12

Аннабель только что повернула налево, на Ист-Моррис-роуд, откуда рукой подать до границы штата Вашингтон, как вдруг все катится к чертям. Извините за выражение, но по-другому не скажешь. Долгожданный указатель впереди не приносит ей той радости, о которой она мечтала. Нет. После первого месяца пути она внезапно впадает в уныние. До изнеможения. Ей все противно, надоело, безумие этой затеи напоминает о себе физической болью.

Да что там говорить – достаточно оглянуться вокруг. Что она видит? Вот именно! Ничего. Нуль. Шиш. Ничего, кроме плоской дороги и сухой травы. А что там, там и там? Одно и то же! Целый континент сухой желтой травы. Хотя нет, постой-ка – вон знак «ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ ПЕРЕЕЗД», накренившийся почти до земли, как будто ему уже невмоготу стоять вертикально. И эти восхитительные металлические мачты с проблесковыми маячками, чтобы водители не угодили в канаву из-за кромешной тьмы или просто от скуки. О, и вот еще! Вау, круто! Оранжевый куст. И какая-то крошечная рощица вдалеке, хотя нужно щуриться, чтобы ее разглядеть.

Прибавьте к этому жару. Удушливую жару, от которой обливаешься потом и воняешь, как пещерный человек. И жгучую боль в икрах, которая не проходит с прошлой недели. Усильте все это пустотой обреченности в животе. И теперь представьте себе, что такую картину выжженной земли вы видите изо дня в день на протяжении нескольких недель. Двадцать семь суток, если быть точным, когда каждый день ощущается как последний в жизни. Один месяц, первый из четырех с половиной. Хорошая новость: это тот ад, которого она заслуживает.

Но почему именно сейчас, на этом месте, возникает ощущение, что все катится в тартарары? Она на перепутье. Здрасьте, пожалуйста! Она уже и не припомнит, сколько раз за последние недели природа, погода или какие-то животные давали ей повод выискивать неприятный двойной смысл. Сейчас ее просто бесят все эти метафоры – от грозовых облаков до ревущих рек, – а ведь когда-то она их любила. Тем не менее она на распутье. Дорога изгибается. Пора принять решение. Указатель на шоссе WA 27 служит тихим, но твердым приглашением. Это всего лишь пять миль (интересно, с каких это пор пять миль стали всего лишь пятью милями) до границы штата. Что может быть проще, чем пробежать эту дистанцию, а затем вернуться сюда, где WA 27 переходит в дорогу домой. Все, что нужно, – это позвонить дедушке Эду и сказать, что с нее хватит.

О, еще как хватит. И тому есть много, много причин. Начать с того, что она просто устала. Они с дедушкой Эдом достигли той точки совместного проживания, когда бесит буквально все, что делает другой человек. Конечно, она благодарна, безмерно благодарна ему за все, но как быть с его привычкой ковырять во рту зубочисткой? И как насчет самих зубочисток в целом? Кто в наше время пользуется зубочистками? Никто из здравомыслящих и культурных людей. Только старики. Неужели целая фабрика клепает зубочистки исключительно для стариков?

И давайте не будем начинать про вечерние полоскания рта «листерином» или утренние отхаркивания, которые напоминают о попытках ее соседа, этого придурка Дж. Т. Джонса, запустить свой дряхлый «мустанг». Или храп, который не заглушить, сколько подушек ни клади себе на голову. Или отрыжки салями и вином, тотчас наполняющие фургон зловонием салями и вина. Или засохшее печенье Stella D’оro с цементной глазурью, которым он по-прежнему бредит и умудряется находить даже в самом глубоком захолустье. Ее трясет и просто от его рутины. Каждый вечер, наливая себе стакан вина, он говорит одно и то же: «Vino полезно для сердца. Это мы и без всякого Интернета знали».

Ах да. Не забыть про анчоусы. Длинные, плоские анчоусы в овальных жестяных банках и спрессованные анчоусы в банках стеклянных. Анчоусы на крекерах, анчоусы на макаронах. Анчоусы в салатном соусе. Маленькие соленые рыбки с мелкими костями везде, куда ни кинь взгляд. У деда целый шкаф забит анчоусами, она готова поклясться. Не иначе как стратегические запасы! В случае ядерной войны можно не бояться: анчоусы на крекерах Ritz спасут El Capitano и его близких.

Понятное дело, что и она сама доводит его до белого каления. Она видит, как дергается мышца на его лице, когда она разбинтовывает лодыжку и с мясом сдирает пластырь. Она слышала, как он вздыхает, когда видит замоченную в раковине вонючую спортивную одежду. Она подозревает, что он нарочно не надевает слуховой аппарат, чтобы хоть немного отстраниться от звуков ее присутствия и дыхания. У него на голове подушка, когда она уходит рано утром. Всякий раз, когда она говорит с Джиной по телефону, он хлопает дверью и уходит на прогулку, даже в темную и безлунную ночь. Однажды она услышала, как он справляет нужду на улице, чтобы не возвращаться, пока она не закончит разговор с матерью. Он шумно выдыхает через нос, когда она как будто начинает себя жалеть, – хотя, честно говоря, чего он ожидает?

С нее хватит и потому, что накануне вечером Джина привела довольно убедительные доводы. Когда Джина рассуждает спокойно и здраво, Аннабель частенько прислушивается к ней. Аннабель любит спокойствие в сочетании со здравомыслием, потому что в ее жизни это как редкий цветок пустыни, который цветет только раз в году. Джина надеется и молится, что это будет последний день марафона. «Послушай, – сказала Джина. – Ты пробежала через весь штат. Разве нельзя назвать это достижением? Разве этого недостаточно?»

Аннабель больше не в силах терпеть боль. Не в силах терпеть унылое однообразие. Последние несколько дней она находится на востоке штата Вашингтон, и, конечно, здесь нельзя не восхищаться красотой Палуса, пока от этой бесконечной, неизменной, бескрайней, утомительной, плоской красоты не захочется застрелиться.

С нее довольно, потому что впереди – Монтана, и там все будет гораздо хуже.

С нее довольно, потому что она скучает по дому. По крайней мере, по своей кровати и своим шмоткам, а еще ужасно скучает по Биту, их песику; он бы так радовался ее возвращению. Его виляющий хвост напоминал бы развевающийся на ветру флаг. Биту совершенно по барабану ее ошибки и неприглядные поступки. Она может комбинировать клетку с клеткой, говорить ему правду, у нее может пахнуть изо рта – он все равно будет рядом и примет ее любой. Боже, она его обожает.

Она мечтает поесть то, чего хочется и когда хочется. Старые добрые хлопья на завтрак или бургеры в фастфуде, или Skittles, которые она раскладывает по цветам, пока делает уроки. Она общается по телефону с Заком Оу и Оливией практически каждый день, да и с Малкольмом тоже, но все равно предпочла бы играть с ними в видеоигры и смотреть глупые фильмы по телевизору, а не выслушивать, как набирает обороты GoFundMe, кто и что написал на страничке в Facebook, куда она по-прежнему не осмеливается заглядывать. Она скучает даже по маме Зака Оу, которая будит его каждое утро, хотя он ставит будильник, вечно капает ему на мозги, что надо делать уроки, хотя у него с домашкой всегда все в порядке. Она немного грубоватая, и лицо у нее сердитое, так что Аннабель часто жалеет Зака Оу, но сейчас она так скучает по его матери, что сердце ноет от боли.

С нее хватит, поскольку то, что она делает, бессмысленно, как и вся эта затея в целом. И это самая большая проблема. Почему она приняла такое решение? Она уже и сама толком не знает, почему. Сет Греггори по-прежнему где-то там, ее будущее остается в ее руках, и, что бы она ни сделала, это ничего не изменит, раз до сих пор не изменило. Достаточно вспомнить те беды, что уже случились и случаются, случаются, случаются, и ничего. Все то же самое. И еще, еще, еще. Если такие ужасы могут происходить в классах детсадовцев, маленьких первоклашек в розовых резиновых сапожках, с рюкзачками в милых бабочках, тогда все это безнадежно. Никто ничего не предпринял. Детсадовцы. Ничего. Прелестные невинные дети.

Аннабель плюхается прямо на землю, на перекрестье Ист-Моррис-роуд и шоссе WA 27. Дует горячий ветер. Она подпирает голову руками. Она слишком усталая и разбитая, чтобы плакать.

Она знает, что сказала бы Кэт. «Еще один день. Продержись еще один день».

Она не выдержит еще одного дня.

Рука сама тянется к телефону. Можно позвонить доктору Манн. Можно позвонить Заку или Малкольму, и они отговорят ее, напомнят, что на ее страничке в Facebook уже четыреста фолловеров, а GoFundMe поднялся до двух тысяч долларов.

Но все идет наперекосяк, поэтому она звонит дедушке Эду. Во всяком случае, пытается позвонить, но ее телефон вне зоны действия сети.

Тут впору крепко выругаться, да и как следует притопнуть ногой, что она и делает. Правда, лишь взметает тучи грязи, которая налипает на потное тело. Все это тянет на истерику, но на душе становится легче. Ужас, ужас, но легче. Она швыряет камень. Обычно она плохо целится (потому и ненавидела бейсбол на уроках физкультуры), но сейчас камень попадает точно в знак «ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ ПЕРЕЕЗД», и такая меткость приносит небывалое удовлетворение. Она бросает еще один камень и промахивается.

Аннабель злится на свой телефон. Злится на весь белый свет. До нее вдруг доходит, что одной злости недостаточно. Господи, да она должна кипеть от ярости. Заходиться в бешеной ярости каждый божий день. Ее ярость должна первым делом обрушиться на Хищника, выплескиваясь всеми доступными ее телу средствами. А она хоронит свой гнев под маской добродетели, вины и страха, но это позор, потому что людям сильным положено изливать свою злость. Люди по-настоящему сильные высказывают все, что думают, прямо в лицо, каким бы устрашающим оно ни было.

Ладно. Черт возьми, так и быть! У нее нет выбора, кроме как бежать дальше, к условленному месту встречи: Вест-Чатколет-роуд, Уорли, Айдахо. Дедушка, вероятно, уже в Уорли, исследует все четыре его улицы, чтобы представить ей полный отчет в самых мучительных подробностях. Вряд ли эта информация будет отличаться от той, что она получала по каждому городку, куда их заносило до сих пор. Сами подумайте: много ли можно рассказать про почту, церковь и хозяйственный магазин Ace Hardware?

Вот именно. Так что с нее довольно. Даже Лоретта дезертировала. Святой Христофор, вероятно, вздыхает с облегчением. Предельно ясно, в каком направлении должна следовать Аннабель Аньелли, и это выбор не в пользу WA 27. Она поворачивает налево, на Южную Болотную дорогу, где, кстати, нет никаких болот. Здесь вообще нет воды, как нет и ничего голубого, кроме неба, одинаково безоблачного во всех направлениях.

Следующий ориентир – Ист-Калумет-роуд, Рокфорд, Вашингтон. Оттуда она повернет на Чатколет и окажется на границе, и тогда все закончится.

* * *

Она видит впереди поворот на Чатколет-роуд. А рядом – фермерский дом, белый и живописный, с сараями и хозяйственными постройками. Величественно возвышаются ряды зернохранилищ. Странно, но она, кажется, видит и людей у дороги. Небольшая группка, как будто они ждут автобус на остановке. Она надеется, что это автобусная остановка. Если так, может быть, она сядет на следующий. И просто поедет туда, куда ее повезут. Идея настолько заманчивая, что она ненадолго предается фантазиям, которые на мгновение кажутся реальностью. Вот она улыбается водителю автобуса, чтобы он ничего не заподозрил. Выбирает место у аварийного выхода. И так, с пересадками, путешествует на автобусах, поездах и самолетах, пока не оказывается в солнечной Мексике, даже если Сет Греггори этого не потерпит.

Люди, столпившиеся у дороги, смотрят на нее. Еще бы! Вероятно, они не привыкли видеть такое: девушка в спортивном прикиде бежит по пустынной дороге посреди богом забытой земли. Конечно, для них эта земля самая что ни на есть родная, но все же.

Люди действительно таращатся. Она считает, сколько их: один, два, три, четыре, пять, шесть. Плюс ребенок. Плюс собака. Это, наверное, весь город. Под их взглядами становится немного неловко. Она чувствует себя инопланетянкой, посадившей свой НЛО на полях, где зреет урожай. Она хочет сказать им, что родом с мирной планеты, но, очевидно, это будет ложь.

Но что это? Теперь они кричат. Господи! Это ее пугает. Но они выглядят счастливыми. И радостно подпрыгивают.

Они выкрикивают ее имя.

«Вперед, Аннабель!»

«Боже мой, боже мой». Она в ужасе и смущении. Но постой-ка – может быть, у Зака Оу или Оливии, или у кого-то из их знакомых имеются родственники в Уорли, что в штате Вашингтон. Вот и объяснение. Глупый Зак позвонил какой-нибудь своей тетушке, а та притащила своих друзей.

Какая-то женщина тянется к ней. У нее в руках целлофановый мешок, полный ломтиков апельсина.

– Вау, – изумляется Аннабель. – Это все мне?

– Не останавливайся. Беги! – говорит женщина. На ней джинсовые шорты, популярные у мамочек-домохозяек, и клетчатая рубашка без рукавов.

– Все в порядке. Я могу остановиться. Спасибо вам. Вы здесь ради меня?

Маленький мальчик – с мягкими и блестящими волосами, в детских джинсах с миниатюрным ковбойским ремнем – держит в руке воздушный шарик из красной фольги с нарисованной пожарной машиной. Шарик немного сдутый.

– Смелее, Джонатан, – подбадривает его другая женщина. Волосы у нее цвета сухой травы, а сама она толстая, как копна сена. – Он подумал, что тебе понравится этот шарик с его дня рождения. Чтобы отпраздновать пересечение границы.

– Не могу поверить. Спасибо тебе, – говорит Аннабель мальчику, когда он протягивает ей шарик и тут же прячется за ноги своей матери. – Даже не знаю, что сказать. Вы все знакомы с Заком?

– Заком?

– Заком Оу?

– Мы знаем тебя. Из Spokesman.

Мужчина вручает ей сложенную пополам газету. Вау, газеты! Кто бы мог подумать, что они еще существуют!

Аннабель раскрывает газету и видит свою фотографию. Одну из тех, что сделала Эшли Начес в школьной библиотеке. Газета называется Spokesman-Review, но материал перепечатан из другого издания, Wenatchee World, и да, там указано имя Эшли как автора. Выходит, ее статья в школьной газете разошлась по всему Восточному Вашингтону.

– Беги, дорогая, – говорит еще одна женщина. – Ты уже у самой границы. Вон, видишь, где грузовик стоит? Мы подумали, ты захочешь узнать, когда пересечешь ее. А то так и не поймешь.

– Я… – Аннабель с трудом сглатывает. Она не может говорить. Да даже если бы могла, она не знает, что сказать. Скорее, она заплачет. Ее переполняют чувства.

– Иди, милая, – говорит блондинка. – Ты справишься.

– Мы слышали о том, что ты делаешь. И слышали о том, что случилось, – говорит мужчина. – Ты поднимаешь наш дух. Мы поднимаем твой дух.

Такие слова с легким религиозным подтекстом иногда пугают, но сейчас от них веет искренностью и добротой. Да, это настолько замечательно, что ей даже не верится. Ком подступает к горлу. Она держит воздушный шар в одной руке и пакет с апельсинами – в другой. Это трудно, так трудно, но возникающая перед глазами доктор Манн, сидя в коричневом кожаном кресле, настойчиво убеждает ее, и она принимает доброту людей.

– Спасибо вам, – шепчет она.

– Беги!

И она бежит. Воздушный шарик с пожарной машиной болтается у нее за спиной. Она сдерживает слезы, но уже и не вспоминает об отступлении. Там, впереди, мужчина в белом пикапе. Он высовывается из окна и машет ей рукой.

– Здесь! – кричит он. – Вот здесь все меняется.

– Спасибо вам! – кричит она в ответ. – Спасибо.

Она не знает точно, когда ее нога пересекла границу, перемещая ее из одного штата в другой. Но тот человек прав.

Здесь все меняется.