41. «Зомбокниговорот!»
Мы с Пенни в темных очках сидим на развернутом назад диванчике отцовского «понтиака» и с каменными лицами разглядываем парочку в машине, которая стоит за нами на светофоре.
Когда они только подъехали, то веселились под какую-то песню, но красный свет здесь горит довольно долго, и песня кончилась.
– Итак, – говорит Пенни.
– Что?
– Полагаю, ты все еще размышляешь.
– Размышляю?
Пенни поднимает очки на лоб и поворачивается ко мне:
– Список «за» и «против», дорогуша. «Завтрак у Тиффани».
– А… Хм…
Она позволяет очкам сползти обратно на нос.
– Знаешь, мне кажется, Марк Уолберг был прав насчет тебя.
Только через секунд пять я понимаю, что она имеет в виду нашего пса, а не актера.
– Да уж, новое имя явно пришлось тебе по вкусу.
– Когда я спросила его, согласишься ли ты посмотреть со мной «Завтрак у Тиффани», он ответил, что рассчитывать не стоит, поскольку на тебя нельзя положиться.
– Разве?
– Угу. А когда я спросила Марка Уолберга, нет ли у него предположений насчет причины твоего отказа, он ответил, что дело в твоей непреходящей инфантильности.
Я невольно улыбаюсь тому, как Пенни изображает нашего пса этаким гибридом магического шара и психотерапевта.
– Что, детки, предвкушаете сегодняшний вечер? – спрашивает мама с переднего сиденья, а по ощущениям – откуда-то издалека, чуть ли не из Детройта.
– Ждем не дождемся, – рапортует Пенни предельно фальшивым голосом, и тут до меня доходит: наш пес не только не психотерапевт или магический шар, он вообще не умеет разговаривать. «На тебя нельзя положиться. Непреходящая инфантильность». Кому-то пришли в голову эти мысли, и этот кто-то – не Марк Уолберг.
Нужно отдать должное уровню изобретательности, с которым три слова – «зомби», «книга» и «переворот» – сложили в одно. Тем родителям, которые сомневаются в полезности древней традиции, согласно которой незнакомцы угощают конфетами детишек в карнавальных костюмах, публичная библиотека Айвертона предлагает «Зомбокниговорот!» как альтернативу охоте за сластями. (Были времена, наши родители посмеивались над «Зомбокниговоротом!», но в прошлом году кучка подростков в хоккейных масках отняла у Пенни конфеты, так что, увы, те времена миновали.)
– Спасибо, что присоединился, – говорит папа, приобняв меня одной рукой.
Мы наблюдаем, как Пенни получает сласти от библиотекаря в костюме клоуна. Каждый попавшийся нам навстречу работник библиотеки похвалил костюм Пенни, не подозревая, что их дурачат: она явилась ровно в той же одежде, которую носила сегодня в школе.
– Ни за что не пропустил бы, – уверяю я.
Но на самом деле я просто не хотел идти с Вэл и Аланом.
Кроме того, мне ужасно нравится в библиотеках.
Возраст большинства участников «Зомбокниговорота!» – от нуля до семи лет, хотя среди них затесалось и несколько старших ребят, родители которых, видимо, не могут смириться с тем, что их малыш вырос. Еще на входе я слышал, как чей-то отец сказал: «Вот бы во времена моего детства такое устраивали. Потрясающе!»
Значит, когда становишься папашей, идиотизм подобных затей сглаживается? Или таково обязательное условие для воспитания собственного чада? Типа, прилетает аист к тебе на крылечко, и такой: «Вот вам свеженький… маленький… человечек. Отлично, теперь отдайте мне способность распознавать идиотизм. Спасибо. Что? Нет, способность производить идиотизм можете оставить себе, вы просто больше не сумеете его распознавать. Подпишите вот здесь, и я полетел».
– А ты кто? – спрашивает библиотекарша.
– Что?
Она жестом показывает на мою одежду:
– Кем нарядился?
– Фанатом Боуи, – отвечаю я.
Она округляет глаза, медленно хлопает в ладоши и вручает мне гору конфет.
Интересно, каково нашим родителям знать, что их дети могут пойти на маскарад в любую секунду, даже переодеваться не придется.
– Мам, – говорю я, разворачивая ириску и закидывая ее в рот, – я пойду огляжусь.
– Ладно. – Мама смотрит на часы, прядь волос упала ей на лицо и как бы дополнительно подчеркивает шрам. – Обратно отправляемся в восемь вечера.
42. нежные руки безумия
Я люблю заведомо бесцельно бродить среди рядов книжных полок (умение, приобретенное многолетним опытом походов в библиотеку) и воображать всех тех, кто бывал здесь до меня, неспешно прогуливаясь руки в брюки и впитывая все сразу или лихорадочно осматривая корешки томов в поисках той единственной книги, которая спасет им жизнь. Здесь я позволяю разуму как следует погрузиться в сумрачные глубины до полного растворения среди книг – невероятное удовольствие и полная перезагрузка.
Нигде так не затеряешься, как в библиотеке.
Художественная литература, разделитель «Г – И», ищем, ищем, вот: Генри, Мила. Она опубликовала только четыре романа (все они у меня есть), а потом затерялась в глуши Монтаны. Но все равно в библиотеке у меня каждый раз возникает неотвязный импульс: я ищу ее. Это как в аэропорту узнать, что твой друг тоже здесь. Вы знакомы тысячу лет, часто встречаетесь, но ты спешишь его повидать, пока он не улетел.
Я смотрю на полку Милы Генри – с многочисленными изданиями всех четырех романов – и словно нахожу утешение в присутствии друга.
– Какой тебе больше всех нравится?
Я оборачиваюсь: Сара Лавлок. Стоит себе и глядит на книги Генри.
– О, привет, – говорю я и хрестоматийно давлюсь ириской.
– Все в порядке?
Я киваю, беру себя в руки и мысленно слышу голос Алана: «Не суетись, йо. Не тупи».
– Да, – отвечаю я. – Да, нормально. Здрасьте.
– Привет. – Она кивает мне супернебрежно, но не высокомерно-небрежно, как ее братец. На ней сногсшибательная фланелевая рубашка в красно-синюю клетку, которую по причине большого размера она носит как тунику.
– Добрый вечер, – здороваюсь я уже в который раз; непринужденность так и бьет ключом, и каждый раз по голове.
Сара беззвучно артикулирует губами: «Привет» – и улыбается. Если бы мне предложили угадать ее мысли в данный момент, я бы выбрал нечто вроде: «Паренек, кажется, не способен продвинуться дальше приветствия».
– А теперь, когда мы разобрались с приветствиями, – продолжает она, указывая на книжные полки у меня за спиной, – хочу сказать, что можно многое узнать о человеке по его любимым книжкам Милы Генри. Давай-ка проверим твои предпочтения, Ной-без-р.
Провал в самом начале хорош тем, что дальше уже падать некуда и можно только подниматься. Я начинаю загибать пальцы:
– Номер четыре – «Это не мемуары», три – «Бэби на бомбах», два – «Август Третий», а самый любимый – «Мой год».
– Тебе не нравятся «Это не мемуары»?
– Если быть точным, это наименее любимая книга моего любимого автора. Так что я обожаю «Это не мемуары».
– А кто тебе еще нравится?
– Чего?
– Другие писатели?
– А… понял. После Генри Воннегут, разумеется. Торо и Сэлинджер без вопросов. Дэвид Джеймс Дункан, Манро Лиф…
– О таком я не слыхала.
– Он написал ту детскую книгу, «История Фердинанда».
– Ах да, про быка, который не хочет биться на корриде. Сидит себе…
– …и нюхает цветочки, – добавляю я.
– Миленько. Но мультик паршивый, насколько я помню.
– Так ведь всегда и бывает.
– Точно.
– Еще Мураками, – говорю я. – Читала «1Q84»?
– Фу! По-моему, так себе. Но я обожаю «Цукуру Тадзаки».
– Этот у меня в планах.
– Не затягивай, чувак.
– Уговорила. А как насчет тебя? – спрашиваю я.
– Что насчет меня?
– Любимые авторы.
– Ладно, если не считать Генри, – начинает Сара, – Вирджиния Вулф, конечно. Обожаю Джесмин Уорд, Мег Вулицер, Дэвида Митчелла, Зэди Смит, а недавно прониклась Донной Тартт. «Тайная история» проливает новый свет на идею Генри про «выход из автопилота».
– Возьму на заметку, – говорю я. – Удивлен, что ты не назвала Воннегута. В смысле, учитывая твою любовь к Миле Генри.
Сара хлопает себя ладонью по лбу:
– Ну точно, я и забыла, нам же нужен мужчина, чтобы поместить ее творчество в контекст.
– Погоди-ка, ты о чем? Нет, я не к тому, что… я вовсе не…
– А знаешь, чего я не понимаю? – интересуется Сара; она копается в сумке с нашивкой на боку «Мелвилл крут, Моби Дик отстой». – Почему всех так отталкивает феминизм? Извини, но если равные права для женщин не укладываются у тебя в голове, считай, головы у тебя попросту нет.
Уверен, вся библиотека только что слышала, как я сглотнул. На шкале Рихтера точно осталась зарубка.
– Я сам феминист, – говорю я; жалкое оправдание даже для моих ушей.
– Не сомневаюсь, Ной-без-р. Судя по тому, сколько женщин в списке твоих любимых авторов.
В последнее время я слишком часто ощущаю, что меня поимели. Я снова натужно сглатываю и смотрю на Сару, которая теперь набирает текст на смартфоне.
– Ты пришла сюда на детский праздник? – спрашиваю я, пожалев о сказанных словах еще до окончания реплики.
– Нет, для меня тут книгу отложили. А ты, как я понимаю, да?
– Что? Нет. Ха! Конечно нет.
Из-за угла выглядывает мама:
– Вот ты где. Ну все, зайка, праздник закончился, пора домой. – Она вскользь улыбается Саре – та явно старается сдержать смех – и исчезает.
– Ясно, – говорит Сара.
– Мы пришли ради моей младшей сестрички.
Сара кивает, мол, конечно-конечно, и показывает мне на щеку:
– Что там у тебя, ириска?
Я сбит с толку.
– Мне пора. Рад был снова увидеться, Сара.
Она забрасывает смартфон в сумку, и я мельком вижу переплет библиотечной книги.
– Взаимно, Ной.
Сара поворачивается, чтобы уйти, и, прежде чем она скрывается за поворотом, я замечаю, как у нее из сумки падает на пол клочок бумаги. Я открываю рот, намереваясь сказать ей об этом, но нечаянно говорю совсем другое:
– И что ты обо мне скажешь?
– В смысле?
– Ну, ты сначала упомянула, что можно многое понять о человеке по его любимым книгам Генри. Что скажешь обо мне?
Сара осматривает меня с ног до головы.
– Ты чего-то боишься, – говорит она и, когда я уже решаю, что это всё, добавляет: – Прямо как Клетус.
«Мой год» я люблю у Генри больше всего, и хотя «Джун Первая, Джулия Вторая, Август Третий» повсеместно считается ее главным шедевром, я предпочитаю почти фэнтезийный сюжет и экстравагантных персонажей, которыми известен «Мой год».
Клетус Фут – трагический герой этой книги, начинающий писатель, который после многочисленных отказов от научно-фантастических журналов путешествует по Америке в угнанной клоунской машинке и ворует чужую почту. Так продолжается довольно долго, и наконец в главе «Свет» Клетус, рассекающий по своим делам в «усеченном авто», видит, как облака (буквально) расступаются, и слышит женский голос, который вроде как принадлежит самому Господу (Госпоже?). Голос обращается к Клетусу и убеждает его вернуть машину клоуну, перестать воровать почту, а затем, из любви к Господу, исполнить наконец собственное предназначение – вступить в морскую пехоту. Так Клетус и делает. В конце, пережив войну, он погибает от пули клоуна, чью машину угнал много лет назад. (Понимаете, он забыл ее вернуть, в силу чего, из-за хищнической природы клоунского бизнеса, данный клоун выбыл из профессии прямиком в «нежные руки безумия».)
Глава 17 служит предметом разнообразных толкований. Некоторые критики приводят ее в качестве лучшего примера упорного нежелания Генри редактировать собственные тексты, и я их понимаю. Действительно, глава слегка выбивается из общего сюжета: она не связана ни с предыдущими событиями, ни с последующими, – но она мне нравится.
Все ее действие – по большей части разговоры – происходит в закусочной, где Клетус обсуждает природу искусства с художником по имени Натан. Все начинается с их общей жажды зарабатывать на жизнь творчеством и кончается взаимным согласием в том, что наш мир – шматок дерьма, где их искусству нет места.
Они уходят, не расплатившись.
Книги Генри славятся уникальными авторскими рисунками перед началом каждой главы. Тема рисунка соответствует содержанию главы, и стиль всегда один и тот же – тонкий контур и поперечная штриховка.
Единственное исключение из этого правила – «Мой год», глава 17.
Рисунок к главе 17 прост: двое мужчин сидят друг напротив друга в каком-то фастфуде. Один ест оладьи, другой – гамбургер. Очень похоже на остальные рисунки Милы Генри, практически неотличимо. Только нет штриховки. Я рассматривал рисунок под лупой, пытаясь убедиться, что ничего не упустил – может, сначала штриховка была, а потом ее убрали. Я обшарил весь Интернет, однако, подобно единственному эксперту, назвавшему знаменитую картину подделкой, я, похоже, единственный в сетевой вселенной, кто обнаружил стилистическую особенность рисунка. И она вызывает у меня массу вопросов. Нарочно ли Мила Генри нарисовала картинку по-другому? Если да, то почему? И что это означает применительно к главе 17? Да и сама ли Генри – автор иллюстрации? А если нет, то кто? И почему?
Вопросов много, а ответов нет, и поэтому, надо полагать, рисунок к главе 17 автоматически попадает в категорию странных влечений.
Я притворяюсь, что не вижу, как родичи ждут меня у выхода из библиотеки.
Библиотекарь в справочном барабанит по клавиатуре со скоростью света. Я киваю ему.
– Чем могу помочь? – спрашивает он.
Я подобрал, главным образом из любопытства, клочок бумаги, оброненный Сарой. Фраза, написанная на нем – «ЭНМ, колл. изд.» – любому показалась бы непонятной. Но не мне.
– Я ищу коллекционное издание книги «Это не мемуары» Милы Генри, – говорю я. – На полке я его не видел.
Библиотекарь смотрит на меня с таким видом, будто я пытаюсь его разыграть. Он наклоняется ко мне через стойку и шепчет:
– А что, это, типа, какой-то квест по Миле Генри? Тогда я хочу быть в курсе.
– Что?
– Ладно, не суетись. Но тебя кое-кто опередил.
– В каком смысле?
– Я работаю здесь четыре года, юноша. И до сегодняшнего дня никто специально не интересовался коллекционным изданием этой книги. А теперь сразу два запроса за десять минут. Так или иначе, книги уже нет. Она ее забрала.
– Кто?
Лицо библиотекаря внезапно делается серьезным.
– А вот этого я не могу тебе сказать. Противоречит правилам. – Он поворачивается к компьютеру, молниеносно набирает название и показывает на экран: – Есть еще один экземпляр в библиотеке Гарольда Вашингтона, центральное чикагское отделение. Можно отложить.
Я читал «Это не мемуары» пару раз, и книжка есть у меня дома на полке. Там от первого лица рассказывается история о борьбе снежного человека с одиночеством и депрессией.
Учитывая последующее отшельничество Милы Генри, некоторые полагают, что книга на самом деле более автобиографичная, чем считалось раньше. Однажды я слыхал и о коллекционном издании, но оно было то ли очень редкое, то ли очень дорогое, а то и оба варианта сразу.
Поэтому я говорю «да» и решаю выбраться в Чикаго в субботу.
По дороге домой я пренебрегаю задним сиденьем, развернутым против движения, выбирая уединение в среднем ряду, достаю телефон и погружаюсь в поиски. Пару ложных ходов спустя мне попадается закончившийся аукцион на Ебэе с кратким описанием книги:
Шедевр Милы Генри «Это не мемуары: Мемуары», коллекционное издание. Альтернативная публикация, тираж всего несколько тысяч. Приложение более 40 страниц. Ранее не публиковавшиеся фото Генри и ее семьи. Эксклюзивные бонусы.
Скорее бы суббота.
