Первый прорыв

Я был в Лондоне, у меня были мечты и цели, но не было плана, зато был правительственный грант, который положил в мой карман реальные деньги. Моей первой проблемой стало пережить день, когда я приехал. Меня сразу вызвали к руководителю исторического факультета, профессору Лесли. Он взглянул на листок с моими оценками с экзаменов уровня А.

– Что это значит? – вопросил он.

– А, ну да. У меня была небольшая проблема.

– Что за проблема?

– Ну, понимаете, меня выгнали из школы, и мне пришлось доучиваться дома.

– Почему? За что тебя выгнали?

– Э… за выпивку, – слукавил я.

Он уставился на меня, и его глаза были похожи на два гигантских гобелена, спрятанных за телевизионными экранами, которые были его очками. Он также был пугающе похож на Мистера Жабу из «Ветра в ивах».

– Я буду приглядывать за тобой, – заявил он. – Мои шпионы будут следить за тобой. Студенту нужны только кровать, стул, письменный стол и надлежащее освещение.

– Ну, спасибо вам большое, – ответил я и, вздохнув с облегчением, направился прямо в бар студенческого союза, где меня ждала фантастическая пинта пива Bass, стоившая там всего четверть цены такого же пива в любом из пабов. Счастливые деньки.

У меня был план, хитроумно замаскированный от моих родителей, да, говоря откровенно, и от меня самого. Они были озадачены тем, что я решил изучать именно историю.

– Какая в этом польза? – спросили они.

– Пригодится в армии, – ответил я. Но комиксовые мысли-облачка вокруг моей головы рассказывали совсем другую историю.

У меня был план: что угодно, чтобы выбраться отсюда – и если уж я собираюсь стать рок-певцом, то это непременно должно случиться в Лондоне – в любом случае, я всегда могу пойти в армию, если музыкальная карьера не заладится. И вот я здесь, и новый мир открыт передо мной почти с того момента, как я приехал. Я отпил свою пинту. «Приоритеты», – подумал я. Номер один – девственность. Нужно стать мужчиной, и как можно скорее.

Я раз и навсегда положил конец своим военным амбициям, очутившись на военной кафедре Лондонского университета. Я не буду останавливаться на этом вопросе. Я посещал тренировочные вечера, и они были достаточно тоскливыми по сравнению с бегом по нортумбрийской пустоши Оттерберн с пулеметами в компании сталеваров. Это было похоже на сборище толстых чудаков, пытающихся влезть в неподходящую им форму и ботинки и никогда не видевших грязи.

Вскоре я встретил множество выпивающих людей, очень разнородную компанию, и узнал, что их называют студентами-медиками. Я подумал, что это и есть начало конца моей девственности. Поэтому я начал карьеру мойщика кофейных чашек поздними вечерами, ошибочно полагая, что если я буду делать добрые дела, то 19-летняя студентка-стоматолог на меня западет. В конце концов, она запала, но не раньше, чем я узнал, что она тоже девственница, и, что хуже, она прочитала мне лекцию о фармакологии контроля рождаемости. Это устранило дрожь чистого вожделения, но заменило его успокаивающей надежностью, основанной на здравой клинической практике. Да уж, попрактиковались мы с той девчонкой вволю.

После этого я отправился на поиски рок-н-ролла и тайн вселенной. И это был всего лишь вечер пятницы.

Необязательно быть Шерлоком Холмсом, чтобы определить в уличной толпе музыкантов – особенно рок-музыкантов. Либо они бродят, погруженные в мечты, либо движимы горячими амбициями, и у них часто есть с собой гитарные чехлы, барабанные палочки или экземпляр журнала Melody Maker, торчащий из заднего кармана, как скрытая реклама. Как бы странно и слегка смешно это ни звучало сегодня, в те времена Melody Maker был единственным серьезным журналом для объявлений о поиске музыкантов, продаже оборудования, аренде студий, прокате гастрольного транспорта и всех других вещей, связанных с роком и прочей музыкой.

Он печатался на широких страницах и был по большей части черно-белым. У конкурентов, таких, например, как журнал Sounds, были цветные вкладки газетного качества – большие листы туалетной бумаги, – чтобы попытаться приблизиться к тиражам Melody Maker.

Так что я очень быстро заметил гитару Gibson SG, которую нес без чехла какой-то худощавый кучерявый парень.

– Привет! Классная гитара. Какую музыку ты слушаешь?

– Judas Priest, Black Sabbath, Deep Purple.

Таким образом, в течение тридцати секунд у нас уже была группа. Парня того звали Мартин Фрешуотер, и он знал басиста по имени Адам. Затем мы нашли местного «Джона Лорда», Нодди Уайта.

Нодди был похож на Нодди Холдера из Slade, собственно, поэтому его все так и называли. Я так никогда и не узнал, родился ли он с другим именем. Нодди давал уроки игры на гитаре, имел бас с двойным грифом и шестиструнную комбинированную гитару, а также орган, который звучал далеко не настолько же впечатляюще, как выглядел. Нам не хватало только барабанщика.

Стив был единственным из нас, кто не был студентом, и я совершенно не помню, как мы его нашли, но он жил в Катфорде, и у него было больше барабанов, чем я когда-либо видел в своей жизни. Мы выбрали большое помещение в заброшенных кухнях кампуса, установили там комплект оборудования и принялись извлекать шум из своих инструментов. Стены были выложены плиткой, а раковины из нержавеющей стали создавали естественную жестяную реверберацию, поэтому все происходящее было похоже на игру в консервной банке.

Я попросил Нодди показать мне, как играть на гитаре, и медленно водил ногтями туда-сюда по грифу, расставляя свои короткие пальцы в нужном порядке. Сразу же я начал сочинять, и первое волнение от творчества вскоре сменилось разочарованием от невозможности создавать форму и структуру.

Я никогда не забывал эту первоначальную радость, волнение этого момента зарождения смысла. Даже если это имело значение только для меня одного или если это в конечном итоге было признано негодным. В искусстве творчества присутствовала непорочность. К тому времени мы наработали небольшой репертуар, и все, что мы играли, было нашим собственным творчеством. Мы были, по сути, готовы – ну, или мы так думали – к тому, чтобы сыграть несколько концертов.

Но нам нужно было название.

Выбор названия для песни – это довольно неприятная вещь. Название может невольно предопределить судьбу группы и обречь ее на гибель или, что еще хуже, на мелкое плавание.

Название создает канат, по которому идет каждая группа. Рок-музыка идет по канату практически всегда: слишком напыщенно, слишком панково, слишком серьезно, слишком смешно, слишком расхлябанно, слишком технично – все это не имеет значения, покуда вы остаетесь на канате. На самом деле зрителям интересно наблюдать за тем, как вы качаетесь.

Но это будет ад, если вы сорветесь.

В 1977 году панк был в полном разгаре, и колледж королевы Марии, расположенный в ист-эндском районе Майл-Энд, был просто чокнутым в этом смысле. Там проходили тайные концерты Sex Pistols, Jam и Benthal – панк-группы со скрипачом. Что в названии?

– Speed? – предложил Нодди.

– Speed? – переспросил я.

– Да. Потому что мы играем слишком чертовски быстро.

Никто из нас – правда, НИКТО ИЗ НАС – даже не подозревал, что слово «скорость» является названием наркотика и довольно популярным словечком в культуре, которую на тот момент никто из нас для себя не открыл – и, в любом случае, не мог себе этого позволить – там, где употребляли кокаин. В нашей компании единственным стимулятором сознания было пиво. После пяти вечера в студенческом союзе собиралось множество музыкальных извращенцев, которые стояли возле музыкального автомата и каждый день отчаянно спорили по поводу одних и тех же вещей. Они кричали друг на друга, но под конец мирились и расходились друзьями. Стоит отметить, что среди тех людей были будущие мировые лидеры и знаменитые футбольные болельщики.

В баре союза присутствовали все оттенки красного – от светло-розового на высоких каблуках до коммунистического алого, с обагренными кровью топорами, нацеленными погрузиться в головы грязных капиталистических угнетателей. Как общепризнанный оппозиционер, я вставал и выступал против некоторых из самых глупых движений во время общественных дебатов. Разносить этих бесцеремонных и самоуверенных судей студенческих политических мнений было стоящим делом.

Представитель Социалистической рабочей партии всегда был вежлив, но настойчив – одетый для дуэли воин рабочего класса. У нас были занимательные споры, а потом он убегал, чтобы подготовить грядущий апокалипсис, и оставлял меня с мыслью, что я буду в списке.

– На «Титанике», – напомнил ему я, – тоже был список. И вспомните, что там случилось.

Впрочем, в студенческом союзе были и отделы, которые действительно что-то делали, а не только говорили. Развлечения казались идеальным местом, куда можно было отправиться. Руководитель отдела развлечений избирался студентами, как и его заместитель, и, по сути, он был организатором финансируемых студенческим союзом концертов.

В колледже королевы Мэри был (и до сих пор есть) необыкновенное место – Большой зал. Построенный в 1930-х годах как Народный дворец, он имел одну из самых больших авансцен в Лондоне. В настоящее время он модифицирован для выполнения более широкого спектра функций, но в 1977 году он все еще был театром с сидячими балконами и большим зрительным залом, из которого на время концертов убирали кресла.

Я начинал как волонтер, расставляя оборудование и занимаясь погрузкой и разгрузкой для различных групп. Я собирал декорации для Hawkwind, выступавших с альбомом «Atomhenge», и выпивал в нашем местном пабе с их барабанщиком, который сегодня является одним из ведущих британских руководителей в области утилизации отходов. На том же шоу выступали реформированные Pirates, за исключением, конечно, самого Джонни Кидда, который погиб в автокатастрофе несколькими годами ранее. Гитариста, к настоящему времени, к сожалению, тоже покойного, звали Мик Грин, и его игру обязательно стоит послушать каждому, кто занимается гитарой.

На сцене Народного дворца появлялись очень разные артисты: Manfred Mann's Earth Band, Иэн Дьюри и его группа The Blockheads, Lone Star, Racing Cars и Supertramp. Радиостанция ВВС использовала записи этих выступлений для серии передач Sight and Sound in Concert, и все шоу были открыты для публики. Я занимался всем понемногу, работая то на переднем крае сцены, то за кулисами, обеспечивая безопасность и, конечно же, выполняя множество разгрузочно-погрузочных работ.

От аншлаговой психоделии Hawkwind до запаха старых грязных кухонных плит и заплесневелого ковра, все это было проверкой в реальных условиях, но в нашей маленькой «консервно-баночной» Speed был создан репертуар, представлявший собой интересную, но очень странную смесь. Если бы мы были садом звука, то это был бы уродливый торнадо из мертвых листьев и прутьев, с редкими нарциссами, проглядывающими сквозь фугу ураганной силы.

Два сочиненных мною самостоятельно очень примитивных гитарных риффа назывались «ФБР» и «Снупи». У меня была большая мягкая игрушка в виде мультяшного персонажа, созданного Чарльзом Шульцем. Издевательства над Снупи были характерной чертой наших выступлений. Хотел бы я рассказать вам, почему.

Наш первый концерт состоялся в клубе под названием «Зеленый человек» в Пламстеде, где мы играли для небольшого количества людей. Снупи был выпотрошен, и мы играли очень быстро, в основном лажая.

Там часто случались бури, и раз в месяц промоутер выделял нам место для жилья.

Чтобы ездить на концерты и обратно, мы украли – то есть, я хотел сказать, позаимствовали – микроавтобус колледжа. Там были сиденья и окна – сиденья мы убирали, автобус был загружен по самую макушку, а затем он быстро выезжал из ворот прежде, чем кто-нибудь успевал заметить, что окна полны оборудования от фирм Fender и Marshall, а рядом сидит большая набивная белая собака с черным носом.

После того, как все оборудование было загружено, там не оставалось места для людей, так что нам самим приходилось ехать к месту концерта на поезде. После концерта мы возвращались и ставили сиденья обратно еще до рассвета.

Мой первый год в университете был совсем неплохим. Я увидел вживую множество групп и сам играл в группе. Я хоть и скверно, но научился играть на гитаре, написал свои первые песни и выступал на концертах. Время двигаться вперед, вверх и вглубь – или, быть может, это должно происходить вниз и вовне.