Фонтан чужого счастья

«Вот ведь как бывает», – думала Юля, разглядывая в Фейсбуке фотографии своей подруги Катьки. Из социальной сети на нее бил фонтан чужого счастья. Она задыхалась в его брызгах и чувствовала, как ее знобит от зависти и несправедливости этой жизни.

Нет, Юля независтлива. По крайней мере, так она думала о себе. Она не завидовала чужим куклам в детстве. Просто закапывала их в песочнице, чтобы не раздражали. Не завидовала чужим женихам в молодости. Просто уводила того, кто ей приглянулся. При желании она включала обаяние на полную мощность, и обстоятельства плавились от этого нагрева, приобретая нужную Юле форму.

Юля была звездой. Так уж повелось. Ей выпала звездная роль в этой жизни, и она с ней справлялась.

Но звезде нужно окружение, летающее вокруг нее, как мотыльки вокруг лампочки. Иначе это просто жирная светящаяся точка, световая клякса на темном небе. И создание своей звездной системы, поиск достойного окружения, стало для Юли стержнем ее жизни, сосредоточением помыслов и двигателем действий.

Еще в детстве Юля поняла, что она не как все. Лучше и ярче – примерно как звезда и планеты. Планет много, одной больше, одной меньше, и все они вращаются вокруг своей звезды. Так устроена Вселенная. Так устроена жизнь.

На детских утренниках Юле непременно давали роль Снегурочки, а ее разнокалиберные подружки кружились в толпе снежинок, совсем как планеты вокруг Солнца. Так Юля еще в детстве уяснила, что быть частью толпы – это синоним провала, жизненного фиаско.

Именно потому школьные годы стали для Юли тяжелым испытанием. На уроках внимание перетягивал учитель независимо от его талантов. Остальные тридцать человек были звездной пылью, да и то если удавалось сорвать урок. В обычном, штатном режиме ребята были грудой серых булыжников, смотрящих в одну точку на школьной доске. Юлю это выводило из себя.

Но труднее всего оказалось пережить то, что подружка Катька просто расцветала в этой каменистой пустыне, прямо как верблюжья колючка. Катька до одури любила учиться. Она летала у доски, обгоняя полет мыслей одноклассников, и казалась в эти минуты даже красивой. Конечно, не как Юля, но все-таки.

Ладно, если бы Катька была зубрилкой, тогда Юля просто махнула бы рукой на нее, как на негодный человеческий материал. Но беда в том, что Катька училась с полпинка. На роль зубрилки она никак не подходила. А роль звезды в классе уже занята Юлей, поэтому Катя осталась без роли: просто Катя, подруга Юли. И выходило, что Катины успехи только подчеркивали звездность Юли. Вот ведь какая Юля! Даже подруга у нее не простая, а золотая, умная до самых краев.

Если на уроках солировала Катя, то все школьные вечера и торжественные заседания были вотчиной Юли. Она вела все, что школа выставляла на суд вышестоящих организаций. Вечер памяти? Скромность и благородная горечь в голосе. КВН? Звенящая радость и озорные искры в глазах. Подведение итогов года? Собранность и усталость от долгого пути. Словом, Юля могла соответствовать чему угодно, точно попадать в тон. Она виртуозно справлялась с ролью незаменимой звезды. Чем, спрашивается, можно заменить солнце?

Однажды Юля заболела в самый неподходящий момент. Полным ходом шла подготовка к праздничному концерту по поводу 8 Марта. Администрация школы посокрушалась, но оперативно нашла замену: какой-то большеротой девочке из параллельного класса поручили вести концерт. Как назло, болезнь отступила в день концерта, и ничего не понимающие в звездных картах родители погнали Юлю в школу. Она сидела в толпе ребят, униженная и раздавленная, а ее место на сцене занимала какая-то самозванка. Пережить такое трудно, почти невозможно. К вечеру у Юли поднялась высоченная температура, и врачи решили, что недобитый вирус опять поднял голову.

Вернувшись в школу после вторичного выздоровления, Юля с пристрастием рассматривала соперницу в буфете, в раздевалке, в школьных коридорах и сама удивлялась тому, сколько недостатков ей открылось. Девочка была не просто большеротой, но и с толстыми лодыжками, с асимметричными ушами, с узловатыми запястьями и даже с кривоватым мизинцем на левой руке. Правда, никто, кроме Юли, этого не замечал, что особенно обидно. «Эта уродина» так и осталась заклятым врагом Юли, даже не догадываясь об этом. А Юля окончательно поняла, что для звезды нужно пространство, то есть никакой другой звезды на расстоянии нескольких световых лет не должно наблюдаться. Рядом может быть только надежная и умная Катька, влюбленная в Юльку и в математику.

Катька смотрела на Юльку как на солнце, слегка зажмурившись, то есть она от нее немного уставала. Юля долго и подробно рассказывала подруге о своих переживаниях, размышлениях, а еще больше – о планах. Они были ошеломляющие. Катьку немного нервировало, что на это уходит слишком много времени. Но не перебивать же подругу. К тому же у нее ничего подобного внутри головы не рождалось – все организовано как-то просто, разложено по полочкам, без намека на творческий беспорядок. Да и планы у нее совсем приземленные: сначала университет, а дальше, если повезет, аспирантура. Как-то так.

А в остальном им было хорошо вместе. Катьке не хватало яркости в жизни. Она походила на добропорядочного буржуа, который, пристыженный прозаичностью своей жизни, начинает опекать какого-нибудь нищего художника, а тот в благодарность рисует его маслом.

Кстати, Юля иногда рисовала пейзажи и натюрморты, и какой-то светила даже за сердце схватился, увидев ее рисунки – если верить ее рассказам. Предлагал снять с выставок свои картины и заменить их на Юлины. Но Юля отказала ему, потому что речь шла не о Лувре и даже не о Третьяковке, а на меньшее Юля размениваться не хотела. Правда, Катьку она не рисовала, но та не обижалась – у нее на лице цвели прыщи, так что не до живописи. Катька была бескорыстным буржуа, она опекала, ничего не прося взамен.

И даже извечный губитель девичьей дружбы – мужской вопрос – не вбил клина в их отношения. Подруги как-то очень спокойно делили мальчиков, точнее, Юля забирала всех себе, а Катя шла домой давить прыщи.

Потом, когда они поступили в университет, у Кати прыщи выдохлись, а ухажеры, наоборот, активизировались. Но и тут все прошло гладко. Катя училась на математическом факультете, и вокруг нее нарезали круги мальчики с темными кругами под глазами. А Юля училась на филологическом, чтобы стать со временем то ли писателем, то ли литературным критиком, то ли культурным деятелем. Она еще не решила. Но что было решено раз и навсегда: освещать своими лучами она будет только красивых особей. Рядом с ней находились экземпляры, достойные музея, посвященного человечеству как виду. Как будто для межгалактического музея, Юля отбирала самых достойных представителей своей планеты, так что конфликтов между подругами не возникало. Катя не могла даже мечтать о Юлиных избранниках, а Юле и даром не нужны были Катины ухажеры. К тому же о чем с ними говорить? Об интегралах и дифференциальных уравнениях?

Кстати, об интегралах. Именно в студенческом клубе «Интеграл» Катя познакомилась с очкариком, который пригласил ее на танец, потом к маме на пироги, потом к бабушке на блины, а потом позвал замуж. Позвал неромантично, без вставания на колени, без суровой торжественности в голосе. За пять минут до предложения руки и сердца он предложил сходить в кино. И Катя пошла. И в кино, и замуж. Этот фильм она еще не смотрела и замужем еще ни разу не была. Пошла из любопытства. Потом из любопытства сходила в роддом и принесла оттуда крохотного человечка мужского пола, Стасика, удивляясь его сходству с настоящими людьми, словно ожидала увидеть пупса.

Тем временем Юлька совсем расцвела, стала до неприличия яркой. Она ходила по штабелям мужских тел, рассыпанных у ее ног. Хотя штабеля, наоборот, громоздятся вверх, но у Юльки были именно рассыпанные штабеля, она не очень дружила с филологией. Ей доставляло особое удовольствие рассказывать всем, как она случайно попала на этот странный факультет, где ей сушат мозги древнерусским и даже латынью, тогда как ее звали в театральный. Но она не пошла, потому что не уверена в своих силах создавать шедевры, а на меньшее не стоило и размениваться. Но вот сейчас, вот-вот, совсем скоро, буквально, может быть, на следующей неделе она рванет в мир искусства, потому что чувствует в себе силы необъятные и прочее в этом духе. Мир искусства не подозревал о том, какая идет подмога. Деканат решил помочь искусству и ускорить процесс – Юльку отчислили.

Правда, в ее версии это было местью за то, что рядом с ней все эти профессорши чувствовали свою женскую вторичность и даже убогость. Она даже задумала писать роман «Звезда опаленная», но как-то не срослось. Вдохновение закончилось раньше, чем первая глава романа.

Тем временем Катька силилась совместить материнство и учебу. Получалось плохо. У сына вечно что-то болело: то лезли зубы, то высыпал диатез, то его мучили зловредные газики. Все шло по кругу. В итоге ей пришлось взять академический отпуск, то есть на год сойти с математической лыжни. Муж часто впадал в раздумья: «Может, мы поторопились с ребенком?» Правда, тут же добавлял: «Это я просто так, чисто теоретически». Он был математиком и любил теорию. А Катька любила это новое создание, теплый комочек с пушком на голове. Она поняла, что практика вошла в конфликт с теорией. Через год она предложила молодому мужу развестись, причем сделать это практически, а не теоретически. Он не отказался.

Юлька поддерживала подругу как могла. Сначала, пока еще жили надежды на примирение молодых супругов, она говорила: «Может, сойдетесь? Где ты себе еще мужа найдешь?» Потом, когда развод стал свершившимся фактом, она утешала: «Забудь! И как ты могла за такого замуж выйти?» В сумме два вопроса давали одно утверждение: муж был завалящий, совсем плохонький, но другого и не предвидится, по одежке протягивай ножки. Катька суммировать умела. У нее все-таки незаконченное высшее математическое образование. Хотела пару раз обидеться, но потом решила, что Юлька же не со зла, просто у подруги период такой, не все гладко.

Действительно, у Юльки было не просто не гладко, но весьма шероховато. Театральные вузы, как сговорившись между собой, бортанули Юльку с первого же творческого тура. Видимо, сидящие в приемной комиссии режиссеры обозрели звездное небо над театральными подмостками и поняли, что там и так все усыпано звездами, новую приткнуть некуда. И посоветовали Юле пойти в училище культуры, стать завклубом или руководителем драмкружка, если уж она жить не может без искусства.

Юля прорыдала весь вечер, а потом посвятила ночь продолжению романа «Звезда опаленная», но к утру, как пишут в других романах, забылась тревожным сном. Проснувшись, она закрыла рукопись и решила действовать. Писать роман долго и нудно, а проснуться знаменитой хотелось уже сейчас, поэтому путь писательства был отринут как бесперспективный. Юля решила поискать работу, соответствующую ее запросам. И нашла. Точнее, она нашла парня, который, косясь на Юлину грудь тревожным взглядом великовозрастного девственника, привел ее в оргкомитет какого-то фестивального движения.

Работа там была сезонная – от фестиваля к фестивалю. Сотрудники жили как крестьяне: то пахали до одури, то умирали от скуки. Юле почудился в этом графике запах богемы, и она радостно приступила к выполнению своих обязанностей. Обременительными их назвать было трудно: встречать гостей фестиваля, размещать их в гостиницах, следить, чтобы они не скучали, и по возможности наблюдать, чтобы они не перепились.

Юля пришла в штаб в разгар подготовки к фестивалю политической песни. На дворе стояли суматошные девяностые, когда страна погрузилась в грезы о рынке и потуги дожить до него. Вообще для страны жить мечтами о светлом будущем – дело привычное, менялась только его картинка. На смену коммунистическим перспективам пришли обещания построить демократию и рынок, вырастить конкуренцию и политическую состязательность. С этим получилось примерно так же, как с коммунизмом. Но тогда люди еще не знали, во что вляпались, и жили весьма оптимистично, хоть и под зубовный скрежет.

Фестиваль должен был воспеть светлые капиталистические дали, где все граждане будут свободны и равны в правах стать олигархами. Музыканты считали, что чем громче об этом спеть, тем убедительнее получится. Страна стояла от восторга на ушах, оголив зад.

Юля плевала на высокие материи. Она ловила кайф оттого, что постоянно решала какие-то вопросы и была незаменима для брутальных мужиков с гитарами. Однажды рокер из Саратова остановил ее в коридоре гостиницы вопросом:

– Милая девушка Юля, вы не поможете мне разжиться удлинителем?

– Удлиним все, что нужно, – не подумав ответила Юля.

Мужик хмыкнул и представился Павлом.

С фестиваля они уехали вместе. Не в деревню, но в глушь, в Саратов.

– Понимаешь, – в сотый раз говорила она Катьке, – все только слюни на меня пускали, а он пришел и взял меня. Как настоящий мужчина, не канюча, не спрашивая разрешения. Просто взял и увез, пока все стояли с разинутыми ртами. Надоели восторженные взгляды и бесконечные объяснения в любви, я изголодалась по поступкам.

– Да-а, – задумчиво тянула Катька, – а жить-то там где будете?

– Не знаю. В этом все и дело, что ничего не знаю. Как в омут, он даже не дал мне времени подумать, просто, как вихрь, унес меня с собой.

– Да-а, – вздыхала Катька.

Ей тоже хотелось, чтобы кто-то взял и увез ее от детских соплей и безденежья. Но на нее не было спроса.

Юля не просто делилась с Катей, она репетировала будущие интервью. И такой поворот сюжета казался ей очень удачным фрагментом звездной биографии: выйти замуж спонтанно, необдуманно, наобум, по зову сердца и велению плоти, как и подобает звезде.

Но плоть оказалась плохим фундаментом для семейного счастья. Она быстро исчерпала свои возможности делать все вокруг ярким и радостным. Очень скоро Юля поняла, что промахнулась. Павел – провинциальная рок-звезда со всеми вытекающими последствиями. Он дружил со всеми и со всеми пил. Для него выезд на фестиваль – высшая точка музыкальной карьеры, событие огромного значения, отчего он осмелел и в состоянии куража взял со стола судьбы не свой кусок. Юля была ему не по зубам.

В очередной творческий кризис Павел долго перебирал аккорды, потом разбил гитару, наконец ударил Юлю. Во всем виноваты аккорды, которые не хотели передать богатство внутреннего мира Павла, но досталось Юльке. Она испугалась и быстро, пока он спал, отравляя воздух алкогольными парами, собрала чемодан.

В трагичности ситуации была своя прелесть. История с избиением станет пикантной подробностью ее биографических откровений. Конечно, это неоригинально, многие звезды российской эстрады живописуют рукоприкладства бывших мужей, но этот прием работал безотказно. Народ у нас сердобольный, фингалы продаются хорошо.

Юлька свалилась на голову Катьки, потому что других аэродромов не имела. Не к родителям же возвращаться, в самом деле. У Кати, к счастью, умерла бабушка и оставила ей в наследство квартиру. Нет, конечно, потеря бабушки – большое горе для всей семьи, но квартира легко примирила с этой утратой. Катя со Стасиком обживали новое жилье, которым они радостно поделились с Юлькой.

Вместо квартплаты Юлька стала помогать подруге растить Стасика. Накормить его или уложить спать она не могла, это под силу только матери, но пару раз ей удавалось отобрать у любознательного мальчика острый нож, за что Катька, преисполненная благодарности, взяла Юльку в крестные.

Рыночная экономика ввела моду на крещение. Стасику по этому случаю купили кружевную сорочку и накормили впрок, чтобы он не канючил в церкви. Родители Кати тоже принарядились и настроились на торжественный лад.

Юлька опробовала все варианты повязывания платка, но ей категорически не шла покрытая голова. Батюшка, как назло, оказался молодым и плечистым, что окончательно расстроило Юльку, вынужденную стоять перед ним с дурацким платком на голове. Это укрепило атеистические убеждения Юли, между ней и Богом встал платок.

К тому времени Катя вернулась к учебе, восстановившись на последнем курсе. День она разбивала на маленькие порции дел, как желающие похудеть делили питание. Она училась в крошечных просветах между стиркой, глажкой, уборкой, готовкой. Пыталась вникнуть в доказательство теоремы, пока закипало молоко для манной каши. Искала решение задачки, задумчиво протирая овощи для Стасика. Во все щели ее квартиры были воткнуты какие-то листочки и блокнотики, повсюду валялись ручки и карандаши. Пока Стасик разбивал очередной грузовичок, Катька выдергивала из диванных щелей карандаш, хватала ближайший листок бумаги и марала его математической чертовщиной. Математика стала пылесосом, втягивающим свободные минутки. Как ни странно, этих минуток к вечеру собиралось прилично. Благодаря такой пылесосной системе Катька окончила математический факультет с красным дипломом.

Но страна имела аллергию на красный цвет. Он ассоциировался с коммунизмом, или с совком, как стали именовать свое прошлое бывшие коммунисты и комсомольцы. Красный диплом никого не волновал. Наука напоминала старуху с выпавшими зубами, которая не хотела и не могла грызть гранит знаний. Ей по зубам был только размякший мякиш западных грантов, которые щедро выделялись на исследования разнообразных дискриминаций. Особенно бойко торговалась женская дискриминация. Катьку эта материя не волновала. Она не любила тексты, где слов больше, чем цифр.

Катя снова усеяла дом бумажками, торчащими из всех щелей. Но теперь на них были написаны английские слова. В школе она, конечно, проходила английский, но именно проходила, в основном мимо. Почему-то ее организм отзывался на английский язык безудержными приступами сонливости, ее буквально вырубало на этих занятиях. Она научилась спать с открытыми глазами, чтобы посвежевшей и отдохнувшей встретить урок математики.

Теперь она наверстывала упущенное. С чудовищным акцентом Катька впихивала в себя чужую музыку слов, которая казалась ей нескончаемой какофонией. Утром Стасик давился манной кашей, а Катя английскими словами. У обоих было сильное желание плотно закрыть рот и зажать его для верности ладошками. Стасик так и делал и даже уползал под стол. Но Катя доставала его, объясняла, что «тэйбл» не место для хорошего «боя» и что кроме «хочу» есть слово «надо». Правда, между этими словами – целая пропасть. «Хочу» подразумевает «я хочу». А «надо»? Кому надо? Мне надо? Им надо? Никому не надо?

Катя много думала об этом. Эмиграция была ей поперек души, но оставаться здесь – совсем безнадежный вариант. В институте математики, куда Катя отнесла свой красный диплом, половину площадей отдали в аренду коммерсантам. Интегралы и дифференциальные уравнения были зажаты между коробками обуви и рулонами обоев. Коммерция наступала, захватывая новые этажи и подвалы, а наука съеживалась, не смея огрызнуться на такое наглое вторжение. И действительно, людям нужны обувь и обои. Это же товарное изобилие, рынок, мечта бывшего советского человека. А кому нужна математика?

Казалось, что только Кате. Ее коллеги или переквалифицировались в коммерсанты, или уехали из страны, или остались в институте дожидаться пенсии как избавления от безделья. Стоя на развилке из этих трех дорог, Катя выбрала дорогу на Запад и поэтому вталкивала в себя английский язык. Стасик подрастал, зная, что с утра надо выпить милк, а в праздник будет кейк. И однажды, разбив вазочку, он посоветовал маме «би хэппи», то есть быть счастливой без вазы. Катя посчитала, что с таким багажом они вполне готовы к дальним странствиям.

На ловца и зверь бежит. Известный научный фонд объявил конкурс на стажировку в Америке, для чего надо пройти собеседование на английском языке. Катя пришла по указанному адресу и удивилась контингенту. В основном пришли девушки из педагогического института, с факультета иностранных языков. Они бегло щебетали на английском, словно разминаясь перед стартом. Катя поинтересовалась у одной бойкой особы с ярко рыжими волосами:

– Как вам удалось совместить язык и математику? Ну, разобраться со всем этим сразу, как бы одновременно, то есть параллельно? – От волнения Катя плохо говорила даже по-русски.

– О’кей, я поняла ваш вопрос, – снисходительно успокоила рыжая. – Математику можно и подтянуть, а правильный английский язык требует времени и самодисциплины. Произношение, лексика, грамматика… Опять же классический британский и американский имеют свои нюансы. Да что там говорить! Там только времен сколько! А в математике только четыре знака: плюс, минус, умножить и разделить. Так что математика – дело наживное. Не тупее паровоза! – с вызовом подытожила она.

Возразить было нечего. Действительно, в сравнении с паровозом рыжая явно выигрывала в части обучаемости. Катя почувствовала себя какой-то недоделанной, почти убогой. Ее самообучение английскому на пару со Стасиком приравнивало ее даже не к паровозу, а к самому дальнему прицепному вагону. Надо уходить! На глазах выступили слезы беспомощности и капитуляции.

Но тут дверь открылась и назвали ее фамилию, приглашая на собеседование. Перед Катей было две двери. Одна вела на лестницу, а дальше на улицу, на свободу, где можно поплакать вволю, потом запить горе сладким чаем, обняться со Стасиком и Юлькой, полежать в горячей ванне и продолжить жить как прежде. А другая дверь звала ее к позорному столбу, где ей предстоит понимать окружающих через слово, собирать в панике корявые ответы и мечтать об окончании этой экзекуции. Ноги рвались на свободу. Сердце было с ними солидарно, потому что оно ушло в пятки. Но Катю звали, произнесли ее фамилию, а она трусливая, но послушная. В ней жил инстинкт отличницы, противиться которому она не могла. «Не успела убежать!» – расстроилась Катя и вошла в комнату, где проходило собеседование.

Там сидели загорелые, спортивного вида мужчины и женщины с одинаковыми доброжелательными улыбками, растянутыми поверх белых зубов. Катя едва, очень приблизительно понимала, о чем ее спрашивают. Она мечтала лишь об одном – уйти домой, размочить свой позор в горячей ванне, заесть его чем-нибудь сладким. Из тумана английских слов вылетало, кажется, «какова цель», «ваша мотивация», «приоритетный интерес». Впрочем, Катя ни в чем не была уверена. Она отвечала почти наобум, примерно поймав смысл. Или не поймав. Молчать ведь еще хуже, хотя хуже некуда. Только бы скорее уйти!

На очередной вопрос Катя ответила мощным и протяжным вздохом. Он вырвался сам собой и почему-то вызвал хохот пожилого господина, тогда как остальные тактично сделали вид, что ничего не заметили, что все о’кей. А этот господин встал, подошел к Кате и протянул ей блокнот. Там было написано такое понятное, что Катя прослезилась. Нет, не родная кириллица, а греческие омеги, иксы и игреки, перемежаемые всего-то четырьмя знаками: плюс, минус, умножить и разделить. Но какое богатство возможностей скрывали эти четыре действия. Катя схватила протянутый господином карандаш и стала рвать ряды цифр и букв, как голодная собака рвет кусок мяса. Господин молча тыкал куда-то пальцем, прося пояснений. Катя молча дописывала еще какие-то значки, переспрашивая «Йес?» Он отвечал «Йес», – и они молча шли дальше. Все дальше и дальше.

Пока не дошли до Вашингтона. Там располагалась группа, к которой Кате предложили присоединиться на время стажировки. Руководил группой математиков этот самый пожилой господин. Он оказался научным светилом, и его мнение в ходе отбора было решающим. Господин Питер Шварц имел немецкие корни и сам в свое время изрядно помучился с английским языком. Может, поэтому он протянул руку помощи Кате?

Когда Катя думала о том, что ей повезло, что это фарт, она представляла себе фарт с глазами и ушами Питера Шварца.

Юлька тяжело переживала отъезд подруги. Поводов для грусти нашлось сразу несколько. Их маленькая семья распалась, а это всегда больно, ведь привычка жить с кем-то вместе называется счастьем. Кроме того, Юля не вполне понимала, что будет с квартирой. Оставят ли ее здесь? Или нужно освобождать жилплощадь и снимать что-то новое? Это дорого и хлопотно, что неприятно. Возвращение к родителям не рассматривалось как вариант.

Наконец, нервировал сам факт того, что Катька едет в Америку. На дворе таяли последние годы лихих девяностых, уезжать из страны стало модно. Тем более в Америку, страну, подарившую миру джинсы и войны за демократию. Но быть модной – прерогатива Юли, Катя в этой роли смотрелась самозванкой, что немного выводило Юлю из себя.

Юля вполне допускала, что Катька умная. Но разве это повод уезжать из страны? А родина? Впервые в ней пробудился патриотический дух, который, как пар, просился на выход.

– Катька, но ведь там все чужое? Как вы со Стасиком там жить будете?

– Нормально будем, Юль, в рамках стипендии. У меня стажировка всего на полгода, как-нибудь справимся.

– Скажи, если предложат остаться, ты останешься? Нет, ну честно, останешься?

– Возможно. Но это маловероятно, там своих желающих полно.

– А если Стасик начнет по-английски говорить лучше, чем по-русски? Ты об этом подумала?

– Ну и что?

– Как что? Язык – это вторая душа человека.

– Второй души не бывает, – твердо сказала Катя.

Все, что связано с числами, содержалось у Кати в строгом порядке.

После отъезда подруги Юля совсем затосковала. Она осталась жить в Катиной квартире и вместо присмотра за Стасиком ей достался уход за цветами. Их надо поливать – вот и все обязанности. Образовалось слишком много свободного времени. Жизнь превратилась в сплошной досуг. А досуг, как сахар, сладкий, но вредный, если его слишком много. Юля с ужасом понимала, что отдаляется от звездной траектории все дальше. Надо срочно что-то предпринимать, как-то переломить этот тренд.

Она вспомнила рассказ Катьки про Питера Шварца. Вывод сделала простой: ей нужен свой Питер, который выдернет ее из пучины серых будней, посадит себе на плечи, и они весело, словно играя в лошадок, обгонят всех и вознесутся на вершину успеха.

Поиск условного Питера она вела системно и методично. Выставки авангардистов, турниры по теннису, презентации модной одежды, открытие автосалонов стали пунктами ее рабочего графика. Но, увы, поиск не дал результатов. Во-первых, там крутилось много женщин, и, что самое противное, качественных женщин. А Юля помнила, что звезда может сиять только в полной темноте, в присутствии других звезд она тускнеет. Среда с повышенной концентрацией качественных женщин Юле категорически не подходила.

Во-вторых, мужчины там были какие-то подвяленные. Как будто у них все уже произошло, всего достаточно, все удалось, а чего не случилось, того и не надо. Они были словно подсвечены изнутри усталостью. Эти мужчины ничего не хотели. По крайней мере, открывать новую звезду по имени Юля им точно не улыбалось. Непонятно, зачем они вообще ходят по этим выставкам и презентациям. Ну не ради же авангардистов? Юля всматривалась в картины кубических уродцев и недоумевала, как такое может нравиться.

Но бегущая водичка дорожку всегда найдет. На одной из тусовок ее познакомили с молодым художником Андреем, который, доверительно дыша ей в ухо, посетовал, что искусство – говно и он им наелся вдоволь. И что теперь его курс лежит на большие деньги, прямо в океан бизнеса. Идея проста: если за его картины публика не готова платить крупные суммы, то теперь он начнет продавать этим лохам свои дизайнерские поделки, разные там буклетики, рекламные листовки, эскизы интерьеров и прочее. И за очень большие деньги. Юля не все поняла.

– А почему они заплатят за твой дизайн большие деньги?

– Потому что я за меньшее не продамся. На фига мне из искусства уходить тогда? Себя на это дерьмо разменивать за копейки? У меня прадед, на минуточку, в Третьяковке висит.

Это аргумент. Юля поняла, что парень оказался в сложной ситуации. Его окружили: с одного фланга – искусство-говно, а с другого – бизнес-дерьмо. И между ними стоял Андрей, весь в белом, правнук кого-то великого из Третьяковки.

У Юли екнуло сердце. Она почувствовала, что нашла ракету, которая выведет ее в космос, где звезда с звездою говорит. И они начали вместе рваться ввысь.

Их дизайн-бюро создавало графический дизайн всех фасонов и расцветок. Рекламные плакаты, раскладные буклеты, корпоративные календари, логотипы для новых фирм, словом, все, где содержание заменялось картинкой. Андрей оказался достойным правнуком именитого родственника – он чувствовал цвет и форму, как собака зарытую кость. Вроде бы голая земля, а собака пороется и вытащит на поверхность грязную, но аппетитную косточку. Так и Андрей: он перебирал цвета на экране компьютера, менял наклоны букв, что-то расширял, где-то ужимал, пока не откапывал то сочетание цвета и пропорций, которое казалось ему единственно верным. И не только ему. Самые придирчивые заказчики, успевшие поскандалить в десяти других дизайн-бюро, принимали его работу с первого раза.

Юля тоже пыталась рисовать. Но в сравнении с Андреем посредственность ее рисунков была слишком очевидной. К тому же выяснилось, что она плохо различает оттенки цвета – только грубые градации: темно-зеленый, зеленый и светло-зеленый. А оказывается, есть изумрудный, болотный и даже цвет влюбленной лягушки – это такой радостно-зеленый, как у распустившейся березки. В мозгу у Юли с детства закрепился набор цветов, как в школьном наборе гуаши.

Однако, несмотря на свой художественный примитивизм, Юля оказалась крайне нужным человеком в их бизнесе. Без нее Андрей не мог работать. Он был творцом, она – всем остальным. Как и положено творцу, Андрей впадал то в эйфорию, то в депрессию. Его интересовал только творческий процесс, все остальное его раздражало. А это «все остальное» и было бизнесом. Кредиты, договоры, налоги, аренда, арбитраж – на это он не разменивался, этим ведала Юля. Он – полноводная река, она – набережная, сковывающая берега и придающая реке солидный вид.

Но река привыкает к гранитным тискам. Андрей привык к Юле. Привык настолько, что вечером ему уже не хотелось возвращаться к жене. Они с Юлей были неразрывным целым, а жена – где-то сбоку. Она раздражала звонками и вечным тупым вопросом: «Когда ты сегодня заканчиваешь работу?» Андрей врал: «Скоро. Я, на минуточку, делом занят», – и бросал трубку, матерясь в пустое пространство. Откуда он мог знать, когда он сегодня закончит работу. Это зависело от вдохновения и от Юли, которая ведала сроками выполнения заказов.

Юля делала вид, что не замечает разлада в семейных отношениях Андрея, но по мере сил вносила свой скромный вклад. Именно в те дни, когда Андрей отпрашивался в театр или на день рождения тещи, Юля делала страшные глаза и грозила таким гневом заказчика, что Андрей втягивал голову в плечи и работал до победного конца. Большим грехом Юля это не считала, успокаивая себя тем, что у Андрея нет детей, а жена не ребенок, поплачет и успокоится, не маленькая.

После очередного такого аврала Андрей представил себе скандал, который ждет его дома, прислушался к внутреннему голосу и понял, что ему не хочется возвращаться к жене. А для художника внутренний голос звучит так же повелительно, как горн для пионера. Он поехал к Юле. Она этому не удивилась, понимая, что все к тому и шло.

Но большой художник не может, как все прочие, просто блудить. Он же не сантехник Гена, чтобы переспать с сотрудницей из жэка, а на следующий день вернуться домой, получить от жены затрещину и продолжить счастливую семейную жизнь. Андрей – не Гена. Его богатый духовный мир требовал другой окантовки этой ночи. И Андрей придумал себе роль влюбленного маэстро. Он погрузился в любовный дурман по самые уши. Юля нашла в этом подтверждение своей звездности. Она чувствовала себя роковой женщиной, ради которой мужчина бросил семью, не в силах противиться ее чарам.

При очередном сеансе связи с Катькой Юля говорила с хрипотцой, как и положено женщине-вамп:

– Катюш, я узнала вкус счастья. Это сон наяву. Наконец-то я нашла мужчину, который готов совершать поступки.

– Какие? – уточнила Катя, которая любила конкретику.

– Он ушел из семьи.

– А-а-а, – как-то неопределенно отреагировала Катя.

– И мы живем вместе, – с вызовом добавила Юля. Она забыла уточнить «в твоей квартире». – Ты не поверишь, я только сейчас поняла, что такое быть женщиной.

Катя охотно верила.

– А у тебя, Катюха, как? Нашла кого-нибудь? – покровительственно спросила Юля.

– Да тут не до того… Я вроде как остаюсь еще на полгода. Питер хлопочет, но это еще неточно. На воде вилами писано.

– Конечно оставайся, – убежденно отреагировала Юля, – знаешь ведь, какая тут экология, а у тебя ребенок. И вообще, Америка – страна возможностей.

Юля нуждалась в квартире Кати. Патриотизм в этих обстоятельствах неуместен.

Все сложилось наилучшим образом: Катя продолжила работу в Америке под началом Питера Шварца, а Юля осталась в ее квартире в объятиях Андрея.

Андрей буквально испепелял себя страстью. Полночи он объяснялся Юле в любви, а полночи плакал, рассказывая ей, как он виноват перед женой. Просто быть счастливым ему казалось как-то примитивно, не достойно художника. От недосыпа нервы у влюбленных расшатались, под глазами залегли тени. Но Андрей упивался такой жизнью. Жена звонила, плакала и звала обратно. Но Андрей с состраданием в голосе говорил: «Я, на минуточку, влюблен. Ты должна принять мой выбор».

И Юля всячески доказывала, что этот выбор правильный. Она доказывала это на кухне и в постели. Жить в любовном треугольнике показалось Андрею блаженством.

Но дальше все как-то испортилось. Жена стала звонить все реже и реже, а Юля все чаще и чаще начала спрашивать, когда же они оформят отношения. Эти казенные слова были противны его уху. Он недоумевал, как можно так не ценить его чувство. Зачем ей загс, когда он подарил ей всего себя? Он рисовал ее портреты, а она просила поставить печать в паспорте.

Последним аргументом Андрея против похода в загс было то, что свидетельство о заключении брака выписывают на бланках противного розового цвета. Ему как художнику претил этот простоватый, отвратительный, рвотный цвет. Это был его последний и самый убойный аргумент. «Я, на минуточку, художник, творческий человек», – говорил он в такие минуты. Юлю этот аргумент не убедил, и она закатила скандал. Андрей удивился, пожал плечами и вернулся к жене. Тем более что он с ней не разводился, он ведь всегда был выше формальностей.

– Кать, ну кому верить после этого? Как он мог? Как можно было предать любовь? Таку-у-у-ю любовь, – выла в трубку Юлька.

– Юленька, успокойся. Главное, что все живы и здоровы. У Питера вот жена умерла на прошлой неделе, за три месяца сгорела – вот это горе. А тут ведь все живы…

– Лучше бы я умерла, – не сдавалась Юля, – так больно внутри, я не выдержу, мне плохо, Катенька. Приезжай!

– Потерпи, моя хорошая. Все перемелется. Я не могу сейчас. Питеру очень плохо, я должна его поддержать.

– А меня? Меня ты не должна поддержать? Я, на минуточку, твоя подруга.

И Юля зашлась в новом витке истерики, услышав в своем исполнении это «на минуточку». Так говорил ненавистный Андрей.

– Юль, ты сейчас на работу налегай. Говорят, работа лечит.

– Лечит? Ты с ума сошла? Да ноги моей там больше не будет! Пусть попрыгает без меня! Пусть поймет, каково мне все на себе тащить! Да он ко дну пойдет без меня!

– А ты? Назло фашистам отморозишь уши? Юль, это же бизнес, ничего личного.

– Да пусть он подавится своим бизнесом! Не пойду туда больше. Как мне плохо, Катюха, ты даже представить себе не можешь.

– Юлечка, ну потерпи. На Новый год мы со Стасиком обязательно приедем. Обещаю тебе.

Обе подруги сдержали данное слово. Юля больше не «тащила на себе» бизнес, и Андрей постепенно выкупил ее долю. Как ни странно, он не загнулся, а просто нанял толкового менеджера.

И Катя выполнила свое обещание, даже перевыполнила. На Новый год она приехала не только со Стасиком, но и с Питером.

Юля недоуменно всматривалась в Питера, пытаясь понять, что он тут делает. Может, решил посмотреть снежную Россию? Или приехал прочитать какие-нибудь лекции в местном университете? Хотелось обо всем расспросить подругу, но как-то не складывалось. Юле казалось, что Катя не подпускает ее к душевным разговорам.

И тогда Юля предприняла разведку боем:

– Меня на Новый год в компанию зовут, а я им говорю: как же я уйду, если ко мне подруга из Америки приехала. Да еще с профессором-старикашкой… Неудобно как-то. Гости на порог, а хозяйка за порог! – И она заливисто рассмеялась.

Но сквозь смех Юля зорко наблюдала за реакцией Кати. Та дернулась и замерла с каменным лицом.

– Катька, ты чего? Что я его старикашкой назвала? Ну извини, не буду больше, если тебе неприятно, – снисходительно успокоила она.

– Называй как хочешь. Но что касается того, что гости на порог, а хозяйка за порог, то маленькая деталь: хозяйка здесь я, – внятно сказала Катя. Она любила точные формулировки.

Юлю это почти оскорбило. Какая разница, кто хозяйка? Ей что, даже пошутить нельзя? Понятно, что это ей за «старикашку» прилетело. Так он старикашка и есть. Считать-то Катька умеет? Этот Питер ее на тридцать лет старше, на минуточку.

Обиженная Юля решила отомстить. Месть была простой и эффективной: она никуда не ушла, просидев за новогодним столом до самого утра. Вместо мины она подложила себя.

Питер почти не говорил по-русски, а Юля постоянно ему что-то рассказывала, гостеприимно вовлекая гостя в разговор. На правах приветливой хозяйки. Кате приходилось непрерывно переводить, хватая оливье в краткие Юлины паузы. Самый кошмарный Новый год в ее жизни! К утру у Кати отваливался язык, а руки тянулись удушить Юльку.

А та осталась собой довольна. Во-первых, она не почувствовала никаких флюидов между Катькой и Питером, здесь все чисто, любовью не пахнет. Хоть и старикашка, а неприятно, когда любят другую, даже если эта другая – твоя лучшая подруга. Во-вторых, ей Питер понравился. В нем не было ничего от творческой натуры, что являлось огромным плюсом. Юля пожила с музыкантом и художником и сделала для себя окончательный вывод, что творчество сильно портит мужчин. Математика как-то надежнее, она дисциплинирует человека. К тому же он американец, а это значит, что считает он не рубли, а доллары, что тоже, на минуточку, немаловажно. И потом, вдовец – звучит солидно, лучше чем разведенный.

Хорошенько выспавшись после новогодней ночи, Юля принарядилась и вышла на кухню. Вместо натюрморта с новогодними объедками она увидела идеальный порядок и Питера в фартуке, домывающего посуду. Этому старикашке не было цены!

– Good morning! – доброжелательно сказал Питер.

– И вам того же, – пленительно ответила Юля, вложив в свой голос намек на будущее счастье.

Помолчали.

– Tea or coffee? – предложил Питер.

– Why not? – ответила Юля фразой из американских мелодрам.

Питер налил в одну чашку кофе, в другую чай и придвинул обе чашки Юле на выбор. Юля расценила это как игру и заливисто рассмеялась. Питер тоже. И только у них начало что-то налаживаться, как на кухню зашла Катя. Кухня сразу стала тесной.

Питер что-то стал говорить Кате, показывая глазами на Юлю. «Может, говорит, что она потом позавтракает, когда место освободится? Сначала я, потом Катя. Не дурак Питер, своего не упустит», – победно размышляла Юля.

Катя вроде как возражала Питеру, но потом сказала «О’кей». Однако вместо того чтобы выйти, она села напротив Юли и смущенно сказала:

– Кать, тут такое дело… Короче, мне Питер предложение сделал. Мы со Стасиком уезжаем в Америку. Я не хотела тебе говорить, чтобы не расстраивать… Ну пока у тебя черная полоса и все такое… Короче, мы приехали все формальности утрясти, – и она облегченно вздохнула.

И даже как-то преобразилась, распираемая изнутри счастьем.

Питер подошел к Кате и обнял ее, прямо на глазах у Юли. Она сочла это предательством. Ладно американец, они вообще коварные, от них сплошной раздор во всем мире. Но Катя? Подруга называется! Так легко отказаться от родины и от Юли! Им сейчас трудно – и родине, и Юле, у них тяжелый период в жизни, временные трудности. У обеих, можно сказать, кризис, если не полный дефолт. Нельзя, что ли, потерпеть со своим замужеством? Это как минимум бестактно.

В качестве компенсации за несвоевременную радость Катя оставила Юле квартиру с обременением в виде цветов. Про арендную плату Катя даже не заикалась. Юля и раньше ее не платила, бесплатно пользуясь квартирой подруги, а тут даже смешно об этом говорить стало. Чтобы россиянка платила будущей американке? У наших особенная гордость, да и курс рубля не позволяет. Нечего подкармливать американскую экономику.

Подруги разъехались по разным полушариям. Жизнь потекла порознь, лишь изредка пересекаясь в коротких телефонных разговорах.

Катя в основном слушала. Новостей у нее не было. Да и какие новости при размеренной американской жизни? Стасик растет, в школе его хвалят. Питер болеет, врачи его лечат. Катя работает, математика ее кормит. Переехали в Калифорнию, там солнца больше. Океан холодный, купаются редко. Ей нечего было добавить к этим скупым сводкам. Получалось так, словно Калифорния – побратим деревни Гадюкино.

Зато у Юли события громоздились до небес. И если разговор оплачивала Катя, то события описывались так красочно и с такими подробностями, что казалось, будто вся московская жизнь вращается вокруг Юли. Она создала фирму, и горизонт будущих побед уже ласкал ее взоры.

– Юль, я все-таки не вполне поняла, чем ты занимаешься, – пыталась прорваться до сути Катя.

– Катюш, это так все тонко и важно одновременно, что в двух словах не расскажешь. Но если очень грубо, то это весь спектр вопросов, связанных с идентичностью. Мы предлагаем уникальный продукт, помогаем сформировать и осознать идентичность…

– Не поняла, – тупила Катя, – какую идентичность?

– Да какую угодно! – победно реагировала Юля. – Корпоративную идентичность, региональную идентичность, партийную идентичность… Да гендерную, в конце концов…

– И находятся желающие? – осторожно спрашивала Катя.

– Что значит находятся? Нужно помочь клиенту осознать эту потребность, у нас же очень низкая культура рефлексивного отношения к своей идентичности. На допотопном уровне, можно сказать. Я тут на форуме познакомилась с губернатором одной области, он даже не подозревал, что нуждается в нашей помощи. Мы уже полгода работаем над их региональной идентичностью. И еще даже не приблизились к финалу.

– Не поняла, что вы конкретно делаете? – Катя была заинтригована.

– Все! – исчерпывающе отвечала Юля. – Это тонкая работа с разными уровнями общественного сознания и самоопределения – вплоть до корректировки структуры личности, не говоря уже об общественном дискурсе и политическом контексте. Идентичность буквально тонет в полифонии современного мира. И мы ее спасаем.

– А-а-а, – сдавалась Катя. – А что губернатор?

– Женат, – лаконично пожаловалась Юля.

Катя слушала Юлю и понимала, что Россия прогрессирует в своей загадочности. Губернатор дотационной области оплачивает хиромантию с идентичностью. И оплачивает щедро, потому что у этого товара нет цены. Идентичность – не картошка, никто не знает, сколько она стоит. Столько, сколько попросят. А просить Юля умела. Не жалостливо, как на паперти, а с достоинством, свысока, как столичный специалист по региональной идентичности.

Заказчику формирование идентичности обходилось в копеечку. Со множеством нулей. Через пару лет Юля переехала в собственную квартиру с видом на Кремль. Парадокс заключался в том, что звезды Кремля не затмевали звездность Юли, а даже как будто подчеркивали.

На работу Юля ходила редко. Клиентов обрабатывали специально обученные молодые люди. Их дорогие костюмы и космические цены убеждали губернаторов, миллионеров и партийных лидеров в том, что ту часть жизни, которую они прожили без чувства идентичности, можно смело выбросить в мусорную корзину. И начать все с чистого листа под руководством грамотных специалистов.

На дворе стояли тучные 2000-е годы. Нефтяные пары кружили головы россиянам, начиная от среднего класса и выше. Юлина фирма работала пылесосом по откачке денег у тех, кто давно перестал их считать. Фактически Юля стала санитаром рынка, она спасала от передоза денег тех, кто слишком злоупотреблял ими.

Деньги и свободное время – вот что нужно женщине, чтобы почувствовать себя поэтической особой. Юля начала водить дружбу с творческой интеллигенцией и писать стихи. Приглашая избранных к себе в гости, она чувствовала себя хозяйкой салона, как в славном XIX веке. Ей нравилось носить платье в пол и наблюдать, как домработница наливает чай в изделия императорского фарфорового завода. Чай был отменный. В качестве благодарности гости хвалили ее стихи. Никто не называл ее Юлей, отныне она стала Юлией.

На очередное Рождество готовились гусь, имбирные пряники и коллекция тщательно отобранных гостей. И тут как снег на голову свалилась Катька.

Повод был плохой, непраздничный. Катя приехала договариваться об операции для Питера. Американские врачи не брались, говорили, что слишком поздно. Плохие исходы им были не нужны, портили репутацию. Четвертая стадия рака не оставляла надежд. Репутацию русских врачей трудно испортить. Кате порекомендовали смелого и талантливого врача из военного госпиталя. Он видел в жизни такое, после чего вопрос репутации его не волновал. Он брался за безнадегу и иногда не напрасно. Ради него Катя обогнула земной шар.

Юля понимала, что подругу надо позвать в гости. Она просто обязана сделать это. Но у нее будут светские львы, один талантливее другого, певцы, писатели, художники и политтехнологи. Вдруг Катя начнет говорить о болезни? О военном госпитале? О несчастном Питере? Это так неуместно.

И Юля пригласила Катю к себе… на завтрак.

Катя пришла. Выпила утренний кофе из императорского фарфора. К кофе ей подали круассан. Хлопающий холодильник не умел хранить тайны. Там громоздились торты. Катя не отказалась бы от сладкого жирного куска, но ей не предложили. Повсюду были красноречивые следы приготовления к вечернему празднеству. Домработница впихивала в духовку молочного поросенка, а тот не помещался и упорно высовывал пятачок. Катя проглотила круассан, как голуби хватают хлебный мякиш, не пережевывая, и поторопилась на выход. Она поняла, что в основной состав праздничной сборной ее не взяли, а дали поучаствовать только в утренней разминке.

После этого завтрака они не общались несколько лет. Отношения сошли на нет по обоюдному согласию.

Но общие знакомые приносили весточки. Говорили, что Катя продала московскую квартиру и все деньги ушли на врачей, но мужа не спасла. Через месяц после смерти Питера Катя родила здоровую девочку. Кажется, назвали Полей, но это не точно. Будто бы часто приезжает в Россию, читает какие-то лекции. Выглядит хорошо, почти не располнела, хотя уже сильно за сорок.

Юлия вышла замуж за какого-то очень богатого человека, то ли губернатора, то ли олигарха. Тоже родила, но мальчика. Выглядит хорошо, хоть и поправилась. Зиму проводит в Италии, а лето в Прибалтике, или наоборот, или вообще в другом месте. Но в Москве бывает редко. Фирму закрыла за ненадобностью.

Земля кружила в космосе, равнодушная ко всем этим подробностям. Сделала несколько кругов вокруг Солнца и пошла на новый заход, даже не замечая, что населяющие ее маленькие человечки зачем-то по этому поводу откупоривают шампанское и кричат «С Новым годом!».

Очередной наступивший год был не простым, а юбилейным. Кате и Юлии исполнялось по 50 лет. Событие не радостное, но значительное. Каждая готовилась как могла.

Катя решила отметить свой день рождения в России – привезти сюда детей, показать им, откуда их корни, навестить оставшихся родственников и заодно получить какие-то местечковые университетские премии.

Российские университеты обожали сотрудничать с иностранцами, которых заманивали нешуточными гонорарами. Катя смеялась, что в ее гонорарах единичка в начале – это за ее квалификацию, а множество нулей после – плата за ее иностранное гражданство. Но границу юмора не переходила. Деньги были очень нужны. Жизнь в Калифорнии комфортная, но дорогая. Очень комфортная и очень дорогая.

А Юлия подошла к юбилею серьезнее, как и положено звезде. Закатить банкет? Оккупировать «Метрополь»? Так поступают богатенькие купцы, а не творческие натуры. Можно, конечно, организовать, чтобы прямо в «Метрополе» пели солисты Большого театра, как раньше цыгане в трактире, но в этом нет лоска утонченности. А Юлия давно видела себя в ореоле поэтессы серебряного века. Натура творческая, она предъявляла повышенные требования к сценарию юбилейного торжества.

Вопрос денег не стоял. Ее муж был богатым человеком. Он снисходительно относился к маниакальной звездности своей супруги, лишь бы ее свет не слепил ему глаза. Он сильно уставал на работе, и дома ему хотелось тишины, поэтому он отправлял Юлю с ребенком то в Италию, то на Кипр, то куда подальше.

И вот Юлию озарило – она придумала концепцию торжества в свою честь. Сцена, горящая свеча, живой скрипач и она, вся в белом. Ее стихи под живую музыку. Про женскую душу, непонятую и непознанную. Про тонкую струну внутри и переплетенье рук снаружи. Про таинство любви. Про женщину, которая пишет стихи, – почти как Пугачева, только та пела, а Юля сочиняет. Это будет как бенефис, как творческий вечер юбилярши.

Надо срочно нанять администратора, режиссера-постановщика, гримера, осветителя, художника-оформителя, снять зал где-нибудь в тихом центре… Работы непочатый край.

Важно было обеспечить явку гостей. Специальный человек отвечал за рассылку приглашений. Юля не сомневалась, что никто не посмеет проигнорировать ее юбилей. Муж крепко держал всех за горло.

Но при всех заботах подготовки к юбилею Юля не могла отвлечься от мысли о Кате. Ей хотелось сразу всего: помириться, повиниться, снова подружиться, покрасоваться, поддержать, поболтать, сблизиться, отблагодарить, зафиксировать свой успех, показать зажатую в своей руке синюю птицу счастья. И на правах звезды протянуть к Кате лучик воскресшей дружбы.

Специально нанятый человек получил соответствующие распоряжения, и в далекую Калифорнию отправили приглашение.

Катя развернула конверт, доставленный специальной курьерской службой, и с недоумением начала рассматривать его содержимое. Тонкий лист бумаги напоминал афишу, только уменьшенного формата. Яркие блики всевозможных оттенков собирались в подобие обнаженной женской фигуры, как будто она притягивала осколки радуги. Надпись гласила: «Многомерность Ж». «Жопы, что ли?» – подумала Катя. Потом, заметив подсказку внизу листка – «Многомерность женщины», пристыженно хмыкнула. Однако ясности это не добавило.

К афише прилагалось приглашение на моноспектакль «Многомерность Ж» в честь 50-летия Юлии. Оно было на Катино имя и сопровождалось припиской «Авиабилеты и проживание за счет приглашающей стороны».

«Затолкайте это приглашение себе в жопу!» – по калифорнийской традиции отреагировала оскорбленная Катя. Голливуд располагался в Калифорнии, что накладывало отпечаток на жителей штата. Но потом она прикинула семейный бюджет, вспомнила о своих планах проведать Россию, подумала об инфляции, о плате за образование детей, о надвигающемся ремонте дома… «За счет приглашающей стороны» – заманчиво, конечно.

Но главное даже не это. Очень хотелось посмотреть на эту самую «Ж». Ведь когда-то они были одной семьей – она, Стасик и Юля. И не самой несчастной, даже счастливой семьей. Катя решила принять приглашение.

В день спектакля Катя пять раз принимала душ. Душ был необходим каждый раз, когда она чувствовала, что не может совладать с волнением, а вода ее успокаивала, смывала смуту с души.

Гуляя по московскому центру, она думала, какой бы стала ее жизнь, если бы не встреча с Питером. Она могла сейчас идти по этим улочкам не тихой поступью бывшей русской, а стремительно бежать, боясь опоздать на работу. И даже не замечать этой красоты. Все эти милые домики в тихих переулках были бы не декорацией ее ностальгии, а просто строениями, отмеряющими путь в магазин или парикмахерскую, в детский сад или жэк. Почему-то ей казался вероятным именно такой сценарий. Про жизнь в Бирюлево или в Ховрино не думалось, хотя в них жило гораздо больше москвичей, чем внутри Бульварного кольца.

А Юля с утра разминалась в своем артистизме. Она изображала испуг и неуверенность.

– Мне кажется, я зря все это затеяла, – жаловалась она мужу. – Стихи – это же такое личное. Поймут ли? Чувствую себя разбитой, даже не знаю, как выйду на сцену. Не чувствую в себе подъема…

– Отменяем? – равнодушно уточнил муж.

Он был человеком дела и не умел поддерживать Юлину игру.

Она, как всегда, обиделась. Он, как всегда, не понял на что. Но догадался, что ничего отменять не надо, и облегченно вздохнул.

Наступил торжественный вечер. Катя сидела в зале и чувствовала себя не в своей тарелке. Казалось, что собралась огромная семья, а она подкидыш. Царила возбужденная атмосфера встречи добрых знакомых. Все кивали друг другу, жали руки, лезли обниматься. Одна тусовка, табор успешных людей, которые роятся вместе. Мужчины – сплошь уверенные в себе, раскованные и шумные, женщины – при них. А Катя – как сирота, не имеющая шансов на усыновление.

Но вот занавес раздвинулся, и показалась Юля. Катя замерла, как от удара под дых. По залу прошел гул приветственного восторга. Красивая и молодая Юлия сияла, как звезда, на темном фоне сцены. Она улыбалась всем и никому, наслаждаясь триумфом.

И тут же Катя посмотрела на себя словно со стороны. Она одновременно видела двух женщин. Одну в платье со шлейфом, на возвышении, в свете софитов, со спокойной улыбкой победителя. И другую – сидящую в темном зале в немарком платье универсального фасона, хоть в пир, хоть в мир, с напряженным лицом и горящими завистью глазами. А мимо плыли звуки скрипки и какие-то зарифмованные слова. Катя не особо прислушивалась к ним. Она прислушивалась к себе. Слезы капали на ее немаркое платье, оставляя темные пятнышки.

Ей было жалко себя. Она оплакивала то, чего не случилось в ее жизни. Не случилось повода надеть платье со шлейфом. Не случилось пригласить столько гостей. У нее даже знакомых столько не наберется. Да и соберутся они, что она им покажет? Умение брать интегралы? Кому это нужно! Не случилось разделить старость с близким человеком. Питер оставил ее одну на самом трудном, последнем этапе жизненного марафона. Вместо стихов у нее в голове надвигающийся ремонт дома и график лекций. Судьба выдала ей билет в плацкартный вагон с жесткими сиденьями. А мимо, совсем рядом, буквально по соседним рельсам плывет царский вагон, где внутри все утопает в благородной роскоши.

Болела душа, которая казалась ей в тот момент сплошной натруженной мозолью. И вся ее биография показалась такой топорной, словно вырубленной из цельного куска необработанного гранита – гранита науки. Кому он нужен, если в мире есть стихи, платье со шлейфом, свечи и рвущая душу скрипка?

После спектакля состоялся банкет, где все говорили о красоте и таланте Юлии, – своеобразный турнир тостов.

Катя избегала Юлю. Впрочем, и Юля не преследовала Катю. Огромное людское море жалось к ногам юбилярши, и Юлия благосклонно дарила по пять минут своего внимания каждому гостю, никого не выделяя и ни о ком не забывая, – таковы правила светской учтивости. И до Кати дошла бы очередь, но она поторопилась уйти, не дождавшись Юлиной аудиенции. Капитулировала, спасаясь бегством.

Возле гардероба Катя увидела заметно нетрезвого Юлиного мужа. Он устал от шума и сидел на банкетке, страдальчески косясь в сторону гостей.

Надо было что-то сказать.

– Поздравляю! Ваша жена – настоящая звезда, – Катя повторила то, что говорили гости.

– Спасибо… А вы хотели бы жить на поверхности звезды? – его язык заплетался.

– Я живу на поверхности ледника.

– Но ведь там по графику зацветают эдельвейсы, – мечтательно сказал муж.

Катя вышла на улицу и, вдохнув свежий воздух, сразу вспомнила, что ей надо позвонить в университет – перенести лекцию. И еще обязательно созвониться со Стасиком, предупредить его, что теннисная ракетка отдана в ремонт. А то начнет искать, перевернет весь дом. Еще не забыть купить Полине матрешку, чтобы подлизаться к учительнице химии. Хотя зачем ей матрешка? Может, лучше берестяной туесок? Будет в нем хранить пробирки.

И Катя, засучив рукава, начала растить свои эдельвейсы. Спазм зависти ослаб, и плацкартный вагон продолжил свой путь, баюкая своим размеренным «тук-тук, тук-тук, тук-тук».

Прошло три года, не принеся особых перемен. Разве что от Юли ушел муж. Наверное, совсем спекся от жизни на поверхности звезды. Перегрелся и тихо отполз в тенек другой женщины. Но в целом жизнь Юли мало изменилась. Она гостила то в одной стране, то в другой, отмечаясь в многочисленных апартаментах и виллах, оформленных на ее имя. Это было условием развода. Второе условие – налоги на эту недвижимость платит муж, то есть бывший муж.

Катя тихо сидела в своей Калифорнии. Бегала по утрам. Там без этого никак, соседи не поймут. Стасик сделал ее бабушкой. Но эта роль для американцев необременительна. В университете у нее появилась русская аспирантка, которая считала, что ее удача имеет глаза и уши Кати. Жизнь катилась дальше, по американскому распорядку. Международные конференции и разные деловые обеды входили в этот распорядок как обязательные пункты.

И такими же обязательными были фотоотчеты о них. Иногда казалось, что конференция – лишь повод сфотографироваться на фоне умных людей. Катя не любила эту возню, но в Америке не принято возмущаться. Нужно быть терпимым к мигрантам, к геям и к селфи. И она послушно улыбалась в камеру. Активисты Фейсбука выкладывали фото на всеобщее обозрение, заботливо подписывая всех фигурантов. Получалось иллюстрированное досье. И весь этот мусор попадал на страничку Кати, которая почти не заходила в соцсеть – ей было жалко времени.

Но больше времени ей было жалко себя. Однажды она не утерпела и заглянула на страничку Юли. Лазурный Берег, фестиваль в Каннах, регаты и скачки, подтянутые мужчины и женщины в шляпках… Яркая звезда по имени Юля. Настроение испортилось. Совсем как когда-то давно, в зале, где звучали стихи и рвала душу скрипка. Стихи! А у нее сухие формулы. Зависть поднимала голову и высасывала все силы, выбивала Катю из рабочего графика. От зависти ее плацкартный вагон трясло так, что можно было упасть с верхней полки. Оберегая себя, Катя запретила себе Фейсбук, как давно наложила запрет на пирожные.

А на другом боку круглой планеты жила стареющая Юлия. Она иногда окуналась в Фейсбук и тонула в половодье чужого счастья. Особенно невыносимо было смотреть на Катю. За что ей все это? Калифорния, международные конференции, какие-то академики рядом? И даже муж от нее ушел на небеса, а не к другой бабе – ушел вверх, а не вбок. Почему ей так щедро отмерила судьба, ведь ничто не предвещало? Как при задатках бледной моли ей удалось стать яркой бабочкой? Как из булыжника получилась звезда?

«Вот ведь как бывает», – думала Юля, разглядывая в соцсети фотографии своей подруги Катьки. Оттуда на нее бил фонтан чужого счастья. Она задыхалась в его брызгах и чувствовала, как ее знобит от зависти и несправедливости этой жизни.

Земной шар плыл под аккомпанемент звезд. Ничто не могло сбить его с пути. Вокруг сияли настоящие звезды, и поэтому он был глубоко равнодушен к земным страстям.