32

В холоде зимы сердце лесной лягушки замерзает и останавливается, дожидаясь весны, когда оно оттает и забьется снова.

Иногда людям тоже нужно пытаться вернуться к жизни.

Она не сможет это сделать. Аннабель за кулисами. Она дрожит. Дедушка Эд держит руку на ее плече. Айлин Чен, руководитель программы женских исследований Университета Карнеги – Меллона, встает у микрофона и обращается к аудитории.

Вау, сколько народу в зале! Это тебе не группки студентов, с которыми Аннабель встречалась до этого. Айлин представляет ее слушателям. Странно слышать свое имя, эхом облетающее зал. Аннабель тошнит от волнения. Она старается не слушать, что рассказывает Айлин о ее марафоне и предшествующей ему трагедии. Вместо этого она концентрируется на постукивании по подушечкам пальцев и ощущении тяжести в кармане, где лежит медальон святого Христофора. Она концентрируется на том, что сказала мама, что сказали доктор Манн, Малк, Зак и Оливия, Доун Селеста и Люк: «Просто будь честной». Люк сказал ей это всего десять минут назад, прежде чем они с Доун заняли свои места в зале. С этим она справится. Она умеет быть честной. Но честность кажется такой мелкой, скромной и несущественной темой для выступления перед столь многочисленной аудиторией.

Микрофон пугает ее. Она еще никогда не говорила в микрофон.

– Я не могу. – Она поворачивается к дедушке Эду.

– Можешь, еще как можешь. – Впрочем, сам он весь в поту. На лбу испарина, лицо бледное, как будто его вот-вот хватит удар.

Зал аплодирует. Боже, они хлопают, приветствуя ее.

Это так неправильно. После всего, что она сделала, после всего, чего она не сделала, они не должны встречать ее аплодисментами.

– Я не могу.

Как мама-птица, дедушка Эд слегка подталкивает своего птенца вперед.

И, боже мой, она на трибуне. Ничего себе, сколько людей в этих красных бархатных креслах. Все идет к тому, что ее стошнит прямо здесь, на сцене. Карли Кокс, с которой случилась такая неприятность во время школьного спектакля во втором классе, так и не пережила позор. Аннабель собирается повторить тот же номер в Университете Карнеги – Меллона.

Микрофон закреплен слишком высоко. Ей приходится стоять на цыпочках. Айлин возвращается на сцену и опускает его. Люк и Доун Селеста где-то там, в зале, но она их не видит. Это успокаивает и в то же время заставляет нервничать. Горло сдавливает тисками.

Она откашливается. Это напоминает худшую сцену в кино, потому что микрофон превращает невинное откашливание в грохот стартующей ракеты.

– Я…

О боже. Какая тишина, если не считать шорохов нетерпеливого ожидания. В зале в основном молодые женщины. Они выглядят дружелюбно. Они улыбаются ей и смотрят на нее добрыми глазами. Но их здесь слишком много.

– Я… первое, что я хочу сказать…

Они ждут. У нее было много времени подумать о том, что она хочет сказать, но как все это выразить словами? Да и можно ли подобрать подходящие слова?

– Я хочу сказать, что он, он… я не могу произнести его имя. Но этот стрелок… Он сидел в своей машине, прежде чем поехать на вечеринку, и изучал инструкции, как обращаться с оружием, которое купил накануне.

Зал бормочет. Раздаются возгласы негодования. Это напоминает ей о том, что собравшиеся здесь хотят услышать то, что она должна сказать. Кому-то, возможно, это не нужно, но только не этим людям. Она пытается дышать ровно. Она просто будет честной, как советовали те, кто ее любит.

– Не знаю, почему, но я чувствую, что должна начать именно с этого. Много можно сказать о том, что произошло. Но, понимаете, этот штрих особенно ужасающий. Оказывается, можно вынашивать мысль об уничтожении людей, а спустя какие-то часы, часы, прийти и сделать это. У меня просто не выходит это из головы.

– Стрелок… ему было восемнадцать. – Она отворачивается от микрофона. Ей снова нужно откашляться. – Конечно, я была с ним знакома. Я знала его довольно хорошо. Иногда он бывал забавным и милым, но временами казался подавленным, капризным и мстительным. Совершенно очевидно, что мстительность была в его характере. Но настораживало и то, что он на дух не воспринимал никакой критики. Он приходил в ярость, если кто-то подшучивал над тем, что он ест на обед. И этому мальчишке, которому едва исполнилось восемнадцать лет, тому, кто впадал в ярость из-за шуток по поводу того, что он ест на обед, доверили оружие. Все, что ему потребовалось для покупки ружья, – это достаточная сумма денег и ручка, чтобы заполнить анкету. Родился в этой стране? Криминального прошлого нет? Тогда вперед! И вот он уже выходит из магазина с дробовиком. Чтобы купить автомобиль, требуется гораздо больше времени. Как и на то, чтобы заказать ужин в ресторане.

– Этот парень взял свою новую игрушку и застрелил мою лучшую подругу, Кэт Кляйн, потому что принял ее за меня. Он думал, что она – это я. Она стояла к нему спиной. Мы внешне похожи. Он застрелил мальчика, которого я любила, Уилла Макэванса, прямо в сердце. А после этого, чтоб уж наверняка, снес ему выстрелом пол-лица. Последние слова Кэт, моей подруги, были…

Аннабель не знает, выдержит ли она это. К горлу подступают рыдания, ей трудно говорить.

– Ее последние слова были о том, что она пока еще не влюбилась. – Нет, она не сможет. Потому что уже плачет. – О том, что все это еще впереди. А его слова… – Она глотает слезы. Пытается взять себя в руки. – Его слова были: «Скоро увидимся». Их будущее… было наполнено смыслом. Они были добрыми, веселыми людьми, которые мечтали о будущем. Я бесконечно любила их обоих. Я бесконечно люблю их и сейчас, в эту минуту.

Слезы не дают говорить. Она должна сделать паузу и собраться. Она вытирает глаза.

– Кэт убита. Уилл убит. Он убил и меня. Ту девушку, которую видел во мне. Ту девушку, какой я действительно была, но уже никогда не буду.

Гораздо больше я могла бы сказать о том, чего у меня нет. Я потеряла Кэт, Уилла и прежнюю жизнь. У меня нет ответов. Как и запасов мудрости, статистики или фактов, чтобы поделиться с вами. У меня нет готовых слайдовых презентаций или графиков. Я боюсь смотреть на все эти цифры. Однажды я заглянула в них, просто чтобы подготовиться к встрече с вами, если честно, но мне пришлось остановиться, когда я снова увидела фотографии детсадовцев и первоклашек, застреленных в 2012 году. Мне даже трудно поверить, что я произношу такие слова: застреленных детсадовцев и первоклашек.

У меня нет грандиозного плана по изменению законов или норм с целью уменьшить насилие с применением оружия. Мне всего восемнадцать лет. У меня нет профессиональных знаний, требуемых для разработки таких законов. Но я достаточно взрослая, чтобы осознавать все безумие этих слов: уменьшить насилие с применением оружия. Безумием звучит уменьшение, когда мы говорим о детсадовцах. Когда Уилл и Кэт просто веселились на вечеринке, потому что впереди было лето. И самое большое безумие заключается в том, что нам приходится говорить о явлении, которого не должно быть в природе. В Японии за год от пуль погибает в худшем случае человека два. Но пока убивают кого-то, а не нас, мы не видим смысла в обсуждении этой проблемы.

Аннабель качает головой, устремляя взгляд в темное небо зрительного зала. Ее слезы превратились в злость, напоминая о том, как они с Кэт разорялись после просмотра какого-нибудь документального фильма. Но здесь не документальное кино. Впервые она думает о том, как разозлилась бы Кэт, с каким жаром и напором выступала бы с этой трибуны, если бы они поменялись местами.

– Когда он… когда стрелок… слетел с катушек после того, как я его отвергла, когда я боялась, что он может навредить себе, мне или кому-то еще, мне казалось, что «люди» справятся с этим. Я имею в виду взрослых, тех, кто старше меня, умнее, опытнее и имеет больше возможностей что-то предпринять. Я думала, что они защитят всех нас. Этого не произошло. Не происходит и сейчас.

– У меня нет ясного представления о том, что я, лично я, могу сделать со всем этим. К тому же все это слишком велико. Все это даже серьезнее, чем оружие. Чего действительно добивался стрелок, так это полного контроля надо мной. Я это понимаю. Он хотел заткнуть мне рот. Он сказал полиции, что я была, хм, девушкой его мечты. Он не хотел, чтобы я была с кем-то другим. И сделал все, чтобы добиться своего. Пытаясь найти его действиям самое простое объяснение, я вижу, что этот акт насилия был не чем иным, как демонстрацией власти агрессора. Возможно, это справедливо и по отношению к насилию в целом. Но это работает. Безусловно. Насилие затыкает рот. За оружием всегда остается последнее слово.

– Я, как и вы, как и все мы, живу в этой системе, где контроль и запугивание стали настолько обычным делом, что порой мы этого даже не замечаем. Где существуют нормы и права для него и для нее, и это совершенно разные нормы и права. Система определяет, кто кого контролирует, кто имеет право на власть и защиту, а кто – нет, и каждый день я выхожу на дорогу и бегу, потому что просто не знаю, что с этим делать и как это изменить.

Аннабель делает паузу, чтобы перевести дух. Слова сами лились из нее потоком. Ее правда поднялась и продолжает расти, как лава из проснувшегося вулкана. Я все еще здесь, думает она. И это тоже то, из чего я сделана.

– Скажем, когда я бегу по горной дороге и ветер мне в лицо… я сопротивляюсь ему. Я даю сдачи, несмотря на всю свою беспомощность в горах. Изо дня в день я надеваю эти кроссовки, чтобы бороться, бороться и бороться с бессилием, которое чувствую после того, что стрелок сделал с Кэт, Уиллом и мною. Я просто бегу и бегу по этим горячим дорогам, потому что не знаю, защитит ли моя страна меня и мои права как женщины, как человека, который хочет быть свободным от насилия. Страна до сих пор не показала мне, что готова уберечь меня от мужчин, которые сильнее меня, от людей, которые живут ненавистью и намерены причинить зло. Страна показала мне, что я слишком ничтожна и не достойна ее заботы и защиты. Она продемонстрировала небрежное отношение к моему благополучию. Поэтому я бегу по этой жаре, потею и заставляю себя не сдаваться.

– Я бегу и потому, что переполнена горем и скорбью. Мой бег – это слезы, мольбы и крик души. Мой бег говорит: да, я не знаю, что делать, но я должна что-то делать. Я должна использовать свой голос, потому что иногда это единственное оружие против того, кто сильнее и могущественнее тебя. Сейчас мой голос звучит здесь, в этом зале, но громче всего он звучит в моем бегущем теле. С каждым шагом он говорит: пожалуйста, и он говорит: надо. Пожалуйста, посмотрите на мое горе и мою скорбь. Надо положить конец горю и скорби.

Она замолкает. Она вымотана до предела, как после отработанного на дороге дня, после шестнадцати миль марафона. Она опустошена.

И тут раздаются аплодисменты. Они застают ее врасплох. Надо же, она почти забыла о них, сидящих в этом зале, в основном молодых студентках Карнеги – Меллона. Она просто стоит перед ними. И тогда они тоже встают. И уже аплодируют стоя, но она смотрит на них, а они смотрят на нее. Они смотрят друг на друга. Стоя – не сгибаясь. Она догадывается, что многим из них знакомы ее горе, смятение и бессилие.

Она опустошена.

Она полна сил.