Глава 17

Через несколько минут на кухню влетает не Мерседес, а Касс. Она застывает в двери, уставившись на царящий бардак.

– Осторожно, смотри под ноги, – говорю ей, – на полу кипяток.

– Элиза, что, черт возьми, здесь произошло? Ты в порядке?

– Брэн тебе ничего не сказал?

– Он ворвался и, кажется, собирался что-то сказать, но затем умчался в туалет и занялся созерцанием ногтей. Мерседес осталась с ним.

Закрываю глаза. Теперь, когда мы с Брэном не огрызаемся друг на друга и хлопанье дверцами шкафа больше не вызывает прилив адреналина, чувствую, как руки начинают дрожать, и эта дрожь зеркально отражается даже в моих легких.

– Это правда несчастный случай.

– Хорошо.

– Он собирался хлопнуть рукой по столу, но оказался слишком близко к плите и попал по ручке кастрюли. На меня, наверное, даже не попал бы кипяток, не оттолкни я Брэна в сторону. Это правда несчастный случай.

– Хорошо.

Касс осторожно перешагивает через валяющиеся дверцы и лужи, от которых еще идет пар, разглядывая шкаф, в котором очень трудно не заметить дыру от кулака. Затем приподнимается на цыпочки и рассматривает мою руку.

– Непохоже, что она отвалится.

– Она и не отвалится.

– В таком случае, думаю, ты не против, если я выйду на минутку. Поменяюсь местами с Мерседес: она лучше умеет оказывать первую помощь.

В глазах Касс, не целиком скрытых очками – она надевает их, только когда невероятно устает, – незаданный вопрос.

– Никто никого не ударил. Не угрожал. Просто…

– Выдался очень плохой день.

– Ага.

Пришедшая с набором первой помощи Мерседес присвистывает при виде бардака.

– Что ж, вижу, вы перепугали друг друга до дрожи в коленках.

Смаргиваю внезапно навернувшиеся жгучие слезы. Выключаю кран и тянусь за мягким тонким кухонным полотенцем – оно свисает с руки Мерседес. Без риска разрыва волдырей я могу максимум прикоснуться к коже вокруг.

Мерседес рассматривает ожоги, затем поднимает взгляд.

– Даешь слово, что…

– Рамирес, клянусь богом, сделай он это нарочно, у него больше не было бы члена.

– Ты понимаешь, что я спрашиваю не только потому, что волнуюсь за тебя?

Ее пальцы так нежно размазывают холодную мазь от ожогов, так нежно… Но все равно чертовски больно.

– Он перепуган. Эддисон из тех, кто легко впадает в ярость. Он всегда сердит. Однако, несмотря на злость, он никогда не поднимал руку на женщину, разве что при задержании и только когда не было другого выхода.

– Он не поднимал на меня руку.

– Я верю тебе. Однако он бушевал рядом с тобой. Знаю, ты его любишь, но нужно хоть на секунду отстраниться и беспристрастно осознать: то, что он бушевал рядом с тобой, – не пустяк. Спрашиваю еще и потому, что волнуюсь за Брэна. Ты чертовски хорошо знаешь, что он боится, будто ты наговорила все это только ради его спокойствия.

Совместными усилиями удается одеть меня и перебинтовать ноющие теперь ожоги. Однако я ничего не ела со времени ланча, так что опасаюсь последствий для желудка, если приму обезболивающее. Направляясь в комнату Брэна за футболкой, слышу, как Мерседес подбирает валяющиеся дверцы и что-то бормочет на испанском. Нахожу мягкую футболку с длинными рукавами и выцветшим от времени логотипом – из той эпохи, когда «Рэйс» еще назывались «Девил рэйс», – и натягиваю через голову, осторожничая с касающимся бинта рукавом.

– Тебя подвезти домой? – спрашивает Мерседес, когда я возвращаюсь на кухню. Она стоит на коленях между плитой и «островом», вытирая воду.

– Нет, со мной все будет нормально.

Бросаю взгляд на заднюю дверь и размышляю, почему она задала этот вопрос именно сейчас.

– Думаешь, сегодня уже не стоит пытаться снова поговорить с ним?

– Он психует из-за случившегося. Как только мы успокоим его на этот счет, он будет психовать из-за Фейт и волноваться. Потом вспомнит, что случилось с тобой, когда он переволновался, и распсихуется еще больше. Если ты останешься, он не успокоится, а будет чувствовать себя виноватым.

– Он в любом случае будет чувствовать себя виноватым.

– Да, но ты действительно хочешь провести всю ночь, напоминая ему, что это несчастный случай? Учитывая, что ты несколько стервозно отреагировала на наши с Касс вопросы?

Хмуро смотрю на Мерседес.

– Ты бы волновалась, даже не реагируй я несколько стервозно.

– Естественно, потому что это означало бы, что тебе причинили серьезный вред.

Мерседес поднимается на ноги и бросает мокрое полотенце в раковину, где оно приземляется с глухим шлепком.

– Позовешь, если понадоблюсь?

– Да, обещаю. Иди. Утро и так наступит слишком скоро.

По дороге домой заскакиваю в «Шитз»: хотя на кухне есть продукты, совсем не хочется ничего готовить. Особенно если придется кипятить воду. Не сегодня. Однако, доехав до дома и припарковавшись, вижу знакомый автомобиль.

– Ты что, шутишь, черт возьми?

И действительно, когда я подхожу к двери, там, прислонившись к стене, стоит мрачный Вик. Он смотрит на меня и поднимает брови.

– Ты злишься на него или на меня?

– Прямо сейчас – на всех, – огрызаюсь я, вбивая ключ в замочную скважину с такой силой, что тот издает тревожный скрежет. Черт побери, Элиза, успокойся. Меньше всего тебе сейчас нужно вызывать слесаря. – Кто из них звонил тебе?

– Касс. Затем Эддисон. Затем Мерседес. И снова Эддисон.

Впиваюсь в Вика взглядом, однако он осмеливается хихикнуть.

– Элиза, мы проведываем друг друга. Что в этом плохого?

– Я сейчас не на работе.

– Это не ответ. Вызвать «Скорую»?

– Нет.

– Как думаешь, остальные согласились бы, что нужно вызвать тебе «Скорую»?

– Отгрызешь мне голову, если продолжу давить?

– Да!

– Ладно. – Вик отталкивается от стены и целует меня в щеку. – Если ночью что-то произойдет и понадобится наша помощь, сообщи – подвезем.

Он сует руки в карманы куртки и идет по коридору к лестнице.

К тому времени, когда я попадаю домой и выпутываюсь из куртки и сумки, моя еда совершенно остыла. К черту – я голодна.

Очень хочется покурить, однако у нас с Широй есть общие правила, в том числе курить не чаще чем раз в две недели, что бы ни случилось. В квартире все аккуратно, грязной одежды слишком мало, чтобы требовалась стирка, и даже кафель в ванной чист благодаря приступу бессонницы на прошлой неделе. Как только я запираю пистолет в сейф, заняться буквально нечем.

Ничего не мешает вспомнить странный, бегающий взгляд, которым наградил меня Брэн после того, как я сказала…

О, точно.

Во второй раз никому не позволю плохо со мной обращаться.

Почему я это произнесла?

Снимаю лифчик, меняю брюки на удобные легинсы и устраиваюсь на кровати с мобильником. Сегодня понедельник, так что с пятидесятипроцентной вероятностью моя мать в книжном клубе. Прижимаю пульсирующую болью руку к животу, слушая гудки.

Потом раздается теплый, глубокий отцовский голос.

– Элиза моя, – приветствует он. На заднем плане слышится «хмф!» и хлопанье дверью, а также тихое бормотание записанных голосов из подкаста.

– Твоя мать только что упорхнула. «Упорхнула» – подходящее слово?

– Для Ima? Пожалуй, да.

– Обычно ты не звонишь, если есть шанс, что мать дома.

– Я не помню, есть ли сегодня в книжном клубе понедельник.

– Элиза…

– Ты когда-нибудь волновался, не обращается ли Клифф со мной плохо?

Съеживаюсь и закусываю губу. Стоило сформулировать получше.

Наступает долгая пауза. В конце концов отец останавливает проигрывающийся на заднем плане подкаст.

– Нет, – наконец произносит он. – Я знал, что он плохо с тобой обращается. Меня беспокоило, носит ли это физический характер.

– Aba…

– Элиза, ты не видела, сколькими способами Клифф причинял тебе боль. – Отец вздыхает. – Мы с Широй были вне себя, но ты не замечала. Он изолировал тебя от людей, решал, кто может тебя окружать. И постоянно отпускал мелкие замечания насчет твоей работы, которые должны были сойти за шутки, но воспринимались иначе. Таким же образом он делал замечания каждый раз во время еды, и в результате ты так похудела… И вся эта суматоха насчет свадьбы… ты выглядела очень несчастной, ahuva, однако он так искажал твое восприятие всего, что ты понятия не имела, что правильно, а что нет…

– Мне следовало понять истинное положение дел… – шепчу я.

– Как? Неважно, научилась ли ты различать это в других, – когда речь о тебе самой, все совсем иначе. Клифф действовал очень грамотно, не вываливал все разом. Добивался своего постепенно – так, что ты не замечала. И никогда бы не заметила, Элиза. Потому что не только он обрабатывал тебя.

– Что ты имеешь в виду?

– Твоя мать занималась этим всю твою жизнь.

– Элиза Адия Стерлинг, я горжусь, что знаю такую женщину, как ты. Горжусь называть тебя своей дочерью. Ты не заслуживала такого отношения со стороны матери. Я должен был тщательнее тебя оберегать.

Он издает порывистый вздох и продолжает голосом, полным боли и вины:

– Я думал, она перестанет, когда ты вырастешь. Она же не могла не видеть, какой ты замечательный человек. Такой умный, добрый, готовый помочь другим… Такой жизнерадостный и веселый, словно смех во плоти… Чудо, радость для окружающих. Она должна была увидеть. Я не мог понять, почему она не замечает. Когда ты поступила в среднюю школу, я начал всерьез рассматривать перспективу развода. Я любил ее, однако она так унижала тебя…

– Но потом отец Ширы…

– Да, именно. Ты проводила время с Широй и Сойерами-Леви, помогала им. Хорошо, что ты этим занималась, однако я не мог взвалить на тебя дополнительный груз. Не мог вызвать в тебе страх, что тебя отнимут. К тому же знаешь – ситуация в судах меняется к лучшему, но очень многие по-прежнему считают, что ребенок должен оставаться с матерью. Если б я развелся, а она получила опеку над тобой, все стало бы только хуже. И, как я думал, через несколько лет ты уедешь в колледж, а потом…

Отец вздыхает.

– Мне следовало тщательнее оберегать тебя. Ты так привыкла к подобному отношению со стороны матери, что, естественно, не распознала, когда появился парень и под обаятельной маской занялся тем же самым. Ты была очень уязвима именно к подобным мужчинам, потому что провела всю жизнь в попытке понять, почему мать, по-видимому, не любила тебя.

– Это так? – всхлипываю я, вытирая лицо; на пальцах остаются мокрые следы. И когда это я начала плакать? – Aba, она любит меня?

– Она отчаянно любила идею наличия дочери, но никогда не знала тебя, Элиза. Не знала, какая ты потрясающая дочь.

Если отбросить завесу слов, которую сплел мой мягкосердечный отец, это означает «нет». Не успеваю прикрыть рот ладонью, как из него вырывается всхлип. Отец слышит. Ну разумеется.

– Ahuva, мне очень жаль. Но не забывай: тебя очень любят. Любим я, Шира, все Сойеры-Леви. Илла никогда не переставала называть тебя дочерью – блондинистой близняшкой Ширы. Тебя любят больше, чем когда-либо любили твою мать, потому что ты любишь нас в ответ. Ты гораздо сильнее, чем тебе кажется. Знаешь, как я гордился, когда ты бросила Клиффа? Гордился, что противостояла и ему, и матери? Знаешь, как я горжусь сейчас, что ты набралась смелости снова полюбить, причем такого хорошего человека?

Слышу, как входная дверь открывается и закрывается. Через секунду в спальне появляется Прия, сбрасывает туфли и взбирается на кровать рядом со мной. Пока ничего не говорит, просто прижимается ближе, пока я плачу в трубку.

– Почему ты остался с матерью? Если знал это так давно…

– Потому что у нее больше никого нет, – просто отвечает отец. – Она так далеко оттолкнула всех остальных, что никого не осталось. Даже книжный клуб терпеть ее не может, но она продолжает туда ходить, потому что благодаря этому может изображать жертву, а это делает ее… – он пытается подыскать подходящее слово, – …удовлетворенной? Она может быть счастливой, только будучи несчастной.

На мгновение повисает тишина, затем отец спрашивает:

– Элиза, почему ты подняла эту тему? С Брэндоном всё в порядке?

– Дело… в этом времени года… но еще…

Делаю глубокий вдох – более прерывистый, чем хотелось.

– Не могу рассказать подробности, потому что это расследование… просто дело в том, что все запуталось, и я не могу пока говорить, но… я люблю Брэна. Он купил свой дурацкий дом, потому что какая-то его частичка думает о совместной жизни и семье. Но он не может меня ни о чем просить, а я боюсь до полусмерти, что о чем-то попросит, потому что…

– Потому что ты не осознавала, какой ущерб нанес тебе Клифф, пока не порвала с ним, – мягко заканчивает отец, – и боишься, что снова пропустишь признаки чего-то похожего.

Большой палец Прии поглаживает края марлевой повязки на безопасном расстоянии от ожогов.

– Конечно, боишься… Ох, Элиза моя, а кто бы не боялся? Естественно, боишься. Но ты и прежде боялась, однако стояла на своем. Ты поймешь, когда придет время снова так поступить. А пока помни, что тебя любят, Элиза, очень любят – причем люди гораздо лучше меня.