Сталин и деятели искусства

Взаимоотношения Сталина с деятелями культуры вполне достойны отдельной книги, и даже не одной. Тема поистине бездонная. Нас же эти отношения, беседы и встречи интересуют с точки зрения того, какие вопросы формулировал глава государства, о чем говорил и думал. Вождь прекрасно понимал, что некоторые важные темы сами собой подниматься не будут, что художникам нужно ставить задачи. Поправлял, если видел, что фильм или книга рассказывают не то, не о том или не так. Это не значит, что глава государства диктовал авторам, что делать. Это значит, что он понимал важность информационного поля. Сегодня нас не удивляет невероятная синхронность западных медиа в освещении тех или иных событий. Речь даже не об оценках и акцентах в подаче новостей, а об удивительной согласованности разных средств массовой информации. Казалось бы, вообще никак не связанных между собой структур. Только обострились отношения с Ираном, а на экранах уже идет фильм про спартанцев, где жители Древней Персии (то есть Ирана) выглядят кровожадными чудовищами. А в компьютерной игре за несколько лет до войны в Сирии главного террориста зовут Асад. Случайности? Нет, постановка задач производителям игр, фильмов, книг из одного центра. Вот именно так пытался действовать Сталин, после него в СССР никто этого не делал на таком уровне…

9 августа 1946 года Сталин выступил на заседании Оргбюро ЦК ВКП(б), где поведал о «халтуре» известных режиссеров. Его слова звучат актуально и сегодня:

«Получается общее впечатление, что постановщики и режиссеры очень мало работают над предметами, которые хотят демонстрировать, очень легко относятся к своим обязанностям. Я бы сказал, что иногда эта легкость доходит до преступности. Люди предмет не изучают, дело не представляют, а пишут сценарий. Это недобросовестное отношение. Возьмите хороших постановщиков, режиссеров, того же американца Чарли Чаплина. Два-три года человек молчит, усиленно работает, добросовестно изучает технику, детали дела, потому что без деталей никакое дело не может быть изучено, и хорошего фильма без деталей сделать нельзя. Детали надо изучать…

Взять хотя бы фильм “Адмирал Нахимов”. Пудовкин – способный постановщик и режиссер, дело знает, но на этот раз не удосужился как следует изучить дело. Он решил так: я – Пудовкин, меня знают, напишу, и публика “глотнет”, всякий фильм будут смотреть. Изголодались люди, любопытства, любознательности много и, конечно, будут смотреть. А между тем теперь у людей вкусы стали квалифицированнее, и они не всякий товар “глотнут”. Люди начинают отличать плохое от хорошего и предъявляют новые требования. И если это дело пойдет дальше, а мы, большевики, будем стараться развивать вкусы у зрителей, я боюсь, что они кое-кого из сценаристов, постановщиков и режиссеров выведут в тираж. В фильме “Нахимов” тоже имеются элементы недобросовестного подхода постановщиков к изучению того предмета, который они хотели показать. На всяких мелочах отыгрываются, два-три бумажных корабля показали, остальное – танцы, всякие свидания, всякие эпизоды, чтобы занять зрителя. Это, собственно, не фильм о Нахимове, а фильм о чем угодно, с некоторыми эпизодами о Нахимове. Мы вернули фильм обратно и сказали Пудовкину, что он не изучил этого дела, не знает даже истории, не знает, что русские были в Синопе. Дело изображается так, будто русские там не были. Русские взяли в плен целую кучу турецких генералов, а в фильме это не передано. Почему? Неизвестно. Может быть, потому, что это требует большого труда, куда легче показать танцы. Одним словом, недобросовестное отношение к делу, за которое человек взялся, к делу, которое будет демонстрироваться во всем мире…»

Снять фильм про Ивана Грозного Эйзенштейну в Кремле предложили еще в январе 1941 года. Первая часть вышла на экраны в 1945 году, получила самые высокие оценки и была удостоена Сталинской премии первой степени. В этой части показывались первые годы правления царя Ивана, военный поход на Казань и в начале фильма помпезное венчание на царство. А вот вторая часть «Ивана Грозного», посвященная опричнине и борьбе царя с боярами, подверглась резкой критике со стороны Сталина…

«Или другой фильм – “Иван Грозный” Эйзенштейна, вторая серия. Не знаю, видел ли кто его, я смотрел, – омерзительная штука! Человек совершенно отвлекся от истории. Изобразил опричников, как последних паршивцев, дегенератов, что-то вроде американского Ку-Клукс-Клана. Эйзенштейн не понял того, что войска опричнины были прогрессивными войсками, на которые опирался Иван Грозный, чтобы собрать Россию в одно централизованное государство, против феодальных князей, которые хотели раздробить и ослабить его… Изучение требует терпения, а у некоторых постановщиков не хватает терпения, и поэтому они соединяют все воедино и преподносят фильм: вот вам, “глотайте”, – тем более, что на нем марка Эйзенштейна».

Итогом выступления Оргбюро ЦК ВКП(б) стало печально знаменитое сегодня, «раскрученное» в перестроечный период постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». Оно увидело свет 14 августа 1946 года. Вопреки расхожему мнению, в тексте постановления пропесочивали не только Михаила Зощенко и Анну Ахматову, хотя и им досталось весьма крепко. Судя по тональности и скорости принятия постановления, № 5–6 журнала “Звезда” с рассказом М. Зощенко “Приключения обезьяны” под рубрикой “Новинки детской литературы” был прочитан Сталиным лично. Нужно отметить, что читал вождь очень много и всегда был в курсе новинок советской литературы. Безусловно, читал он и так называемые «толстые журналы», в том числе «Звезду» и «Ленинград», о которых шла речь в постановлении Оргбюро ЦК партии.

«Приключения обезьяны… представляет пошлый пасквиль на советский быт и на советских людей. Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами».

«Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадочничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, “искусстве для искусства”, не желающей идти в ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе».

О своих ощущениях от постановления ЦК Константин Симонов позже напишет так: «Было ощущение грубости, неоправданной, тяжелой, – хотя к Зощенко военных лет я не питал того пиетета, который питал к Ахматовой, но то, как о нем говорилось, читать тоже было неприятно, неловко… Думается, исполнение, торопливое и какое-то, я бы сказал, озлобленное, во многом отличалось от замысла, в основном чисто политического, преследовавшего цель прочно взять в руки немножко выпущенную из рук интеллигенцию, пресечь в ней иллюзии, указать ей на ее место в обществе и напомнить, что задачи, поставленные перед ней, будут формулироваться так же ясно и определенно, как они формулировались и раньше, до войны, во время которой задрали хвосты не только некоторые генералы, но и некоторые интеллигенты, – словом, что-то на тему о сверчке и шестке».

При нарастающем противостоянии с США и их сателлитами Сталин видел необходимость с одной стороны ясного патриотического посыла в художественном произведении и недопустимости раболепия перед Западом. По этой важной проблеме он высказался и на Оргбюро ЦК, а далее произошло то, что мы часто наблюдали, наблюдаем и, похоже, будем наблюдать. Когда прекрасная идея или замысел руководителя умножается на ноль способом его реализации.

Вот постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» – как раз такой случай. Развивая тему сталинского выступления на Оргбюро о недопустимости халатного отношения «творцов» и мэтров к своим обязанностям, в итоге получили казенную штамповку. В которой практически незамеченной осталась и тема публикаций вещей, «проникнутых духом низкопоклонства по отношению ко всему иностранному», и вторая – которую можно условно назвать «художественной коррупцией». Это когда журнал печатает того, кто «друг его главному редактору», а не того, кто заслуживает публикации. Когда в творческой среде формируется «круговая порука», не дающая пробиваться вперед и наверх новым молодым талантам: «…работники поставили в основу своих отношений с литераторами не интересы правильного воспитания советских людей и политического направления деятельности литераторов, а интересы личные, приятельские. Из-за нежелания портить приятельских отношений притуплялась критика. Из-за боязни обидеть приятелей пропускались в печать явно негодные произведения… [это] приводит к тому, что писатели перестают совершенствоваться, утрачивают сознание своей ответственности перед народом, перед государством, перед партией, перестают двигаться вперед».

Как говорится, заставь дурака Богу молиться… Вместо постановления о необходимости патриотического воспитания и развития русской самобытности получилась кампания по вычеркиванию из литературы Зощенко и Ахматовой. Именно так это постановление сегодня и подается. Между тем цель Сталина была совершенно иной – решение фундаментальной проблемы, которая сидела в головах советских людей. Да и сейчас определяет сознание немалой части творческой интеллигенции. Мол, «там» все и всегда правильно, у нас все и всегда неправильно. Сталин хотел это исправить…

В мае 1947 года Константин Симонов вместе с другими деятелями культуры будет приглашен в Кремль, где в течение трех часов Иосиф Виссарионович будет рассуждать на эту тему. В своей книге писатель подробнейшим образом пересказал беседу. Между прочим, зашла речь и о Зощенко. Будучи главредом журнала «Новый мир», Симонов сообщил Сталину, что хотел бы напечатать «Партизанские рассказы» Михаила Зощенко в своем журнале, и просит на это разрешения.

– А вы читали эти рассказы Зощенко? – повернулся Сталин к Жданову.

– Нет, – сказал Жданов, – не читал.

– А вы читали? – повернулся Сталин к Симонову.

– Я читал, – ответил тот и объяснил, что всего рассказов у Зощенко около двадцати, но он отобрал для публикации в журнале только десять, которые считает лучшими.

– Значит, вы как редактор считаете, что это хорошие рассказы? Что их можно печатать?

– Да, – говорит Константин Симонов.

– Ну, раз вы как редактор считаете, что их надо печатать, печатайте. А мы, когда напечатаете, почитаем, – отвечает ему Сталин.

Но собрал писателей вождь в тот раз для совсем иного. Это главное Сталин несколько раз повторял, возвращался к этой мысли и развивал ее дальше: «Надо уничтожить дух самоуничижения».

«А вот есть такая тема, которая очень важна, – сказал Сталин, – которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей… у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя еще несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Это традиция отсталая, она идет от Петра. У Петра были хорошие мысли, но вскоре налезло слишком много немцев, это был период преклонения перед немцами. Посмотрите, как было трудно дышать, как было трудно работать Ломоносову, например. Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами, – сказал Сталин и вдруг, лукаво прищурясь, чуть слышной скороговоркой прорифмовал: – засранцами…»

Когда российская интеллигенция заболела этой болезнью, сказать очень трудно – вероятно, «инкубационный период» начался с петровских реформ. Но уже во второй половине XIX века можно было смело ставить диагноз. Русский образованный человек образцом для подражания считал Запад, а Россию и даже себя «второсортным» по сравнению с иностранными образцами. Но это еще полбеды – такое искаженное понимание реальности приводит к тому, что русский образованный человек считает правильным быть в постоянной оппозиции к власти и государству. Отсюда еще полшага до открытой борьбы против России. Ядовитые всходы этой смердяковщины мы видели в эпоху перестройки, когда образованная прослойка советского общества принялась крушить и ломать свое государство, чтобы в итоге остаться у его руин. С той поры прошло три десятилетия, но протрезвления так и не наступило.

Эту проблему осознавал и Сталин. Она, как матрешка, находилась внутри того, что позднее в сталинскую эпоху назовут «идолопоклонничеством перед Западом». Осознавали данную проблему еще в Российской империи. Пожалуй, самую точную характеристику течению этой ментальной болезни дал министр внутренних дел Российской империи Вячеслав Константинович фон Плеве, убитый 15(28) июля 1904 года бомбой эсеровского террориста Е. Созонова. Будучи интеллектуалом и кристально честным служакой, фон Плеве так охарактеризовал эту вековую болезнь: «Та часть нашей общественности, в общежитии именуемая русской интеллигенцией, имеет одну, принадлежащую ей природную особенность: она принципиально, но и притом восторженно воспринимает всякую идею, всякий факт, даже слух, направленные к дискредитированию государственной, а также духовно-православной власти; ко всему же остальному в жизни страны она индифферентна».

Согласитесь, наблюдение абсолютно актуально и сегодня, в эпоху президентской республики. Сталин ощущал эту проблему во времена демократии советского образца. Три разных, совершенно разных строя, отличающихся по идеологии и форме, а болезнь интеллигенции все одна и та же! И если в начале ХХ века «просвещенные люди» требовали отдать Японии Порт-Артур и уйти из Польши и Финляндии, то сегодня речь идет о Крыме, Донбассе, Сирии и т. д. и т. п.

Но вернемся к той самой памятной беседе, содержание которой записал для нас Константин Симонов.

Усмехнувшись и прорифмовав «иностранцами-засранцами», Сталин снова стал серьезным и продолжил:

«– У военных тоже было такое преклонение. Сейчас стало меньше. Теперь нет, теперь они и хвосты задрали.

Сталин остановился, усмехнулся и каким-то неуловимым жестом показал, как задрали хвосты военные. Потом спросил:

– Почему мы хуже? В чем дело? В эту точку надо долбить много лет, лет десять эту тему надо вдалбливать. Бывает так: человек делает великое дело и сам этого не понимает, – и он снова заговорил о профессоре, о котором уже упоминал. – Вот взять такого человека, не последний человек, – еще раз подчеркнуто повторил Сталин, – а перед каким-то подлецом-иностранцем, перед ученым, который на три головы ниже его, преклоняется, теряет свое достоинство. Так мне кажется. Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов».

Вот что было нужно Сталину! Искоренить дух самоуничижения у народа-победителя! А вовсе не преследование какого-то писателя или поэта. Поэтому Сталин просит писателей написать на эту тему: «Надо противопоставить отношение к этому вопросу таких людей, как тут, – сказал Сталин, кивнув на лежащие на столе документы, – отношению простых бойцов, солдат, простых людей. Эта болезнь сидит, она прививалась очень долго, со времен Петра, и сидит в людях до сих пор.

– Бытие новое, а сознание старое, – сказал Жданов.

– Сознание, – усмехнулся Сталин. – Оно всегда отстает. Поздно приходит сознание, – и снова вернулся к тому же, о чем говорил. – Надо над этой темой работать».

После этого замечания Сталин предложил нечто, что никак не укладывается в парадигму тотального контроля и удушения свободы. Он предложил… переформатировать «Литературную газету».

«Мы здесь думаем, – сказал он, – что Союз писателей мог бы начать выпускать совсем другую “Литературную газету”, чем он сейчас выпускает. Союз писателей мог бы выпускать своими силами такую “Литературную газету”, которая одновременно была бы не только литературной, а политической, большой, массовой газетой. Союз писателей мог бы выпускать такую газету, которая остро, более остро, чем другие газеты, ставила бы вопросы международной жизни, а если понадобится, то и внутренней жизни. Все наши газеты – так или иначе официальные газеты, а “Литературная газета” – газета Союза писателей, она может ставить вопросы неофициально, в том числе и такие, которые мы не можем или не хотим поставить официально. “Литературная газета” как неофициальная газета может быть в некоторых вопросах острее, левее нас, может расходиться в остроте постановки вопроса с официально выраженной точкой зрения. Вполне возможно, что мы иногда будем критиковать за это “Литературную газету”, но она не должна бояться этого, она, несмотря на критику, должна продолжать делать свое дело».

Я очень хорошо помню, как Сталин ухмыльнулся при этих словах.

«Вы должны понять, что мы не всегда можем официально высказаться о том, о чем нам хотелось бы сказать, такие случаи бывают в политике, и “Литературная газета” должна нам помогать в этих случаях. И вообще, не должна слишком бояться, слишком оглядываться, не должна консультировать свои статьи по международным вопросам с Министерством иностранных дел, Министерство иностранных дел не должно читать эти статьи. Министерство иностранных дел занимается своими делами, “Литературная газета” – своими делами».

И это было еще не все. «И мы еще подумаем, когда вы начнете выпускать газету и справитесь с этим, – сказал Сталин, – мы, может быть, предложим вам, чтобы вы создали при “Литературной газете” свое собственное, неофициальное телеграфное агентство для получения и распространения неофициальной информации».

Действительно, отсутствие неофициальных информационных каналов в СССР связывало руки руководству, уменьшало возможности для публикации нужных материалов, для зондажа ситуации, для подачи определенных сигналов. Требовались дополнительные инструменты – не только неофициальная газета, но и неофициальное агентство информации. Это агентство – АПН – было создано спустя много лет после смерти Сталина. Что же касается «Литературки», то именно по предложению Сталина она увеличила тираж в 10 раз (!) с 50 до 500 тысяч экземпляров и стала выходить не один, а два раза в неделю. Пост главного редактора «Литературной газеты» Константин Симонов займет в 1950 году, на нем он встретит и смерть вождя в марте 1953 года. Любопытно, что в своей книге «Глазами человека моего поколения» писатель описывает ситуацию, когда практически сразу после ухода Сталина уже Хрущев выступил с инициативой снять Симонова с поста главреда. И знаете за что? За чрезмерное восхваление Сталина в передовице газеты «Священный долг писателя», написанной на его смерть! За призывы писать, рассказывать, увековечивать память в литературе об Иосифе Виссарионовиче! Поразительно, но факт. В тот же период, пишет Симонов, у него дома в кабинете появился портрет Сталина – «сильное и умное лицо старого тигра».

И не то чтобы писатель был сталинистом, нет. Просто он почувствовал необходимость так сделать. Раньше, когда портрет висел у всех, он его у себя дома не держал. Когда портреты стали снимать – разместил. Именно отсюда берут начало фотографии Сталина в кабинах дальнобойщиков, в заведениях общепита, обильно появившиеся в хрущевское и брежневское время…