56. революция до мозга костей

– Пять минут, – говорю я сестре сквозь стекло, показывая пять пальцев. Пожимаю плечами и прибавляю вторую руку: – Может быть, десять.

Пенни не шевелится с момента отъезда Сары, просто стоит на коленях на водительском сиденье и смотрит на меня через окно (которое отказалась открыть). Видно, Сара ее всерьез напугала.

– Прости, Пенн. Я все объясню, когда вернусь.

Охранник у входа, едва посмотрев на меня, качает головой. Я показываю штамп на руке, но вышибала непреклонен.

– Я был тут пять минут назад, вы что, не помните?

Он бросает короткий, но выразительный взгляд через улицу, где стоит, мигая габаритными огнями, пустая полицейская машина.

Заведение ждет облава.

– Сваливай, пацан, – советует охранник, и я пересекаю стоянку, а потом иду целый квартал вниз по улице, пока не достигаю проулка, ведущего на зады «Окраины города ветров».

Через него я возвращаюсь к клубу, огибая мусорные баки и пожарные лестницы, перешагивая лужи бог знает чего, а в голове стучат слова Пэриша: «Первый раз вижу эту фотографию».

Я думаю о масках, которые мы носим, о том, для кого мы их надеваем; вспоминаю слова Сары о беззащитности музыкантов перед публикой и бахвальстве друг перед другом. Допустим, в гримерке клуба, где они регулярно выступают. Допустим, в присутствии зеленого местного музыканта, особенно такого, который всегда готов высказать четкое мнение о других зеленых местных музыкантах.

Пэриш стоит, прислонившись к стене, и курит сигарету.

– Привет.

– Здоро́во, – кивает он, как старому другу, с которым заранее договорился здесь встретиться.

Я передаю ему фотографию, и он, без вопросов взяв ее, говорит:

– А когда бы он вышел на свет, глаза его настолько были бы поражены сиянием, что он не мог бы разглядеть ни одного предмета из тех, о подлинности которых ему теперь говорят.

– Что?

– Миф о пещере. – Пэриш делает длинную затяжку, выпускает дым в холодный воздух и сползает по стене, пока не усаживается на тротуар. – Платон. Знаешь такого?

В девятом классе я прошел через некую философскую фазу: в основном парадоксы и Ницше, но с капелькой Cogito ergo sum на закуску. В этом возрасте философия представляет собой обряд взросления, и я, подобно начинающему фотографу, снимающему сухие листья и книжки на пляже, не продвинулся дальше подражательства.

– Представь себя в глубине пещеры, – говорит Пэриш. – Ты там родился и ничего другого не знаешь. Ты связан и не можешь пошевелиться, даже повернуть голову. Перед собой ты видишь только стену. А позади тебя костер, и между тобой и костром есть тропинка. Люди ходят по ней и носят разные вещи над головой. Повернуться ты не можешь, но благодаря огню различаешь тени на стене. И поскольку ты никогда не видел этих людей и никогда не видел вещи, которые они носят, да и огня не видел, то эти тени и есть твоя реальность. А те, кто ходит по тропинке и может свободно выйти из пещеры и поменять свет костра на свет солнца, – это просветленные. Они знают настоящую реальность. – Он делает паузу, курит и смотрит на парня на фотографии. – Мы с Эйбрахамом постоянно говорили про пещеру Платона.

У меня встают дыбом волосы.

– Что?

Пэриш поворачивает ко мне фотографию и показывает на юношу:

– Это мой младший брат, Эйб. Он был буквально помешан на аллегории пещеры. Мы с ним когда-то восхищались греческими философами. Аристотель, Платон, Сократ, они были революционерами до мозга костей, но не выставляли свою мудрость напоказ. «Миф о пещере» – это записанный диалог двух чуваков. Просто разговор.

Случаются такие моменты, когда я задаюсь вопросом: неужели семена всего, что случилось в моей жизни, вплоть до мелочей, были нарочно посажены именно на том месте или на этом, чтобы однажды выросло могучее ветвистое дерево и дало мне тень смысла, который я в ином случае совершенно упустил бы?

– Тот самый «вербальный обмен впечатлениями, наблюдениями, мнениями или идеями», – говорю я, ступая в эту тень, вспоминая вечерний разговор много месяцев назад, а еще – в тот же вечер, после того как Ротор закончил морочить мне голову, – встречу с его соседом, который говорил о Боге и пещерах, а сам ласково почесывал за ухом своего пса-оборотня по имени Эйбрахам.

– А это откуда? – спрашивает Пэриш.

– Определение беседы, – выдыхаю я.

– И ты помнишь его наизусть? – Не дожидаясь ответа, он переспрашивает: – Впечатления, наблюдения и что там еще?

– Мнения и идеи.

Пэриш улыбается мне:

– Напомни, как тебя зовут?

Я прислоняюсь к стене, сползаю рядом с ним на тротуар и протягиваю руку для рукопожатия.

57. Филип Пэриш, беседа

– Я Ной.

– Филип. Хочешь сигарету?

– Нет, спасибо.

– Ной, человек разумный.

– Ага. В смысле, не в обиду будь сказано, но я не понимаю, зачем люди курят.

– Да не, я про библейского Ноя. Дружил с Богом, увидел облака, которых никто не заметил. Даже когда все смеялись над ним, он не бросил работу и построил ковчег. Хотя за животных я беспокоюсь. В такой тесноте много дней подряд.

– Пингвины и белые медведи.

– Это ты к чему?

– В детстве я однажды пошел в воскресную школу с другом, и там был урок про Ноев ковчег. Естественно, все дети считали меня экспертом, ведь я же Ной, и тогда из чистого упрямства я спросил учительницу, были ли на ковчеге пингвины и белые медведи. Она говорит: «Да, все Божьи твари были учтены». А я спрашиваю: «Как же они туда попали?» Она удивляется: «Куда попали?» Я отвечаю: «Слушайте, я могу поверить, что пожилой человек в одиночку построил лодку размером с сухогруз, могу поверить в апокалиптическое наводнение, могу даже поверить, что Бог в первую очередь заботился о животных, но объясните мне, как по два представителя всех видов, разделенных континентами, океанами и экосистемами, оказались в одном месте в одно время?»

– И что?

– Она смотрит мне прямо в глаза и говорит: «Он их собрал».

– С ума сойти.

– И я такой: «Да неужели?» А она мне: «Тех животных, которые были далеко, Ной подобрал позже». И старается перейти уже к радуге после потопа, но я говорю: «Постойте.

Они что, плавали на плотах?» Она такая: «Кто?» Я ей: «Ну те животные, которые были далеко, они, типа, построили себе плоты?» Она заявляет, что я говорю глупости, а я в ответ: «Вы это скажите бедным животным, которым пришлось держаться на воде одними молитвами».

– Ну ты крут.

– Так или иначе, когда на следующую неделю друг снова меня позвал туда, я сказал, мол, спасибо, но мне некогда: вылавливаю из воды седых сурков.

– А это что за зверь?

– Такие гигантские белки, которые живут на Аляске.

– Охренеть. Гигантские белки на Аляске?

– Седые сурки, сами поглядите.

– Обязательно.

– И еще одна странность. Есть такая организация, заведует всеми океанскими темами, Национальная океаническая и атмосферная ассоциация, и ее акроним НОАА произносится почти как мое имя.

– Серьезно?

– На их странице в Википедии реально написано: «НОАА предупреждает о погодных катастрофах».

– И откуда же ты все это знаешь?

– Я пишу такие штуки – «Краткие истории». Ну да не важно. Это как раз длинная история.

– Так длинная или короткая?

– Длинная, но не важная.

– Ну ладно, тогда моя очередь рассказывать историю. Но сначала… погоди, а сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– Шестнадцать, блин. Ладно, начнем так. В твоем возрасте я торчал дни напролет. Начал с травы, потом мет, а в конце концов героин. Стал совершенно безнадежным торчком. Всегда обдолбан, всегда один. Это не устраивало моего брата. Эйб был на год младше, правильный пацан. Любил ходить в церковь, а еще больше любил и меня туда зазывать. Ну я-то… какой мне смысл таскаться в церковь? Но он не отставал, поэтому я нашел решение. Вот есть у меня брат, он сам по себе, и у него свои дела. И вот есть я, тоже сам по себе, и оба мы одиноки донельзя. Почему бы нам…

– Блин.

– Ага. Короче, я ему предложил обменяться опытом. Он колется вместе со мной, а я иду с ним в церковь. «Всего один раз», – говорю. Глупее не придумаешь.

– Это он на фотографии?

– Ага.

– И что дальше?

– Я пошел с ним в церковь, галстук и все такое. Как сейчас помню. Проповедник говорил про невиновных. Ты ведь знаешь, кто такой Понтий Пилат?

– Имя знаю.

– Когда Иисуса приводят на суд, Пилат там, типа, как судья. Но он в сомнениях, понимаешь, потому что считает Иисуса невиновным, а толпа жаждет его казни – и не просто казни, а распятия. Смерть очень жестокая: распятые умирают по куче причин сразу – потеря крови, болевой шок, отказ органов, истощение, жажда, даже… Но знаешь, что пишут в большинстве книг про настоящую причину смерти на кресте?

– Что?

– Удушье. Просто висишь там, давишься, элементарно вздохнуть не можешь, а потом – кряк, и ты покойник. И вот Понтий Пилат должен принять решение. Довериться чутью? Или послушать толпу?

– Кажется, я в курсе, что он выбрал.

– Точно. Но врубись. У Матфея есть такая строчка. Прежде чем Пилат сдает Иисуса, чтобы того распяли, он умывает руки, демонстрируя, что «невиновен в крови Праведника Сего». Но я думаю, в глубине души Пилат знал. Пусть он не убил Иисуса своими чисто вымытыми руками, но считай, что убил.

– Вы так думаете?

– Представь, ты в одной комнате с кучей людей. Там темно и есть только одна дверь. Допустим даже, что это твой дом, и ты знаешь его вдоль и поперек. И знаешь, что сразу за единственной дверью – отвесная пропасть. Но ты все равно ее открываешь. Первый человек выходит – кряк, он покойник. Следующий идет туда же – кряк, покойник. Ты не толкал их в пропасть, но ты знал, что может случиться, когда открывал дверь. И кто, по-твоему, виноват?

– А у тех людей, что ли, глаза завязаны?

– Да ну ладно тебе.

– И вообще, если там только одна дверь, как мы попали в ту комнату?

– Но ты ведь понимаешь, о чем я говорю? Ты знал, что́ за дверью, и все равно ее открыл. Точь-в-точь как Понтий Пилат. И как я, когда предложил брату обмен. Я открыл дверь, зная о пропасти за ней. И выпустил брата.

– Поэтому у вас такой псевдоним?

– Абсолютно та же судьба. Иногда вина продолжает висеть над тобой, пока не примешь ее.

– Но вы больше не наркоман?

– Нет.

– И когда бросили?

– Через несколько лет после того, как Эйб подсел на иглу. Я видел, что происходит, как он меняется. Понимаешь, это как в той пещере. Картинка тускнеет по краям, превращается в тень, и в конце концов начинаешь считать тень реальностью. Не знаю, как мне удалось, но я выбрался из пещеры прямо к слепящим лучам солнца. Я пытался вытащить и брата. Годами пытался. Думал, раз я сам прошел через зависимость, то знаю выход. Он пробовал пару раз, и однажды ему даже удалось бросить. Но ненадолго.

– «Свет слишком ярок».

– Я нашел эту фотографию у него на тумбочке. Не знаю, когда она сделана, и не знаю, куда он собирался ее деть, но… вот так.

– Световой метод.

– Что?

– У нас на уроке вы говорили про теневой метод. Как вы сочиняете песни, исходя из настроения вещи, а не из самой вещи. Немножко похоже на пещеру Платона, да? Когда видишь только тени вещей на стене, а не сами вещи.

– Точно.

– Но в тот день вы упоминали и другой метод сочинения текстов.

– Ага.

– Филип.

– Ага.

– Что стало с вашим братом?