Как Борис Пастернак обожал Сталина и почему Сталин не ответил ему взаимностью

Начнем с главного – никаких гонений на Бориса Пастернака в сталинское время не было. От слова совсем. И это при том, что писатель занимал очень свободную для того времени позицию. Он не подписывал коллективные письма с требованием смертной казни «врагам народа», а выступая с трибуны, прямо обращался к коллегам по цеху: «Не жертвуйте лицом ради положения». За несколько дней до ареста Бухарина Пастернак написал ему письмо, что не верит в его виновность. Что было Пастернаку за все эти вольности и фрондерство? Ничего. Обличители Сталина просто переносят в сталинское время будущие гонения на Бориса Пастернака, которые случились через много лет после смерти вождя. Пастернака действительно притесняли, но делал это Хрущев, а вовсе не Сталин. Травля Пастернака развернулась после опубликования на Западе его романа «Доктор Живаго» в 1957 году.

На самом деле… Борис Леонидович Пастернак просто боготворил Сталина и жаждал общения со своим кумиром. Его восторженное отношение к вождю описывают все мемуаристы. Супруга Осипа Мандельштама Надежда рассказывала, что он «бредил Сталиным». При этом, желая поговорить с вождем «о жизни и смерти», Пастернак вовсе не собирался делать карьеру или подмазываться к власти. Сталин был ему интересен как исторический персонаж, политик. Как человек и личность.

Уж не знаю почему, но взаимностью ему Сталин не отвечал. И дело не в том, что Пастернак писал что-то не то. Просто не желал Сталин с ним встречаться, и все. За всю жизнь будущий нобелевский лауреат непосредственно общался с вождем всего два раза. Из них один – по телефону.

Первая встреча со Сталиным состоялась у поэта в двадцатые годы в здании ЦК партии большевиков на Воздвиженке, дом 5. Уже тогда Сталин любил пригласить на беседу деятелей культуры, хотя сам он еще «тем Сталиным» не был. В тот раз в ЦК партии пришли Есенин, Маяковский и Пастернак. О чем шел тогда разговор, доподлинно неизвестно, однако товарищ Сталин просил корифеев поэтического слова обратить внимание на грузинских поэтов и переводить их творения на русский язык. Стоит отметить, что именно Пастернак выполнил просьбу, и в итоге свет увидела его книга переводной поэзии «Грузинские лирики». Поэт оставил на книге автограф и отправил ее в Кремль Сталину, приложив к ней письмо. Это случилось в декабре 1935 года, когда Сталин помог освободить Николая Пунина и Льва Гумилева. Соответственно – мужа и сына Анны Ахматовой. В конце октября 1935 года они оба были арестованы в Ленинграде по доносу однокурсника Гумилева. Он подробно пересказал чекистам антисоветские разговоры родственников Ахматовой. Стоит напомнить, что дело происходит через несколько месяцев после того, как в Северной столице был убит С. М. Киров. Получив донос, НКВД первым делом… арестовало самого доносчика, на предмет вхождения в «террористическую организацию Гумилева». После этого арестовали еще одного студента-историка, Игоря Полякова. Оба задержанных дали показания на Николая Пунина и Льва Гумилева. После ареста Пунин раскололся уже на первом допросе: «Что же касается политических настроений Гумилева, то мне известно, что он, беседуя, неоднократно высказывал симпатии принципам монархизма». Вообще, из показаний задержанных, которые начали топить друг друга, получалась весьма безрадостная картина антисоветской деятельности, которая тянула лет на десять как минимум. В 1937 году за то же самое светила высшая мера, но год был еще только 1935-й.

Анна Ахматова срочно поехала в Москву и смогла через знакомых литераторов передать письмо Сталину.

«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович, – писала поэтесса, – зная Ваше внимательное отношение к культурным силам страны и в частности к писателям, я решаюсь обратиться к Вам с этим письмом. 23 октября в Ленинграде арестованы Н.К.В.Д. мой муж Николай Николаевич Пунин (проф. Академии художеств) и мой сын Лев Николаевич Гумилев (студент Л.Г.У.). Иосиф Виссарионович, я не знаю, в чем их обвиняют, но даю Вам честное слово, что они ни фашисты, ни шпионы, ни участники контрреволюционных обществ. Я живу в С.С.Р. с начала Революции, я никогда не хотела покинуть страну, с которой связана разумом и сердцем. Несмотря на то, что стихи мои не печатаются и отзывы критики доставляют мне много горьких минут, я не падала духом; в очень тяжелых моральных и материальных условиях я продолжала работать и уже напечатала одну работу о Пушкине, вторая печатается. В Ленинграде я живу очень уединенно и часто подолгу болею. Арест двух единственно близких мне людей наносит мне такой удар, который я уже не могу перенести. Я прошу Вас, Иосиф Виссарионович, вернуть мне мужа и сына, уверенная, что об этом никогда никто не пожалеет. Анна Ахматова, 1 ноября 1935 года».

Написал письмо вождю с просьбой об освобождении арестованных и Борис Пастернак. Правда, его послание пришло адресату уже после решения вопроса. Сталин написал тогдашнему главе НКВД Ягоде: «т. Ягода. Освободить из-под ареста и Пунина, и Гумилева и сообщить об исполнении. И. Сталин». Стоит обратить внимание на скорость сталинской реакции: 1 ноября написано письмо Ахматовой, а уже 3 ноября готово постановление об освобождении задержанных и прекращении следственного дела. Можно представить себе потрясение Льва Гумилева, будущего автора теории пассионарности и замечательного писателя-историка: «Вы великодушнее царского правительства. Я даю слово, что больше от меня никогда не услышите ни одного антисоветского слова», – заявил он, выходя на свободу. Муж Ахматовой Н. Пунин был менее эмоционален и попросил следователя оставить его в тюрьме до утра, так как было уже поздно и ему проще было переночевать в камере.

После этого случая Борис Пастернак и написал еще одно письмо Сталину, к которому приложил экземпляр книги грузинских поэтов. Не зная механизма освобождения арестованных, Борис Леонидович имел все основания считать, что и его вклад в освобождение Гумилева и Пунина есть, что Сталин услышал его просьбу (хотя это и было не так). Поэтому в своем послании он благодарит вождя за «чудное молниеносное освобождение родных Ахматовой», а далее дает волю своим чувствам.

«Я… постеснялся побеспокоить Вас вторично и решил затаить про себя это чувство горячей признательности Вам, уверенный в том, что все равно неведомым образом оно как-нибудь до Вас дойдет. И еще тяжелое чувство. Я сначала написал Вам по-своему, с отступлениями и многословно, повинуясь чему-то тайному, что, помимо всем понятного и всеми разделяемого, привязывает меня к Вам. Но мне посоветовали сократить и упростить письмо, и я остался с ужасным чувством, будто послал Вам что-то не свое, чужое. Я давно мечтал поднести Вам какой-нибудь скромный плод моих трудов, но все это так бездарно, что мечте, видно, никогда не осуществиться. Или тут быть смелее и, недолго раздумывая, последовать первому побуждению? “Грузинские лирики” – работа слабая и несамостоятельная, честь и заслуга всецело принадлежит самим авторам, в значительной части замечательным поэтам… Горячо Вас любящий и преданный Вам Б. Пастернак».

Вы когда-нибудь слышали о том, в какой тональности и с какой настоящей влюбленностью писал Сталину кумир российских либералов и будущий автор «Доктора Живаго»? И не услышите – просто потому, что это разбивает вдребезги картинку «тирана и кровопийцы» Сталина, который всех мучил и убивал. Ведь иначе выходит, что либо Борис Пастернак был приспособленцем высшей пробы, либо он ничего не понимал в людях, раз так активно и с такой страстью желал общения с вождем.

Сталин позвонил Пастернаку. Возможно, его подтолкнуло к этому предыдущее письмо с просьбой помочь Ахматовой. Ведь в то же самое время был арестован и поэт Осип Мандельштам, которого некоторые авторы называют другом Пастернака. Понимая, что НКВД может накосячить и в этом деле, Сталин решил лично в нем разобраться. Тем более что в тот момент еще облеченный сталинским доверием Николай Бухарин обеспокоился судьбой поэта и написал Сталину письмо с припиской: «И Пастернак тоже волнуется». Прочитав записку Бухарина, Сталин и позвонил Пастернаку. Все сложилось: Пастернак просил за невинных людей, теперь он «обеспокоен» судьбой Мандельштама, надо с ним поговорить. Понять ситуацию, а заодно и понять, что за человек сам Пастернак.

На самом деле дружбы между двумя поэтами не было, они имели весьма специфические отношения. Вот что рассказывала вдова Пастернака Зинаида Николаевна:

«Мандельштам изредка заходил к нам. Мне не нравился его тон по отношению к Боре, он разговаривал с ним как с учеником. Держался очень заносчиво, критиковал Борины стихи, перебивал и без конца читал свои. Он был ревнив к чужим успехам, как избалованная красавица. Боря всегда отдавал должное его мастерству, но соглашался со мной, что поведение Мандельштама неприятно».

Существуют целых четырнадцать версий телефонного разговора Сталина и Пастернака, причем сам Борис Леонидович пересказывал его многим людям в нескольких вариантах. Однако можно сказать точно: Сталина разговор разочаровал. Общаться с Пастернаком ему более не хотелось. Уже никогда.

А что же такого сказал Пастернак? Что не понравилось Сталину? Может быть, смелые обличительные слова поэта о произволе и таланте, которого губят палачи из НКВД? Нет, ничего подобного Пастернак не сказал.

Сталин начал разговор с того, что сказал «отдано распоряжение, что с Мандельштамом все будет в порядке». И спросил Пастернака, почему он за того не хлопотал:

– Если бы мой друг попал в беду, я бы лез на стену, чтобы спасти его.

Пастернак ответил, что если бы он не хлопотал, то Сталин бы не узнал об этом деле.

– Почему вы не обратились ко мне или в писательские организации?

– Писательские организации не занимаются этим с 1927 года.

– Но ведь он ваш друг?

– Это не имеет значения, – ответил Пастернак. – Если вам нужно заверение, что Мандельштам – советский человек, то я его вам даю.

Видя, что Пастернак замялся, Сталин после недолгой паузы продолжил:

– Но ведь он же мастер, мастер?

– Поэты как красивые женщины, им трудно оценить достоинства друг друга, – ответил Пастернак, после чего решил взять инициативу в свои руки. – Почему мы всё говорим о Мандельштаме и Мандельштаме, я так давно хотел с вами поговорить!

– О чем? – спросил Сталин.

– О жизни и смерти, – ответил Пастернак.

Думаю, что Сталин был неприятно поражен. Он ожидал услышать аргументы в защиту Мандельштама, а вместо этого увидел желание побыстрее пройти эту тему и поговорить «о вечном». Арестованный коллега был Пастернаку ничуть не интересен. А говорить с таким человеком и на такие темы было уже неинтересно Сталину. Да и времени было жалко. И он повесил трубку.

Пастернак подумал, что это проблема со связью, перезвонил в секретариат Сталина, но его не соединили. Тогда смелый и принципиальный Борис Леонидович поинтересовался у секретаря Сталина Поскребышева, можно ли ему рассказывать о состоявшемся телефонном общении. «А это ваше личное дело», – ответили ему.

И еще – даже после сталинского разочарования в Пастернаке с поэтом ничего не случилось. Мы ведь помним, что Пастернак поддержит Бухарина и не поддержит «1937 год». То есть все самоволия Пастернака будут в самый острый период «ежовщины», но его ни разу никто не арестует. А вскоре из коммуналки на Волхонке Пастернак переедет в многоэтажный дом в Лаврушинском переулке. Этот дом, построенный перед войной, специально предназначался для творческой интеллигенции, для писателей и поэтов. И Пастернак туда переехал «с благословления» Сталина. Помимо этого он получил дачу в Переделкино, где и стал в итоге жить постоянно. Это и есть последний адрес поэта, здесь сегодня его государственный музей. Рассказывают ли там правду о том, как будущий нобелевский лауреат относился к Сталину?