Глава 19

Уилла Фэй с силой ударила по тормозам новенького, тридцать девятого года, отцовского «Плимута», потом еще раз и наконец кое-как остановила машину возле моего дома. Мы обе все еще были в платках, слишком устав к концу тяжелой смены, чтобы снять их.

Это была идея Уиллы Фэй – пойти работать на завод в Мариэтте, производивший «Боинги Б-29», чтобы сбрасывать бомбы на проклятых немцев. Так говорила Уилла Фэй. Я старалась не думать об этом – вдруг Бог услышит мои мысли. Я была уверена – ему не понравятся проклятия даже в адрес немцев. Но, прикасаясь к каждому куску металла, который должен был стать деталью сверхмощного оружия, я молилась, чтобы пилот и экипаж добрались домой живыми и невредимыми. Сначала я молилась только о Томе, но потом подумала – наверное, Бог не оценит такой эгоизм.

Я не была католичкой, но, думая о Томе, всегда крестилась, как показала Уилла Фэй. Когда она не видела, я к тому же стучала по дереву и старалась не наступать на трещины – просто чтобы наверняка.

Я всегда считала себя сильнее, чем мать, и гордилась этим. Гордилась, что верна своим принципам и не позволю разуму следовать за сердцем. Я видела, какую ошибку совершила мать, поверив, что брак по любви оградит ее от всех жизненных разочарований и потерь. Я знала – это не так. Мужчиной управляет не любовь. Я видела это, когда погиб Руфус и когда Дикси поранила лапку. Я хотела верить, что слишком взрослая для всех этих глупостей. Слишком сильная. Поэтому я шесть раз отказала Тому, когда он попросил меня стать его женой. И все-таки тревожилась, думая, как он там.

– Что он тут делает? – спросила Уилла Фэй, указав в сторону крыльца. Мой желудок сжался, как сжимался всякий раз при виде Кертиса Брауна.

– Он должен сейчас проходить подготовку в Форт-Беннинге. Может, у него отпуск. Не знаю, чего он притащился – Гарри и Уилл в Хантер-Филде. А Бобби уже год как во Франции.

Теперь он смотрел на нас, и Уилла Фэй натянула вежливую улыбку.

– Может, твоему папе нужна помощь. Я слышала, они часто предлагают фермерам помочь с урожаем. Уж не знаю, какая от этого польза, если все фермеры ушли добровольцами, хоть их и освободили от призыва.

Я знала, она не хочет наступать мне на больную мозоль, но по мере того, как приближался отъезд Тома, становилась все чувствительнее.

– Небось хочет втереться к папе в доверие, пока братьев нет. Может, надеется получить кусок земли побольше, когда кончится война.

– Зачем? Чтобы разорить, как ту землю, что ему уже выделили?

– Видимо, да. – Мне было неловко чувствовать на себе его взгляд. Особенно потому, что я знала – папа уехал в Огаст посмотреть, нет ли в лагере Гордона немецких и итальянских военнопленных, которые могли бы помочь ему на ферме. Остались только я, мама, Джимми и Ламар. И вот теперь Кертис.

– Мне кажется, ты ему нравишься.

Меня будто ударили в грудь, выбив весь воздух.

– Что-о? В жизни ничего глупее не слышала. Он просто совсем один остался. Ни семьи, ни друзей у него нет, у такого мерзкого. И, если ты об этом, я не подавала ему никаких поводов.

– Вовсе я не об этом. Хочешь, останусь с тобой? Могу и папу позвать.

Я улыбнулась увереннее, чем себя чувствовала.

– Да брось. Уж с Кертисом Брауном я справлюсь. Я знаю, как его стукнуть и куда лягнуть, и стреляю я без промаха. Есть свои плюсы в том, чтобы расти среди мальчишек.

Она улыбнулась, открывая дверь «Плимута».

– Если что, ты знаешь, где нас искать.

Я кивнула и вышла из машины, чувствуя себя совсем одинокой. Она поехала к себе, тормозя на каждом повороте. Удивительно, как ее отец вообще доверил ей машину.

Я поднялась на крыльцо, Кертис не двинулся с места. Мы оба молчали. Если бы это был не Кертис, а кто угодно другой, я сжалилась бы над ним, потому что его отец сидел в тюрьме, а мать умерла. Но есть люди, которым нельзя простить, что они занимают место на планете.

Остановившись, я посмотрела ему в лицо.

– Надеюсь, ты не останешься на ужин.

Его волосы были коротко острижены, лицо и ногти – чистые. К такому зрелищу я не привыкла. Он был в униформе, а в ней даже самый непривлекательный мужчина покажется интересным. Не будь мы знакомы, я, пожалуй, могла бы даже посчитать его красивым. Если бы не его улыбка. Когда он улыбался, я видела, до чего он отвратителен.

– Уверен, у вас найдется чего пожрать. А нет – отдадите мне порцию Джимми. Нечего кормить этого скудоумного.

Я не стала опускаться до его уровня. Я слишком устала после тяжелого рабочего дня, а надо было еще готовить ужин и заниматься мамой. Она уже не говорила ни слова, только лежала в кровати и смотрела на дверь, надеясь, наверное, увидеть Бобби, а потом, поняв, что это не он, вновь переводила взгляд на стену. Я каждое утро одевала ее, кормила и помогала дойти до ванной, и каждый вечер – тоже. Это был неизменный ритуал.

– Я тебя уже просила и вновь прошу. Прекрати говорить гадости про моего брата. Так ты только показываешь свою невоспитанность.

Его лицо перекосила медленная, кривая ухмылка.

– А если не прекращу, тогда что?

Я смотрела на него. Я хотела, чтобы он ушел с моего крыльца, с моей фермы, и не знала даже, хватит ли сил с ним спорить.

– Пока, Кертис. В следующий раз, как будешь проходить мимо, можешь не радовать нас своим визитом. – Я потянулась к двери, но он схватил меня за руку, так что я не могла двинуться в сторону.

– К чему спешка, милашка? – Его зловонное дыхание обдало мое лицо, но я смотрела ему прямо в глаза, не желая, чтобы он увидел мой страх.

– Я тебе не милашка.

Он хохотнул, и я всем телом ощутила этот смех.

– Конечно, у тебя теперь свой милашка, да? Такой весь из себя пилот, как же. Но разве это настоящий мужчина? Вот я тебе покажу, что такое настоящий мужчина.

Он притянул меня ближе, и я ощутила, как в горле поднимается рвота. Я собрала всю слюну, какая скопилась во рту, и плюнула ему в глаза.

Он резко выпустил меня из рук, и, пока вытирал лицо, я сквозь дверь-ширму прошмыгнула в дом и задвинула ее на засов. Не то чтобы это сильно помогло, но если бы он захотел вновь на меня напасть, ему потом пришлось бы объяснять папе, почему дверь проломана.

– Скажи своему скудоумному братцу и его дружку ниггеру, чтоб держались подальше от моей фермы. И все наконечники, какие найдут, пусть отдают мне, а то будет хуже.

Я посмотрела на него сквозь ширму, недоумевая. Кертис мог назвать эту ферму своей только благодаря доброте моего отца. А клочок земли возле фермы, где прежде жили индейцы чероки, а теперь валялись наконечники их стрел, тоже не имел к Кертису отношения. Так что, с какой стороны ни посмотреть, требовать ни того ни другого он не имел права. Но стоять тут и спорить с ним мне не хотелось. Глупые люди не любят слушать правду.

– Пока, Кертис, – сказала я, захлопывая перед его носом входную дверь.

Его визит сильно меня разозлил, но размышлять о нем было некогда. Я приготовила ужин, накормила маму, поужинала с Джимми. На шее у него, как всегда, висел бинокль, и он ел очень торопливо, почти не жуя.

– Где-то пожар, а я не знаю? – спросила я.

– Не-а, – промычал он с набитым картошкой ртом. – Просто видел в лесу козодоя и сегодня хочу за ним понаблюдать. Нашел отличное дерево, Ламар мне поможет забраться. Возьму с собой подушку и просижу там всю ночь. – Он сглотнул и закашлялся. Он так до конца и не пришел в себя после той простуды, которую подхватил прошлой весной, когда мы познакомились с Томом. Доктор Маккензи сказал – она повлияла на сердце и легкие, и теперь надо поостеречься. Но Джимми это не остановило. Для инвалида он был чересчур активен. Руки такие сильные, что однажды я видела, как он забрался на дерево; ноги болтались из стороны в сторону.

– Лучше тебе этого не делать, Джимми. Ты можешь покалечиться. К тому же сегодня будет холодно, а ты знаешь, что тебе лучше не мерзнуть.

– Со мной будет Ламар, я надену свитер и возьму с собой теплое одеяло, так что не волнуйся.

Я подвинула к нему салфетку.

– Протри очки. Удивляюсь, как ты сквозь них что-то видишь.

Он взял салфетку и улыбнулся. Его милое лицо было для меня самым дорогим в мире. Я подумала: ничего, если у меня не будет детей, ведь в моей жизни есть Джимми.

Несмотря на все его уверения, я волновалась. Я легла в кровать, уверенная, что не усну, но, должно быть, усталость прошедшего дня взяла надо мной верх, потому что проснулась я в кромешной темноте, когда услышала крик.

Я села, дрожа от холода, и сперва подумала, что мне послышалось, но крик повторился снова – на этот раз сдавленный, а потом что-то стукнулось об пол и разлетелось на осколки.

– Мама! – звала я, выпрыгнув из постели и несясь по коридору вверх по лестнице в ее спальню. Дверь была закрыта, но не защелкнута на задвижку, и, распахнув ее, я увидела на полу белую мамину ночную рубашку. Когда глаза привыкли к темноте, увидела на кровати два тела.

– Сука, – сказал голос, который я не могла не узнать. Кертис. – Ты должна была молчать.

Раздался звук пощечины, мать захныкала.

Я пыталась нашарить в темноте выключатель, но Кертис оказался сильнее. Под ногами захрустело разбитое стекло, он схватил меня за запястье и сжал так, что закололо в кончиках пальцев.

– Пусти! – завопила я, испугавшись, что не смогу вырваться, и еще больше испугавшись за маму.

Запустив руку мне в волосы, он прижался мокрыми губами к моим губам.

– Да я все равно хотел помоложе. Послаще.

Не раздумывая, я ударила его коленом в пах. Он тут же разжал руки, но я не рванула прочь. Мне нужно было увести его подальше от мамы.

Я слушала его дыхание и вспоминала медведя, который однажды попался в папин капкан. И мне было страшно. Потому что я вспомнила – понадобилось три выстрела, чтобы убить этого медведя.

– Сука! – заорал он, и я обрадовалась – это значило, что он вновь может дышать. Повернувшись, я побежала к кухонной двери, то и дело заглядывая через плечо, чтобы убедиться – он все еще гонится за мной. Голые ноги шлепали по холодной, мокрой траве. Я бежала в лес так быстро, как только могла.

Полная луна завела меня в глушь, темный навес деревьев прятал от света – лишь кое-где на лесном ковре пробивались редкие желтые пятна. Ноги вели меня все дальше, камни и ветки царапали кожу. Я ничего не чувствовала. Я слышала Кертиса, слышала, как под его ногами хрустят опавшие листья, как он дышит мне в спину. Я не обернулась, раскинула руки в отчаянной попытке защититься. Я знала, что моя белая ночная рубашка – как сигнальный огонь в темноте, но ничего не могла поделать. Я потеряла чувство места, искала лишь укрытие, где могу спрятаться, где он не увидит мою рубашку. Зацепившись рукой за сук, услышала громкий треск ломаемой кости, вскрикнула. Перед глазами поплыли красные пятна. Не в силах вдохнуть, я обернулась, надеясь, что увижу, куда теперь бежать.

И налетела на Кертиса Брауна.

Он был как тот раненый медведь. Разрывая мою рубашку, ревел от ярости, боли, радости победителя. Он сжал мою сломанную руку, я рухнула на четвереньки, и это сильно облегчило ему задачу. Я плохо помню, что было дальше. Только его руки на моей груди и бедрах, запах сосновой хвои, боль, такую сильную, будто меня разрывали пополам. Он хотел, чтобы я кричала; я чувствовала это каждый раз, как он бил меня кулаком, каждый раз, как он входил в меня. И я кусала губу до крови, говоря себе, что лучше умру, чем доставлю ему такое удовольствие.

И сквозь эту боль я почувствовала, что на нас сквозь лес несется что-то большое и тяжелое; в ушах отдавался топот ног. Я крепко зажмурила глаза и вслушивалась в этот пульсирующий звк, чтобы не думать ни о чем другом, и молила, чтобы это оказался медведь, жаждущий добычи.

Из темноты донесся крик, какого я никогда еще не слышала, и я заставила себя открыть глаза, посмотреть туда, где мчалось что-то, вопя, как раненое животное и как дьявол. До этой минуты я не верила в дьявола, но теперь мне было наплевать, чью душу он пришел забрать, лишь бы на этом все закончилось.

– Слезь с нее!

Это был Джимми верхом на Ламаре, который вырос таким же большим, как Руфус, и таскал на себе Джимми, будто он весил не больше листочка. Джимми чем-то запустил в Кертиса, это что-то ударилось о его голову, и он рухнул. Забыв о сломанной руке, я поползла назад, прикрывая грудь и ноги клочками рубашки.

Кертис лежал на спине, закрыв глаза, но дышал, так что я поняла – он жив. Ламар остановился, и Джимми, вновь закричав, прыгнул на Кертиса, схватил большой камень – который, видимо, сначала в него и бросил – и занес над его головой. Ламар схватил Джимми за руку, оттащил прочь.

– Не надо, Джимми. Не надо. Убийство будет на твоей совести, а он того не стоит.

Джимми не сразу бросил камень в сторону. Скатился с Кертиса, с трудом дыша из-за слизи в горле. Вновь закашлялся так, что пришлось согнуться пополам. Потом пополз ко мне, волоча бинокль по сухим листьям и хвое.

– Мы бежали как могли, но было так темно… – Он вновь закашлялся.

– Я знаю. Все хорошо. Он не успел ничего сделать. Только руку, по-моему, сломал. – Я скривилась от боли, надеясь, что они не заметят. – Надо идти к маме, убедиться, что все в порядке.

Ко мне склонился Ламар. Я чувствовала запах его пота и собственного страха.

– Ты идти можешь? Если можешь, я отнесу Джимми домой.

Мы все посмотрели на Кертиса, тихо стонавшего.

– Не трогайте его, – сказала я.

В моем голосе появилось что-то такое сильное, взрослое, чего раньше не было. Они тоже это заметили, потому что не стали спорить. Мы оставили его там, и когда Ламар на следующий день пришел посмотреть, Кертиса уже не было.

Мы сказали папе, что я упала с дерева, куда полезла с Джимми смотреть на птиц. Он был слишком занят фермой и постоянно плакавшей мамой, чтобы обращать на меня внимание, но мы знали – если папа узнает, что случилось на самом деле, он убьет Кертиса. И, как сказал Ламар, это будет на папиной совести. Мы все понимали, что Кертис Браун того не стоит.

Я уложила Джимми в постель, поставила ему на грудь припарки с камфарой, но это не помогло. Даже доктор Маккензи сказал, что ему уже ничего не поможет, что его сердце слишком устало биться. Я сидела у его кровати и читала ему вслух книги о птицах; они его радовали, потому что он все время улыбался. Но лучше ему не становилось. Я поняла, что ему осталось немного, когда он попросил снять с его шеи бинокль и надеть самой.

– Береги его, – сказал он и вновь закашлялся. Я терпеливо ждала, пока он вновь сможет говорить. – Тебе он в общем-то не нужен, Душка. Ты и без него хорошо видишь. Но порой, когда темно… – Он закашлялся снова и хрипло договорил из последних сил: – Знай, что все остается таким же, как прежде. Ты просто этого не видишь. Но ты можешь понять, куда идти, или подождать, пока кто-то включит свет.

Новый приступ кашля был таким сильным, что всю его пижаму забрызгало кровью, и я послала Ламара за доктором Маккензи. Но когда они вернулись, Джимми уже не стало. Я держала его руку, смотрела на грязные очки и хотела, как всегда, наорать на него, что он никогда их не протирает.

Том поддерживал меня, как мог. Он бессилен был вернуть то, что забрали у меня той ночью, но он был таким заботливым и нежным. Я знала – будь у меня сердце, я любила бы его. Поэтому, когда он вновь предложил мне стать его женой, я согласилась.