86. просто представь, что ты тут живешь
Давно, еще до начала периода «синего Боуи», под конец лета я регулярно ездил с мамой в торговый центр за новой одеждой. Мы ходили по залам, отделанным белой плиткой, и я ворчал, что ненавижу торговые центры: напористых продавцов с хорошо подвешенными языками, запах столовки, весь этот синтетический потребительский рай, – и мама пожимала плечами, как будто она согласна, но что уж тут поделаешь. «Просто представь, что ты тут живешь», – однажды предложила она.
Я помню, как посмотрел по сторонам, воображая витрины в темноте после закрытия, когда там уже никого нет, и обнаружил, что обладаю потрясающей способностью романтизировать даже самые неподходящие места, всего лишь представляя их своим домом.
«Просто представь, что ты тут живешь».
Я мысленно блуждал по торговым залам, и лунный свет, проникающий через окна, окрашивал белые плитки голубым; вокруг никого, все продавцы спят в своих кроватях, и, хотя здесь темно, пусто и слегка неуютно, это мой дом.
Представьте, как живется в таком месте.
Вот там я и жил.
– Ной, – говорит Ротор, но ноги у меня уже в норме, и с меня хватит этой комнаты.
Теперь я на площадке перед лестницей, вниз по ступенькам, я почти успеваю открыть наружную дверь, но тут слышу шорох в гостиной: там горит лампа в углу, и Сара только что проснулась. Она зевает и потягивается, сидя на диване, словно говоря: «Когда по-настоящему устанешь, проще рухнуть на диван в гостиной, чем ползти по ступенькам в спальню».
Тут она улыбается мне, слегка наклонив голову:
– Ной-без-р, правильно я запомнила?
Кошка Найки прыгает ей на колени, и страх, кипящий у меня внутри, достигает критической отметки.
– Ной, подожди. – Голос Ротора с лестницы пугает своей нормальностью. – Вернись, давай обсудим.
Еще один взгляд на Сару – и я за дверью, пересекаю двор, бегу по Пидмонт-драйв. Солнце только начинает подниматься, Курт по соседству приветственно поднимает дымящуюся кружку кофе.
– Доброе утро, – говорит он, будто весь мир в полном порядке.
Длинношерстный колли Эйбрахам у его ног коротко гавкает, и мне кажется, что я всю ночь читал фразу, в которой этот лай ставит точку: «Три последних месяца моей жизни стерты навсегда».
87. самое точное слово
Я рывком, как сдирают пластырь, открываю дверь, срабатывает сигнализация, и если мама с папой до сих пор спали, то теперь уж точно проснулись, но я знаю только одно: мне нужно к себе. Пригнув голову, я миную кухню, взбегаю по лестнице, запираю дверь, падаю на кровать и отпускаю эмоции на волю. Нечто среднее между скорбью, жалостью и импульсивной злобой, но все вместе и сразу, и поскольку нет правил насчет того, как справиться с новостью, что придется заново прожить кусок жизни – ни карты, ни плана, ни того, кто уже испытал подобное и может сказать тебе: «Все наладится», – мне остается только это безымянное чувство.
Стук в дверь.
– Ной! – Отец не ждет, когда я отвечу, и пытается войти. – Ной, открой дверь.
– Все в порядке, папа. Мне нужно поспать.
– Ной, впусти меня сейчас же.
Он редко злится, и когда такое все же случается, мне делается не по себе. Я открываю дверь, и по его лицу я сразу же вижу: это что угодно, только не злость.
– Где ты был? – спрашивает он.
– Прости, вечеринка затянулась, и я переночевал у Алана и Вэл. Знаю, нужно было сообщить, но…
У отца совершенно нечитаемое выражение лица, и в доме почему-то стоит странная тишина.
– Папа?
Он сглатывает, глаза у него делаются пустыми, и по ходу его рассказа мое безымянное чувство начинает обретать форму: «Вчера у Лонгмайров Алан ударился головой в бассейне»; начинает превращаться во что-то узнаваемое: «Он некоторое время не получал кислорода»; начинает фокусироваться: «Сейчас он в больнице Чикаго-Грейс».
– Что с ним? – спрашиваю я чужим голосом.
– Он в реанимации. Состояние стабильное, но пока ничего не известно. Мама сейчас там.
– Мне надо идти. Надо туда.
Отец кивает:
– Ты готов?
По дороге в больницу папа рассказывает, как около часа ночи позвонила Вэл, пытаясь меня найти, а когда она объяснила, что случилось, родители оставили Пенни у соседей, чтобы папа мог поискать меня, а мама поехала с Роса-Хаасами в больницу.
– Она провела там всю ночь. – Секундная тишина, потом папа говорит: – Я заезжал к Лонгмайрам. В смысле, за тобой. Но тебя там не было, поэтому я кружил по улицам, надеясь тебя найти. Все время звонил тебе и уже собирался обращаться в полицию.
Я смутно понимаю его слова и невысказанный папин вопрос, где же я был.
Я смутно понимаю, что нахожусь в машине.
«Надо было остаться у Лонгмайров».
Я достаю телефон, чтобы позвонить Вэл, и мне делается худо: пять голосовых сообщений, дюжина пропущенных звонков, череда эсэмэсок от мамы и папы, серия сообщений от Вэл, первое из которых состоит из одного слова и отправлено в 1:01:
Вэл: Ной
Вэл: Где ты??
Вэл: Алан ударился головой
Следующее сообщение пришло только в 3:22:
Вэл: Мы в Чикаго-Грейс. Он не приходит в сознание
Вэл: Где ты
«Надо было остаться, надо было остаться, надо было остаться», остаться рядом с бассейном, чтобы прыгнуть в воду и вытащить его, остаться в доме, чтобы вообще не позволить ему спьяну нырять, и надо было сидеть в госпитале прямо сейчас.
– Все наладится, – говорит папа, но мы оба знаем, что это пустые слова.
Оцепенение: вот самое точное слово.
