано, это Ла Каприя.

– Не понял, – сказал я.

– Ничего не слышу, – повторил голос, не знаю, мне или кому-то другому. – Аморесано, это Ла Каприя!

– Это правда вы, синьор Ла Каприя? – спросил я и высыпал пасту в воду.

– Да, Аморесано, это я. Я прочитал ваши рассказы, и, признаюсь, они мне очень понравились. Там надо кое-что переработать, не скрою, но у вас есть голос, свой стиль. Меня очень впечатлила ваша манера письма.

Я начал плакать, вот так вдруг, ни больше ни меньше, как ребенок. Глубоко вдохнул в бесполезной попытке найти свой обычный голос.

– Это правда вы, синьор Ла Каприя?

– Вы слышали, что я вам сказал?

– Да, – сказал я и вытер глаза краем свитера.

Я сказал, что он меня очень обрадовал, даже и представить нельзя, насколько. Я был счастлив. По-настоящему счастлив. Абсолютно счастлив. Я спросил, чем ему понравились мои рассказы, что именно в них его зацепило.

– Ничего не слышу, – ответил Ла Каприя, и потом снова послышался шум.

Я помешал фузилли большой деревянной ложкой. Почувствовал, что в горле стоит комок. Сглотнул.

Я сказал ему, что хотел бы встретиться, что он написал великолепный роман и что для меня он своего рода легенда.

– Кто? – спросил он.

– Синьор Ла Каприя, мне бы очень хотелось встретиться с вами, – повторил я.

– Со мной?

– Да, если вы не против.

Он ответил, что я могу приезжать, когда захочу, он не часто выходит из дома. Потом уточнил, что я могу навестить его послезавтра в одиннадцать.

Этот разговор положил конец всем моим благим намерениям. Я позвонил Нине.

– Ты рад? – спросила она.

– Да. – И потом я снова расплакался, глупо, нелепо, по-детски.

– Ты плачешь?

– Да.

– От радости?

– Да.

Она вздохнула:

– Я тоже что-то расчувствовалась.

Мы увиделись в центре и сели в баре. Она заказала два пива, потом пива стало три, потом четыре, я продолжил пить, когда она уже перестала. Когда настало время платить, она остановила меня и положила кошелек мне в карман. Сказала, что ей вряд ли в скором времени удастся еще раз угостить выпивкой писателя и что ей понравилось это делать. Я подумал, может быть, теперь моя жизнь начнет понемногу налаживаться. Мы нашли уединенный уголок, и я поцеловал ее, положив одну руку ей на ягодицы. Писатель, да, подумал я, в какой-то степени писатель.

– Я очень тобой горжусь, – сказала Нина.

– Почему?

– Потому что у тебя появилась возможность и ты ею воспользовался. Рискнул, это смелый поступок.

– Может, ты говоришь это из вежливости, – сказал я, и она попросила не глупить, потому что скромность мне не идет.

Нина сказала, что хотела бы поехать со мной к Ла Каприя, но, может быть, это одна из тех вещей, которые надо делать в одиночку. Я ответил, что она права, но на самом деле я коплю деньги и поэтому не смогу купить ей билет. Пока я ее целовал, подумал, что, наверное, это и есть бедность – быть счастливым, но при этом знать, что счастье не будет длиться долго, и пока существует это счастье, одновременно с ним в мире, в жизни существует и нечто ужасное, оно веет в воздухе, оно часть самого счастья, способное его уничтожить.

Я попрощался с Ниной и вернулся домой. Я слишком устал, чтобы спать, но в конце концов мне удалось заснуть.

Я заплатил 27 евро за билет на поезд и, когда сел, даже смог отдохнуть. Я вытащил из рюкзака книгу – сборник произведений Ла Каприя, который прихватил с собой, чтобы попросить автограф. Перечитал вступление к «Смертельной ране», и оно было великолепным, впрочем, как всегда. Динамичным, но в то же время наводящим на размышления. Блестящим и поэтичным. Я опять засомневался, что мои рассказы ему правда понравились, в конце концов, Ла Каприя уже 94 года, он не так быстро соображает.

Я приехал в Рим в 10. В 10.30 уже стоял перед домом Ла Каприя. Я забыл спросить код от домофона, поэтому опять пришлось ждать, пока кто-нибудь откроет дверь. Было 10.45, когда я зашел в подъезд. И еще немного подождал. В 11.05, с бешено колотящимся сердцем, позвонил в дверь. Мне открыла домработница. Я сказал ей, что у меня встреча с синьором Ла Каприя.

– Прошу. – Она улыбнулась и пригласила меня войти.

Мы прошли по коридору, потом вошли в гостиную, и там в кресле, нога на ногу, сложив руки на колене, в синем свитере и брюках в тон, сидел Ла Каприя. Я пожал ему руку. Домработница подвинула мне кресло.

– Прошу, – сказал он.

– Синьор Ла Каприя, я так вам благодарен, что вы меня пригласили.

За его спиной был книжный шкаф от пола до потолка, полный книг в твердых обложках синего цвета. В центре зала стоял стол, на столе – фотография самого Ла Каприя вместе с Моравиа, обнаженного по пояс, на парусной лодке. Я представил, что он был на Капри, и подумал, что я на Капри был с Русским и нам там было хорошо. Дальше виднелся еще один книжный шкаф, тоже высокий и массивный, до потолка, полный книг. Весь этот осмотр занял у меня меньше секунды, и, когда Ла Каприя заговорил, я снова смотрел на него.

– Это мне приятно, Аморесано. Мне приятно, – сказал он и потом громко засмеялся, и мне этот смех не показался наигранным, потому что его глаза тоже смеялись.

Ла Каприя сказал, что мои рассказы ему очень понравились.

– У вас есть стиль, Аморесано, – продолжил он, – и, что еще реже встречается, у вас есть голос. Хороший рассказчик, он ведь не более чем голос, который шепчет тебе что-то на ушко. У вас этот голос есть…

И пока он говорил, я мог только улыбаться и кивать, так, как обычно киваю, когда напьюсь: вверх-вниз, вверх-вниз, голова качается сама по себе. – Единственная вещь, которая меня не убедила, это то, что вы слишком погружаетесь в историю. Слишком! Не позволяете вдохнуть. Так нельзя, потому что в повествовании всегда есть та часть, когда действие идет вперед, и другая часть, в которой действие замедляется, потому что надо дать читателю время переварить то, что он прочитал. Вы должны иногда выныривать из своей истории. Как бы парить над ней. Взгляд сверху. Я понятно говорю?

Я ответил, что понимаю его критику, и спросил, не будет ли моя погруженность в историю оправдана тем, что речь идет по большей части о людях бедных.

– Не понимаю, – сказал он.

– Объясняю: в отношении историй, которые я пишу, отсутствие размышления не может быть просто вопросом стилистики? Моим способом быть убедительным?

– Не думаю, Аморесано. Смотрите, хорошая проза всегда сделана в такой манере.

Я сказал, что доверяю его критике и что она – настоящее сокровище, я оставил ему мои рассказы именно потому, что верил ему, сказал, что читал «Смертельную рану» восемь раз и каждый раз история меня трогала. Сказал, что впервые читал его произведение, чтобы отдохнуть от Пруста.

– Мне жаль, что я испортил для вас Пруста, – рассмеялся Ла Каприя.

Я ответил, что для меня они оба играют в одном чемпионате.

Ла Каприя закрыл глаза и покачал головой в вежливом отрицании:

– Не понимаю, Аморесано.

– Для меня вы с Прустом равны, – повторил я громче, и на этот раз он засмеялся, хлопнул в ладоши, а потом поднес их к лицу.

На внешних сторонах кистей у него были большие светло-коричневые пятна. Ла Каприя положил свои пятнистые руки на подлокотники кресла. Сказал, что, наверное, я готовый клиент для психушки.

– Но, синьор Ла Каприя, мне нравится «Смертельная рана». Очень нравится.

– Скажу вам, Аморесано, время идет, и я даже не помню, о чем эта книга.

– Я много раз думал об этом. Что, написав книгу, вы не можете вспомнить ничего из того, что написали.

– Знаете историю о Толстом? Он состарился и стал религиозным, ничего больше не читал, говорил, что книжные выдумки его отдаляют от Бога. Однажды утром он наугад вытащил из книжного шкафа один роман. Прочитал первые 50 страниц и подумал: это просто восхитительный роман. Закрыл книгу, чтобы прочитать название, и знаете что? Это была «Анна Каренина».

Мы вместе посмеялись, он смеялся самозабвенно, всем своим естеством.

– Вы, Аморесано, читали Толстого?

– Да.

– Что именно?

– Все.

– А Достоевского?

– Всего, синьор Ла Каприя.

– А Конрада?

– Всего. Конрад изменил мою жизнь.

– Значит, сейчас вы должны только писать, все, что нужно знать о писательстве и человеческой природе, вы уже знаете.

Я заметил, что Ла Каприя был обут в коричневые мокасины на босу ногу. Мне это очень понравилось и показалось прекрасным, что, несмотря на возраст, он не потерял чувства стиля.

– Расскажите мне немного о «Смертельной ране», – попросил Ла Каприя.

Я спросил, уверен ли он.

– Аморесано, очень вас прошу.

Я сказал ему, что нужно признать – книга написана превосходно. 130 страниц, и каждая запятая на своем месте. История была запутанной, великолепный поток сознания, похожий на Фолкнера. Я сказал, что история Массимо Де Луки, его сомнения, его желание сбежать, ощущение того, что он не готов к этому шагу, будто какая-то невидимая веревка привязывают его к прошлой жизни, это универсальная история, в которой я узнаю себя, как узнаю в изменчивой и нереалистичной истории любви главного героя свою историю любви. Я сказал, что это очень сильный роман, что автор сделал такой хороший снимок Неаполя, что и через пятьдесят с лишним лет кажется, будто этот снимок сделан сегодня, он совсем не похож на старую выцветшую фотографию. Я сказал, что он настолько хорошо описал Неаполь, что Неаполь ничуть не изменился, может быть ради того, чтобы не портить впечатление от книги.

Ла Каприя поднял бровь:

– Не будем говорить о Неаполе, я вас прошу. Для меня он, знаете ли, источник радости и боли.

– Как и для всех, – ответил я.

Ла Каприя сказал, что очень рад со мной познакомиться, что, глядя на меня, он может надеяться на что-то хорошее. Сказал, что я должен писать и не отступать, должен искать издателя. Сказал, что, кажется, знает нужного человека, и когда у меня появится идея для романа – он нас познакомит. Потом он подарил мне свою книгу:

– Я написал ее ради развлечения, Аморесано, ничего серьезного, просто небольшая книжечка.

Я вытащил из рюкзака сборник его произведений и попросил подписать. Он написал: «С наилучшими пожеланиями, Раффаэле Ла Каприя», и у меня слезы потекли из глаз прямо там, перед ним. Я сдержался. Потом он проводил меня до двери, пожал мне руку, и я начал взаправду плакать. Я, бесполезный и ленивый козел, получил напутствие от Раффаэле Ла Каприя. Вот о чем я думал.

Я спускался по неровным, разного размера, ступеням, и мне казалось, что я лечу.

Когда оказался на улице, то сразу позвонил Нине. Она спросила, как все прошло.

– Чудесно! – ответил я.

– Расскажи.

– Я скоро буду в Неаполе, увидимся.

Она согласилась.

Когда мы встретились, я рассказал, что Ла Каприя правда очень старый, но все еще в здравом уме, мои рассказы ему на самом деле понравились, потому что сперва он сказал, что они ему понравились, а потом покритиковал, а если бы они ему не понравились, он бы только похвалил их или только покритиковал, одно из двух.

Я сказал, что дом у него прекрасный, светлый, там много книг, и что он призывал меня писать, говорил, что я способен на это, что надо пробовать, а потом напечататься.

– Я так тобой горжусь! – воскликнула Нина, держа меня за руку. – Теперь что будешь делать?

– Буду писать, – ответил я.

– А потом?

– Поцелую тебя.

– А потом?

– А потом с гонораров за свои произведения куплю «порш», из тех, старых, у которых салон обит черной кожей, и покрашу корпус в цвета «Наполи».

Мы провели вечер, гуляя в толпе народа. И эта толпа была чем-то новым, потому что никак меня не раздражала. Я был немного пьян и абсолютно спокоен. Я чувствовал себя потоком воды, который перелился через плотину, сдерживавшую его все это время, и теперь свободно тек к другим берегам, к морю.

Я поцеловал Нину на выходе с пьяцца Беллини, и несколько человек на площади зааплодировали. Мы рассмеялись.

– Ты счастлив? – спросила она.

– Да, пока ты со мной, – ответил я.

На улице мы встретили Джузеппе с компанией друзей. Я со всеми познакомился, был очень любезен и чувствовал себя странно. Мы немного постояли вместе, а потом они собрались уходить. Я проводил их до машины и попрощался с Ниной через окно. Она послала мне воздушный поцелуй. Мы рассмеялись. Я позвонил Русскому, который гулял с Сарой. Присоединился к ним.

– Привет, красавчики, – сказал я им, и они улыбнулись в ответ.

Мы сидели на улице у бара, где обычно встречались, и говорили о том же, о чем говорили всегда, и мне все нравилось. Мы взяли три стопки водки, по одной на каждого, потом бутылку пива, 8 евро. Пиво потекло по горлу, холодное, как сосулька. «То, что надо», – подумал я.

Русский говорил, я слушал.

Сара рассказывала о работе, я не слушал, но молчал.

– Ты выглядишь по-другому, – сказал мне Русский.

– Так и есть.

– В смысле, выглядишь странно.

– Я в порядке.

Русский встал и поцеловал меня в щеку, чтобы поздравить.

Я пошел в туалет, на полу было озеро глубиной в палец. По спине пробежала дрожь отвращения, я вышел и вымыл руки. Задержался у барной стойки.

– Пива, – попросил я и вытащил кошелек из кармана.

Поковырялся в мелочи, набрал 2 евро, поднял голову и увидел, что бармен не сдвинулся с места.

– Я больше не могу видеть у тебя в руке это пиво, – сказал он.

– Что?

– Хочешь, поменяю?

Я спросил, что он задумал.

Бармен предложил мне заплатить за «Настро Адзурро», а взамен он даст другое пиво, подороже, доплачивать не надо. Сходил к холодильнику, вернулся и показал мне маленькую бутылочку с толстыми стенками, на которой было написано «Дювель».

– Бельгийское, – сказал он.

Открыл бутылку и налил пиво в бокал. Предложил мне, я сделал глоток.

– Ну как? – спросил он.

– Превосходно, – ответил я.

Вернулся к Русскому и Саре, Сара как раз говорила: не стоит слишком осуждать человека, ведь ты не знаешь, через что ему пришлось пройти, да и вообще, не плюй в колодец, пригодится водицы напиться. Я, в одной руке бокал с бельгийским пивом, другая – на колене, откинулся на спинку стула, вытянул ноги, положил одну на другую. Посмотрел на площадь, на людей, которые сидели на парапетах и поручнях. Я слышал звуки бонго и голос, который что-то кричал в мегафон, видел, как люди толпятся на площади или просто идут по ней. Медленно проехала машина. Перед ней остановился мопед, прозвучал сигнал клаксона, и я подумал, что вот она, настоящая жизнь. Писать, встречаться с Ниной, ездить к Ла Каприя, пробовать новые сорта пива. Я слишком долго сидел на берегу с удочкой в руках и ничего не поймал. Да, у меня заканчиваются деньги и очень скоро совсем закончатся, если я продолжу идти тем же путем, каким шел, но оно стоит того, это единственный путь, которым можно идти. Я подумал, что не могу все бросить тогда, когда только начал жить настоящей жизнью, несмотря на бесконечные траты денег. Чтобы избежать волнения, ни на секунду не задумался о необходимости найти работу, не стал думать, что тогда мои дела сами собой наладятся. Я сказал себе, что хочу все, хочу Нину и ее любовь, хочу все пиво мира и даже все те вещи, которые вот сейчас не приходят мне на ум, и я обязательно что-то сделаю, чтобы достичь их. Я хочу эту жизнь, и я решил взять ее, даже осознавая, что эта жизнь меня убьет. Подумал, что буду жить, пока смогу, а потом покончу с собой без лишних жалоб и протестов. О том, каким именно способом покончить с собой, можно было подумать позже.

– Эй! – Русский наклонился и положил мне руку на плечо.

– Эй! – ответил я ему, мы остались одни, Сара ушла в туалет.

– У меня дела с Сарой, – сказал они подмигнул.

– О’кей.

– Мы едем к ней. Посидишь в машине или подождешь меня тут? Что скажешь?

– Подожду тут, – ответил я.