Сталин, Хренников и Шостакович

Скажем еще раз спасибо Симонову и Шепилову за описание «кухни» Сталинских премий. Отдельное спасибо за то, что указали еще одного человека, кто мог рассказать что-то интересное об этом процессе. Речь о композиторе Тихоне Николаевиче Хренникове, который также принимал участие в совещаниях у вождя. Но поскольку он был композитором, а не писателем, то мемуаров не оставил, лишь некоторые моменты описав в более поздних интервью. Накануне своего 90-летия заслуженный композитор рассказывал о том, как происходило определение лауреатов Сталинской премии в области музыки.

«У Сталина я был заместителем председателя Комитета и руководителем музыкальной секции, председателем Комитета тогда был Саша Фадеев, а руководителем литературной секции или комиссии был Костя Симонов. И мы втроем в декабре каждый год ходили на Политбюро, где был Сталин, и каждый из нас докладывал о своей секции. И был Комитет не только по искусству и литературе, там был и Комитет по науке, было обычно человек восемь на этом заседании Политбюро».

Поскольку интервью давалось радио «Эхо Москвы», то и вопросы были у журналистов соответствующие. Общий рефрен – не страшно ли вам было ходить к «кровавому диктатору»?

– …Я, во-первых, никогда ничего не боялся и не ждал никаких последствий, и даже был момент, когда я поспорил со Сталиным и Сталин принял мое видение этого события, – ответил Тихон Хренников.

Надо добавить то, о чем Тихон Николаевич скромно умолчал: в военном 1942 году он сам получил Сталинскую премию за музыку к замечательному кинофильму «Свинарка и пастух». В послевоенном 1946 году – за музыку к кинофильму «В шесть часов вечера после войны», а в последнем для Сталинской премии 1952 году он получил ее третий раз за музыку к кинофильму «Донецкие шахтеры».

В интервью газете «Завтра» Хренников был более конкретен: «Я со Сталиным встречался четыре раза. Позже, когда был уже известным композитором. Сталин знал мою музыку и хорошо к ней относился, об этом говорит и Шепилов в своих воспоминаниях. Именно Сталин назначил меня Генеральным секретарем Союза композиторов… В то же время Сталин назначил меня и руководителем музыкальной секции комитета по Сталинским премиям… Поэтому, естественно, мне проходилось беседовать с Иосифом Виссарионовичем. Но какого-то специального разговора, когда бы меня учили, как нужно поступать, у меня со Сталиным не было».

На вопрос, каким в общении был Сталин, композитор ответил:

«Сталин был совершенно нормальный человек. С ним часто спорил Фадеев, мне один раз пришлось поспорить. Фадеев спорил по поводу книги “Даурия” писателя Седых… Докладываем всему Политбюро о сложившейся ситуации… Сталин сидел справа и принимал самое активное участие в обсуждении вопросов. Когда Фадеев высказал свое мнение о том, что он против награждения этого произведения Сталинской премией, поскольку там плохо отражена роль партии, Сталин возразил: это же литературное произведение, а не публицистика, зачем нужны такие политические подробности, такая точность? Возник спор. Фадеев сказал, что он категорически против, что он в то время был на Дальнем Востоке и вместе с Сергеем Лазо делал революцию. Он же был двоюродным братом Лазо, которого сожгли в топке японцы. Сталин обратился к Политбюро: ну что, дадим премию Седых? И вопреки мнению Фадеева, эту премию дали».

Сохранилась и история спора Хренникова со Сталиным. В то время был замечательный балалаечник Нечипоренко, невероятный виртуоз. Услышав его раз, Хренников был просто поражен и решил выдвинуть его на Сталинскую премию. И вот на заседании Политбюро, где решался вопрос, председатель комитета Николай Николаевич Беспалов решил выступить и сказал примерно следующее:

– Товарищ Сталин, как можно за балалайку давать Сталинскую премию, это же народный инструмент. Ну как же можно? Мы этим самым снижаем значение такой престижной премии.

– Пожалуй, вы правы, – согласился Сталин.

Видя, что дело идет не в ту сторону, слово взял Тихон Хренников.

– Я никак не могу согласиться с товарищем Беспаловым, потому что проблема балалайки была решена еще в прошлом веке. Это уже не народный инструмент, а это инструмент профессиональный. Я вообще удивляюсь выступлению Беспалова, который, по-видимому, не знает истории этого инструмента, что еще в XIX веке Трояновский и Андреев приезжали к Толстому, играли ему, и он плакал и рыдал.

В нашей Московской консерватории даже есть факультеты народных инструментов, там преподают, а Нечипоренко окончил Ленинградскую консерваторию. Играет на балалайке как Ойстрах на скрипке. Его даже называли «балалаечным Ойстрахом». Он играет весь скрипичный репертуар.

Тогда Сталин говорит коротко: дадим.

И дали.

«Вообще в СССР музыка, как в классической Древней Греции, была крупнейшим государственным делом. Духовное влияние крупнейших композиторов и исполнителей, формирующее умных и волевых людей, было огромным, в первую очередь через радио. Наш Союз композиторов обладал огромной материальной мощью. Мы в год имели 20 миллионов рублей! По тем временам – это колоссальная сумма. Мы строили дома, давали бесплатно квартиры. Создавали Дома творчества. А фестивали и концерты! При Музфонде существовал специальный отдел музыкальной пропаганды, задачей которого была организация и пропаганда новых произведений. Мы построили свою типографию и свое издательство “Советский композитор”. Издавали произведения, в том числе и молодых композиторов. Попробуйте сейчас что-нибудь издать! Только сами, за свои деньги».

Очень примечательны и высказывания Хренникова об А. А. Жданове, который выделялся своим образованием среди всех членов Политбюро, умел играть на рояле и петь, и по просьбе Сталина часто делал это во время отдыха: «Меня приглашал Жданов, который был образованнейшим человеком. Это сейчас стали из него делать пугало: якобы он был незнайкой, якобы садился за рояль и показывал великим композиторам, как нужно сочинять. Вообще пишут такую белиберду, что трудно представить, чтобы нормальный грамотный человек мог придумать такую штуку, как сейчас придумывают о советских руководителях, писателях».

Получали Сталинские премии и другие композиторы. Как-то при обсуждении упомянули балет А. Глазунова «Раймонда». «Председатель Комитета по делам искусств П. Лебедев очень неловко выразился, что у балета «средневековый сюжет». Сталин сейчас же очень зло высмеял такую постановку вопроса:

– А разве «Борис Годунов» и многие другие великие произведения написаны не на «старые сюжеты»? Почему в Комитете по делам искусств такие примитивные взгляды?»

Как всегда вокруг имени Сталина, в музыкальной сфере мы также найдем несколько мифов и интересных историй. Одна из них связана с именем композитора Д. Д. Шостаковича. Легенда гласит, что на соискание Сталинской премии был выдвинут Евгений Кириллович Голубев, композитор, профессор Московской государственной консерватории имени П. И. Чайковского, который помимо музыкальных талантов был в хороших отношениях с Ждановым. Голосовать против никто не решался.

Странный итог голосования: все – за, один – против, удивил Сталина.

Он поинтересовался, кто же высказался против.

– Шостакович, товарищ Сталин, – ответили ему.

– Мы, товарищи, разбираемся в симфониях не так хорошо, как товарищ Шостакович. А товарищ Голубев пусть еще поработает над своей музыкой.

И Голубев остался без премии.

Если судить по этой истории, Шостакович пользовался у Сталина большим авторитетом. Это так и не так одновременно. Сталин уважал и ценил композитора, но вряд ли сама история правдива.

Музыкальная карьера Дмитрия Дмитриевича Шостаковича развивалась в начале двадцатых годов. В 1926 году состоялась премьера его Первой симфонии. В 1932 году Шостакович написал оперу «Леди Макбет Мценского уезда», которая с 1934 года с успехом пошла по театрам Советского Союза (и за рубежом) под названием «Катерина Измайлова». 28 января 1936 года в газете «Правда» появилась редакционная критическая статья «Сумбур вместо музыки». Речь шла как раз об этой опере Шостаковича. Хочется обратить внимание на то, что в рассказах «десталинизаторов» каждый критический материал о композиторах, писателях, художниках описывается как «разгромный». Фактически – расстрельный. Реальность была иной. Поскольку в СССР все театры были государственными и единственным источником дохода для творческих людей были государственные гонорары, зарплаты и премии, то Сталин вполне справедливо полагал, что государство имеет право оценивать и даже заказывать творцу «продукцию». По крайней мере, обозначать направление.

Газета «Правда» была основным политическим рупором, в котором публиковалась официальная точка зрения. Нет ничего удивительного в том, что после критической публикации сотрудничество театров и концертных площадок с «творцом» могло быть остановлено. Иногда в эту ситуацию приходилось точечно вмешиваться Сталину, как, например, в истории с М. А. Булгаковым. Именно Иосиф Виссарионович вернул пьесы автора на сцену советских театров. К слову сказать, в том обществе, которое сегодня называют демократическим, то есть на Западе, мы наблюдаем кампании, фактически вычеркивающие из профессии человека, который якобы нарушил некие неписанные правила.

Что же было написано в критической статье «Сумбур вместо музыки»?

– «Слушателя с первой же минуты ошарашивает в опере нарочито нестройный, сумбурный поток звуков. Обрывки мелодии, зачатки музыкальной фразы тонут, вырываются, снова исчезают в грохоте, скрежете и визге».

– «Это все не от бездарности композитора, не от его неумения в музыке выразить простые и сильные чувства. Это музыка, умышленно сделанная “шиворот-навыворот”, – так, чтобы ничего не напоминало классическую оперную музыку, ничего не было общего с симфоническими звучаниями, с простой, общедоступной музыкальной речью… это левацкий сумбур вместо естественной, человеческой музыки».

– «Все это грубо, примитивно, вульгарно. Музыка крякает, ухает, пыхтит, задыхается, чтобы как можно “натуральнее” изобразить любовные сцены. И любовь размазана по всей сцене в самой вульгарной форме. Купеческая двуспальная кровать занимает центральное место в оформлении, на ней решаются все проблемы».

Очередная легенда гласит, что в начале января 1936 года на оперу Шостаковича пришел Сталин. Пришел – и ушел. После чего и появилась статья в «Правде». Спустя 9 дней, 6 февраля 1936 года, в главной советской газете в другой критической статье «Балетная фальшь» разобрали (но гораздо мягче) еще и балет Шостаковича «Светлый ручей». В опубликованном тексте прямо прослеживаются мысли Сталина, которые были им высказаны коллегам… спустя 10 лет – в 1946 году! Халтурность исполнения, попытка выехать на мастерстве…

«“Светлый ручей” – это название колхоза… Нельзя возражать против попытки балета приобщиться к колхозной жизни. Если они хотели представить колхоз на сцене, надо изучить колхоз, его людей, его быт. Если они задались целью представить именно кубанский колхоз, надо было познакомиться с тем, что именно характерного в колхозах Кубани. Серьезная тема требует серьезного отношения, большого и добросовестного труда. Перед авторами балета, перед композитором открылись бы богатейшие источники творчества в народных песнях, в народных плясках, играх. Жизнь колхоза, его новый, еще только складывающийся быт, его праздники – это ведь очень значительная, важная, большая тема. Нельзя подходить к этому с налета, с кондачка – все равно, в драме ли, в опере, в балете».

Нужно отметить, что чуть ранее Сталин и члены Политбюро посетили оперу «Тихий Дон» по роману Шолохова, и их положительные отзывы активно тиражировала советская пресса. Слишком авангардная и непонятная большинству трудящихся музыка Шостаковича из его последних по времени произведений пролетарскому государству была не нужна, а вот музыка под создаваемыми в тот момент канонами «социалистического реализма» – нужна. Именно это и доносилось до общественности, до творцов через публикации в «Правде». Речь, конечно, же, шла об искусстве в целом, а не только о музыке. Поэтому через пару месяцев после статьи о музыке Шостаковича в «Правде» вышла статья «О художниках-пачкунах». В ней говорилось, что к иллюстрациям детских книг на пушечный выстрел нельзя подпускать художников-«новаторов». Термины «современное искусство», «перфоманс», «инсталляция», которыми сегодня прикрывают неумение или нежелание создать настоящий шедевр, тогда еще не изобрели. А вот «новаторы» в живописи уже были.

Самое время спросить, как отреагировал на критику сам Шостакович? Так, как и должен реагировать на критику художник. Творить и писать. На дворе был, пожалуй, самый загадочный в нашей истории 1937 год. Органами НКВД был раскрыт реально существовавший заговор Тухачевского. После чего Ежов и запустил маховик террора. Стоит отметить, что Тухачевский был очень хорошо знаком с Шостаковичем, и поэтому композитора вызвали повесткой в «Большой дом». Отправляясь туда, Дмитрий Дмитриевич полагал, что обратно не вернется. Однако следователя интересовал исключительно Тухачевский, разговоры, возможные планы и т. д. и т. п. Далее события развивались совсем неожиданным образом: следователь, допрашивавший Шостаковича, к моменту второго визита композитора в НКВД… сам оказался арестован, а к Дмитрию Дмитриевичу у следствия более вопросов не было.

Именно в 1937 году Шостакович и создал свою Пятую симфонию. 21 ноября 1937 года в зале Ленинградской филармонии состоялась ее премьера. Когда отзвучали последние ноты, началась буря аплодисментов, многие зрители плакали. «В сезоне 1937/1938 года ее услышали жители Парижа, в газетах ее назвали одним «из лучших произведений современной музыки». У нас ее назвали «деловым творческим ответом советского художника на справедливую критику».

Никаким репрессиям он не подвергся, хотя критика со стороны руководства страны была в самый неблагополучный и прямо опасный период жизни нашего государства. В 1940 году за Фортепьянный квинтет Шостакович получил Сталинскую премию первой степени. Можно сказать, что Сталин был объективным критиком. Когда Шостакович, с его точки зрения, пошел со своим безусловным талантом не в ту сторону, его поправили. Написал гениальную симфонию – наградили.

В 1948 году Шостаковича «поправили» еще раз. На этот раз в целой компании композиторов. 1 февраля 1948 года в газете «Правда» было напечатано «Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) Об опере «Великая дружба» В. Мурадели». Легенда вновь рассказывает нам историю такой же, как она была в 1936 году. 5 января 1948 года Сталин посещает оперу – остается недовольным. Но только на этот раз публикуется не анонимная критическая статья-рецензия, а постановление Политбюро ЦК партии. И даже на свет появляется термин – «формализм» в музыке. Космополитизм и формализм были объявлены двумя сторонами одного и того же «низкопоклонства перед Западом», а русская классическая опера провозглашалась лучшей в мире.

Сам текст постановления можно легко найти в Интернете, поэтому ограничимся парой фрагментов:

– «Музыка оперы невыразительна, бедна. В ней нет ни одной запоминающейся мелодии или арии. Она сумбурна и дисгармонична, построена на сплошных диссонансах, на режущих слух звукосочетаниях. Отдельные строки и сцены, претендующие на мелодичность, внезапно прерываются нестройным шумом, совершенно чуждым для нормального человеческого слуха и действующим на слушателей угнетающе. Между музыкальным сопровождением и развитием действия на сцене нет органической связи. Вокальная часть оперы – хоровое, сольное и ансамблевое пение – производит убогое впечатление…»

– «Особенно наглядно представлены формалистические извращения, антидемократические тенденции в музыке, чуждые советскому народу и его художественным вкусам. Характерными признаками такой музыки является отрицание основных принципов классической музыки, проповедь атональности, диссонанса и дисгармонии, являющихся якобы выражением «прогресса» и «новаторства» в развитии музыкальной формы, отказ от таких важнейших основ музыкального произведения, какой является мелодия, увлечение сумбурными, невропатическими сочетаниями, превращающими музыку в какофонию, в хаотическое нагромождение звуков».

Читая эти строки постановления Политбюро, невозможно отделаться от ощущения, что перед нами практически те же претензии к композиторам, что были высказаны еще в 1936 году. Только на новом витке истории и в иной ситуации. Теперь критикуется не только музыка, но также идеологическое наполнение оперы: «Исторически фальшивой и искусственной является фабула оперы, претендующая на изображение борьбы за установление советской власти и дружбы народов на Северном Кавказе в 1918–1920 гг. Из оперы создается неверное представление, будто такие кавказские народы, как грузины и осетины, находились в ту эпоху во вражде с русским народом, что является исторически фальшивым, так как помехой для установления дружбы народов в тот период на Северном Кавказе являлись ингуши и чеченцы».

(Странно звучащее сегодня для интернационального СССР обвинение целых народов объясняется выселением чеченцев и ингушей, которое произошло 23 февраля 1944 года.) А далее на Съезде композиторов началась «проработка» композиторов-космополитов, о которой на 100 % просталинский Тихон Хренников написал так: «И мне пришлось в очень тяжелые дни 1948 года, когда обливали грязью наших лучших композиторов, зачитывать тот знаменитый доклад, который я не писал и который мне дали за полтора часа до начала Съезда Союза композиторов. Я знал, кто написал доклад, но я никому не стал говорить, кто это, не говорю и сейчас. Принял удар на себя».

Безусловно, инициатором Постановления Политбюро партии был сам Сталин, который в течение почти двух лет старался четко направить советское искусство в сторону патриотизма, заглушить присущее образованному слою преклонение перед Западом. Так вот, Шостакович наряду с Прокофьевым и Хачатуряном оказался одной из главных мишеней начавшейся «проработки». Это, кстати, означает, что в тот период он не мог быть для Сталина авторитетом, который зарубил бы Сталинскую премию вполне талантливому композитору. Произведения «формалистов» стали запрещаться, а сами они лишались должностей. «В 1948 году, придя в Консерваторию, мы увидели на доске объявлений приказ: “Шостакович Д.Д. более не является профессором по классу композиции в связи с несоответствием профессорской квалификации”», – рассказывал позднее Ростропович.

Отдельно подчеркнем, что никаких репрессий и в этом случае не было. А был один показательный телефонный разговор. В марте 1949 года в квартире Дмитрия Дмитриевича Шостаковича зазвонил телефон.

– Не отходите, с вами будет разговаривать товарищ Сталин.

Сталин первым делом поинтересовался, почему Шостакович отказывается от важного правительственного поручения – поездки на Всеамериканскую конференцию в защиту мира. Шостакович ответил, что если уже больше года его музыку и музыку некоторых его коллег не играют, и на то есть соответствующий приказ Главреперткома, то ехать в Америку невозможно. Как он объяснит все это американцам?

– Как это не играют? Мы такого распоряжения не давали, – удивился Сталин. – А что у вас со здоровьем? – спросил он далее.

– Тошнит, – прямодушно сообщил Дмитрий Дмитриевич.

Эту фразу композитора в разговоре со Сталиным можно трактовать как состояние здоровья, но «десталинизаторы» ее описывают как тонкий и смелый намек композитора на атмосферу в стране. Что Шостакович действительно имел в виду, сейчас уже не представляется возможным выяснить. Зато последствия его телефонного разговора со Сталиным очевидны и однозначны. Приказ о запрете произведений Шостаковича, Прокофьева, Хачатуряна и других «формалистов» отменили, Шостаковича подлечили в Кремлевской больнице и отправили-таки в США. А в 1950 году Дмитрий Дмитриевич получил очередную Сталинскую премию за музыку к фильму «Падение Берлина». Потом еще одну за сюиту для хора «Десять поэм» на стихи революционных поэтов. Таким образом, «гонения» на Шостаковича длились около года, после чего Сталин дал ему в качестве извинения и знака уважения сразу две Сталинские премии.