Глава 8

Уичито

В Уичито я просыпаюсь с ощущением ужаса, обволакивающим все мои внутренности, как жирное скользкое машинное масло. Сегодня Ди будет заниматься своими обычными делами: утренние радиопередачи, саундчек, встреча с прессой перед выступлением, концерт. А мне будут снимать гипс. Терпеть не могу ходить по врачам, которые задают глупые вопросы и пытаются выяснить, что у тебя внутри.

– Ох, мне так стыдно, что я не могу пойти с тобой, – виновато говорит Ди, барабаня пальцами по моему гипсу.

– Подумаешь, большое дело, сама справлюсь, – отвечаю я.

В комнату заглядывает Пич.

– Готова?

Ди кивает, сползая с кровати, и смотрит на меня.

– Ты точно сможешь пойти одна? Может, пусть Пич с тобой съездит…

– Нет, – настаиваю я. – Все нормально.

В разговор вмешивается Пич:

– Риган, водитель будет ждать в холле в девять часов. Он отвезет тебя к врачу, с которым я договорилась, а разрешение твой папа уже отправил по факсу.

– Отлично, – отвечаю я, но у Ди по-прежнему грустное лицо. – Да все нормально. Правда.

– Ладно. Увидимся на концерте, – улыбается она.

Войдя в общую комнату, чтобы выпить кофе, я замечаю на столе небольшой квадратный сверток. На прикрепленной к блестящей бумаге карточке почерком Ди выведено мое имя. Открываю карточку и читаю: «Поздравляю с днем избавления от гипса! Да здравствует позитивное мышление!» Ниже нарисованный от руки символ бесконечности и подпись: «Д.»

Поддеваю пальцем оберточную бумагу… и вижу на коробке изображение одного из лучших объективов, какой только можно купить за деньги. Ей не следовало дарить мне такую дорогую вещь. Ясно, почему Ди оставила подарок здесь, а не отдала мне в руки. Она знала, что я начну отказываться. А теперь, когда объектив уже попал в мои жадные до фотографии руки, я ни за что его не отдам.

Бросаюсь за фотоаппаратом – руки так и чешутся испытать новую игрушку. Я взяла с собой три камеры: компактную «мыльницу», пленочную «Диану» и цифровую зеркалку «Canon Rebel». Последняя – мое второе я, мое тотемное животное, с которым я связана кровными узами. Я купила его по скидке для сотрудников на своей временной работе в нашем «Супермарте». Я работаю там в отделе обработки фотографий, но время от времени ухожу или просто не появляюсь на рабочем месте. Порой меня чуть не увольняют, что не прихожу на работу… или прихожу, но не лезу из кожи вон, чтобы угодить покупателям. С нормальными людьми я стараюсь быть вежливой. Учу бабушек и дедушек пользоваться цифровыми камерами, показываю озабоченным мамочкам, как исправить слегка размытые фотографии их детей. Работа мне, по большей части, нравится, поэтому я всегда возвращаюсь. К тому же у меня хорошо получается работать с чужими фотографиями, так что меня всегда принимают обратно.

Час спустя становится ясно, что я уже не успеваю принять душ. Времени было достаточно, но я никак не могла наиграться с новым объективом. Я сделала кучу фоток постели и занавесок, восхищаясь великолепным качеством снимков. Скорее бы начать фотографировать обеими руками без гипса! Буду цепляться за эту мысль в больнице, когда меня начнет тошнить от страха.

Осталось меньше пяти минут, и я смотрю на себя в зеркало. Не так уж плохо. Волосы выглядят прилично. Несколько быстрых движений карандашом для глаз и немного туши на ресницы превращают меня в подобие человека. Я переодеваюсь из пижамы в топ с низким вырезом и короткие шортики – наряд, который говорит: «Смотрите на мою фигуру, а не на мое неумытое лицо». На ходу хватаю пару босоножек на высоченных каблуках и надеваю их в лифте. В отражении зеркальных дверей в последний раз вижу свою загипсованную руку.

У стойки консьержа стоит водитель, а рядом с ним – Мэт Финч. Я иду к ним, грохоча каблуками по мраморному полу.

– Доброе утро, мисс О'Нил. Я подгоню автомобиль, – говорит водитель и оставляет меня наедине с Мэтом.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.

– Я еду с тобой.

– Нет, не едешь.

– Еду. – На его щеках появляются ямочки, а я терпеть не могу, когда он такой милый. – Меня попросила Ди.

Ее тоже терпеть не могу.

– Я взрослая.

– Никакая ты не взрослая.

Его улыбка становится шире. Если он будет продолжать в том же духе, мое прощание с гипсом произойдет раньше времени.

– Я справлюсь сама.

– Верю. Но мне не хочется подводить «мою девушку», так что ты от меня не отделаешься.

Не отводя от него взгляда, говорю:

– Ладно. Как скажешь.

Плетясь за ним к машине, я поднимаю глаза к небу, выражая бессловесный протест. Мы садимся на заднее сиденье, и я здоровой рукой пристегиваю ремень.

– Итак, – произносит Мэт, когда мы выезжаем на дорогу, – если уж я еду с тобой, то должен знать, как ты сломала руку.

– Навернулась с каблуков.

Стандартный ответ, содержит минимум информации. Мне не хочется об этом думать, а тем более говорить с почти незнакомым человеком. У Мэта Финча нет пропуска за кулисы моей личной жизни, он есть только у Ди.

По дороге мы молчим. Клиника находится в каком-то странном здании, больше похожем не на медицинское учреждение, а на колл-центр.

Мэт открывает передо мной дверь, словно пытаясь доказать, что его присутствие необходимо.

– А если серьезно? – спрашивает он.

Даже не глядя на него, я знаю, что он лукаво усмехается. Я не так давно знакома с Мэтом Финчем, но уже успела привыкнуть к его подковыркам.

– Ты споткнулась на высоких каблуках?

– Ага.

– Именно так я должен отвечать, если у меня спросят, как ты сломала руку?

– Зачем им спрашивать у тебя?

– Я не знаю, Риган, я не экстрасенс. Но всякое может случиться, и я чувствую себя полным идиотом, не зная, как моя подруга сломала руку.

Оказывается, мы уже друзья.

– Ну придумай что-нибудь.

В его глазах появляется озорной блеск, словно он уже что-то придумал. Впрочем, сейчас мне не до него. Я улавливаю запах медицинских принадлежностей – резиновых перчаток, одноразовых шприцов и прочих орудий зла, которое здесь обитает, – и меня охватывает страх.

Мы подходим к стойке регистратуры, и я пишу свое имя на планшете. Окошко открывается, медсестра протягивает мне папку с бумагами. Она смотрит сначала на меня, потом на Мэта, и ее лицо становится таким же розовым, как униформа.

– Боже!

Я перевожу взгляд на Мэта, который уже натянул свою очаровательную улыбку.

– Ты… Мэт Финч! – с трудом выговаривает медсестра. Стараясь не замечать ее восхищенного взгляда, я продолжаю заполнять документы. – Привет!

– Привет… – Он смотрит на ее значок: – Келли.

Я закатываю глаза. Вот подлиза!

– Мы с друзьями обожаем твою музыку! – Она хлопает накрашенными ресницами, и это уже нелепость, потому что ей как минимум двадцать три – она слишком стара для такого проявления чувств. – Ты ужасно талантливый!

– Спасибо, – отвечает Мэт.

Келли хихикает в ответ, как будто ее щекочут.

Идиотское поведение Келли привлекает внимание старшей медсестры, которая искоса смотрит на нее поверх бумаг.

– Где вы познакомились? – спрашивает нас Келли.

Она явно прощупывает, встречаемся мы или нет. Вот бы просунуть руку в окошко и вцепиться в ее крашеные патлы, но я лишь смотрю на нее взглядом, который, надеюсь, говорит: «Перестань уже пускать на него слюни и сними с меня гипс».

Мэт переминается с ноги на ногу. Как и Ди, ему неловко врать об их отношениях, так что он отвечает уклончиво:

– Нас познакомили общие друзья.

Все это действует мне на нервы, поэтому я решаю соврать за него:

– Он встречается с моей лучшей подругой.

Младшая медсестра громко выдыхает.

– А-а-а, Лайла Монтгомери? Я читала о них в «Старгейзере»!

– Келли, – наконец вмешивается старшая медсестра, – ты мне нужна в седьмой палате. Зак, подмени ее, пожалуйста.

Келли уходит от нас, чуть не плача, а Мэт смотрит на меня с упреком, будто я не должна была упоминать Ди. К нам подходит высокий юноша в черной униформе, с художественно растрепанными волосами и однодневной небритостью. Теперь моя очередь строить глазки. Он садится на место Келли.

– Простите ее. Она ничего не скажет – врачебная тайна.

– Все в порядке.

Он рассматривает мои бумаги, а я – его. Темные волосы, голубые глаза. Симпатичный доктор.

– Хорошо. – Он дарит мне многообещающую улыбку. – Пройди в ту дверь, встретимся в четвертом кабинете.

Я бы предпочла номер в отеле.

Мэт идет за мной, как привязанный, хотя вежливая улыбка с лица сползла. Он тихо говорит:

– Не бойся, я тебя не брошу.

– Как мне повезло!

Я толкаю дверь, и вся моя храбрость куда-то испаряется. Комната намного меньше, чем я ожидала, совсем крошечная, с тошнотворным больничным запахом, и внутри у меня все переворачивается.

К счастью, сразу за нами в кабинет входит Зак, и я стараюсь смотреть на него, а не на пыточные приспособления в шкафах. Он жестом приглашает меня сесть на кушетку. Я пытаюсь сделать это эротично, но из-за шуршащей подстилки получается не очень. Мэт присаживается на стул справа от меня. Выдержав паузу, я говорю Заку:

– По-моему, ты слишком молод для врача.

Он улыбается и садится на стул напротив меня.

– Я не врач. Я медбрат.

Для медбрата тоже.

Он снова улыбается, да так, что мой гипс начинает таять.

– Мне двадцать три.

– А ты знаешь, как это делается?

– Конечно.

Нет, я определенно хочу познакомиться с ним поближе.

– Я сейчас принесу эластичный бинт, и мы снимем с тебя эту штуку.

– Я вам не мешаю? – спрашивает Мэт, когда дверь за медбратом закрывается.

Я вызывающе смотрю на него.

– Если честно, мешаешь.

Думала разозлить его, а он смеется, качая головой, будто я его любимая собачка, освоившая новый трюк.

Тем временем возвращается Зак и садится передо мной. Мысленно хвалю себя за выбор одежды – короткие шорты и каблуки. Но тут он берет с подноса какой-то инструмент, и мне становится совершенно безразлично, как я выгляжу. Эта штука кажется мне довольно опасной.

– Похоже на электропилу, – испуганно бормочу я.

– Электропила и есть, – выдержав паузу, говорит Зак.

– О нет. – Он больше не кажется мне сексуальным. – Я лучше разгрызу гипс зубами.

– Я тебя не пораню, – уверяет он, нежно беря мою руку. – Доверься мне.

Если бы доверять можно было по команде, мы бы сэкономили кучу времени. Нестерпимо хочется курить.

– Она просто слишком громко гудит, – объясняет Зак. – Не смотри.

– Ладно, мне все равно. Я не боюсь, – вру я.

Пила начинает противно жужжать, и Зак подносит ее к моей загипсованной руке. Я инстинктивно протягиваю другую руку, ища за что ухватиться, и хватаюсь за руку Мэта. Слышу, как он двигает стул ближе ко мне, но не могу оторвать взгляда от пилы.

– Смотри на меня, – приказывает Мэт, и я отвожу глаза от вращающегося лезвия. Оно касается моего гипса, и его вибрация передается руке.

Я смотрю на Мэта. Он не моргает, а глаза у него синие-синие из-за лилово-серой футболки, подчеркивающей их цвет. Через некоторое время гипс перестает давить на мою руку. Жужжание прекращается, Зак срезает остатки повязки ножницами, гипс спадает с моей руки, и я чувствую холодок на голой коже. Даже при комнатной температуре моей руке прохладно, потому что она целых два месяца была покрыта гипсом. Мне кажется, что она стала тоньше. Я разминаю пальцы и осторожно двигаю запястьем вверх и вниз.

– И как ощущения? – спрашивает Зак.

– Хорошо. Только она немного… непослушная.

– Это нормально. – Он проводит пальцами по моей руке, переворачивает ее и осматривает. – Немного утратила мышечную массу, что тоже естественно. Через пару минут придет врач, осмотрит твою руку и покажет пару упражнений, чтобы восстановить подвижность. Первое время тебе придется обращаться с ней осторожно.

– Спасибо.

Я не без стыда отпускаю руку Мэта. Впервые за два месяца касаюсь правой рукой левого запястья. И чувствую облегчение, но не от вида своей руки и даже не от свободы движений, которой мне так не хватало. Просто я начинаю верить, что исцеление все-таки возможно и с каждым днем я буду чувствовать себя менее разбитой.

В апреле я просидела как-то весь вечер в студии Ди в центре Нэшвилла, а она сводила песню для альбома. У нее был короткий перерыв до начала тура, и, хотя эти несколько недель она не могла ходить со мной в школу, я радовалась, что подруга рядом. Я чувствовала спокойствие и умиротворение. Мои общественные работы закончились, я прошла половину курса лечения и уже давно не попадала ни в какие неприятности.

По пути домой я остановилась возле квартиры Блейка, чтобы забрать куртку, забытую накануне вечером. Прошла по заросшей с обеих сторон кустами дорожке к двухэтажному зданию с облезлой штукатуркой. Когда я заходила, кто-то придержал мне дверь, – не знаю, почему это врезалось в память. Дверь в квартиру «2C» была, как всегда, распахнута. Какому грабителю придет в голову лезть в такой убогий дом?

Сосед Блейка с парочкой приятелей сидели в облаке дыма в гостиной, курили травку. По всей комнате валялись банки из-под пива, а по телевизору шла передача, которая может заинтересовать только укуренных.

– У себя? – спросила я.

Травокур повернул голову и посмотрел на меня остекленевшим взглядом.

– Понятия не имею.

Я повернула ручку двери в комнату Блейка и тут же увидела кожу. Много обнаженной кожи на полосатых простынях. И бюстгальтер на краю кровати, нежно-розового девчачьего цвета, который я бы никогда в жизни не надела. На мгновение я застыла.

Услышав звук открывающейся двери, они тоже замерли. Я не могла найти слов, зато моя правая рука каким-то образом нащупала настольную лампу, стоящую на тумбочке у входа. На самом деле, я не собиралась швырять ее через всю комнату, рука двигалась как будто сама по себе. Из-за жгучей ярости я даже не почувствовала веса лампы. Только услышала, как она разбилась, врезавшись в стену на приличном расстоянии от головы Блейка.

Потом из моего рта помимо воли полились грязные ругательства, и все окутал туман. Помню, что во взгляде девушки, натягивавшей на себя простыню, не было раскаяния, только раздражение. В ушах стучало так громко, что я даже не слышала телевизора, когда выбегала из дома. Обкуренные дружки Блейка, наверное, таращились на меня, но я их не видела: все затмил гнев. Я с такой силой захлопнула дверь, что та чудом не слетела с петель. Потом развернулась и яростно пнула ее, оставив след от подошвы.

Я побежала к машине, на ходу нащупывая в сумке ключи. По венам неслась ядовитая смесь злости и адреналина, руки дрожали. Когда я достала ключи, дверь у меня за спиной открылась, и из дома вылетел Блейк, выкрикивая мое имя. Несмотря на инстинктивное желание убежать, я повернулась к нему лицом. Он стал объяснять, что это «не то, о чем я подумала».

– Правда? – закричала я срывающимся голосом. – Ты серьезно?

От него разило выпивкой, а этого я никак не ожидала. Блейк всегда говорил, что курит травку, потому что она, в отличие от спиртного, не лишает его самоконтроля. Я сама виновата. Надо было сообразить, что может произойти.

Не помню, что я там ему кричала. Думаю, изобрела массу новых выражений, которых никто в мире прежде не слышал. Мысленно вижу, будто со стороны, как ругаюсь с ним во дворе многоквартирного дома. Я поднимаюсь над этим воспоминанием и рассматриваю его сверху, отстраненно. Девушка на высоких каблуках, с багровым от гнева лицом, что-то визжит. Звучат безобразные и обидные слова. Я послала Блейка в ад и еще подальше, а он ответил, что я реагирую, как маленькая сучка. Когда он это сказал, я оттолкнула его, не в силах сдерживать гнев.

И тогда он ударил меня по лицу – так сильно, что я отлетела в сторону и с глухим стуком грохнулась на тротуар. Хрустнуло запястье, из разбитого колена через джинсы потекла кровь. Боль запульсировала в каждой клеточке тела, не давая дышать.

Блейк испугался и упал рядом со мной на колени.

– О боже, Риган, извини! Черт, сам не знаю, как это вышло…

Я не плакала. Я никогда не плачу. Я позвонила Ди.

В отделении неотложной помощи я наврала. Сказала, что подвернулся каблук и что моих родителей нет в городе. Я не могла рассказать, что случилось. Пока мне делали рентген запястья, Ди позвонила папе и Бренде. В глубине души я знала, что она именно так и поступит. Когда я вышла в вестибюль с рецептом на обезболивающее, меня уже ждали.

– Ничего себе, детка, – нахмурившись, сказал папа. – Похоже, тебе надо покупать туфли без каблуков.

А к утру следующего дня на левой стороне моего лица расцвел огромный синяк, и полиция взяла протрезвевшего Блейка под стражу за нарушение условий досрочного освобождения. Я не хотела выдвигать обвинения, но папа грозился его убить. Очень мило с его стороны.

Однако самое ужасное, что до того вечера ни сплетни одноклассниц, ни неодобрительные взгляды Бренды, ни даже мой арест не заставили меня понять, до чего я докатилась. Блейк дважды в течение нескольких минут показал, что ему на меня плевать. Когда я лежала на холодном грязном асфальте тротуара, мой мозг как будто нажал на кнопку уменьшения, и я увидела всю картину целиком. Мне захотелось рассмеяться над нелепостью ситуации, встряхнуть себя за плечи и закричать: «Что, черт возьми, ты делаешь?».

Туман в моей жизни рассеялся, все стало настолько ясно, что я недоумевала, как могла не видеть этого раньше: я достойна большего. Я лучше тех неудачников, с которыми встречалась ради острых ощущений. Психолог сказала, что мои «рискованные решения» вытекают из «искаженного чувства собственного достоинства». Но я умная и способная. Я умею работать, если мне интересно, и у меня есть цели, которые для меня важны. Конечно, я наделала глупостей, однако у меня есть выбор, и я могу все изменить. И мне наконец захотелось это сделать.

Так я и жила последние два месяца – в раздумьях, наедине с собой, пряча душевные травмы под толстым слоем гипса. И все это время пыталась понять ту девушку, которая напивалась на вечеринках, просто чтобы привлечь внимание, встречалась с обкуренным неудачником и думала, что это круто. В момент, когда треснуло мое запястье, я от нее отделилась. У нас с ней пока еще много общего: мы носим одинаковую одежду, сильно перебарщиваем с макияжем и слушаем классический рок. Раньше мы составляли с ней одно целое, но сейчас, особенно когда гипс снят, я больше не она.