Глава пятая

Путь в большую литературу

Андрей Петрович добыл заветный пузырек йода и, предупредив, что будет щипать, стал обрабатывать ссадины. Подопечный шипел сквозь зубы, но терпел. Покончив с этим, Андрей Петрович, не слушая возражений, пощупал, как мог, его ребра, живот на предмет внутренних повреждений. Вроде обошлось, хотя диагност из него, конечно, никудышный.

– Да уж, – проворчал Андрей Петрович, – вот вы и отметились. Ну ведь предупреждал же, просил не соваться в людные места… Есть такая игра – шахматы, знаете?

Подопечный сделал неопределенное движение рукой и тут же поморщился, все тело было измочалено, и каждое движение ему давалось с трудом.

– Ну, так вот: вы сейчас – пешка, понимаете? Вас всякая фигура может забить, – сердито выговаривал Андрей Петрович.

– Простите, а за что они так? – спросил его гость.

– Радеют за русский народ, – проворчал Андрей Петрович.

– Так ведь и я русский, – начал было подопечный, но Андрей Петрович сердито его прервал:

– Ну полноте, батенька, вы в зеркало посмотрите. Какой же вы, к черту, русский? У русских русые волосы, курносый нос и светлая кожа. А у вас? Нет, батенька, вы «чужой», вы «черный»… Они вас, «чужих», вот так – по цветам – и отличают. Цвету глаз, волос, кожи… И борются с вами, как могут, в основном кулаками…

– Ничего не понимаю… А в чем смысл борьбы? – недоверчиво глядя на Андрея Петровича, спросил подопечный.

– В чем смысл? – повторил Андрей Петрович. – Извольте! Многие причину своих невзгод видят в других, не в себе. Им кажется, что кто-то постоянно мешает жить нормальным, таким, как они, людям. И в первую очередь под подозрение попадают «чужие». И потом… – Андрей Петрович с хитрецой посмотрел на гостя. – Забыли, кто первым это начал?

– Простите? – не понял тот.

Андрей Петрович прокашлялся и, приняв позу чтеца, стал с чувством декламировать, интонацией выделяя нужные ему слова:

 

– День за днем идет, мелькая,

А царевна молодая

Все в лесу, не скучно ей

У семи богатырей.

Перед утренней зарею

Братья дружною толпою

Выезжают погулять,

Серых уток пострелять,

Руку правую потешить,

Сорочина в поле спешить,

Иль башку с широких плеч

У татарина отсечь,

Или вытравить из леса

Пятигорского черкеса…

 

– Нет, – возразил гость, – коль так, то первым был Вещий Олег, отомстивший неразумным хазарам…

Разговор скомкался сам собой. Гость затих, но, судя по дыханию, частому, неспокойному, не спал. Однако и глаз не открывал, только у губ залегла складка, упрямая, несогласная.

…Когда его подопечный пропал из поля зрения, он мгновенно почувствовал беспокойство. А как увидел группу характерно стриженных, что топтались на месте, словно отплясывая диковинный танец, парней, в сердце что-то оборвалось.

Звуки куда-то отступили. В пустой и гулкой тишине только медленно и глухо билось сердце, и ввинчивался в эту вязкую, ватоподобную массу свисток. Во всю мощь легких он гаркнул «стоя-я-ять!», «руки за голову-у-у!» и почему-то «окружа-а-ай!», и людской поток смазанными пятнами бросился на него. Пружина, что сжималась в нем всю дорогу, теперь выпрямилась, наполнив его движением. Колотила по ногам клятая авоська, в которую он по пути собирал бутылки (экскурсия экскурсией, но жить на что-то надо), адски при этом болел сустав, но Андрей Петрович мчался, не чуя под собою ног.

Большинство с хриплым криком «менты!», топоча бутсами, рвануло прочь. Только один замешкался, решив, что успеет еще разик, напоследок, пнуть скорчившуюся заплеванную фигуру, под которой расплывалось пятно. Андрей Петрович с лету огрел его авоськой по бритой башке. Что-то звякнуло, на него глянули полные удивления серые глаза. Бритоголовый взвыл и, придерживая левой рукой затылок, рванул со всех ног прочь, шатаясь и подвывая.

Андрей Петрович уже решил, что – все, столько было крови, и так неподвижно лежал его гость. Но обошлось, кое-как он поднялся, и они заковыляли прочь под недовольный обывательский ропот.

Обратный путь был сущим кошмаром, вспоминать о котором не хотелось даже сейчас, когда уже вроде бы все кончилось. Если честно, он думал, что не дойдут.

Он хромал и молился про себя всему, во что еще пытался верить: чтобы их не остановила какая-нибудь непредсказуемая случайность, к примеру, чересчур бдительный милиционер или местный «территориальный» бродяга, усмотревший в них опасность для своих помоек. Пусть все случится потом, но не сейчас, только пусть им позволят дойти…

Под конец его подопечный пришел в себя и даже смог с грехом пополам вскарабкаться по лестнице. Отказавшись от еды и глотнув лишь немного воды, он забылся неспокойным сном. Дышал хрипло, неровно и снова звал кого-то, с кем-то спорил. А Андрей Петрович еще долго не мог сомкнуть глаз, думая о том, как ему дальше быть…

Утро следующего дня застало его возле бизнес-центра. Андрей Петрович с волнением ожидал появления одной особы, рассчитывая, что она не заедет в подземный паркинг, куда вход по известной причине ему был заказан. Не разбираясь в манерах деловых людей, он как психиатр полагал, что руководителям не к чести кататься под землей и что они должны входить в здание через парадное. А то, что Любонька, пардон, Любовь Николаевна – руководитель, он знал не понаслышке. Недавно на прилавке он увидел журнал, с обложки которого, улыбаясь, смотрела она…

Люба, дочь известного физика, училась на физмате, но приходила на его лекции и сидела в первом ряду, не сводя с него доверчиво-удивленного взгляда. В прошлой жизни их дачи были по соседству, они дружили семьями, часто по вечерам собирались друг у друга за чашкой чая и вели долгие беседы о науке, искусстве, да мало ли о чем можно было поговорить в беззаботное время застоя…

За журнал были отданы последние деньги, и тот поведал, что Любовь Николаевна – успешный издатель, что у нее все хорошо и что она купила новый офис в двух шагах от его чердака.

И теперь с надеждой вглядываясь в каждый проезжающий мимо автомобиль, он с нетерпением ждал ее приезда. Но время шло, а она не приезжала. И когда он начал сомневаться в успехе своего начинания, мимо него к парковке проехал черный лимузин, в окне которого промелькнуло знакомое лицо.

– Люба! – заорал что есть мочи Андрей Петрович, да так громко, что, захлопав крыльями, испуганно вспорхнула стайка прогуливающихся рядом голубей. Увы, в машине его никто не услышал, и тогда, недолго думая, он бросился ей под ее колеса. Тут же визгнули тормоза, и прежде чем автомобиль остановился, из него, буквально на ходу, выпрыгнул мужчина в темных очках и бросился к Андрею Петровичу. Но не успел он сделать и пары шагов, как распахнулась задняя дверца лимузина, и появившаяся за нею молодая женщина, ахнув, обхватила ладонями лицо:

– Андрей Петрович?!

– Целую ручки, сударыня, – опасливо озираясь на угрожающе нависшего над ним охранника, крикнул ей Андрей Петрович, – но ежели вы не остановите своего бодигарда, то я и сам скоро не определю я это или не я.

Крикнув:

– Слава, это знакомый! – она неуверенными шагами, словно не веря своим глазам, подошла к нему и прошептала: – Андрей Петрович, миленький, что с вами? Что с вами произошло?

– О, это долгая история, Любонька, в двух словах, стоя на улице, ее мне вам не рассказать, – вздохнув, ответил Андрей Петрович.

– Так давайте не на улице, давайте у меня, я здесь работаю, – не сводя с него глаз, показала на здание женщина.

– Я знаю, – ответил ей Андрей Петрович, – знаю, и если честно, то за этим и пришел, правда, не для исповеди, а по делу.

– Вот и славненько… Помните? Это была ваша любимая присказка, – понемногу приходя в себя, неуверенно улыбнулась женщина и, взяла Андрея Петровича под руку… Охранники молча расступились, пропуская эту в высшей степени странную пару – молодую эффектную хозяйку под руку со старым бомжом, шедшим, однако, с таким достоинством, будто он был не меньше чем регентом какого-то там его высочества!

Сопровождаемые недоуменными взглядами попадающихся по пути сотрудников издательства, они проследовали в лифт и вскоре оказались в ее приемной.

– Люсенька, это Андрей Петрович, сделай, пожалуйста, кофе и пусть нам никто не мешает, – сказала она, и приобняв гостя за плечи, завела его в кабинет.

Что ж, такой кабинет мог впечатлить любого. Во всем чувствовался изысканный вкус и поразительное чувство меры, которое еще более выигрывало с того, что, судя по всему, хозяйка кабинета в средствах не особо нуждалась. Робея от окружающих его интерьеров, Андрей Петрович осторожно присел на краешек дивана. Заметив это, она сказала:

– Андрей Петрович, миленький, прошу вас чувствовать себя как дома.

– Спасибо, Любонька, – начал было Андрей Петрович, но, смутившись, тут же поправил себя: – То есть я хотел сказать – Любовь Николаевна. Увы, я уже забыл, что значит «чувствовать себя как дома». И потом, скромные люди, к коим я себя нескромно отношу, ведут себя дома словно в гостях, в отличие от нескромных, которые в гостях ведут себя так же, как дома. Кстати, о доме – как папа? Передавайте ему нижайший поклон.

Легкая тень пробежала по ее лицу. Достав из сумочки пачку и вытащив оттуда дрожащими пальцами сигарету, она прикурила ее и, сделав глубокую затяжку, сказала:

– Папы больше нет. Уже больше года. Он болел, сильно болел. Я сделала все, что было возможно, но, увы, медицина оказалась бессильна…

– Печально, мне очень жаль, – вздохнув, ответил Андрей Петрович, – я часто вспоминал наши милые вечера за чашкой чая.

– А как Лариса Александровна? – тряхнув головой и отгоняя грустные мысли, словно мух, спросила она.

– Ее тоже нет, – горестно вздохнул Андрей Петрович, – а с нею вместе, как, собственно, это и должно было произойти, кануло в Лету все мое счастье. Она ведь тоже болела, и тоже очень тяжело… Я продал и заложил все, что было, в надежде ее спасти. Но, увы, и в нашем случае медицина оказалась бессильна. Вот так я и остался один, без нее, без кола, без двора. А вскоре потерял и работу. Да-с, не прошел аттестации. Впрочем, я понимаю… Без определенного места жительства человек – бомж, даже если он профессор… А бомжам в университете делать нечего. Да-а-а… Но я ведь, собственно, пришел не за этим. У меня к вам разговор.

– Да-да, конечно, но я попрошу вас обращаться ко мне, как и раньше на «ты», – сказала она, накрыв его руку своей ладонью, и, добавила с грустью: – Ведь так мало осталось людей, которые могли бы называть меня по-домашнему – Люба.

– Что ж, спасибо тебе и за это, – взглянув на нее, сказал Андрей Петрович и, сделав небольшую паузу, хотел начать свой разговор, но к ним в кабинет в это время зашла секретарь, неся на подносе две дымящиеся чашки ароматного кофе вместе с конфетами и печеньем. Разложив все это на столе, она бесшумно удалилась. Дождавшись, пока за нею закроется дверь, Андрей Петрович взял в руки чашечку кофе, осторожно сделал глоточек, слегка причмокнув губами и зажмурившись, блаженно улыбнулся, затем, будто очнувшись, встряхнулся и сказал:

– Сейчас ты услышишь то, во что очень трудно поверить. Но! Как вежливый человек ты дашь мне договорить. Я постараюсь уложиться примерно в пять минут. Постарайся на это время перестать быть обывателем. Вспомни, наконец, то, что когда-то ты готовилась стать ученым, то есть человеком, для которого не существует незыблемых истин. Хорошо?

Она молча кивнула, едва удержавшись от улыбки. Стоило Андрею Петровичу вскочить на своего конька, он мгновенно преображался. Даже несмотря на свой не совсем презентабельный вид, это снова был человек, мгновенно овладевавший вниманием любой аудитории, перед которой он выступал.

– Вот и хорошо, – сказал он, потирая руки, – время пошло. Скажи, отец рассказывал тебе, чем мы занимались, когда работали вместе?

Андрей Петрович бил наверняка: ее отец, Николай Марецкий, такое рассказать точно не мог по складу характера, а, кроме того, находясь под «подпиской», должен был о работе молчать. Те, кто распускал язык, хотя бы и в кругу семьи, «там» не задерживались.

– Ну, так вот, мы лечили людей. Душевнобольных. Знаешь, это особая статья. Если кость, к слову, можно просмотреть на рентгене, а кровь сдать на анализы, то душу человека можно только понять. Да и то, в лучшем случае, всего лишь постараться… В общем, мы занимались одним проектом. Естественно, чтобы лучше, эффективнее лечить людей. В свое время в узких кругах (на люди, понятное дело, это никогда не выносили) эта тема наделала много шуму. Причем как среди нас, психологов, так и среди физиков, одним из коих и был твой отец. Есть, знаешь ли, такая болезнь – раздвоение личности. Любой актер, художник или поэт этим страдает, но в допустимой мере. Ну и что ты думаешь? Нашлись, конечно, затейники, которые решили в этот процесс вмешаться!

Услышав это, она слегка улыбнулась краешками губ, потому что вспомнила – так Андрей Петрович называл тех «умников», которые лезут «куда им не надо».

– Ты представь себе только, – продолжал тем временем свой рассказ Андрей Петрович, – инициировать искусственно и управлять степенью замещения личности! Естественно, под это дело подписались наши славные генералы! Ну, как же без них, ведь такая возможность! Но мы были рады, как-никак у них были деньги и, что самое главное, фонды на дефицитное оборудование и материалы.

Короче, худо-бедно этим научились управлять. Были опыты с шокирующими результатами. Оказывается, когда концентрация чужой личности превышает 95 %, начинаются необратимые морфические изменения.

– Эффект стигматов, – прошептала она.

– Умница! – похвалил ее Андрей Петрович. – Но на порядок сильнее, круче, как сейчас говорят. Но пришел Горбачев, началась перестройка, закончились деньги. Проект свернули, и о нем никто более не вспоминал. Но остался открытым самый главный вопрос: кого мы получали в итоге: «репринт» или оригинал?

– Все это… – начала было она, но он ее перебил:

– …Крайне интересно, ты хочешь сказать, но какое имеет отношение к тебе? Ты это хотела сказать?

Она слегка кивнула.

– Так вот, объясняю, сам механизм перемещения, по сути, управляется только человеком. Его можно усилить, его можно инициировать снаружи, но весь процесс происходит внутри. Вроде фиксированных аномалий, когда в человека попадает молния и он начинает говорить на семи языках, включая языки другой группы, вроде суахили или японского. Или виртуозно играть на музыкальных инструментах, которые раньше в глаза не видал… Невероятно, но факт. К тому же эта инородная личность может быть из прошлого… Нет, не так: наш современник может стать человеком оттуда. И наоборот, человек оттуда может попасть сюда. Но не простой, а тот, у кого в высшей степени развиты вербальные способности. Художник, актер, писатель… поэт. Ну, так вот, ты как сидишь, надежно? Смотри, не упади. Итак, совсем недавно я имел честь познакомиться с Пушкиным.

– В смысле… вы… туда? – спросила она неуверенно, пытаясь понять, куда клонит гость.

– Нет. В смысле он оттуда. Его привели в «обезьянник», где, собственно… я коротал вечер, – смутившись в конце, ответил Андрей Петрович.

– Простите… в милицию?

– Ну да, – кивнул он головой, – я сперва подумал, что это тривиальный сумасшедший. Но простой сумасшедший ТАК себя вести не может, понимаешь? Он совершенно иначе воспринимает мир, абсолютно иначе. Можно долго ломать копья и строить теории, но если следовать «бритве Оккама», это Пушкин. Это очень сложно понять. Еще сложнее доказать. Но если удастся, ты представляешь, сколько научных карьер может разрушить и создать сей артефакт?

– Андрей Петрович… но Пушкин давно умер… – растерянно проговорила она, будучи не в силах вместить в себя то, что услышала.

– И это говорит мне издатель?! – насмешливо ответил он. – Странно, но в наше время уже можно не вздрагивать от упоминания «параллельной реальности», «петли времени» или «кротовой норы»… Вот тебе парадокс: да, Пушкин умер. Но его копия отлеживается в моем схроне после встречи со скинхедами, кстати, в десяти минутах ходьбы.

– Ну, хорошо, хорошо, хорошо, – проговорила она, пытаясь хоть как-то привести в порядок царящий в голове сумбур, – а я что… Чем я могу помочь?

– Я хочу перепоручить тебе этого человека, – сказал Андрей Петрович. – Моя жизнь не для него. Адаптивные способности у него крайне малы. Ну, а уж как издателю, тем более успешному, извлечь выгоду из того, кто стал живым Пушкиным… Смотри, все просто, – заволновался он, видя, что она колеблется, – от тебя требуется дать ему пищу и кров. Стоить это будет немного, ведь правда? Проведя несильно затратные исследования, ты продолжишь дело отца, а это уже само по себе немалого стоит. И либо убеждаешься в том, что я говорю правду, запредельную по своему смыслу, но тем не менее правду, либо понимаешь, что все это бред выжившего из ума старика. Не перебивай и не смущайся, я знаю, как выгляжу и какие мысли и эмоции вызывают мои слова. Знаю. Ну, так вот, если окажется так, что я был неправ, ты без зазрения совести можешь выкинуть его на улицу или вернуть его мне. А представляешь, что будет, если я вдруг окажусь прав?! Ну что, согласна?

Пытаясь выиграть время, чтобы хоть как-то осмыслить его слова, она, сделав глоток давно остывшего кофе, потянулась за сигаретой, прикурив ее, глубоко затянулась и, выдохнув струйку табачного дыма, стала наблюдать за тем, как его клубы, встретившись с комнатным воздухом, свернулись в колечко, которое, поднимаясь, постепенно таяло.

Первое, что ее поразило во всей этой истории, так это то, как своевременно объявился Андрей Петрович. После того, как он исчез, будто растворился во Вселенной, она, впрочем, как и ее отец, часто вспоминали и его, и его милую жену. Звонили домой, спрашивали у новых соседей по даче. Но и те, кто уже жил в квартире Андрея Петровича, и новые соседи по даче были крайне скупы в своих комментариях: «Купили в агентстве, о прошлом хозяине ничего не знаем».

Со временем отец стал вспоминать о них все реже и реже, а в последние годы, в связи с болезнью, позабыл совсем. А она нет. Как и отец, она была более привязана к Андрею Петровичу, но по-другому, можно сказать, была немного в него влюблена; он представлялся ей этаким Зигмундом Фрейдом, мужчиной, демоническим уже в силу своей профессии…

Но после смерти отца она почувствовала себя вдруг такой беззащитной, хотя в кругу подруг и конкурентов слабой никогда не слыла. Более того, и те и другие ее побаивались, потому как она, несмотря на свое обманчивое, по мнению многих, имя, была решительна, как викинг, и бесстрашна, как самурай. И вот, потеряв отца, она вдруг с особой остротой стала вспоминать об Андрее Петровиче. И надо же было такому случиться, чтобы именно в это время он появился из небытия. Правда, немного потрепанный, но не в этом дело…

А вот насчет того, что он говорит… Ее сознание, весь ее пусть не большой, но и не малый жизненный опыт бунтовал и кричал: все это бред! Однако притаившийся где-то очень глубоко червь, точнее даже червячок сомнения, ехидно вопрошал: а что, если вдруг? Ведь если, невзирая на невероятность ситуации, окажется, что это ПРАВДА, тогда… Она даже не может представить, что будет ТОГДА! Первым делом она опубликует новую книгу о Пушкине, в которой его «проекция» расскажет то, что о поэте никто и не знал. Дальше – больше: с помощью психологов она продолжит работу отца и, добившись той же степени погружения в свои вторые «я» у современных «проекций» героев прошлого, составит новую серию «Жизнь замечательных людей», в которой те поведают о «своей» жизни сами…

Осознав вдруг, куда ее занесла фантазия, она, словно отгоняя шальные мысли, потрясла головой.

– Ты мне отказываешь? – по-своему истолковал ее жест Андрей Петрович.

– Нет! – сказала она. – Отметаю сомнения. Поедемте сейчас же и перевезем его на мою новую квартиру. Она тут, в центре, я там практически не живу. Там для него будут все условия. Я дам ему пару охранников и одного из моих водителей. Чтобы они не оставляли его одного. Но у меня тоже есть просьба.

– Ты же помнишь, Любонька, как часто мне доставалось от твоего отца за то, что все твои просьбы и капризы мною всегда воспринимались как закон или приказ. И хотя теперь мои возможности стали намного скромнее, тем не менее повелевай! – улыбнувшись, ответил Андрей Петрович.

– Что ж, ловлю вас на слове, – засмеялась она и, сразу посерьезнев, продолжила: – Дело в том, что вот уже много раз я обращалась мысленно к вам, жалея, что мы потеряли друг друга. Постараюсь объяснить. Вам, как психологу, наверное, будет нетрудно меня понять. Папа был для меня не просто папой. Он заменял мне и мать. Которую я, увы, почти не помню.

И вот после его смерти я почувствовала себя сиротой. Я знаю, что оставляю впечатление уверенной в себе и все знающей бизнес-леди. Но это не так. Точнее, не совсем так. Вы знаете, как часто я плачу в подушку, потому что одна? Нет, не в том плане, что нет рядом мужчины. Это другое. Нет рядом никого, с кем можно было бы почувствовать себя ребенком. Я не знала, что это так важно. Пока папа был жив, я этого не понимала. Потому что этого у меня было вдоволь. А сейчас я чувствую эту нехватку. И ничего не могу поделать, потому что этого купить нельзя. Потому что это должен быть человек, у которого я ползала когда-то на коленях. Такой для меня – только вы. И поэтому только вы можете стать для меня тем, кто мне нужен. И никто, кроме вас, мне в этом не сможет помочь. У меня есть еще одна квартира, и тоже недалеко. Этакая обитель художника или поэта. Там все удобства. Вам не о чем будет беспокоиться. У вас будет достойная зарплата, выше, чем у президента Академии наук. И свой кабинет, рядом с моим, точнее, напротив. Я хочу, чтобы вы были рядом, чтобы мне было с кем посоветоваться. Мне страшно, что я осталась одна. Папа не вмешивался в мою работу. Но я знала, знала, что он у меня есть. Помогите, не оставляйте меня одну…

– Люба, Любонька, – дрожащим голосом ответил Андрей Петрович, – спасибо тебе, что уважила старика. Знаешь, как многое для человека, особенно моей судьбы, означает ощущение того, что ты еще кому-то нужен. Не собачке, которую выбрал ты или которая приблудилась, а человеку, который в принципе может без тебя, может, но в то же время не может… Спасибо тебе… Но вряд ли я смогу быть полезен тебе, не потому, что глуп, а потому, что давно из жизни выпал. Как птенчик из гнезда. Какой же, к черту, я советчик. Вот давеча я с полным знанием людей предположил, что ты войдешь в свой офис через дверь, я полагал, что руководству не к лицу кататься под землей, а ты поехала на парковку…

– Вот вы о чем, – ответила, улыбнувшись, она, – теоретически ход ваших мыслей безукоризненно точен. Вы просто не учли, что руководители стараются как можно меньше бывать на людях. Опасно, знаете ли, конкуренты, партнеры… Словом, лучше почаще перемещаться под землей, тогда больше шансов не оказаться там раньше времени навсегда… Но это частности, которые вы с вашим-то умом постигнете очень быстро.

Андрей Петрович встал и подошел к окну.

– Дай мне время, – сказал он, глядя на улицу. Голос его дрожал. – Пара недель ничего не изменит, а мне нужно подумать, ведь трудно ломать привычную жизнь, даже если она проходит на дне.

– Не больше. – Она умоляюще посмотрела на него. – А затем я спрошу, помните, как спрашивали вы: ну-с, и каков ваш положительный ответ? А пока поедем за нашим Пушкиным, заодно я посмотрю, где мне искать вас, если вы вдруг позабудете обо мне несчастной.

Произнеся это, она сказала в селектор:

– Люся, скажи Виктору: мы выезжаем…