20. Первым делом дружба

Казармы Континентальной армии, Морристаун, штат Нью-Джерси

Февраль 1780 года

Лоуренс и Лафайет провели в городе еще три дня, но снег был столь сильным, что ни о санных прогулках, ни о танцах, ни об ужинах не заводилось и речи. Работа кипела, и все время Алекса было поделено между встречами с генералом Вашингтоном и прочим высшим командованием и кутежами с товарищами, зачастую продолжавшимися всю ночь. Несколько раз полковник Гамильтон пытался воспользоваться своим положением адъютанта главнокомандующего Континентальной армии, чтобы побольше времени провести вдвоем с лучшим другом до его отъезда, но сам генерал Вашингтон относился к сыну Генри Лоуренса, своего южного коллеги в Континентальном конгрессе, почти с той же теплотой, что и Алекс, поэтому всегда приглашал его на встречи и обходы.

На третий день пребывания Лоуренса в Морристауне, в полдень, прискакал гонец из Чарльстона. Согласно донесениям, генерал Клинтон, главнокомандующий британской армией, решил сместить центр военных действий на юг. После освобождения Филадельфии от британцев полтора года назад он затаился в Нью-Йорке, но, когда посол Франклин и маркиз де Лафайет убедили французов вступить в войну на стороне Америки, Клинтон пришел к выводу, что северные штаты, расположенные неподалеку от французской части Канады, становятся опасным местом для размещения британских войск, и решил направить удар на юг.

Юг был двигателем американской экономики. Большая часть провизии привозилась из-за недавно проведенной линии Мейсона-Диксона, как и два самых главных товара на экспорт – табак и хлопок. Если Клинтону удастся отрезать юг от севера, и без того пока небогатая страна останется совсем без денег.

Еще до того, как гонец закончил свой доклад, Джон Лоуренс уже нетерпеливо вертелся на стуле. Как только генерал Вашингтон отпустил их, офицер тут же выбежал из здания. Все, что Алекс успел сделать, это кинуться следом.

– Лоуренс! – окликнул он друга, выбегая из штаба, напрочь забыв о пальто, несмотря на зимний мороз. – Лоуренс, постой!

Услышав голос Алекса, Лоуренс остановился, тяжело дыша, и подождал, пока тот догонит его.

– Я должен ехать, – сказал он. – Чарльстон – мой дом. Там моя семья: мама, братья и сестры, Мепкин.

– И твое любимое поместье – ты говоришь о нем так, словно это твой ребенок.

– Скорее, мой родитель. Я не стал бы тем, кто есть, если бы не то, чему я там научился. Когда у тебя появится собственное поместье, ты поймешь мои чувства. Я должен вернуться домой и защитить его.

– Конечно, – согласился Алекс, хотя и не знал, каково это – иметь настоящий дом. – Я и не мечтал тебя переубедить.

– Тогда обнимемся на прощание, Алекс.

И двое друзей крепко сжали друг друга в объятиях, стоя на аллее особняка Фордов. Когда Алекс отошел, Лоуренс схватил его руку и крепко сжал.

– И прими совет от твоего самого преданного друга: дочь Скайлера будет твоей, стоит только захотеть. Время наступать, солдат. Не жди слишком долго, чтобы открыть ей сердце.

Алекс с удивлением заметил слезы на глазах друга и ощутил, как предчувствие сдавило грудь: Лоуренс был прав, он слишком близок к тому, чтобы лишиться своего последнего шанса.

– Береги себя, друг мой, и пришли мне прядь волос с головы генерала Клинтона, когда ты выдворишь его из Каролины, – наконец выдавил Алекс.

Лоуренс театрально отвесил формальный поклон, затем развернулся и поспешил в свою казарму. Его плечи были расправлены, а спина гордо выпрямлена, и все же Алекс не мог избавиться от ощущения, что дорогой друг шагает навстречу своей смерти.

Все следующее утро Гамильтон был занят рутинными управленческими обязанностями, хотя вряд ли для них подходило слово «рутина». Зима 1779–1780 годов едва ли могла сравниться с прошлой, когда Континентальная армия замерзала насмерть под Вэлли Форжд. То ужасное время унесло жизни почти четверти американских солдат. Болезни и ранения, обычно представляющие лишь небольшое неудобство, превратились в смертельную опасность из-за плохого жилья и скудного питания. Эта зима была мягче, но война шла уже два года, и запасы оскудели. Цифры в складских книгах вызывали тревогу; сообщения из лазаретов удручали. Одной из самых тяжелых обязанностей Алекса было написание семьям погибших писем, сообщающих, что их сын умер, но не на поле сражения, как истинный воин, а в лазарете, от лихорадки, потому что его сил, подточенных постоянным голодом и холодом, не хватило на то, чтобы оправиться от ранения или болезни.

– Дорогие мистер и миссис Виллей, с огромным сочувствием к вашей утрате и в то же время с огромным уважением к тому вкладу, который ваш сын внес в дело борьбы за независимость, я сообщаю вам о смерти Джозайи в девятнадцатый день февраля 1780 года от рождества Христова…

Алекс написал уже шестнадцать таких писем за одно только утро, и не менее семи раз ему пришлось переписывать некоторые из них заново, поскольку он непроизвольно писал имя Джон вместо имени очередного погибшего солдата. Когда с письмами было покончено, он сказал капралу Вестону, что уходит по важному поручению, схватил шинель и поспешил прочь из штаба. Выходя, он не представлял, куда пойдет. Знал лишь, что хочет сбежать подальше от своих скорбных обязанностей и тревожных мыслей о друге, который скакал на Юг, чтобы сразиться с отборными британскими войсками. Но ноги словно сами знали, куда вести. Через десять минут после того, как покинул особняк Фордов, он оказался на Чепл-стрит, на своем посту у белого двухэтажного дома.

Был час пополудни, когда Алекс постучал дверным молотком в переднюю дверь особняка Кокранов. Он понятия не имел, застанет ли кого-нибудь дома, особенно теперь, когда в Морристаун приехали сестры Элизы. Наверное, она ушла куда-то с ними, творить богоугодные дела. Но тут ему вспомнились слова Лоуренса. Я солдат. Пора в наступление! Но, может быть, ему лучше пойти и вернуться к своим…

Дверь распахнулась, и Улисс поприветствовал гостя.

– Полковник Гамильтон, – кивнул он, приглашающе распахнув дверь.

Алекс поблагодарил старого дворецкого и прошел в прихожую, в которой, сказать по правде, было не намного жарче, чем на улице. Улисс кивнул, приглашая его пройти следом за ним в гостиную, в которой было уже заметно теплее. В камине пылал огонь, а рядом с ним исходил паром и ароматом специй медный чайничек с подогретым сидром. Алекс внимательным взглядом окинул сумрачную – с окнами на северо-восток – комнату, но не заметил ни души.

– Мисс Скайлер, полковник Гамильтон пришел с визитом.

Тень отделилась от кресла с высокой спинкой, и полковник оказался лицом к лицу с обернувшейся к двери Элизой.

– Полковник Гамильтон! – Девушка вскочила на ноги, уронив на пол пяльцы, несколько мотков пряжи и пару длинных иголок. – Нет, нет, не беспокойтесь, – обратилась она к Улиссу, подошедшему, чтобы поднять упавшее. – Я подниму. Пожалуйста, принесите мистеру Гамильтону чашку. Уверена, он не откажется от капельки подогретого сидра. Сегодня на улице особенно морозно.

Когда дворецкий вышел из гостиной, она опустилась на колени и принялась собирать рассыпавшиеся вещи.

– Синий, синий, я уверена, что работала с… О!

Внезапно она замерла, увидев, что Алекс опустился рядом с ней, а его затянутая в перчатку рука держит моток синей пряжи. Он вложил найденное ей в руку с излишним нажимом.

– Держите, мисс Скайлер.

– Я… Спасибо, полковник.

Он помог ей подняться, снова коснувшись нежных девичьих пальцев. И, похоже, не имел никакого желания отпускать их.

– Я догадываюсь, что вы здесь не для того, чтобы пригласить меня на санную прогулку, – сказала она с намеком на улыбку.

Алекс покачал головой. Открылась дверь, и вошла служанка, неся с собой оловянный кубок. Полковник подошел к креслу и, дождавшись, пока Элиза займет свое место, удобно разместился в нем. Луиза подала каждому по бокалу сидра, пошевелила поленья в камине и спросила, не требуется ли что-нибудь еще.

– Нет, спасибо, Луиза. Вы можете идти. – Девушка дождалась, пока горничная уйдет, прежде чем продолжить беседу. – К сожалению, моих тети и дяди сейчас нет дома. Доктор Кокран осматривает солдат, а тетя, как обычно, ассистирует ему, и сестры тоже куда-то ушли.

Алекс честно признался:

– Я пришел не для того, чтобы встретиться с ними. – Затем, испугавшись показаться слишком навязчивым, добавил: – Полковник Лоуренс уехал вчера вечером. Я думал, вы захотите это узнать.

– О! Как жаль. Я знаю, что вы добрые друзья. Маркиз уехал с ним?

– Нет, генерал Лафайет все еще здесь, хотя намеревается скоро покинуть нас. Ходят слухи, что на побережье Коннектикута видели британцев, и он решил выяснить подробности.

– Ах, так вы останетесь в одиночестве, лишенный общества друзей!

– Надеюсь, не в полном одиночестве, – сказал Алекс, глядя прямо в глаза Элизы. Но, должно быть, его взгляд был слишком настойчив, потому что девушка отвернулась, потянувшись за вышивкой. Он заметил, что у нее на пяльцах не очередная подушечка, а рукав мундира – она вышивала на форме знаки отличий.

– Вы так много делаете для солдат, – заметил Алекс. – Если бы были награды для гражданских, вам стоило бы присвоить орден в первую очередь.

– Боюсь, того, что я делаю, недостаточно, – заметила Элиза. – Особенно со времени моего приезда в этот чужой город, где у меня нет ни друзей, ни связей, чтобы собрать хотя бы самое необходимое для наших мальчиков.

Алексу следовало сказать, что она делает больше, чем достаточно, но он почему-то промолчал. И заговорил лишь некоторое время спустя.

– Простите меня, мисс Скайлер. Боюсь, я сам не знаю, зачем пришел сегодня сюда, но не мог удержаться от желания увидеть вас. Думаю, искал… сочувствия.

– Полковник Гамильтон… Вы потеряли кого-то из близких?

Алекс подумал об уехавшем Лоуренсе и о том, как раз за разом писал его имя вместо имен погибших солдат.

– Надеюсь, нет, – ответил он.

– Полковник Гамильтон, – повторила Элиза, глядя на него прекрасными, полными участия глазами. В них он был готов смотреть всю жизнь, просыпаясь по утрам и отходя ко сну, они снились ему каждую ночь.

– Прошу прощения, мисс Скайлер, – сказал Алекс. – Я… – Он замолк. И тут его озарила внезапная идея. – Вы когда-нибудь были в лазарете?

Элиза сразу поняла, о чем он.

– Вы про сами палаты? Где лежат поправляющиеся солдаты? Боюсь, я не прошла дальше комнаты осмотров, в которой помогала тетушке делать прививки от оспы.

– Нелегко идти на поправку в холоде и равнодушии лазарета, в отсутствии домашнего уюта и тепла. Там нет книг и слуг, нет матерей или младших братьев с сестрами, способных облегчить боль и избавить от скуки. Думаю, наши солдаты были бы очень рады, если бы их время от времени навещали.

Сначала Элиза, казалось, была потрясена, но затем непритворно огорчилась.

– Конечно! А я тут вожусь с дурацкими эполетами, превращающими прапорщика в лейтенанта, а лейтенанта в… майора? Я правильно запомнила?

Как дочь генерала, Элиза прекрасно разбиралась в воинских знаках отличия, но теперь почувствовала желание пококетничать, изобразив неосведомленность.

Она продолжила:

– Мне следует договориться с дядей, чтобы навестить их как можно скорее.

– Конечно, – согласился Алекс. – Но, я тут подумал, почему бы мне не отвести вас туда прямо сейчас?

– О! – воскликнула Элиза и повторила: – О! Конечно. Позвольте, я только накину что-нибудь теплое.

Она встала, и тут Алекс заметил, что на ней простое платье из тонкой шерсти, подходящее для того, чтобы сидеть у камина, но не для того, чтобы ходить по зимним улицам.

Он тоже встал.

– Простите мою глупость, – начал он, – мне следовало написать вам и предупредить заранее. Мы можем сходить в другой день. Завтра или… нет, завтра у меня учения. Тогда в пятницу…

– Чепуха, – заявила Элиза. – Сказать по правде, я с ума схожу от скуки. Пегги все время проводит со Стивеном, а Анжелика вообще бог знает где. Пока тетя Гертруда и дядя Джон спасают жизни, я сижу и по шесть, а иногда по восемь-десять часов вышиваю эполеты на рукавах. Пожалуйста, молю вас: дайте мне настоящее дело!

Она выскользнула из комнаты, оставив Алекса дожидаться ее. И вернулась спустя всего пятнадцать минут. Он не понял, успела ли она сменить платье, но теперь на ней были пальто, шаль, шляпка и перчатки. Она также сменила свои шелковые туфельки на пару крепких кожаных ботиночек с острыми носами и крошечным каблучком.

– Я готова к любой непогоде, – заявила девушка. – Пожалуйста, указывайте путь.

И лишь выйдя на улицу, Алекс подумал, что ему следовало реквизировать прогулочную коляску для этого похода. Ближайший лазарет был в полумиле отсюда, и, хотя Элиза оделась по погоде, на нем самом были только шинель и треуголка. От груди до колен он был укрыт, но голую шею и ноги в тонких бриджах тут же начал жалить мороз. Но когда Элиза приняла его локоть в качестве опоры, все мысли о холоде вылетели у него из головы, и вперед полковник двинулся неспешным шагом, в душе желая, чтобы эта прогулка никогда не закончилась.

По пути Алекс рассказал ей о том, как тоскливо ему стало после отъезда Лоуренса, и о видениях, в которых его друг погибает, всплывающих перед глазами всякий раз, когда он писал письма соболезнования родным убитых. Гамильтон все твердил себе, что нужно сменить тему: разговоры о смерти и войне – не лучший способ завоевать девичье сердце, но слова рвались наружу сами собой. И хотя Элиза сама говорила немного, пока он рассказывал, девушка ни разу не сбилась с шага и не дрогнула. Не раз и не два Алекс чувствовал, как она утешающе похлопывает его по руке.

Неужели он сошел с ума? Приглашать девушку, за которой ухаживаешь, в лазарет? О чем он думал? Но Элиза Скайлер, похоже, ничуть не возражала.

«Романтика военного времени, –  подумал он. – В такие исключительные времена ни одно из привычных правил не работает».

«Хотя, возможно, исключительные вовсе не времена, –  мелькнула очередная мысль. – Возможно, все дело в девушке».