Прячьте ваших дочек

За зимой пришли весна и лето, а затем последовало мое восемнадцатилетие. То был период очищения и, по сути, повторного вступления в ряды человеческой расы. Мне было выделено место в школе имени короля Эдуарда VII в Шеффилде. Это была бывшая гимназия, трансформированная во всестороннее учебное заведение и имевшая хорошую академическую репутацию. Она была смешанной, девочки и мальчики учились вместе, и – шок и ужас – там была дружелюбная обстановка. Я ждал, когда станет ясна местная иерархия, когда начнутся избиения, но ничего подобного не происходило. Я задался вопросом, что было бы, если я никогда не учился в школе-интернате.

Было мало смысла в том, чтобы посещать школу, за исключением юридического требования делать это, поскольку через несколько месяцев мне предстояло сдавать экзамены и, к сожалению, экзаменационная комиссия в Шеффилде радикально отличалась от комиссии в Оундле. Я провел много времени в библиотеке, больше занимаясь своей скандинавской мифологией, нежели изучая то, что нужно было изучать.

Я вступил в Территориальную армию в качестве рядового. Мой номер был 2440525, и сержант сказал, что я слишком умен, чтобы быть рядовым, и спросил, почему я не стал ждать возможности стать офицером в университете. Я сказал ему, что просто хочу покончить с этим, так что он выдал мне комплект униформы, и все.

Наше подразделение – «Компания Д», Йоркширские волонтеры – теоретически находилось в режиме круглосуточной готовности на случай войны. Нас должны были отправить прямо на фронт, с минометами и ракетными противотанковыми орудиями, одному из которых было присвоено милое имя «вомбат». Как мне сообщили, средняя продолжительность наших жизней в бою должна была составить 1 минуту 45 секунд.

Я выпивал со множеством сталеваров, рыл ямы в негостеприимных частях Нортумбрии и получил на руки большой универсальный пулемет с ременным приводом, в котором было много пуль, и все они были холостыми.

Также я ворочал лопатой навоз на ферме, где его было очень много, водил тракторы и самосвалы, укладывал бетон и строил заборы. Я трансформировал свой гнев в физическую энергию и почувствовал огромное облегчение, избавившись от той ярости, что постоянно горела во мне, когда я был в школе-интернате.

Затем, в одном из классов английского во время одного судьбоносного ланча я услышал позади себя бормотание: «У нас нет вокалиста для репетиции сегодня вечером».

Я обернулся и внезапно узнал своего приятеля-барабанщика Пола Брея. По бокам от него сидели два очень крутых парня, которые уже выглядели как профессионалы.

– Э… привет, – немножко нервно начал я. – Ну, я пою немного.

Они осмотрели меня с ног до головы. Я был слегка пухленьким, с ужасной короткой стрижкой и в отвратительных штанах.

– Прекрасно. Увидимся в шесть вечера.

Оставалось девять месяцев до того момента, как я должен был начать учиться в университете. Как раз подходящее время, чтобы слушать Radio Caroline под кроватью, рисовать фантастические декорации и репетировать в гараже моего друга по вечерам вторников. Переход из одного состояния в другое – не самая плохая штука.

У нашей группы была настоящая ударная установка и две гитары, а у басиста было свое снаряжение, автономный усилитель и динамик. Остальные пользовались на всех единственным Vox АСЗО. К нему были подключены две гитары и микрофон нового вокалиста, то есть мой.

Мой микрофон был сбит с боковой стороны портативного кассетного магнитофона и соединен через Sellotape с более длинным кабелем и, таким образом, с комбиком Vox. Звучало это по-настоящему ужасно, но эта группа все равно на несколько лет опережала все то, чем я занимался в музыкальном плане до этого. Они выучили половину альбома «Argus» от Wishbone Ash, а также «АН Right Now» от Free и неизбежную «Smoke on the Water».

После того как в одной из песен мне удалось несколько раз разразиться воплем Иэна Гиллана, все они понимающе кивнули: «Ты будешь нашим новым вокалистом».

Я спросил, есть ли у них название. «Paradox», – последовал ответ. Я подумал, что это довольно дерьмовое название.

Дом в Шеффилде я считал своего рода сдерживающим фактором. Я не чувствовал привязанности к нему, но все же жизнь там не доставляла мне дискомфорта. Атмосфера в доме была достаточно напряженной, и чтобы снять стресс, я отправлялся гулять по улицам, копать ямы или грузить навоз.

Местный паб был в 20 минутах ходьбы по глубокому снегу, а по дороге туда находился старый лагерь для немецких военнопленных, полный полуразрушенных тюремных бараков. Помимо этого, ниже по крутому склону находилась автобусная остановка, а над ней нависала психбольница Фулувуд, выглядевшая в лунном свете как вампирский замок из романа Брэма Стокера.

Дважды, возвращаясь с автобусной остановки, в темноте и на ветру я встречал людей, бродящих по дороге в замешательстве. Мне приходилось ждать возможности остановить один из редких проезжающих мимо автомобилей, чтобы доставить их в безопасное место. Сейчас я подозреваю, что у тех людей могла быть болезнь Альцгеймера. Они почти наверняка погибли бы, оставь я их на произвол судьбы. В семидесятые таких людей просто считали сумасшедшими и не обращали на них внимания.

Судьба отблагодарила меня за добрые дела. Мы сыграли настоящий концерт. Наш дебют состоялся в местном молодежном клубе, где по крайней мере четыре человека стояли перед сценой, а остальные в явном ужасе прижались к стенам, когда мы пытались сыграть «Smoke on the Water». Я думаю, зрителям скорее казалось, что на сцене выступает группа Four Tops.

Я потратил 15 фунтов на почти приличный микрофон Shure Unidyne В, у которого была нелепая подставка, которая могла внезапно и без видимой причины потерять устойчивость и вертикальную целостность. У меня был бубен, и я накопил денег на очень старую пару колонок Vox размером 4x10 дюймов. Летом пришло пособие по безработице, и я оказался достаточно богат, чтобы купить в магазине подержанных вещей 60-ваттный гитарный усилитель Carlsbro. Теперь мы все были как следует экипированы – но у нас не было концертов.

Я стал дельцом. Я отправился на поиски места, где можно было бы давать концерты. Я просмотрел анонсы концертов в местной газете для групп, а затем проштудировал телефонную книгу в поисках номера паба, где они играли. Я нес всякую патриотическую чушь про Англию, но нельзя было избежать ужасной правды, которая пришла с вопросом: «У вас есть демо-запись?»

Конечно же, у нас ее не было. Хотя на самом деле мы сделали одну, но она в любом случае была ужасна. Кажется, мы просто поставили в одном из углов гаража кассетный магнитофон и сыграли все одним слоем.

Так или иначе, мы все же сумели получить заказ на выступление в пабе под названием «Броудфилд» и даже смогли дать там еще один концерт. Подписав квитанцию, мы получили три фунта стерлингов, а также один гамбургер, из которого, как собачьи уши, свисала начинка, и по бутылке пива Newcastle Brown на каждого.

Затем был спонсируемый городским советом развлекательный вечер, организованный университетом и проходивший неподалеку от Королевской больницы Халламшир. Там присутствовал местный диджей с радио «Шеффилд», но он весь вечер провел в баре и, похоже, был под кислотой.

Группа-хедлайнер называлась Greensleeper, и у них был вид беззаботных скучающих пижонов, проистекавший из того, что они были самыми крутыми музыкантами во всем округе и выступали каждые выходные. У них была куча преданных фанатов, которые появились, как только группа вышла на сцену, и ушли, как только она ее покинула.

Мы должны были расположиться на маленькой сцене, под ярким солнцем. Там было несколько зеленых складных стульев, а в партере группа детей ели мороженое и, щурясь, глядели на нас. Мы начали играть. Ударная установка шаталась, и, поскольку сцена была собрана наспех и не закреплена, барабаны начали расползаться. В этот момент на сцену выскочил какой-то неприятный человек и закричал: «Заткнитесь, я пытаюсь спать!» Он толкнул гитарный усилитель к краю сцены – еще пара футов, и тот упал бы на землю. Я схватил один из складных стульев и ударил им этого мужика. Тот отшатнулся назад, а затем просто побрел вниз по склону, прямо между пустыми рядами стульев, на которых обычно сидели пожилые дамы, чтобы быть поближе к сцене.

«Черт побери, – подумал я. – Это прямо как The Who». Но на самом деле это было не так, и тем же вечером подозреваемый в употреблении кислоты диджей рассказал об этом в своей радиопередаче.

Тем не менее, с нашей вновь обретенной известностью, я начал настаивать на том, чтобы мы стали играть собственный материал и сменили название. Слово Paradox было слишком невыразительным; нам было нужно что-то легендарное.

– Как насчет Styx? – предложил я.

– Разве так еще никто не называл группу?

– О, никто не заметит, – уверенно заявил я.

Наше второе выступление в «Броудфилде» стало также нашей лебединой песней, но первым концертом под названием Styx. У нас даже были плохо скопированные промоматериалы, которые мы раздавали зрителям – с извилистыми надписями, сделанными путем приклеивания отдельных букв к бумаге, но не совсем ровно. Бубен у меня теперь был из полированного алюминия, и он был вращающимся, но нужно было быть осторожным, чтобы не повредить кровеносные сосуды у основания пальца.

Я пытался быть крутым. Представьте себе: рубашка дровосека (потому что Рори Галахер носил такую), жилет со множеством значков и ботинки Hush Puppies. Прячьте своих дочек, родители Южного Йоркшира!

У нас была одна собственная песня под названием «Samurai». Текст был не мой, а поэта из шестого класса, который ухитрился свести вместе самурая и стервятников и зарифмовать «плоть» (flesh) с «яслями» (creche) в одной и той же строчке.

– Круто, – сказал я. – Так, а что такое «ясли»?

Мы решили расстаться на пике, сославшись на коммерческое давление, плюс на тот факт, что два наших гитариста имели летние подработки: обув деревянные башмаки, они чистили сталеплавильные печи, что оплачивалось намного лучше, чем три фунта, которые мы получили за свое финальное выступление.

Среди всего этого было легко забыть, что я должен был сдавать выпускные экзамены. Я мало учился; на самом деле мне было нечему учиться. У меня была коробка с заметками по истории; экономика, как я думал, была кучей мусора, придуманного учеными, чтобы создавать рабочие места для самих себя; английский же был интересен в плане собственного творчества, но, Боже мой, необходимость прочесть что-нибудь из Джейн Остин заставляла меня испытывать желание съесть собственную ногу вместо того, чтобы продираться сквозь этот бред.

В любом случае, я сдал свои экзамены уровня А, не прочитав ни одной книги для сдачи английского языка и не открыв ни одной книги по экономике. Насколько помню, с историей я смог справиться хорошо, поскольку по-настоящему интересовался ею – что само по себе было здорово, поскольку мне предстояло провести три года в университете, делая вид, что я ее изучаю. Не помню, что именно я написал, но – невероятно – я прошел все три с минимальной проходной оценкой: «Е». Что еще более невероятно, у меня было предложение от одного из лондонских университетов, который хотел заполучить меня настолько сильно, что им требовалась оценка «Е» только по двум из трех предметов. Таким образом, без лишних усилий я вошел в зал академической славы: колледж королевы Марии, Лондонский университет.