Глава 28

Брэн таращится на кулон; кровь отхлынула от его и без того бледного лица. Он видел это украшение каждый день – оно висело и подпрыгивало поверх ярких футболок сестры и путалось в ее волосах – в течение десяти месяцев и еще двенадцати дней. Он сам надел кулон на шею Фейт рождественским утром, и с тех пор она его не снимала.

Видимо, и Дэвис не снимал.

Брэн с полувсхрипом-полувсхлипом падает на колени в снежную пыль, склонившись над одеялом, которое дала ему мать, чтобы накрыть тело сестры. Даже не уверена, дышит ли он. Плечи вздрагивают от напряжения, однако эти звуки – сломленного человека, угодившего в капкан зверя…

Встаю перед ним на колени и зарываюсь пальцами в его кудри, прижимая голову к своей груди. Кончики моих пальцев поглаживают голову. Ничего не говорю – что тут скажешь? Брэн не одинок – вот и все, чем я могу его утешить. Этого совершенно недостаточно, но я все равно даю ему знать: он не одинок.

Al molay rachamim, – шепчу я, медленно раскачивая нас обоих из стороны в сторону, – shochayn bam’romim, ham-tzay m’nucha n’chona al kanfay Hash’china, b’ma-alot k’doshim ut-horim k’zo-har haraki-a mazhirim, et nishmat Fate she-halach l-olama, ba-avur shenodvu tz’dakah b’ad hazkarat nishmata. B’Gan Ayden t’hay m’nuchata; la-chayn Ba-al Harachamim yas-tire-ha b’sayter k’nafav l’olamim, v’yitz-ror bitz-ror hacha-yim et nishmatah, Ado-nay Hu na-chalatah, v’tanu-ach b’shalom al mishkavah. V’nomar: Amayn.

Рука Брэна обхватывает меня за талию и притягивает к себе. Елозя коленями по мокрой от снега земле, придвигаюсь к нему – близко, как он хочет. Его голова прижимается к моей шее. Слезы катятся по моим щекам, обжигая в тех местах, где мокрых дорожек касается холодный воздух.

Постепенно сбивчивое дыхание Брэна выравнивается.

Через мгновение Иан опускается рядом на колени, обнимая нас обоих. Карван следует его примеру, обнимая и Брэна и Иана.

– Ты нашел ее, – бормочу, уткнувшись Брэну в волосы. – Вы с Ианом нашли ее и отвезете домой, как только будет можно.

Он качает головой.

– Да, ты сделал это. Чтобы этот момент настал, должны были сойтись множество обстоятельств, и они сошлись благодаря тебе и Иану. Ты нашел Фейт и теперь отвезешь ее домой.

Постепенно Брэн распрямляется – не отстраняясь, но поднимаясь дюйм за дюймом, пока наши лбы не соприкасаются. Его прерывистое дыхание согревает мое лицо. Беру кончик шарфа – слава Прие, что упаковала нам в дорогу самый мягкий, – и вытираю его щеки. Брэн в ответ фыркает.

– Давай накроем ее одеялом твоей мамы, si?

Проходит минута-другая, прежде чем он кивает, вынимает из кармана пачку салфеток, вытирает лицо и сморкается. Предлагает салфетки Иану с Карваном – оба принимают предложение, – затем вытаскивает еще одну и вытирает мне щеки. Когда мы встаем на ноги, я крепко обнимаю Иана, а Брэн – Карвана.

Отстраняюсь, чтобы Брэн мог дотянуться и до Иана. Обнявшись, они опять начинают рыдать: на их жизни, на их семьи очень сильно повлияла маленькая девочка, которую они так долго искали.

Чтобы дать им время побыть наедине, а еще потому, что у меня есть кое-какие дела, подхожу к каталке, стоящей на ровном участке возле дома, где ее не видно с дороги. Тело Фейт уложено в черный мешок для трупов и привязано к ней.

Кладу обе руки – одну в перчатке, другую замерзшую – в изголовье каталки, в нескольких дюймах от мешка, и шепчу:

– Привет, Фейт. Тебя искали очень долго, милая. Прости, что не нашли вовремя. Но, думаю, ты будешь рада узнать кое-что.

Я рассказываю ей про Брэна, про избранный им путь – спасать детей и предавать правосудию людей, причинивших им боль; про сформировавшуюся вокруг него причудливую маленькую семью. Про ее родителей – как они ждали, надеялись и любили. Про ее подруг и их жизненный выбор – помогать детям. Лисси бережет их, Аманда помогает пострадавшим, а Стэнзи веселит больных. И все это ради Фейт.

– Не знаю, что бы ты делала, если б могла жить дальше, Фейт, но, уверена, в любом случае ты стала бы выдающимся человеком. Я буду заботиться о твоем брате изо всех сил, хорошо? Потерпи еще чуть-чуть, милая, ты почти дома.

Через несколько минут к нам присоединяются Брэн, Иан и Карван. У них покрасневшие мокрые глаза, но в то же время в выражениях лиц появилось нечто новое. Не спокойствие – пока не спокойствие. Наверное, это смирение. Старый кошмар закончился, хотя и по-прежнему причиняет боль. Брэн засовывает руку в пакет и вынимает клетчатое одеяло с белыми полосками – цвета такие яркие, что режут глаз. Мы вместе встряхиваем его и накрываем мешок с телом. На четырех клетках одеяла оставлены отпечатки ладоней в краске, на каждой от руки выведена корявая надпись: Фейт, Ивалисс, Констанца, Аманда. В других клетках, видимо, подруги собирались оставить образцы своих вышивок, прежде чем решили сделать кое-что пооригинальнее. В центре вышивка – четыре браслета дружбы. Каждый состоит из двадцати ниточек, тянущихся от края к центру, где они распускаются в маргаритки, спирали и сердечки. Вторая белая полоска огибает центральную клетку. На ней – разделенные розовыми, желтыми и голубыми сердечками имена девочек, а внизу вышито фиолетовым: «ЛУЧШИЕ ПОДРУГИ НАВЕКИ».

– Подходит идеально, – шепчу я.

Брэн кивает. Его рука на миг замирает над материей, затем отстраняется – совсем как Карван с Эрин. Эддисон двадцать пять лет мечтал снова обнять сестру.

Но не в такой ситуации.

Подсовываем края одеяла под Фейт – точнее, под мешок – и застегиваем удерживающие ее черные ремни. После секундной передышки сопровождаем каталку по траве и снегу в передний двор, к ожидающему минивэну судмедэкспертизы. Рядом с ним стоит крошечная женщина – пожалуй, в ней нет и пяти футов, – стройная, как тростинка, с завязанными в растрепанный хвост выцветшими светлыми волосами. Хвост добавляет ей едва ли не три дюйма роста.

– Аника Латтимор, – тихо произносит Фишер, почти уткнувшись мне в плечо. – Мать Маккенны.

Женщина быстро подходит к нам. Ее глаза покрасневшие, но спокойные.

– Вы – агенты из Куантико. Отыскавшие наших девочек.

Брэн открывает рот, закрывает, качает головой и указывает на меня.

Делаю шаг вперед и беру ее руки в свои.

– Элиза Стерлинг. А это агент Брэндон Эддисон и детектив в отставке Иан Мэтсон. Мы начали устанавливать связь между исчезновениями на основе предоставленных детективом Мэтсоном данных. А это агент Сачин Карван, передавший нам дело вашей дочери как возможное звено в цепочке.

Аника бросает взгляд на накрытую одеялом каталку, затем на лицо Брэна:

– Вы – родственники.

Он кивает.

Миссис Латтимор проходит мимо меня и обнимает Брэна – так сильно, что он охает:

– Она, должно быть, очень гордится тобой.

Брэн оглядывается на меня, но я качаю головой и указываю на каталку. Конечно, я тоже им горжусь, но Аника подразумевает Фейт. Эддисону, судя по всему, так же уютно, как и всегда, когда его обнимают незнакомые люди, – то есть ни капельки. Тем не менее примерно через минуту он находит в себе силы похлопать женщину по плечу и при этом не выглядеть слишком неуклюже.

Миссис Латтимор отпускает Брэна и заключает в объятия Карвана, а следом Иана.

– Спасибо вам, – говорит она напряженным из-за подступающих слез голосом. – Спасибо, что нашли наших девочек.

Фишер откашливается, а когда все поворачиваются к ней, поднимает руку с телефоном:

– Через несколько часов погода ухудшится.

– Настолько, что аэропорт закроют? – интересуется Карван.

– Возможно. Знаю, я выбрала не самый удачный момент, однако вы трое, – она указывает на меня, Иана и Брэна, – планировали улететь сегодня вечером. Вам надо срочно вернуться. Или можете позволить себе побыть здесь день-два, если рейсы отменят?

Я знаю правильный ответ. Хотя не уверена, что он правильный. Мне следует вернуться как можно скорее. По-прежнему необходимо поговорить с Дэвисом. Согласно последней информации от Вика, в этом плане нет никакого прогресса. Мне надо проверить остальные места захоронений, удостовериться, что с идентификацией останков не возникнет проблем. Что всех родственников уведомят. И, пожалуй, помочь Уоттс с пресс-релизом: учитывая, сколько людей уже в курсе событий, все всплывет достаточно скоро.

Но если Брэну нужно остаться, побыть с сестрой… Не хочется покидать его.

Он бросает прощальный взгляд на Фейт – каталку ставят в угол минивэна – и улыбается мне слабой, полной боли улыбкой:

– Отправляемся домой.

– Обещаешь, что позволишь девушкам поухаживать за тобой?

– Ты называешь Марлен с Дженни девушками?

С ним все будет в порядке. В конце концов.

– Иан?

– Я хотел бы присутствовать там, когда сделают публичное заявление, – тихо отвечает Мэтсон. – Знаю, мне требуется отдых, и я в самом деле отдохну. Но хочу быть там, когда сделают публичное заявление.

– Хорошо.

А вот Карван остается. Теперь его дом здесь, и, подозреваю, как только Эрин отдадут, он снова полетит в Тампу, чтобы сопроводить ее тело к родителям в Чикаго. Сачин оставляет сумку в багажнике – заберет потом – и обнимает нас одного за другим.

– Что ж, Элиза… – начинает он, когда очередь доходит до меня, и беспомощно смеется.

– Позаботься о сестре, – прошу его. – Ей придется нелегко.

– Да. Но когда первая боль схлынет…

Он улыбается.

– По крайней мере, теперь мы всё знаем. Мы вечно будем оплакивать их, но девочки хотя бы упокоятся с миром, в окружении близких.

Сачин бросает взгляд на Брэна, который помогает Иану забраться в машину.

– Агент Элиза Стерлинг, я рад, что у него есть ты. Ты ему подходишь. А если он тебе не подойдет, дай знать: я переведусь в Куантико и надеру ему задницу.

Ухмыляюсь и качаю головой.

– Незачем, но все равно спасибо. Мы хорошо подходим друг другу.

Фишер везет нас обратно в аэропорт. Вылетаем почти сразу – почему-то маршрут в Ричмонд пролегает через Даллас – Форт-Уэрт. Омаха – аэропорт регионального значения, так что вариантов немного, это понятно. Но лететь сначала на юг, а потом по диагонали, вместо того чтобы сразу направиться на восток? Нелогично.

Никто из нас сегодня не ел – стоило лучше присматривать за Ианом, – так что быстро перекусываем фастфудом. Беседа с агентом у пропускного пункта (пока Иан с Брэном ищут туалет) приносит плоды – раскладушку, подушку и одеяло: их запасают на случай отмены рейсов для пассажиров, которым придется ночевать в аэропорту. Ставлю раскладушку напротив стены с окнами, где больше свободного места.

Вернувшийся Иан смотрит на нее искоса, однако явно прескверно себя чувствует, поскольку укладывается без возражений и почти сразу засыпает. Хотя детектив не признавался, но, подозреваю, последние пару дней его постоянно мучила головная боль. Лекарства он не принимал, чтобы сохранять ясность ума во время поисков. Такая непрерывная боль должна крайне выматывать.

Первые два часа ожидания мы с Брэном проводим за телефонными разговорами: он – с родителями, я – с Виком, Уоттс, Галой, Ивонн, Рамирес и Кирни в различных сочетаниях, в зависимости от того, кто в данный момент находится в конференц-зале. Один раз даже появляется агент Дерн и спрашивает, как там Эддисон.

Через пару часов Брэн отправляется искать баристу, который готов продать душу дьяволу и приготовить его жуткую кофейную смесь. Возвращается со своим адским напитком и горячим шоколадом для меня. Мы садимся на пол недалеко от выхода, у ног Иана, и прислоняемся спиной к окнам. Брэн поднимает руку, чтобы я могла прижаться теснее.

– Hermanitas пришлось научиться шить, чтобы заработать один из значков отличия скаутов, – нарушает тишину Брэн после долгого молчания. – И они были полны энтузиазма. Они научатся шить как мама! Вот только у мамы – годы практики, а у них – нет.

– У них получилось плохо?

– Ужасно. Это разбило им сердце, они были готовы бросить всю затею. Между тем живущая в Пуэрто-Рико abuela Сесиль собиралась навестить нас. Мама попросила ее захватить одну коробочку. Через день после приезда Сесиль усадила девочек рядом с собой и продемонстрировала извлеченные из коробочки расшитые крестиком лоскуты. Они выглядели ужасно, а вышивка на них – еще хуже. К пятнадцати лоскуткам булавками прикреплены образцы узоров – только так можно понять, что там, по идее, должно быть изображено. Качество просто отвратительное.

– Первые работы твоей мамы.

– Si. Abuela рассказала им, как расстраивалась мама и как хотела все бросить. Через пару дней, успокоившись, она попробовала снова. Вышло все равно кошмарно. Она практиковалась, просила помощи, и с каждой новой попыткой получалось все лучше и лучше. Так что следующие несколько недель девочки шили и шили. Когда нашей abuela пришло время уезжать, они с ее помощью уже успели сшить верх одеяла, и мама положила его на стол, чтобы потом закончить. Девочки так гордились своей работой… А одеяло вышло таким уродливым…

Смеюсь и поворачиваюсь так, чтобы видеть лицо Брэна; кладу свои ноги поверх его.

– Через несколько лет троица решила поучаствовать в каких-то групповых проектах скаутов. Каждой группе поручили один проект: девочкам – связать одеяла для болеющих новорожденных: крохотные одеяльца, в которых их развезут по домам. Работа несложная – всего двадцать квадратиков, флисовая подкладка плюс ленточка, одеяло вязаное, а не стеганое. То лето я проводил дома: меня уже приняли в академию, ждал начала семестра. Так что возил подружек по всем магазинам тканей в городе в поисках материала, который и недорогой, и подходит для младенцев.

– И что, цвет не ослепительно-розовый?

– «Никаких неоновых вывесок, никакого стиля Лизы Фрэнк» – так выразилась командир их отряда. Мы оккупировали гостиную, я помогал вырезать квадраты. Столько квадратиков… Мы собрали их вместе и усадили девочек за стол с швейными машинками. Мама Лисси шила, tia Анжелика – мать Рафи и Мануэлито – тоже; они одолжили свои машинки. Натянули нитки, всё приготовили – и тут Стэнзи разрыдалась.

– Потому что с ними не было Фейт.

– И тогда мама взяла одеяло из комнаты Фейт и повесила в столовой, чтобы девочки видели его во время работы. После того как одеяльца были готовы, подружки выгладили их, пришили крохотный кусочек с радугой в углу каждого и сложили в стопку. Сделали не один десяток. Когда девочки отвезли готовые одеяльца в больницу, то сказали, что это от Фейт.

Остаток времени, проведенного в ожидании и в полете домой, слушаю рассказы о Фейт – о первых неделях после ее исчезновения, полных злости и ужаса. Самые разные истории, которыми Брэн никогда не делился со мной, потому что вспоминать о сестре было слишком больно. Он не останавливается, пока не начинает хрипеть – то ли от нахлынувших чувств, то ли оттого, что долго говорил без умолку. Раны вскрываются. Устраиваюсь поудобнее на его плече и слушаю.