Пора побриться

Было решено, что 2002 станет годом отдыха и восстановления сил для группы. Iron Maiden прошли огонь и воду, но на этот раз без каких-либо существенных последствий. Я же, как обычно, решил использовать отдых, чтобы присоединиться к парочке проектов.

Сейчас, спустя много лет, я уже и не вспомню, кто первым высказал идею о метал-версии проекта «три тенора», но это была интересная задумка. Музыкальные менеджеры – в особенности агенты – истекали слюной, представляя перспективы продаж аншлаговых концертов с моим участием при поддержке еще двоих легендарных вокалистов. Да, идея была хороша, но дьявол, как всегда, прятался в деталях.

Я хотел, чтобы ко мне присоединились Ронни Джеймс Дио из Black Sabbath и Роб Хэлфорд из Judas Priest – и думаю, все фанаты метала в мире тоже хотели бы этого. Однако Род Смоллвуд был категорически против кандидатуры Дио (думаю, потому что он никогда не общался лично с Венди, менеджером Ронни и по совместительству его женой). В любом случае, Род предложил дополнить триумвират Джеффом Тейтом из Queensryche.

Я отправился в Лос-Анджелес, чтобы работать над альбомом вместе с Роем Зи. Даже с Джеффом Тейтом в команде проект получался довольно сложным. Я хотел, чтобы все три голоса звучали в полную силу в каждой из песен, но при этом использовать еще и необычные ходы. Это была высокая планка, и добиться поставленной цели нужно было в сжатые сроки.

Песня, которую придумали мы с Роем, называлась «Tyranny of Souls», и в ней были заимствования из эпизодов с тремя ведьмами в «Макбете». Каждой из ведьм соответствовал один из наших голосов, и я написал мелодию, фразировку и текст так, что они наилучшим образом отражали индивидуальность моих собратьев-теноров от мира метала. В демозаписи я даже подражал их стилям, чтобы дать им лучшее представление о сути проекта.

Но «Tyranny of Souls» была единственной. Раз уж я собирался создать альбом, отражавший суть сразу троих вокалистов, мне нужно было написать еще несколько песен. Я представлял, как будет выглядеть шоу, и оно совпадало с посылом имевшейся у меня демозаписи, но для того, чтобы развлекать публику со сцены в течение двух часов, требуется гораздо больше творческих усилий. Чтобы создать Сикстинскую капеллу, недостаточно просто объединить три голоса.

Однако давление со стороны менеджмента заставило меня думать, что реализация идеи окажется намного дольше и тяжелее, чем казалось сначала. Я посчитал, что раз у нас нет времени сделать все надлежащим образом, лучше не делать это вовсе.

Встреча с Джеффом Тейтом окончательно определила судьбу проекта. Мы не общались с глазу на глаз почти ни по каким вопросам, да и сам я не желал видеть его в ведущей роли. Моим идеальным выбором оставался Ронни Джеймс Дио.

Поэтому «Tyranny of Souls» была в конечном счете переработана в первую песню для моего нового сольного альбома, остальная часть которого пока еще не существовала в природе. Какое-то время мне и вовсе было не до него – меня как раз наняли в новую авиакомпанию, рожденную из обломков British World Airlines.

В середине февраля я перевозил мебель в принадлежавшее Ричарду Брэнсону старое офисное здание, в котором этот эксцентричный миллиардер планировал свои приключения на воздушном шаре. Столы и стулья, в том числе и очень хороший стол для совещаний, были из набора, который British Airways признала не соответствующим стандартам. Новую компанию назвали Astraeus, и она в буквальном смысле восстала из пепла British World Airlines и остатков ее дочерней компании Go. Это было началом моего лучшего опыта, связанного с авиаперевозками.

Сторонним наблюдателям казалось, что мир Maiden впал в спячку, но на самом деле мы вели бурную деятельность. Даже на холостом ходу группе было чем заняться, и мы начали помогать Клайву Барру в борьбе с рассеянным склерозом. В марте 2002 года мы отыграли первую серию благотворительных концертов в поддержку Барра в Брикстонской академии. Клайв, несмотря на свое состояние, старался держаться молодцом. В одни из дней он мог ходить, в другие же передвигался в инвалидной коляске. Течение этой болезни непредсказуемо, но одно про нее можно сказать точно: при сегодняшнем уровне развития медицины она неизлечима. Клайв был большим поклонником истории Второй мировой войны, и мы поболтали о самолетах и о предстоявшем мне обучении пилотированию «Боинга 737».

В мае я был уже в Гатвике, корпя над компьютерной обучающей программой, которая вполне могла быть пиратской копией программного обеспечения «Люфтганзы». На это намекали скверные шуточки, которые эта программа отпускала через каждые сорок минут: «Итак, теперь ты знаешь все о системе кондиционирования воздуха «Боинга 737». Это значит, что ты очень крутой парень!»

Этапы подготовки были такими же, что и в British Airways. После наземного обучения, симулятора и прохождения базовых курсов, я приступил к практическому обучению, которое было ускоренным, так как я уже имел опыт работы в качестве второго помощника на 757. И уже в первый день со мной произошел весьма примечательный случай.

Это был рейс из Гатвика в Фару, полноценный полет со 148 пассажирами на борту на очень старом и потрепанном 737–300. Astraeus унаследовала два куска этой рухляди от обанкротившейся British World. День был прекрасным, к тому же, когда мы находились на расстоянии 150 миль, Фару предоставил радарный вектор для визуальной посадки, выводя нас на заключительную траекторию длиною в 12 миль. По сути, небо было нашим. Я начал снижаться, повернул направо к взлетно-посадочной полосе и уменьшил скорость. Я уже видел начало полосы.

– Визуальная посадка, отключение автопилота.

Звуковой сигнал о прекращении работы автопилота был отключен повторным нажатием кнопки. Я смотрел в окно и ждал окончания посадки.

– Закрылки на один, – скомандовал я.

Рука капитана-инструктора перевела рычаг управления закрылками в соответствующую позицию.

– Уменьшить скорость до 190 миль.

Капитан повернул ручку скорости на отметку в 190.

– Закрылки на пять. Замедлиться до 180 миль.

Я посмотрел на датчик. Скорость не торопилась уменьшаться. Вот дерьмо…

– Отключение систем. Закрылки на 15. Скорость 50 миль.

Механический гул в воздушном потоке звучал успокаивающе – но мы находились в 1200 футах над землей, а скорость так и не снизилась.

– Я помогу, – сказал капитан. Он взялся за рычаг экстренного торможения и вытянул его до упора. Скоростное торможение осуществляется при помощи специальных дверок, по две на каждом крыле, которые распахиваются в воздушный поток, уменьшая подъемную силу самолета и увеличивая сопротивление. Мы слегка замедлились – но не насколько нужно.

На высоте 800 футов самолет тряхнуло, а штурвал резко задрожал – активировалась система тряски. Мы приблизились к точке, где вот-вот могли рухнуть, и Мистер Боинг сообщал нам об этом. Он запустил специальную систему, которая должна была действовать нам на нервы, чтобы мы ни на секунду не расслаблялись. Именно так действует вибросигнализатор штурвала.

Я посмотрел вниз. Рычаг закрылков стоял на отметке 15, но отвечавший за них датчик говорил о другом. Закрылки вовсе не были развернуты. Я смотрел в окно, а капитан-инструктор, вероятно, наблюдал за тем, как я веду самолет. Но факт оставался фактом: мы были на грани падения на высоте 800 футов со 148 пассажирами на борту.

– Будем кружить, – заявил я, хотя ситуация требовала иного. Испытывая жуткий стресс, я вернулся к управлению «Боингом» и запустил дроссели.

– Твою мать, не делай этого – двигатели расплавятся! – воскликнул капитан.

В отличие от «Боинга 757», у 737 не было системы автоматической защиты. В любом случае, я выполнил плавный поворот налево в сторону океана, по мере того как увеличивалась скорость. На скорости 210 узлов мы отлетели на 2000 футов от берега. У нас было всего 20 минут, чтобы разобраться с ситуацией, прежде чем уровень топлива достигнет критической отметки. Когда это произошло, все усилия по установке закрылков или предкрылков стали бессмысленны. Через 10 минут единственным выходом оставалось приземлиться в Фару вообще без закрылков и предкрылков.

– Я думаю, это лучше сделать тебе, – сказал я, прежде чем взглянуть на таблицы производительности, чтобы рассчитать, остановимся мы или выедем за пределы полосы.

Мы коснулись земли на скорости 200 миль в час, когда до ограничения максимальной скорости посадки с выпущенными шасси оставалось всего две-три мили в час. Мы остались в неоплатном долгу перед Мистером Боингом, так как он затормозил за 150 футов до конца полосы, и мы смогли благополучно высадить пассажиров. Мы так и не поняли, почему возникла проблема. Местные португальские инженеры предложили разобрать крыло и проверить его изнутри, но мы решили позвонить домой и проконсультироваться с инженерами нашей компании.

Их совет был откровенно тупым: «Отключите все системы самолета. Подождите пятнадцать минут, а затем включите их снова». Мы так и сделали, и это сработало. Португальские инженеры, бурча, удалились прочь.

Куда я только не летал тем летом: Фуншал, Инсбрук, Шарм-эль-Шейх, а также все обычные места отдыха: греческие острова, Аликанте, Малага и Пальма-де-Майорка. Я настолько ревностно грыз гранит авиационной науки на курсах по 737, что предложил компании свои услуги в написании учебного пособия для пилотов-новичков. Когда я дописал его, мне выделили место в учебном отделе, и я отправился в Амстердам, чтобы проводить курсы в наземной школе пилотов и принимать экзамены. Вроде бы, я должен был быть необузданной, сумасшедшей и обдолбанной рок-звездой, но вот поди ж ты – сидел в авиационном симуляторе, преподавая стандартные для компании операционные процедуры. Попробуй тут разберись, кто же я такой.

Но я по-настоящему наслаждался. Я помнил, как тяжело было в начале обучения, и мотивировал других ребят не сдаваться, когда дела начинают идти наперекосяк – а это в определенный момент случалось у всех.

Я продолжал заниматься фехтованием, хотя и не рассчитывал достичь тех же успехов, что десять лет назад. Мне было 43 года, я был в хорошей форме, но у меня стали чаще возникать травмы – и в этом возрасте они держались дольше. Рапира – очень подвижное оружие, опасное для ног. Мне повезло, что мои ноги пришли в норму к тому моменту, когда настало время носиться и скакать по сцене в очередном туре Maiden. Однако в пылу соревнований мои кости зачастую начинали поскрипывать раньше, чем у моих оппонентов, к вящей радости последних и моему безмерному раздражению.

В течение лета и осени 2002 года я налетал на 737-м 300 часов. К тому моменту Astraeus приобрела пару 737-х нового поколения, и за год у нас появилось уже четыре самолета.

Некоторые из них были старыми, и из-за частых отказов оборудования пилотам приходилось управлять ими вручную. Однажды я явился на работу и должен был слетать из Гатвика в Афины и обратно, вот только самолет был сломан, и автопилот в нем не работал. Я думал, что к часу ночи уже буду смотреть телевизор, лежа в кровати у себя дома. Сказать по правде, обычно в это время я уже засыпаю. Но вместо этого мне пришлось всю ночь вручную вести самолет в Афины и обратно, а приземлились мы только в девять утра. Я так устал, что еле-еле мог разглядеть разметку на дороге, когда возвращался домой. Пришлось остановиться на обочине и поспать три часа. Такие вещи закаляют характер.

По сравнению с этим гастроли с Iron Maiden были похожи на отпуск. Маячивший на горизонте тур, озаглавленный «Give Me Ed Till I'm Dead», был отличной возможностью разогреть голосовые связки перед официальными гастролями в поддержку альбома «Dance of Death», которые должны были начаться в 2004 году.

Альбом, конечно, был уже практически готов. Мы записывались в богемном квартале Ноттинг-Хилл в Западном Лондоне. У студии, которая сегодня носит название SARM West, была богатая история. В квартире на втором этаже когда-то жил Джими Хендрикс, а для Боба Марли установили громадную «утопленную» ванну, где он расслаблялся, покуривая марихуану.

Альбом, однако, не казался мне столь же хорошим, как «Brave New World». Это походило на небольшое творческое похмелье, словно мы слегка перестарались, пытаясь превзойти свое предыдущее достижение. Единственным исключением, на мой взгляд, было соло Эдриана в «Paschendale».

Но все же альбом был потрясающим с точки зрения текстов, музыки и эмоций. Он вдохновил нас на создание оригинальных сценических декораций. Я решил использовать колючую проволоку и манекены в виде трупов, а также портативные прожекторы, которые шарили бы своими лучами по толпе зрителей, как глаза Смерти.

Обложка также была для нас нетипичной. Художник прислал одну из промежуточных версий, которая еще не была полностью готова, но Стиву она понравилась, и он решил поставить именно этот вариант. Я до сих пор считаю это странным. Учитывая нашу традицию делать необычные, культовые обложки, я не мог избавиться от ощущения, что художник, вероятно, хотел сказать еще что-то, ведь получившееся изображение было, по его мнению, довольно средним. В итоге он так огорчился, что решил убрать свое имя из выходных данных альбома. Что ж, я его не виню.

Я протирал штаны за штурвалом 737, работая на Astraeus вплоть до начала тура «Give Me Ed Till I'm Dead». Сегодня, оглядываясь на его расписание, я нахожу, что оно было изнурительным, поскольку мы были хедлайнерами крупных площадок, и почти четверть выступлений проходила на открытом воздухе. Основная идея заключалась в том, чтобы подготовить публику к гастролям в поддержку «Dance of Death» при помощи тура, в программу которого вошли наши лучшие песни.

«Give Me Ed Till I'm Dead» планировался как небольшой тур, но оказался в итоге довольно крупным – он длился более трех месяцев, охватил два континента и состоял из 50 концертов. Практически сразу он перетек в тур «Dance of Death». Я возобновил полеты на 737 и налетал еще 100 часов в промежутках между 40 европейскими шоу. Летать на «тяжелом железе» было здорово, но мне хотелось чего-то более интересного и романтичного. Поэтому я решил купить пай на немецкий биплан Biicker Jungmann.

Еще до Второй мировой Jungmann были главной маркой самолетов, используемой для обучения будущих пилотов Люфтваффе. У них была открытая кабина, отделанная тканью и деревом, и они поднимались в воздух с полос с травяным покрытием. К тому же этот самолет прекрасно крутился в воздухе и в умелых руках (не моих, конечно) мог превратиться в настоящего воздушного гимнаста. Это были не единственные его преимущества, и я клянусь, что он помог мне улучшить навыки в посадке лайнеров. Это было словно воссоединение с первородными стихиями.

С «Dance of Death» мы в очередной раз отправились покорять мир в январе 2004 года: Латинская и Северная Америка, затем Япония. В течение двух вечеров мы играли в Universal Amphitheatre в Лос-Анджелесе. Зрители там были на удивление шумными и неистовыми для столь роскошного места. Там я полетел – но не так, как летаю обычно.

Спотыкания, поскальзывания и падения – обычное дело для музыкантов, которые все время носятся по сцене и жонглируют гитарами да микрофонами. За годы музыкальной карьеры я много раз падал перед тысячами людей, но обычно мне быстро удавалось подняться и ничего себе не повредить. А вот Янику во время концерта в немецком Мангейме повезло меньше. Сначала он врезался головой в стальную перегородку, а потом свалился со сцены. Я был в ужасе и думал, что он умер. Он лежал у подножия в обмороке, неестественно раскинув руки и ноги, голова была окровавлена. Он не двигался, и мне не было видно, дышит ли он вообще. Все произошло мгновенно – он поскользнулся и рухнул вниз. После этого Янику понадобилось несколько месяцев, чтобы полностью восстановиться. Травма, которую я получил в Лос-Анджелесе, была столь же внезапной и имела косвенное отношение к празднованию дня рождения Яника.

На заре музыкальной деятельности мы очень бурно праздновали дни рождения участников группы – особенно когда были не так стары, чтобы для определения нашего возраста нужен был радиоуглеродный анализ или подсчет «годовых колец». Торжества обычно заканчивались тем, что в именинника швыряли бумажные тарелки, наполненные пеной для бритья. Потом мы узнали, что эта пена отвратительна на вкус и чертовски едка, так что стали использовать в увеселительных целях взбитые сливки.

В тот вечер несколько таких тарелок со сливками стояли на подиумах в задней части сцены, рядом с передним углом барабанной установки Нико. Сливки были очень воздушны и стекали на пол. Покрытие подиума было матово-черное и лакированное, поэтому сливок на нем попросту не было видно. Но это не делало их менее скользкими.

У меня была привычка с разгона подбегать к краю сцены и изображать, будто я вот-вот упаду, останавливаясь в последний момент, – однако в тот раз я не остановился. Моя голова поднялась над сценой на двенадцать футов и за долю секунды обрушилась вниз, несясь навстречу полу. Все произошло так быстро, что группа этого даже не заметила, и я был разочарован, узнав, что мое стремительное падение никто не заснял на видео. И где же ловкий видеопират, нелегально снимающий выступление, когда он так нужен?

Как и всегда во время таких происшествий время до удара замедляется. Потом ты чувствуешь боль. Я падал, тщетно пытаясь поймать равновесие, и прямо подо мной была ударная установка. «План таков, – подумал я. – Нужно защитить ребра любой ценой, сгруппируйся». Однако мне предстояло сначала перелететь через бас-бочку и ведущие к установке алюминиевые ступени. Я вытянул перед собой левую руку, в которой не было микрофона, попытался оттолкнуться от бочки, а затем проехаться на животе по сцене и остановиться.

К сожалению, я забыл про подставку с барабанными тарелками, и между моими безымянным пальцем и мизинцем воткнулся соединительный штырь одной из тарелок. Из-за этого мою левую руку вывернуло за спину. Грудную клетку изнутри взорвала боль, спину скрутило, и я врезался в ударную установку. Я развернулся и встал, продолжая держать микрофон. Продолжил петь, несмотря на то, что терзавшая меня боль была очень сильной и продолжала нарастать. Мы отыграли еще один концерт следующим вечером, а затем улетели в Японию. Я представлял из себя жалкое зрелище.

На первом же концерте в Японии мне скрутило спину, и следующие четыре недели я провел, сгорбившись. В течение первой из этих недель мне приходилось ходить, опираясь на трость.

Нужно было возвращаться в Лос-Анджелес, чтобы завершить запись вокала для «Tyranny of Souls». Рой присылал мне различные минусы, а я сочинял к ним тексты, ковыляя по улицам в наушниках.

Прибыв в Лос-Анджелес, я поставил кровать рядом с микрофоном в домашней студии Роя. Я успевал записать примерно пять минут вокала, прежде чем лечь обратно. Да, мне приходилось тогда несладко, но стоит отметить, что альбом звучал потрясающе. Его выход не сопровождался громкой рекламной кампанией, но эта пластинка демонстрирует стабильные показатели продаж и популярности уже в течение многих лет.