39. моя краткая история, часть двадцать девятая

Август 1949 года. Мила Генри публикует свой первый роман, «Бэби на бомбах». В нем начинающий поэт Уильям фон Рудольф использует слово «ретироваться», но тут же обнаруживает, что оно давно вышло из употребления. Тогда он задумывается над жизнью слов, их рождением и смертью, и в конце концов приходит к выводу, что слова – это спрятавшиеся люди.

Уильям фон Рудольф сочиняет следующие стихи:

 

Люди на странице, люди на странице,

Слова – это люди, жители страниц,

Прячутся во рту и вылетают птицами,

Врут с указателей, глядят из-за кулис,

Кто-то носит шляпу, кто-то в очках,

Этот вот круглый и ползет, как черепаха,

Другой извивается так и сяк.

Пусть притворяются, скользкие гады,

Меня не обманешь, как ни выгадывай.

 

Весь остаток романа Уильям фон Рудольф пытался родить новые слова. За исключением «амамтопии» (существительное: общество, которое сидит на диете из блинов и виски) все его старания обратились прахом.

Хотя амамтопийцы тут поспорили бы.

Октябрь 1895 года. Другой Уильям (Уильям Джеймс, который существовал реально, а не в качестве книжного персонажа) прикладывает перо к бумаге и пишет слово «мульти-вселенная».

До него такого слова не существовало.

1935 год. Другой Рудольф – Эрвин Рудольф Йозеф Александр Шрёдингер (его родители явно испытывали трудности с принятием решений) – придумывает мысленный эксперимент, который станет известен как «кот Шрёдингера». Очень-очень упрощенно: кот находится в ящике с радиоактивным веществом, которое распадется или не распадется, в зависимости от этого ядовитый газ убьет кота или не убьет. По принципам квантовой механики, пока ящик закрыт и статус радиоактивного вещества не известен, оно существует в суперпозиции состояний: то есть и распалось и не распалось. Или, еще проще, кот одновременно и жив и мертв.

С одной стороны, суперпозиция выглядит совершенно бессмысленной. И даже невозможной.

С другой стороны…

Вчера я смотрел фотографии видов Новой Зеландии в Интернете и воображал себя на склонах гор, что не составляло труда: горы были прямо передо мной на экране. И я думал: «Может, однажды я туда доберусь».

Недавно кто-то где-то захотел посмотреть виды Новой Зеландии, отправился в библиотеку и взял книгу с полки. Он воображал себя в горах, что не составляло труда: горы были прямо перед ним на странице. И он подумал: «Может, однажды я туда доберусь».

За некоторое время до этого кто-то где-то услышал о Новой Зеландии, может, в школе или от друга семьи. «Очень экзотично», – подумал этот человек и занялся своими делами.

А незадолго до этого кто-то где-то вообще не думал о мире. Уж слишком он велик.

Я часто задумываюсь над хронологией мира и моим местом в ней. Когда я смотрю в прошлое и вижу все те вещи, которые человечество неправильно понимало или считало невозможными, все эти идеи, ранее отнесенные к научной фантастике, а теперь нашедшие место в науке, мне кажется страшным невежеством развернуться спиной к будущему, объявив его невозможным.

Насколько я понимаю, все больше экспериментов подтверждают возможность одновременного существования отдельной частицы в нескольких состояниях, пока факт наблюдения не заставит их схлопнуться в одно состояние. А раз вся материя состоит из частиц, то почему бы не распространить ту же теорию на кота? Или человека? Или Вселенную? И если судьба кота не определена, пока не состоялось наблюдение, возникает вопрос: а кто наблюдает за нами, когда мы обдумываем собственную судьбу?

Я таких вещей не понимаю. Но это ничего. Непонимание – не то же самое, что неправильное понимание. И не исключено, что когда-нибудь, уже довольно скоро, родится новый мир и научная фантастика превратится в науку, мы сможем увидеть будущее – а то и мультивселенную – и скажем: «Может, однажды я туда доберусь».

40. сеньорит

Приближался Хеллоуин, на что указывали ежегодные приметы: Пенни освободила верхний ящик своего комода, чтобы складировать там будущий улов «сникерсов» и «милки-веев» (полноразмерных, естественно, так как для настоящего айвертонца нет ничего позорнее маленького размера, и давайте смотреть правде в глаза: мини-батончик «сникерс» меньше некуда), мама и папа отсмотрели «Кошмар перед Рождеством» не менее полудюжины раз, а Вэл обдумывала новую схему сбора максимального урожая конфет в нашей округе.

– Как мне видится, – объясняет она мне, – если очень постараться, в этом году есть шанс втиснуть три раунда: первый в масках из «Крика», второй в экипировке «Медведей» – их шлемы отлично скрывают лица, – а третий в костюмах бомжей: в них быстрее всего переодеваться.

Несколько лет назад Вэл выработала безотказную систему выпрашивания сластей: мы наряжались в костюм А с маской, скрывающей лицо, и отправлялись на первый обход; потом собирались у них дома, чтобы переодеться в костюм Б (уже без маски), и делали второй круг по тем же локациям. В этом году, видимо, двух кругов ей показалось мало.

– Задумано с размахом, – одобрил Алан, – мне нравится.

Все старшеклассники сидят в школьном актовом зале, на сцене огромный экран, позади нас проектор, изображение памятных школьных колец сменяется слайдом с выпускными спортивными штанами.

Вэл вытаскивает телефон и фотографирует картинку на экране.

– Ничто так не увековечивает событие, как качественные штаны, – бормочет она себе под нос, быстренько набирая очередной пост.

– Я дождусь борсеток, – язвит Алан.

Чувак из фирмы под названием «Залстенс» выступает с рекламной речью, пытаясь выжать последние капли прибыли из попечительского совета школы. Он раздает очередные бланки заявок, на сей раз для целого «Счастливого набора», включающего квадратную шапочку, тунику, мантию, пригласительные открытки, благодарственные открытки, футболку и, разумеется, штаны, причем по невероятно низкой цене 296,90 доллара.

– Нехилый наборчик, – говорит Алан гораздо громче, чем надо, и Вэл толкает его локтем в бок. – А что? – возмущается он. – Я хотел сказать, что «Счастливый набор» гораздо выгоднее комплектов поменьше.

– Детский сад, – резюмирует Вэл, убирая телефон.

Директор Нойсам отнимает микрофон у «Залстенса», переходит на самый суровый тон и угрожает лишить нас выпускной поездки, если мы не успокоимся.

Никто не слушает.

Некоторые учителя раздают пачки бланков для заявок на федеральную поддержку студенческих займов и грантов, и тетка из какого-то агентства предупреждает: если мы не заполним эти формы правильно, нам «не видать вообще никаких средств ни от каких институтов, точка», на что Алан шепчет:

– Как вы думаете, что она на самом деле имела в виду?

– Это очень важное дело, – говорит Вэл, склоняясь над бланком с ручкой наготове, – в отличие от спортивных штанов.

Все эти разноцветные бумажки вселяют в меня привычный ужас. Мама состоит в родительском консультационном комитете, поэтому я заранее знал, что нас ждет, но держать в собственных руках настоящие листы с настоящими словами…

– Кстати об институтах: говорил ты со своим этим тренером Стивенсом? – спрашивает Вэл. – Или с той, другой, как там ее… Из Манхэттенского государственного.

Весь воздух из легких рвется наружу.

– Тренер Тао, – отвечаю я.

После инцидента в кафетерии, когда я впервые услышал, что Вэл и Алан собираются поступать в УКЛА, они больше не заводили разговоров про институт – до сих пор.

– Да, точно, тренер Тао. Так ты поговорил с ними?

Микрофон снова оказывается в руках у директора, который перечисляет разные напасти, ожидающие тех, кто неправильно заполнил хоть одну форму, и я уже не в силах держать свои мысли при себе:

– Почему обязательно идти в институт? Я не говорю, что категорически отказываюсь, но хотелось бы иметь право голоса в этом вопросе. Почему бы всем не успокоиться и не понять наконец, что жизнь не заканчивается в тот день, когда человек решает повременить с институтом.

– Нельзя винить людей в том, что они заботятся о твоем будущем, – возражает Вэл.

– Да, но на деле выглядит так, будто всем вокруг ясно, что для меня хорошо, но откуда им знать, ведь они – не я. Вот бы найти того, кто является мной, уж он-то нам объяснил бы мою точку зрения. Ой, погодите! Кажется, я знаком с таким человеком.

– Ладно тебе, Ной.

– Просто хотел сказать…

– А я просто хотела сказать, что институт – это огромная привилегия, и даже если он не всем подходит, даже если тебе он ни к чему, постарайся обойтись без нытья. Ты же не знаешь, у кого какая ситуация.

– Тетя Рози убила бы нас за такие разговоры, Но, – говорит Алан.

– Убила бы насмерть, – подтверждает Вэл.

Каждую пару лет семья Алана и Вэл ездит в Сан-Хуан навестить родных миссис Роса-Хаас – ее мать и сестер. Во время предыдущей поездки Алан воспользовался случаем, чтобы признаться в своей ориентации сразу всем, включая его любимую Литу, которой было уже под сто лет. Перед отъездом он жаловался мне, что боится, как бы его признание не свело бабулю в могилу, но, как оказалось, Лита волновалась только о том, чтобы Алан выполнил свой долг по сохранению фамилии Роса для потомков. Это, видимо, привело к разговору о приемных детях, в ходе которого выяснилось, что Алан и вовсе не собирается заводить детей, и тут-то как раз последовали вопли и зубовный скрежет, которых Алан ожидал после изначального признания.

Поездка выдалась не для слабонервных, как я понимаю.

– После моего каминг-аута, – говорит Алан, – тетя Рози заявила, что ей все равно, с кем я встречаюсь, лишь бы я окончил институт. Пригрозила, что переселится к нам и на пинках отправит меня на учебу.

Я видел их тетю несколько раз, когда она приезжала в гости, так что мне несложно вообразить такой вариант.

– Меня до сих пор восхищает ее имя – Рози Роса.

– У нас есть кузина, которую зовут Розмари Роса, – добавляет Вэл.

– Потрясающе, – говорю я.

– О да, пуэрториканцы знают толк в именах.

– Но ты уловил нашу мысль? – гнет свою линию Вэл. – Институт или не институт, разные точки зрения, все это хорошо. Только нужно…

– Обойтись без нытья, я понял, – говорю я.

– Да, но еще не забывай, что не все могут похвастать такими исходными данными – фигурально и буквально, – как у тебя. И не лепи сгоряча. Усек?

– Усек.

– Ну так что, ты поговорил с ними? С тренерами?

Я рассказываю близнецам про дедлайн, назначенный родителями на День благодарения, и в ответ они упрекают меня, что я сразу же не сообщил им о предложении из Милуоки.

– Я вообще не горю желанием это обсуждать, – говорю я. – А вы, ребята, должны служить мне тихой гаванью.

– Я такого не обещала, – возражает Вэл.

– И я тоже. – Алан бодает воздух сжатым кулаком, как боксер, взбадривающий себя перед боем. – Пленных не берем!

Вэл вздыхает:

– Хоть бы на минутку избавиться от роли няньки.

– Да, ты права, – неожиданно серьезно говорит Алан, – и я не сомневаюсь, что ответственные няньки сейчас заняты планами по изъятию у горожан двойного объема конфет на Хеллоуин.

– Тройного. Возвращаясь к этой теме, – Вэл закидывает ноги на спинку кресла предыдущего ряда, переворачивает бланк заявки и чертит план нашего района, – я предлагаю начать отсюда. – Она показывает на дом соседей Роса-Хаасов.

– А вы не думаете, ребята, что мы слегка…

Алан прикрывает мне рот ладонью:

– Молчи, несчастный.

Я отклоняю голову:

– …слегка староваты для подобных забав?

Алан делает вид, что падает в обморок, и валится на колени к сестре.

– Мы это уже обсуждали, – напоминает Вэл. – С шестого по девятый класс всем стыдно и дико. Но с десятого по двенадцатый – самый жир.

– Ладно, как скажете. Но я не пойду.

Вэл и Алан бросают на меня совершенно одинаковый взгляд, и вот честно: я так давно и близко с ними знаком, что даже перестал обращать внимание на их похожесть, но сейчас, с таким выражением лиц…

– Вы меня слегка пугаете.

– Почему? – спрашивает Вэл.

– Вы на меня так посмотрели. Если учесть, что вы близнецы, то совсем…

– Да нет, я не о том. Почему ты не пойдешь?

Пауза, потом я кидаю пробный шар:

– Домашка? – Они на это не купятся. – Слушайте, у меня… планы, скажем так.

– И кто она? – с полуулыбкой интересуется Вэл.

– Это не девушка.

Она поднимает бровь и вопросительно смотрит на брата.

– Я тебя умоляю, – говорит Алан. – Не будь Ной непоправимым натуралом, он бы давным-давно пал к моим ногам.

– Размечтался. – Я целую бицепс.

– Господи боже, – стонет Вэл, – достали уже со своей шуткой. Ей лет сто.

Директор Нойсам отпускает нас, и целая армия старшеклассников вскакивает на ноги, очумев от заполнения бланков. Посреди всеобщего столпотворения Вэл вдруг спрашивает:

– А где ты был сегодня утром?

– В каком смысле? – отвечаю я вопросом на вопрос.

Алан демонстративно прокашливается и свирепо глядит на сестру, пока мы выходим из аудитории.

Та делает вид, что не замечает.

– Уже четыре года мы каждое утро сидим в алькове и треплемся перед уроками, но ладно, Ной, можешь и дальше считать, что твоего отсутствия никто не заметит. – Вэл уходит вперед и растворяется в толпе.

– Что ты ей сказал? – спрашиваю я.

– Ничего.

– Про наш разговор Дина и Карло не упоминал?

Алан смотрит на меня неожиданно серьезно. Удивительно, насколько быстро он меняет маски.

– Ной, кто у нас тут самый умный?

Все двери классов одновременно распахиваются, выбегающие оттуда старшеклассники мгновенно запруживают коридор. Алан вроде как кивает мне и отправляется на следующую пару. Я двигаюсь по течению и взвешиваю информацию, которую Алан сообщил мне между слов, почти ничего не сказав вслух.

Может, в разговорах тоже важнее молчание, чем слова.