Глава 9

Довезли меня по моей же просьбе до полосатого шлагбаума на въезде в авиашколу. Дирижёр сей огромной палочки не погнушался помочь мне разгрузиться возле своей такой же полосатой будки и даже высвистел извозчика, оказавшегося на моё счастье неподалёку. И я поехал искать себе съёмное жильё. Оставаться в школе со всем своим громыхающим железом не рискнул. Лучше сниму квартирку в самой Гатчине, там и поживу. Почему-то уверен, что не задержусь я в этом городе.

Прикупил местную газету, подобрал подходящие объявления о сдаче внаём жилья и поехал. Предварительно, само собой, совета у водителя кобылы испросил. Что мне нос задирать да кичиться, лучше постараюсь к народу поближе быть, глядишь, и общий язык найдём. Нашли. Несколько адресов извозчик сразу же отмёл, тут же пояснив, что и далеко это будет от авиашколы, и район там не очень. Под этим словом всегда понимают и полагают одно и то же, поэтому я с ним молча и безоговорочно согласился. А по оставшимся четырём поехали. И на третьем остановились, когда я уже совсем было впал в уныние и собрался ехать устраиваться в гостиницу. Хоть какую-нибудь, уже всё равно было. Потому как и перелёт долгий позади, и нервы, сожжённые во время посадки с отказавшим мотором, и вот это затянувшееся катание в пролётке.

Крепкий забор из крашеных досочек, неплотно подогнанных одна к другой; от калитки через буйно цветущие заросли тянется мощённая красным кирпичом дорожка, прямиком к дому, окутанному зелёным облаком девичьего винограда. Стоило пролётке притормозить, а мне из неё выпрыгнуть и стукнуть деревянным молотком по дощечке калитки, как откуда-то из глубины сада гулко загавкало что-то огромное, судя по раскатистому голосу и быстро начало приближаться. Воображение сразу же нарисовало здоровенного волкодава с острыми зубищами и оскаленной слюнявой пастью, поэтому я от греха подальше вскарабкался назад в пролётку. От такого звонка наверняка даже мёртвые проснутся. Лучше подожду-ка хозяев здесь. Заборчик что-то низковат и не внушает мне никакого доверия. Только извозчику совершенно всё равно, сидит себе спокойно. И лошадка флегматично ушами и хвостом потряхивает. Никакой реакции на пса.

Хлопнула дверь в доме, не очень слышно и совсем неразборчиво кто-то что-то проговорил в саду, явно обращаясь не ко мне. Но собачка замолкла. Понятно, хозяева сейчас подойдут. И я самонадеянно выпрыгнул из пролётки и подошёл к забору. Чтобы тут же от него отшатнуться. Потому что вставшая на задние лапы псина чуть ли мне нос не откусила. Щёлкнули мощные челюсти в нескольких вершках от моего лица, жаром из пасти дохнуло, я даже не заметил, как снова оказался в пролётке на своём месте. С возмущением глянул на невозмутимую спину извозчика, делающего вид, что он немного задремал на облучке. Отдышался, успокаивая и собирая в целое разбежавшееся в разные стороны сердце.

— Не бойтесь, господин офицер, он у нас смирный, мухи не обидит, — попытался издалека меня успокоить хозяин этого зверя.

Лучше бы ты не болтал, а сюда бы поторапливался. Ну да, смирный он у вас и добрый. Мухи не обидит. А зачем ему злым быть? Если от одного только грозного собачьего вида эти мухи и дохнут.

— Обидит или не обидит, не знаю. Но предпочитаю хозяев на улице дождаться.

— Ещё секунду. А вот и я.

По кирпичу прошелестел лёгкой парусиновой обувкой подтянутый мужчина среднего роста, что-то вполголоса выговорил собаке, очевидно надавив ей на совесть. И похоже, эта пустая, на мой взгляд, затея ему полностью удалась. Потому как ушастая и мохнатая башка над верхней планкой забора тут же исчезла. При этом тяжело топнула лапами по кирпичам. Для порядка ещё разок напоследок негромко, но солидно тявкнула, обозначив своё недрёманное присутствие, и тяжело потрусила в сторону дома.

Что? И это всё? А на цепь зверя посадить? Или в конуру загнать и закрыть? Да ни в жизнь я здесь не поселюсь. Не намерен я целостностью своей тушки вот так просто рисковать.

— Доброго здоровья. Чем обязан, господин поручик?

— Объявление о сдаче жилья внаём. Вот в этой газете.

И куда я лезу? Ведь решил же здесь не оставаться, так нет, словно кто-то меня за язык тянет. Вместо того, чтобы извиниться за беспокойство да распрощаться со всем вежеством, я смотрины затеваю.

— Да, да, всё верно. Посмотреть хотите? — ответил мне хозяин, одновременно распахивая калитку и этим движением отрезая мне последний шанс отказаться от просмотра.

А ведь страшновато из пролётки вылезать. Особенно когда точно знаю, что собака не привязана. Несмотря на такое явное приглашение заходить. Вот ещё и ноги на всякий случай под себя подтянул.

— Проходите, не стесняйтесь. Может, вам помочь из пролётки вылезти? — а глаза-то у хозяина смеются. Хорошо, что лицо серьёзное, а то я сразу ого-го что. Не знаю что, но ого-го.

И тут же, не дожидаясь моего ответа, мужчина обернулся к дому и громко прокричал:

— Даша, скажи Василию закрыть Раджу. Да пусть после того к калитке подойдёт, гостю с вещами поможет. И руки, руки же обязательно не забудет вымыть!

Что на это ответила Даша, я не услышал, но вскоре, буквально через минуту, у калитки очутился… Наверное, садовник. Потому как кто ещё будет ходить по двору в фартуке? Только дворник ещё, но это точно не он, вид у него слишком чистый, аккуратный и одухотворённый.

— Привязал собаку?

— Да привязал, привязал, — отмахнулся от хозяйского вопроса садовник, удивив таким жестом, и поднял глаза на меня. — Это вам помощь с вещами потребовалась? А вы у нас жить будете?

Нет, это точно не садовник. Судя по поведению и вопросам, это явно кто-то из членов семьи. Да какая мне разница! Пора разворачиваться и побыстрее уезжать отсюда!

А ноги уже вынесли меня из пролётки и предательски потопали к распахнутой калитке.

— Пёс точно не вырвется? — уточнил на всякий случай у лжесадовника.

— Да точно, точно. Так какая помощь от меня требуется?

— Василий, ну ты же сам видишь, что сначала гостю осмотреться необходимо, потом положительное решение принять, а там ты и с вещами поможешь, — хозяин попытался отодвинуть садовника немного в сторону. — Ну что ты упираешься? Подвинься, мне господину поручику флигелёк показать нужно.

— Вы у нас жить хотите? — неприкрытое детское любопытство так и сквозило в этом вопросе.

Пригляделся и вздохнул. Василию-то этому лет пятнадцать-шестнадцать на вид. Одежда меня с панталыку сбила, слишком уж она взрослая. И голос. Голос возрасту не соответствует.

Эка меня пёс развернул с реального восприятия действительности. Да что я удивляюсь, вполне обычная вещь. На такого стоит только глянуть, так сразу из головы все нормальные мысли улетучиваются. Кроме одной. На какое бы дерево быстрее залезть. Что лишний раз подчёркивает происхождение человека от обезьяны.

Шутка. А раз есть время для шуток, значит, оклемался — пришёл в себя.

Флигель с отдельным входом меня полностью устроил и очень понравился. Даже охрана в виде грозного пса по зрелому размышлению пришлась по душе. Два тяжёлых брезентовых свёртка заняли своё место в маленькой спаленке с такой же узкой одноместной кроватью. Вот под кроватью они и поместились.

Устроившись самым удобным для меня образом, отправился назад к авиашколе. Нужно же оставить новый адрес проживания. Заодно поинтересуюсь, нет ли для меня известий. К моему огромному сожалению, ничего нового я не узнал, но хотя бы свой адрес дежурному оставил. Впрочем, мог бы и не оставлять, всё равно завтра с утра мне необходимо на аэродроме присутствовать. Нужно же решать, что с самолётом делать…

Вестей от генерала не было два дня. Два дня я маялся. Сижу, как идиот, и, главное, никуда от самолёта не отойти. А ведь сколько всего мог за это время сделать? И даже в Питер мог бы успеть смотаться, решить вопрос с Котельниковым. Ну неужели в таком вопросе, нужном и жизненно важном нам обоим, он не пойдёт мне навстречу? Должен пойти, ведь ему со своим изобретением у нас в России пока не развернуться. А я своим визитом хоть немного разбаламучу это чиновничье затхлое и застоявшееся болото. А за мной и другие лётчики потянутся, кровь из носу. Личный пример — дело такое, заразительное. Созвонился со своей ротой, переговорил с командиром, Романом Григорьевичем, доложил о сложившейся на этот момент ситуации. Получил чёткие указания сидеть на месте и ждать. Моим вопросом уже занимаются.

И лишь к исходу третьего дня меня вызвали к телефонному аппарату в комнату дежурного офицера по авиа школе. Сергей Васильевич наказал завтра к двенадцати часам пополудни прибыть в Адмиралтейство. Дежурному обо мне будет известно, он меня и направит дальше.

Кое-как всё это смог разобрать — связь с помехами, треск сплошной на линии. Да я с Псковом лучше поговорил, чем сейчас со столицей. Пришлось голос напрягать и кричать в трубку изо всех сил. От моего ора стены дрожали, наверное. Как будто от этого громкого крика помехи на линии испугаются и исчезнут. Ладно, раз приказано явиться, явлюсь.

Утром встал пораньше, добрался до столицы на поезде. В Александровском саду возле Адмиралтейства быстро скинул с плеч и свернул в тючок свою потёртую лётную куртку, поправил гимнастёрку, убрал складки назад. За время командировки моя форма немного поистрепалась, подвыгорела, поэтому я и добирался сюда в кожанке. Как-то не рассчитывал я в столице оказаться. Знал бы, взял бы с собой в командировку и новый китель, и брюки с новыми ботинками. Понимаю, что видок у меня ещё тот, да куда денешься, другой формы нет. Хорошо хоть вчера сапоги начистил до зеркального блеска да брюки нагладил. О стрелочки порезаться можно.

Прямо на входе в здание обратился к дежурному, наплевав на снисходительные взгляды встречных лощёных офицеров. Пару раз даже кое-кто из них вроде как собирался устроить мне выволочку за неопрятный внешний вид, да я каким-то образом умудрялся быстро выскользнуть из-под высокого начальственного взора. А вообще-то зря я вчера не сообразил отказаться от приглашения в Адмиралтейство. Ну что мне стоило предложить Остроумову встречу на нейтральной территории? Хотя бы в этом Александровском саду? Сослался бы на отсутствие формы и все дела. Да он и сам бы вряд ли стал моему предложению противиться, наверняка бы вспомнил, как я выгляжу.

— Ступайте за мной, — беспристрастный голос дежурного офицера заставил очнуться от раздумий и поторопиться следом за ним.

В указанный мне кабинет я прошёл один, оставив дежурного в небольшой приёмной. Прикрыл за собой тяжёлую дверь, развернулся и доложился. Ну и что, что Остроумов в этом просторном и светлом помещении находился один? Здесь не поле и не небо, а я всего лишь поручик, и передо мной за огромным столом сидит целый генерал. Поэтому и отрапортовал о прибытии по вызову, как по Уставу положено.

— Времени мало, Сергей Викторович, поэтому перей ду сразу к делу. «Фарман» ваш отремонтируют, об этом можете не беспокоиться. Дальше его оставят в Гатчинской авиашколе в качестве учебного. Погодите, дослушайте. Первоначально намеревались вам передать новый «Ньюпор» Щетининского завода, благо выпуск там наладили, но… Как всегда, вкралось одно но. На заводе Дукса готовят к выпуску новый самолёт. Извернулись каким-то образом. Великий князь Александр Михайлович в двенадцатом году поручил нашему управлению заключить контракт на первоначальную поставку аэропланов в Россию, а потом и на их производство. Только-только дело на трёх заводах наладили, так москвичи что-то новое придумали. Подали прошение на высочайшее имя в обход нашего ведомства. И получили разрешение. Начать выпуск нового самолёта. А дело-то только разворачивалось. Выпустили пять десятков самолётов и остановили завод. Якобы лекала готовят для другой модели. Приходится теперь инспекторскую комиссию посылать разбираться. Завтра вам в её составе надлежит убыть в Москву. Там и получите новый аэроплан взамен своего старого. Если это действительно стоящая модель.

Я даже несколько опешил от этаких слов. Война на носу, а меня куда-то в провинцию засылают. На какие-то разбирательства и выяснения. Зачем? С какой целью? Неужели только лишь за новым самолётом? И новым ли? Можно же и здесь что-то подыскать, на том же заводе Щетинина, как и говорил Остроумов. Впрочем, свои мысли предпочёл держать при себе, решение-то уже принято. Единственное, что спросил, когда упавшую вроде как челюсть на место вернул:

— А моя-то конкретная задача в этой комиссии какая? Где я и где эти инженеры?

— А вы, Сергей Викторович, в эту группу не в качестве инженера войдёте, а в качестве опытного пилота и консультанта. Я счёл нужным порекомендовать именно вашу персону по этому случаю. За время командировки понял, что склад характера вы имеете решительный, расчётливый, но с некоторой жилкой разумного авантюризма. Удивили меня своими познаниями в технике, достаточно неплохо в ней разбираетесь. Прогнозы у вас только о грядущем не совсем оптимистичные. Но у меня они совершенно такие же. В отличие от многих наших соотечественников в мундирах, — повёл рукой вокруг себя. — Так что прокатитесь в златоглавую за казённый счёт. Посмотрите со стороны, свежим, так сказать, глазом, на эти новые аппараты в свете своей профессии. Может, действительно подберёте для себя на заводе хороший самолёт. Полетаете там на нём, изучите, сюда вернётесь, выводы свои нам доложите. А то не нравится кое-кому наверху тот факт, — и мазнул глазами по висящему на стене портрету государя, — что у нас все модели устаревшего типа выпускаются. Отстаём мы от Запада.

— Потому что своих инженеров зажимаем, не даём им должного хода.

— Это кого же, позвольте вас спросить?

— Кого? — задумался на секунду. Что это я, не подумав, ляпнул? Наверняка от растерянности. Теперь нужно как-то выкручиваться. И я судорожно начал вспоминать хоть какие-то фамилии. — Сикорского, Лебедева, так сразу и не вспомню.

— Сикорский, насколько мне известно, успешно работает на Руссобалте, Лебедев подал пакет документов на постройку патентных французских машин и уже успешно их выпускает… Продолжим. Возвращаться будете сюда же, в столицу, в свою часть. Всё равно готовится приказ о возвращении авиаотрядов из летних лагерей к местам основной дислокации.

— Так точно! Понял. Возвращаюсь в расположение части. По возвращении немедленный отчёт…

— Это тот самый молодой офицер, о котором ты так восторженно отзывался, Сергей Васильевич? Дошли до меня кое-какие слухи о твоей затянувшейся проверке. Что-то он не сильно твоим рассказам соответствует. И внешний вид имеет не шибко молодцеватый. — Раздавшийся из-за спины сильный голос заставил вздрогнуть от неожиданности и повернуть голову, одновременно отшагивая в сторону и разворачиваясь к новому действующему лицу. Как это он умудрился в кабинет так тихо зайти, что даже двери не скрипнули? Или это я здорово разговором увлёкся?

Фуражки у меня на голове нет, она у двери на вешалке осталась висеть, поэтому прищёлкнул каблуками и обозначил кавалергардский поклон. Подбородок к груди резко кинул и выпрямился. Ох и не понравился мне своей речью вошедший генерал. Или адмирал, что будет вернее. Форма-то на нём морская, значит — адмирал.

— Тот самый, тот самый, Николай Оттович. Можно сказать, прибыл прямо с аэродрома от своего любимого аэроплана. И сразу к нам в Адмиралтейство по моему срочному вызову. А то, что поизносился господин поручик за этот месяц, так не судите его строго. Ему же всё в поле да в поле приходилось находиться. А вы в столицу какими судьбами?

— Решил выкроить день и в очередной раз попробовать самолично наше непрошибаемое начальство упредить. На мои срочные телефонограммы оно почему-то решило не реагировать!

Ишь, как он закипятился, из ушей только пар не пышет. Это кто же такой, интересно?

— Да, с нашим начальством особо каши не сваришь. Да, позвольте представить вашему превосходительству поручика Грачёва, Сергея Викторовича. Это именно ему я обязан успешным завершением своей, как вы сказали, подзатянувшейся инспекторской поездки. Отличный лётчик и такой же авантюрист, что и вы, Николай Оттович. Точно так же считает, что война с немцами начнётся в скором времени.

— Интересно. И когда же она начнётся, молодой человек? — впились в моё лицо серые глаза адмирала.

— В первых числах августа, — вылетело у меня без задержки. И только брякнув, спохватился. А нужно ли было говорить?

— По-вашему, так скоро? — пристально и пронзительно ещё раз глянул мне в глаза адмирал.

Я обозначил утвердительный кивок головой. И взгляд не отвёл. А что говорить-то? Тут говорить не требуется, уже всё сказано.

— Видите, Сергей Васильевич? Даже простому армейскому поручику ясно, что война неизбежна, а нашим… — закипятился было, но тут же спохватился и резко оборвал начатую фразу Николай Оттович. — Впрочем, это не тот разговор. Что вы ещё нам можете рассказать о предстоящей войне? Да не стесняйтесь, поручик, тут все свои. Единомышленники, так сказать, — хмыкнул адмирал.

— Что рассказать? — задумался на секунду, а потом махнул на всё рукой. Кому-то же я должен всё выплеснуть. А вдруг хоть немного поверят?

И я выложил всё, что помнил о Первой мировой. О победах и поражениях, о трагедиях и успехах, о предательстве, глупости и героизме. В общем, собрал всё в кучу и вывалил на своих невольных слушателей. Получилось немного, к сожалению, и всё как-то слишком уж пессимистично. А что? Хотели же услышать? Ну так и получайте…

После моего короткого, но такого эмоционального рассказа в кабинете наступила тяжёлая пауза.

— Эка вы, поручик, о наших генералах нехорошо отзываетесь, — адмирал покрутил шеей, оттянул пальцем тесный воротничок мундира. — Да не оправдывайтесь, не нужно. Не вы один придерживаетесь подобного мнения. Только других у нас нет. М-да. Значит, верно моё решение о минировании Балтики…

Так это же Эссен! Наверняка! Никто другой Балтику не минировал перед войной. Да и то сделал это на свой страх и риск и в итоге оказался полностью прав.

— Позвольте. Вы адмирал Эссен? — решился уточнить фамилию собеседника.

— Честь имею, — мимолётно откланялся Николай Оттович. — Собственной, так сказать, персоной. Впрочем, вы к флоту отношения не имеете, поэтому вам простительно меня не знать. Сергей Васильевич, а вы что скажете? Действительно ли наши крепости ни на что не способны? Ну что вы мнётесь? Говорите прямо, чай не перед высочайшей комиссией находитесь.

— Не все крепости достроены. Вы об этом не хуже меня знаете. Но не в этом беда. А в том, что не укомплектованы они должным образом. Орудий нет, а если и есть что-то, то калибры не соответствуют. И устаревшие они, эти орудия. Про личный состав я уже и говорить не хочу, не моя это епархия, и судить об этом не мне.

— Ну да, потомки рассудят, — влез я в высокий разговор начальства со своими пятью копейками. Не смог удержаться.

— Как вы говорите? Потомки рассудят? — повернулся ко мне Эссен.

— Только не скоро это случится.

— Почему? — не вопрос, а лязг орудийной стали услышал я в голосе адмирала.

И я рассказал про революцию. Ну, не смог удержаться. Если все мои предыдущие откровения выслушали и не высмеяли, то пусть и эти послушают. И добавил в конце, видя, как скривился Эссен от моего коротенького рассказа и переглянулся с Остроумовым:

— Только вам всё это увидеть и прочувствовать не грозит, ваше превосходительство.

— Это ещё почему? — удивился адмирал. И тут же в его глазах промелькнуло понимание. — Погибну? Когда?

— Есть ещё время. Обидно, что погибнете не в бою, а от элементарной простуды.

Эссен молча и очень внимательно выслушал, потом разочарованно хмыкнул:

— Вам бы, поручик, в цирке выступать, с такими пророчествами. Что, по стопам Распутина решили пойти?

Ну-ну, зацепил я тебя своими откровениями, я же вижу. Просто ты хорохоришься, поверить в такую бесславную смерть боишься.

— Потому и не пророчествую, потому как не вижу в этом никакого смысла.

— Это почему же, поручик, позвольте спросить?

— Потому как никто в них не поверит, пока не припечёт. Да и в какой-нибудь клинике совершенно не хочется оказаться. Признайтесь, ведь мелькнула у вас такая мысль? Определить меня под строгий медицинский надзор?

— А почему про меня молчите, Сергей Викторович? — не дал ответить адмиралу Остроумов. — Какая судьба меня ожидает?

— А не знаю, Сергей Васильевич, не знаю.

Адмирал хмыкнул, покатал желваки на широком скуластом лице, задумался, глядя в окно на шумящий листвою Александровский сад.

Молчал и Остроумов, не сводя с меня глаз. Потом тихо и словно чего-то опасаясь, проговорил:

— Страшные вы вещи говорите, Сергей Викторович. Не дай вам бог где-нибудь ещё всё это рассказать. Донесут, одним медицинским надзором не отделаетесь.

— Понимаю, ваше превосходительство. Потому и молчу. Сейчас только не выдержал, сорвался. Тяжело в себе такое знание носить.

— Знание? Или всё же гадание? — резко развернулся от окна адмирал.

— Скорее, предвидение предстоящих событий. Впрочем, понимайте как хотите. Главное, своё здоровье берегите.

Эссен молча развернулся, подхватил с вешалки фуражку и вышел.

— Эка адмирала разобрало. Даже не попрощался. Впрочем, я и сам немного не в себе. Но я-то хоть немного привык к вашим чудачествам, Сергей Викторович, а ему-то каково? Да ещё и о своей скорой смерти услышать? Вы с предсказаниями не переборщили, поручик?

Ничего не ответил на этот вопрос, дёрнул углом рта, отвернулся к окну, копируя адмирала.

— Озадачили вы меня изрядно своими откровениями. Ну да время покажет, кто был прав, — Остроумов подхватил со своего стола папку, протянул мне. — Ознакомьтесь, Сергей Викторович. Здесь все необходимые бумаги. После чего представлю вас старшему инженеру назначенной комиссии. Он в курсе предстоящей вам задачи. Поэтому все возникающие вопросы будете решать через него.

Зазвенел телефонный аппарат на столе, генерал поднял трубку, вслушался. Кивнул мне на папку и вышел из кабинета. Я не я буду, если это не от адмирала звонок был. Есть у меня почему-то такое чувство.

Раскрыл картонную папку, вчитался в бумаги, одновременно ломая голову над сложившейся ситуацией. Всё вроде как понятно, кроме одного. Что теперь мне с моими пулемётами делать? Куда их? С собой же не возьмёшь и в Гатчинской авиашколе не оставишь. Сразу ноги приделают моему ценному приобретению. И в часть мне их везти резона нет. Там моё железо та же участь ожидает, оприходуют его сразу. Нет, нужно где-нибудь на нейтральной территории оставлять на хранение, спрятать в конце-то концов. Ладно, когда буду возвращаться на съёмную квартиру, тогда и обдумаю более тщательно этот вопрос.

Понятно, с какой целью именно меня включают в состав комиссии. А состав и задача у этой комиссии какая? Нашёл нужные листы, прочитал и чертыхнулся про себя. Конечно же. Снова инспекторы, снова проверка. Не дают людям работать. Ладно крепости проверять, там действительно при строительстве казнокрадство процветает и сроки выполнения работ искусственно затягиваются, но здесь же частный капитал. А-а, куда я лезу? Что там дальше в бумагах? Опытный образец представить в столицу? Вот как они мотивировали передачу мне самолёта? А кто платить за него будет? Следующий лист дал ответ и на этот вопрос. Деньги будут перечислены из Санкт-Петербурга? Расклад более или менее вырисовывается.

Но чтобы такие вещи решить и согласовать, полномочий Остроумова, пусть он и генерал, и начальник инспекторской комиссии, и… Да всё равно не ему подобные вещи решать, тут явно кто-то выше должностью постарался. Вопрос, кто? Перед кем это меня так засветили?

И, главное, за какие такие заслуги? Летаю неплохо? Так есть и лучше меня люди в этом деле. А зачем я голову ломаю? Можно же принимать всё так, как есть, и не искать подводных камней там, где их нет или не видно.

Закрыл папку, завязывать не стал. Зачем, коли она мне в таком виде и была передана. Положил на стол, поднял голову на распахнувшуюся дверь. Как раз и Остроумов вовремя вернулся.

— Ознакомились, Сергей Викторович?

— Так точно.

— Тогда следуйте за мной. Представлю вас старшему офицеру комиссии. Ещё раз вам повторяю. Все вопросы решайте только через него. И по возвращении в столицу сразу же немедленный доклад мне. Понятно, Сергей Викторович?

— Так точно!

Мой новый начальник и командир на ближайшее время оказался целым полковником. Александр Фёдорович Глебов, военный инженер-инспектор. И я ему явно не понравился своим внешним видом. И ничего ведь уже не исправить. Где я вам всем за оставшееся время новый мундир справлю? Если только готовый купить? Нет, не стану, у меня других дел хватает. А вот в Москве обязательно нужно этот вопрос решить. Слишком уж глаз режет мой потрёпанный вид старшим офицерам…

С пулемётами я поступил проще некуда. Воспользовался бескорыстной помощью Василия. Парень он молодой, почти пацан ещё, в голове наверняка сплошь приключения да тайны, а тут я как раз в тему. Загрузили вечером свёртки в садовую тачку, сверху насыпали мусора и вывезли за город в ближайший лесок. Там и прикопали в укромном безлюдном месте. Парень дал твёрдое слово, что никогда и никому о сём месте не расскажет, и я ему верю. Потому что такой восторг в этих глазах, что не поверить просто невозможно. А сверху мы развели небольшой костерок, в котором и сожгли весь мусор. На всякий случай.

Флигель я пока оставил за собой, заплатив за две недели вперёд. Уведомил хозяев об отъезде в Москву на некоторое время и обозначил просьбу оставить жильё за мной. До возвращения. Вот только из вещей ничего не оставил, потому как нет у меня ничего лишнего.

Ночью прекрасно выспался, не было ни волнений, ни переживаний. Утро встретил с отличным настроением, которое дополнил и закрепил хороший завтрак. Распрощался с хозяевами, подхватил свой саквояж и вышел за калитку. Теперь-то псу снова будет полное раздолье. Со мной его даже во двор гулять не выпускали.

Москва встретила жарой и солнцем. В дороге я ни с кем близко не сошёлся, держался обособленно. Да и разговоры в купе не поддерживал, отделывался общими фразами. Поэтому от меня быстро отстали. И в гостинице заселился в одиночный номер, к моему полному удовольствию. Сработала моя задумка. Не нужны мне соседи, и контролировать постоянно себя в разговорах не хочется.

Глава комиссии, полковник Глебов дело затягивать не стал, и мы в этот же день приступили к выполнению поставленной задачи. Пришлось таскаться за всеми следом, делать умное лицо и многозначительный вид, пока Александр Фёдорович надо мной не сжалился и не отпустил в свободное плавание с наказом походить по заводским цехам. Присмотреться, так сказать, к выпускаемой продукции.

Умный человек, правильно сделал. Потому что я с первого же дня активно включился в этот процесс. Мне сразу понравились новые самолёты. Чуть коротковата морда, правда, лишь на мой привередливый взгляд, но глаз сильно не режет. Сверху полукруглый капот, а снизу причудливой бахромой бороды свисают ребристые цилиндры мотора. Двухместная кабина, причём, в отличие от «Фармана», пилот размещался спереди.

Только управление не понравилось. И по моей настоятельной просьбе после нескольких жарких споров с директором при полной и безоговорочной поддержке высокой комиссии в конструкцию начали вносить изменения. Значительную поддержку в этом нелёгком деле мне оказал Нестеров. Да-да, тот самый Нестеров. Как раз в это время он провёл испытания своего изобретения, самолёта без вертикального оперения, и вёл предварительные переговоры с заводом о дальнейшем производстве нового аэроплана. Интересная модель. Но по мне так абсолютно бесперспективная, и тратить силы и средства на её производство в свете предстоящих стране потрясений не нужно. Но лезть со своим мнением никуда не стал, вместо этого постарался сблизиться с капитаном ближе, благо это было совсем несложно. Стоило только завести разговор о новой технике — и всё, дело было сделано. Вот на почве самолётостроения мы с ним крепко и сдружились.

Повозмущались странностями в управлении «Ньюпора». Он даже мне рассказал несколько реальных случаев, когда в авиаротах самостоятельно меняли прокладку тросов на привычное пилотам управление. На этом самолёте педали служили для управления элеронами, а руль направления отклонялся влево-вправо с помощью ручки. Это же все приобретённые ранее навыки и рефлексы менять как-то нужно. Вот и решили мы совместно с Петром Николаевичем добиться изменений в конструкции нового самолёта. Добились? Конечно же! При такой поддержке со стороны Глебова ещё бы не добились.

В Европе разгорался пожар Первой мировой, в заводских цехах то вспыхивало, то настороженно затихало обсуждение доносимых газетами новостей. Собирались тесными компаниями лётчики, делились практическим опытом, травили авиационные байки.

Присутствовали на них и мы с Петром Николаевичем. Вот тут я вживую и услышал о всяческих новшествах, предлагаемых неугомонным исследователем. То возможность приделывать пилу на заднюю балку фюзеляжа для вспарывания оболочки дирижаблей, то болтающийся под самолётом трос с грузом или якорем на конце для выведения из строя вражеской авиационной техники.

Когда услышал последнее предложение, всё-таки не выдержал и чуть было не рассмеялся, с великим трудом удержался. Но, видимо, что-то этакое всё-таки вылезло на моём лице наружу, потому как тут же последовал вопрос:

— Что вы такого смешного в моём предложении увидели, Сергей Викторович? — насупился Нестеров.

— Помилуйте, Пётр Николаевич, к чему такие риски и сложности? Достаточно вместо всех этих… — я даже замялся, как бы поделикатнее обозвать эти несуразные придумки. — Так вот, достаточно будет просто поставить на самолёт пулемёт. Как его уже ставят кое-где за границей.

Моё предложение вызвало много шума и споров. К однозначному выводу не пришли, да это и не нужно. Самое главное, идею в массы подать, а там она постепенно приживётся и воплотится в дело.

— Сергей Викторович, а что вы думаете об ударе вражеского аппарата колёсами своего самолёта? — Это неугомонный Нестеров снова привлёк ко мне всеобщее внимание новым вопросом. Точно! Он же и погибнет в самом начале войны, совершив этот самый таран. Удачный, кстати. И что ему ответить? Народ вокруг безмолвствует, ждёт ответа. Всё-таки авторитет у Петра Николаевича после выполнения в воздухе своей мёртвой петли огромный, всеми признанный.

— Мысль интересная… — сразу же после этих слов пришлось сделать небольшую паузу, потому как вокруг одобрительно зашумел народ. Повысил голос: — Но крайне нежелательная.

— Поясните, поручик, — раздались со всех сторон заинтересованные голоса.

— Как сейчас у нас принято? Лётчик должен заниматься авиаразведкой. И всё! Так? Так. Вы же предлагаете вести активные боевые действия в воздухе. Заниматься уничтожением вражеских аэропланов, воздушных шаров и дирижаблей в небе. Какое же это будет уничтожение, если при таране могут погибнуть обе машины и оба лётчика? Это банальный неравнозначный размен.

— Почему неравнозначный?

— Так понимаю, что с моим первым утверждением о возможной гибели обоих самолётов после тарана никто не спорит? Кроме Петра Николаевича, само собой. Погодите, штабс-капитан, выслушайте сначала. Кто пойдёт на таран? Самый подготовленный и опытный лётчик, решительный, обладающий крепким духом. Как все вы, господа офицеры. Откуда же мы знаем, что во вражеском самолёте сидит точно такой же пилот? А вдруг там только что выпустившийся из авиашколы слушатель? Совершающий свой первый полёт? Неравнозначно? А если повреждения самолётов будут фатальны для обоих пилотов? И оба разобьются? Ведь у вас даже парашютов нет на крайний случай. А ведь при ударе наверняка последует сильный толчок. Есть огромная вероятность просто вылететь из кабины при столкновении. Многие из вас даже не пристёгиваются в кабине ремнями. Вот скажите, Пётр Николаевич, вы во время выполнения своей знаменитой мёртвой петли пристёгивались?

— Конечно.

— Так почему же в обычном полёте этого не делаете?

Ответом послужило красноречивое молчание. Как различаются по своему содержанию направленные на меня сейчас взгляды. От неприязни и откровенного презрения моей трусостью до раздумья наиболее толковой и соображающей части офицеров.

— Хотите испытать последствия тарана на себе? Так сядьте в автомобиль, разгонитесь хорошенечко и врежьтесь в кирпичную стену. Посмотрим, что с вами после такого столкновения будет.

— Но можно же повредить вражеский самолёт колёсами, ударить ими по крылу сверху.

— Можно. А если промахнётесь? Ошибётесь с расчётом? Или что, вражеский пилот так и будет по прямой лететь и под ваш таран подставляться? Нет, он тоже будет маневрировать и стараться уничтожить ваш аппарат. Поэтому лучше установить на самолёт пулемёт и просто расстрелять своего противника.

— Но это же…

— Что это же? Это враг, и вы на войне. Или вы собираетесь перед боем расшаркиваться в поклонах да руку своему противнику жать, а после извиниться за нанесённые раны, так, что ли? Вы офицеры, солдаты своей Отчизны, присягнувшие на верность Царю и Отечеству, значит, обязаны просто и без затей уничтожать врага любыми возможными способами. Чем больше вы уничтожите вражеских солдат, тем меньше они заберут наших жизней, тем быстрее война закончится. Для этого нужно самим остаться живым, а не размениваться на тараны. Учитесь стрелять в полёте, вам это скоро пригодится. И про ремни не забывайте, господа. Обидно будет вылететь из кабины во время какого-нибудь резкого манёвра и после сожалеть об этом во время свободного падения до самой земли, провожая бессильным взглядом уцелевший аэроплан противника. А земля она твёрдая и ошибок не прощает.

Я потёр свой шрам на лбу. Оглядел притихших офицеров, поднялся, попрощался со всеми коротким кивком и ушёл. Пусть задумаются, небожители, да донесут мои размышления до других. Надеюсь, что-то да в их головах останется.

На улице меня догнал Нестеров.

— Погодите, поручик. Завтра я уезжаю, хотел попрощаться. Приглашаю на дружеские посиделки.

— Куда, Пётр Николаевич?

— Да хотя бы в ближайший ресторан. Пойдёмте, посидим.

— Пойдёмте…

А почему бы и нет? Рабочий день закончился, можно и посидеть, попрощаться с капитаном. Интересно, он только со мной посиделки затеял, или ещё кто-нибудь будет?

Заняли указанный столик, сделали заказ. Кроме нас за столом никого. Вышколенный официант молча сервировал стол и испарился, чтобы тут же объявиться с запотевшим графинчиком и горячими закусками. Приняли по первой, закусили, помолчали. Вторая не задержалась, а там и третья подошла. Наконец-то немного отошёл после напряжённого разговора, расслабился. И Нестерову как-то не по себе, я же вижу. Вилкой жюльен ковыряет, почти не закусывает.

— О чём так глубоко задумались, Пётр Николаевич?

— Вернусь домой, в отставку подам. Свою мастерскую открою, буду самолёты и моторы строить.

Так, так, так…

— А что, не приняли ваш самолёт к производству?

— Отказали. И мотор мой пока никому не нужен.

— Вы погодите с отставкой, всё равно у вас её не примут. Да вы и сами своё прошение отзовёте.

— Это ещё почему? Снова меня удивить хотите, Сергей Викторович?

— Война очень скоро начнётся, Пётр Николаевич, — огляделся и, не увидев никого рядом, вполголоса пробормотал сотрапезнику.

— Откуда вы… Впрочем, я с вами уже ничему не удивляюсь. Когда? — сначала откинулся назад, но тут же наклонился ко мне Нестеров.

— Недели через две. Приблизительно.

— Это точно? Верные сведения?

— Верные, Пётр Николаевич, верные.

— Да, вы правы, теперь не до отставки. Кто вы, Сергей Викторович? Не может простой поручик этого знать. Или это некорректный вопрос?

— Некорректный. Большего я вам ответить не могу. К сожалению. А, впрочем, почему бы и нет? Немного могу. Пётр Николаевич, вы мои давешние слова в компании лётчиков хорошо запомнили? О таране и привязных ремнях?

— Это-то к чему?

— Постарайтесь не забывать этого. Лучше вместо тарана установите на самолёты отряда пулемёты. Поверьте, толку от этого больше будет. За границей их точно уже начинают ставить.

— Да как? Винт же мешать будет?

— Можно над крылом установить и стрелять поверх винта, можно в кабину наблюдателя поставить и обстреливать заднюю полусферу, можно… Да сами придумаете, Пётр Николаевич.

— Придумаю, — вижу, как новая идея уже вовсю захватила Нестерова. — Это же не только авиаразведка получается. Это можно эффективно использовать самолёты для ведения воздушных боёв.

— Так точно, — подхватил. — А ещё можно придумать держатели для бомб и сбрасывать их сверху на неприятеля. Бомбовая нагрузка тут получается небольшая, но всё равно урон неприятелю можно нанести существенный.

— Бомбы? С самолёта? — удивился Пётр Николаевич. — Ну-ка, ну-ка.

И я тут же на салфетке быстро нарисовал ему возможную схему крепления и сброса бомб. Вот только самих бомб пока нет. Но можно же для такого дела и артиллерийские снаряды переделать? И снова в дело пошла очередная салфетка. Не забыть потом их все уничтожить. Ещё не хватало такие идеи врагу оставлять. А шпионов в России хватает. Наверняка и вокруг завода кто-то крутится. Может, и за нами сейчас приглядывают? И я огляделся по сторонам. Как мне показалось, незаметно, одновременно при этом выпрямляясь и разливая по рюмкам содержимое изрядно нагревшегося за время нашего разговора графинчика. Сейчас выпьем, закусим, дальше ещё и про пилотаж поговорим, кое-какие приёмы воздушного боя обсудим. Ну и что, что их ещё не придумали? А я-то здесь на что?