Заключение

Тайна никогда не будет раскрыта

Глава 40

Признание

Соперничество редакторов за самый «горячий» материал не утихало, и в воскресных приложениях к газетам появилось множество самых невероятных и в большинстве случаев сфабрикованных историй. Чаще всего ссылались на «признание», которое печально знаменитый убийца сделал одной из ведущих газет, и почти все «откровения» были беззастенчивыми фальшивками, состряпанными некими неназванными сотрудниками редакций. Рэю иногда даже платили за подтверждение опубликованных сведений, но, как правило, их печатали и распространяли без ведома того, кто их якобы предоставил.

Девятого мая 1909 года в воскресном приложении к «Сент-Луис пост-диспэтч» Джозефа Пулитцера появился типичный образец такой наглой мистификации. Сенсационная статья называлась «Признание Рэя Лэмфера». В ней утверждалось, что Лэмфер – «этот сфинкс дела Ганнесс» – с самого ареста хранил молчание. С момента обнаружения человеческих захоронений на ее ферме терзаемый ночными кошмарами Рэй воздерживался от каких-либо заявлений, а совсем недавно – по какой причине, газета не объясняла – решил «открыться» корреспонденту «Санди пост-диспэтч».

Снабженная черно-белой иллюстрацией – Рэй спускается в жуткий подвал, увешанный то ли кусками мясных туш и окороками, то ли человеческими останками, – статья представляла собой пересказ уже известных фактов. Правда, автор приправил ее некоторыми пикантными выдумками. К ним относится обещание Белль, если ее работник получит страховку, стать его женой, и описание той ночи, когда, вернувшись с Джоном Раем из Мичиган-Сити, Лэмфер отправился на ферму Ганнесс:

Я обогнул дом и спустился в подвал. Наверху, в гостиной, находились Ганнесс и Хельгелейн. Я слышал их голоса, даже различал какие-то слова, а понять, о чем говорили, не мог. Мне показалось, что Хельгелейн пьян или болен.

Тогда я не понял, а теперь не сомневаюсь: на него начал действовать яд, который она подмешала ему в пиво. У нее всегда было в запасе несколько бутылок пива, а добавить отраву в стакан труда не составляло. Я просидел в подвале минут тридцать-сорок и слышал, что Хельгелейну становилось все хуже. На следующее утро Эндрю не появился. Ганнесс сказала, что он уехал домой, и у меня не возникло никаких подозрений.

«Это первое подтверждение, – трубила газета, – что Ганнесс расправлялась со своими жертвами с помощью яда». Потрясающий репортерский успех. Конечно, если считать предъявленное читателям признание подлинным¹.

Однако Рэю не пришлось отбывать в заключении минимальный двухлетний срок. Как и предсказывал врач, случившееся во второй день суда кровотечение оказалось признаком начальной стадии туберкулеза. И уже через год, в октябре 1909 года, стало ясно, что дни Лэмфера сочтены.

Его зять Финли, в надежде добиться освобождения умирающего, поехал в Индианаполис для встречи с губернатором Томасом Маршаллом. Секретарь губернатора Марк Тислуэйт, однако, сообщил, что комиссия по условно-досрочному освобождению соберется не раньше декабря.

– Тогда он вернется домой уже в гробу, – мрачно заметил Финли.

Он подал прошение губернатору о безотлагательном освобождении. Маршалл связался с начальником тюрьмы Джеймсом Ридом и Энтиссом, ставшим к тому времени шерифом Ла-Порта. Рид посчитал, что в тюрьме Лэмфер содержится в гораздо лучших условиях, чем дома, поэтому отпускать его не стоит. Энтисс вообще сказал, что Рэй не заслуживает условно-досрочного освобождения, «поскольку не дал никаких показаний по делу Ганнесс»². По мнению Энтисса, заключенный должен оставаться в камере, пока не заговорит.

Как сообщали газеты, власти, включая прокурора Смита, надеялись, что, «оказавшись у последней черты, осужденный раскроет наконец все страшные секреты фермы Ганнесс»³.

Однако надежды властей не сбылись. 30 декабря Рэю стало совсем плохо, и его сестра, миссис Финли, которой немедленно позвонили, приехав из Ла-Порта, живым брата уже не застала. Ему было тридцать восемь.

В пятницу «Индианаполис ньюс», озаглавив публикацию «Он унес в могилу тайну Ганнесс», написала:

Все, что было известно Лэмферу о пожаре, он унес с собой в могилу. Даже перед смертью он так ничего и не сказал, что пролило бы свет на дело Ганнесс. Те, кто рассчитывал на предсмертное признание заключенного, как и те, кто надеялся, что в последний момент он докажет свою невиновность, были крайне разочарованы⁴.

Хотя суд виновным в убийстве Лэмфера не признал и ни одно его преступление доказано не было, некоторые газеты в некрологах назвали его «убийцей миссис Ганнесс и ее детей»⁵.

Прощание с Рэем состоялось 2 января 1910 года. На церемонии не было никого, кроме престарелой матери, брата и четы Финли. Похоронили Лэмфера на кладбище в Россвилле. Для погребального обряда священник Паркер выбрал из Книги Бытия восемнадцатую главу, повествующую о гневе Господнем, покаравшем Содом и Гоморру⁶.

Еще один священнослужитель – преподобный Эдвин Шелл, бывший пастор Первой методистской церкви Ла-Порта, – регулярно посещал заключенного. Сорокавосьмилетний Шелл, уроженец Дир-Крик, окончив Северо-Западный университет Чикаго, сделал блестящую карьеру церковного администратора и автора популярных журналов. Через неделю после пожара на ферме Ганнесс он был назначен президентом колледжа Объединенной методистской церкви в Маунт-Плезант, штат Айова⁷. Шелл одним из первых побеседовал с арестованным и позже, отвечая на многочисленные вопросы репортеров, назвал его безопасным для общества.

По словам бывшего пастора, освоивший азы плотницкого дела сын простого фермера – человек недалекий, но не убийца. «Ничего из его прошлой жизни не указывает, что он способен поджечь дом с четырьмя обитателями. Рэй Лэмфер, конечно, пьяница, его отношения с женщинами заслуживают осуждения, и все-таки он не преступник»⁸.

Преподобный стал часто приходить к Рэю в камеру. Шелл вызывал заключенного на откровенность, их задушевные беседы длились иногда по нескольку часов. После одного из таких разговоров, отвечая на вопросы журналистов, Шелл отказался поделиться его содержанием: «Я не обману доверие Лэмфера и ничего не скажу»⁹.

Однако впоследствии пастор не смог устоять перед напором журналистов и обнародовал некоторые важные подробности той информации, которую собирался сохранить в тайне. Он недвусмысленно дал понять, что «детей Ганнесс удушили хлороформом» еще до пожара, что Ганнесс жива и «на руинах фермы на самом деле нашли труп совсем другой женщины». Когда священнослужителю задали вопрос о причастности к преступлениям Ганнесс самого Рэя, Шелл поразил слушателей утверждением: «В убийстве Хельгелейна, к которому обвиняемый, конечно же, испытывал жгучую ревность, Лэмфер участия не принимал». На второй вопрос – что именно об этом убийстве рассказал заключенный – преподобный отвечать не стал. Он торжественно заявил, что рассматривает признания Рэя как исповедь, «а тайна исповеди священна»¹⁰.

Когда Рэй умер, Шелл, долго и недвусмысленно намекавший, что знает секреты осужденного, под неослабевающим давлением прессы решился нарушить молчание. Правда, как и раньше, 10 января, он уверял репортеров, что «обязанность пастора выслушивать исповедь, направлять преступника на путь истинный и побуждать выступить с признанием на суде». По словам Шелла, «священнослужитель, нарушивший тайну исповеди, потеряет авторитет, и люди, которым это необходимо, впоследствии не смогут ему открыться».

Снова и снова бывший пастор давал понять, что тяготится обязанностью хранить секреты осужденного: «Я заплатил бы пятьсот долларов, только бы не слышать историй, которые он рассказал»¹¹.

Правда, 13 января 1910 года, через три дня после этого заявления, внимание читателей «Сент-Луис пост-диспэтч» привлек броский заголовок: «Признание умирающего Лэмфера проливает свет на тайну Ганнесс».

В этой защищенной авторским правом публикации (кстати, ни одним словом не упомянувшей о признании восьмимесячной давности) утверждалось, что Рэй Лэмфер, предвидя близкую смерть и желая облегчить душу, раскрыл тайну Белль Ганнесс и ее преступлений одному человеку. Сотрудник редакции «Сент-Луис пост-диспэтч», как говорилось в статье, на территории шести штатов разыскивал этот надежнейший и «по веским причинам» пожелавший остаться неназванным источник. Между строк проступал весьма прозрачный намек, что Лэмфер доверился «пастору Э. Шеллу, известному своей несгибаемостью и честностью, которая ни у кого не вызывает сомнений».

По словам автора, корреспондент проверил каждую обнародованную деталь: и то, что человек действительно встречался с Лэмфером, и что встреча состоялась именно в тех условиях, о которых рассказал источник, записавший это предсмертное признание. К сожалению, его единственный экземпляр оставался у Рэя и бесследно исчез. Хотя редакции не удалось найти этот документ, сведения, полученные от доверенного лица заключенного, безусловно, соответствуют действительности, и «нет причины сомневаться в том, что на газетные страницы впервые попали подлинные слова, слетевшие тогда с уст Лэмфера»¹².

По контрасту с майской публикацией, где новых сведений почти не приводилось, январская изобиловала впечатляющими подробностями. Рэй еще только начал работать у Ганнесс, как по брачному объявлению на ферму приехал один норвежец. Как-то он лег спать и не проснулся. Перед самым рассветом, когда было еще совсем темно, Белль подняла работника, дала ему какой-то мешок и велела закопать его в яме, вырытой якобы для мусора. Лэмфер, уложив туда поклажу, засыпал ее землей.

Через месяц на ферму «то ли из Висконсина, то ли из Миннесоты со всеми своими сбережениями» прибыл еще один претендент. И вскоре у Лэмфера опять появилась ночная работа. Он уже в третий раз помогал избавиться от упакованного в мешковину тела и, поскольку получал за это неплохие деньги, которые тратил на «выпивку и азартные игры в кабаках Ла-Порта», Рэй делал это весьма охотно. Каждый раз, когда ожидался новый «гость», Белль посылала работника в город за хлороформом, им она и убивала своих спящих жертв. Если же их не брал химикат, хозяйка «острым топором отрубала им головы».

Наконец приехал Эндрю Хельгелейн.

Хозяйка поселила его в спальне Рэя. Дождавшись как-то днем, что Ганнесс и Хельгелейн уехали, Лэмфер пробрался в гостиную и проделал в полу малозаметное отверстие. Через него можно было видеть и слышать все, что происходит в комнате. Позже, когда Белль под надуманным предлогом на всю ночь отправила Лэмфера в Мичиган-Сити, Рэй заподозрил неладное.

Ослушавшись хозяйку, он тем же вечером вернулся и спрятался в подвале. Миссис Ганнесс сделала что-то такое, отчего Хельгелейну стало плохо. Лэмфер слышал, как гость в ужасе просил вызвать доктора, но Белль твердила, что скоро Эндрю станет легче. Тут отрава подействовала, и он свалился со стула. Через дырку в полу Рэй разглядел, как Белль нанесла удар, оборвавший жизнь Хельгелейна. После этого Лэмфер ушел, а следующим вечером женщина опять позвала его закопать обернутое мешковиной тело.

Когда Рэй потребовал увеличить плату, они разругались, и Ганнесс его прогнала. Лэмфер снова стал выпивать, горюя за стаканом виски о деньгах, которые ему причитались. Он считал, что у фермерши спрятано не меньше 1500 долларов, а убеждение, что ему недоплатили, крепло с каждым глотком алкоголя.

Ранним утром 28 апреля, прихватив «склянку с хлороформом, купленным на деньги Ганнесс», подвыпивший Лэмфер со своей спутницей «через кедровую рощу подобрался к дому на холме и в пьяном виде совершил то, на что, будучи трезвым, никогда бы не решился».

Собака прекрасно знала бывшего батрака и «не проронила ни звука». Лэмфер проник на хозяйскую половину. Он раньше видел, как Белль использовала хлороформ, и отравил ее вместе с детьми тем же самым способом. Сообщники со свечами в руках перевернули весь дом, однако нашли не больше семидесяти долларов. К тому времени начало светать, и преступники поспешили уйти. Лэмфер отправился на ферму, «где в тот день его ждала работа. Обернувшись, он увидел, что из охваченного огнем дома на холме поднимается столб дыма».

Рэй утверждал, что «не собирался поджигать дом» и не хотел никого убивать. Он же «не чудовище, чтобы обрекать на гибель в пламени пожара спящих детей. И смерти Ганнесс он тоже не желал». Огонь, скорее всего, занялся от оброненной свечки.

«Миссис Ганнесс нет в живых» – вот главное, что следовало из признаний Лэмфера.

Тело, извлеченное из развалин дома, принадлежало Белль Ганнесс. Находясь под действием хлороформа, она не смогла проснуться, когда через щели в спальню просочился дым, и поэтому задохнулась. Маленький мальчик, прильнувший к материнской груди, тоже умер во сне. Девочкам – Миртл и Люси – досталось меньше хлороформа. Разбуженные запахом гари, они в поисках спасения бросились в комнату Белль, где также погибли от удушья еще до того, как пламя охватило их хрупкие тела.

В статье рассказывалось и о другом, не менее впечатляющем открытии. Оказывается, проникнув на ферму, Рэй обнаружил в доме пятого человека – Дженни Олсон! Миссис Ганнесс «отправила ее учиться в Калифорнию, но девушка вернулась. Мать по каким-то причинам это скрывала и не выпускала Дженни из дому. Той ночью, найдя девушку спящей, Лэмфер и к ней применил хлороформ. Она умерла в своей постели, и пламя уничтожило хрупкое тело девушки без следа, так что на следующий день в обломках дома нашли не пять, а только четыре трупа».

Однако «нужно было еще объяснить», как в земле оказалось то женское тело, которое, по широко распространенному мнению, принадлежало Дженни Олсон¹³.

На предполагаемое признание Рэя Лэмфера газеты по всей стране – от «Нью-Йорк таймс» до «Лос-Анджелес геральд» – отреагировали одинаково. Как писал корреспондент «Цинциннати инкуайерер», никто «этим россказням не поверил». Адвокат Уорден и прокурор Смит тоже подняли на смех «вновь открывшиеся факты», а саму историю назвали «абсолютной выдумкой»¹⁴.

Несмотря на требование раскрыть источник информации, редактор «Сент-Луис пост-диспэтч», ссылаясь на установившуюся журналистскую практику, отказывался назвать имя человека, записавшего признание Лэмфера. «Общеизвестно, что газеты на условиях анонимности часто получают важные сведения, – утверждал Пулитцер, – и без разрешения своего источника никогда это условие не нарушают. Если доверенное лицо осужденного не даст на то разрешения – что, впрочем, маловероятно, – газета никогда не назовет его имени». Однако тут же редактор недвусмысленно заявил, что «мистер Шелл, согласись он нарушить молчание, мог бы подтвердить подлинность опубликованных сведений»¹⁵.

Шелл, атакованный репортерами в своем доме в Берлингтоне, штат Айова, 14 января повторил, что не предавал гласности ничьих признаний¹⁶, а уже на следующий день свои позиции сдал. Встретившись в университетском кабинете с корреспондентом «Чикаго трибюн», пастор продиктовал заявление, которое под заголовком «Доктор Шелл раскрывает секрет Лэмфера» днем позже появилось на первой полосе этого издания.

«Из-за неутихающего интереса к делу Ганнесс, вызванного противоречивыми публикациями, понимая, что основные детали этого дела уже известны публике, – начал пастор, – я решил нарушить обет молчания. Через “Чикаго трибюн” я намерен подробно рассказать о трех разговорах, которые состоялись между мной и Лэмфером в окружной тюрьме Ла-Порта, а также при каких обстоятельствах и что он мне тогда говорил».

Пастор вспоминал, как он впервые услышал о пожаре, случившемся в доме Ганнесс «в последний вторник апреля» 1908 года, описывал скорбные чувства, вызванные гибелью «троих учеников воскресной школы: способного пятилетнего мальчика и двух девочек, на вид лет семи и девяти. Я помню, как прошлой осенью они катались в маленькой повозке, запряженной пони, а мальчика несколько раз видел среди детей младшей группы. По предложению Рюпеля, директора воскресной школы, субботним утром мы провели в школе поминальную службу».

Через несколько дней Лэмфера задержали, и по его просьбе прокурор Смит пригласил пастора «прийти в тюрьму и выслушать заключенного».

Лэмфер, по словам Шелла, был «крайне возбужден. Руки тряслись, на лбу блестели капли пота. Заключенный очень нервничал. Сказал, что никого не убивал, хотя его, конечно же, повесят».

Во время первого разговора задержанный сказал, что поджог не устраивал, что в то утро до трех часов спал в доме негритянки, а потом пошел к родственнику. По дороге Рэй заметил огонь в доме Ганнесс. Лэмфер у нее больше не работал и так злился на бывшую хозяйку, что просто прошел мимо. В четыре утра, пройдя около четырех миль, он пришел на ферму кузена.

Уйдя от арестованного, Шелл навел кое-какие справки, и «в тот же день, вернувшись в тюрьму, сказал Рэю, что на самом деле он появился на ферме родственника не раньше шести». Уличенный в неточности, Лэмфер вспомнил, что действительно проснулся в три часа, но потом снова лег в постель. Когда негритянка приготовила завтрак, было уже почти четыре, так что вышел Рэй на самом деле позже, и как только пересек железную дорогу, по ней в северном направлении проехал поезд. Еще Лэмфер сообщил, что не проходил рядом с домом Ганнесс, как сказал утром, а взял восточнее и только с другого берега озера увидел пожар.

Пожурив Лэмфера за неискренность, Шелл заметил: если заключенному нужна поддержка и пасторская помощь, он должен или молчать, или говорить чистую правду. При этом Шелл обещал ничего не сообщать прокурору. Пастор и Лэмфер продолжили «обсуждать дело Ганнесс», и вот что «по прошествии двух часов» о событиях той страшной ночи рассказал Рэй Лэмфер. Они с Ганнесс «были близки с июня 1907 года». Три раза Лэмфер покупал для нее хлороформ, один раз в загоне для свиней рыл яму и помогал хоронить чье-то тело. Белль сказала, что этот человек внезапно умер недалеко от дома, и будет лучше всего «труп закопать и никому о нем не рассказывать».

Рэй утверждал, что до поездки в Мичиган-Сити в убийствах хозяйку не подозревал. Однако, вернувшись той ночью и проделав несколько дырок в стене, увидел, как она «усыпила мужчину хлороформом, а потом ударила топориком по голове». Рэй испугался, «перестал на нее работать и вернулся на ферму только один раз, чтобы получить деньги, которые задолжала хозяйка».

Шелл подметил, что и в этом рассказе слишком много противоречий, и он тоже не кажется убедительным. Тогда Рэй сознался: он грозил выдать хозяйку, если она «не раскошелится», и получал от нее разные суммы. «Однажды она дала пятьдесят долларов, потом пятнадцать, потом еще пять. Каждый раз он шел в какой-нибудь салун, а протрезвев, понимал, что опять все спустил». В последнюю субботу перед пожаром Лэмфер явился к Ганнесс, напомнил, что видел, как она убивала Хельгелейна, и снова потребовал плату за молчание. «Белль сказала, что больше доллара Рэй не получит, и тогда он обещал с ней поквитаться».

Потом пастор убедил Лэмфера в подробностях рассказать все, что случилось в ночь пожара:

В воскресенье в одиннадцать вечера, крепко выпив, они с негритянкой проникли в дом Ганнесс. У Рэя был ключ, так что вошли они тихо, даже не потревожив нового работника. Потом Рэй поднес к носу Ганнесс бутылку с хлороформом и держал, пока женщинра не затихла. Лэмфер купил его перед исчезновением Хельгелейна и немного оставил себе. Рядом с Белль лежал мальчик. Ему тоже дали подышать химикатом, а потом пошли в другую комнату, где спали две девочки. Как потом все они оказались вместе, Рэй объяснить не мог. Он был сильно пьян, однако рассказал все, что помнил.

Рэй с сообщницей были уверены, что у Ганнесс припрятано много денег, но почти ничего не нашли. Сам обвиняемый пожар не устраивал, а в негритянке не уверен, потому что она тоже была в нетрезвом состоянии. Лэмфер кричал, что никакой свечи у него не было – ведь она могла упасть и стать причиной возгорания. Он же хотел только найти деньги и «хорошо повеселиться». Потом двое покинули дом и вскоре расстались. Женщина пошла к себе, а Рэй, заметив пламя, испугался и убежал.

Выслушав Лэмфера, пастор пришел домой и по памяти исписал два листа бумаги. На следующий день он показал их заключенному и стал уговаривать дать показания прокурору Смиту. Так Рэй «уменьшит расходы сестер на адвокатов и сэкономит средства, выделяемые округом на судебный процесс». Лэмфер «согласился подписать бумагу и отдать ее прокурору». Позже Шелл сообщил Смиту о решении обвиняемого и больше, по словам пастора, с узником не встречался.

– Я сознаю, – заявил Шелл корреспонденту «Чикаго трибюн», – что до настоящего времени содержание наших бесед раскрывать было нельзя. Ради сестер Лэмфера мне и сейчас следовало хранить все в секрете. Того же ждет и церковь, в ла-портовском приходе которой я служил. Мой поступок – нарушение тайны исповеди – может оказать плохую услугу другим христианским священникам: люди перестанут им доверять¹⁷.

С презрением отреагировав на журналистскую удачу «Чикаго трибюн», редакция «Сент-Луис пост-диспэтч» назвала материал «мнимой сенсацией». Он не заслуживает доверия и является простой переработкой статьи, два дня назад напечатанной в Сент-Луисе, в газете, которая неизменно «следует девизу “Всегда впереди”»¹⁸.

Освобожденные от необходимости сохранять тайну, сотрудники «Пост диспэтч» подтвердили: их анонимным источником тоже был преподобный Шелл. На первой полосе субботнего номера за 15 января репортер Бихаймер рассказал «увлекательную историю о том, как газета добыла сведения, приведшие к столь значительному успеху».

Бихаймер, придя в газету восемнадцатилетним юношей, проработал там до ухода на пенсию в 1952 году¹⁹. По его словам, в воскресенье, 9 января, он приехал в Айову, где узнал от миссис Шелл, что ее муж уехал в Адайр, что в двухстах милях от дома, на освящение церкви. Жена пастора добавила, что искать встречи с ее мужем «бесполезно, о признании Лэмфера он больше не скажет ни слова».

Бихаймера это не остановило, и, отправившись в Адайр, он нашел дом, где остановился пастор. Подготавливая почву, Бихаймер завел разговор о деле Ганнесс. Чувствуя, что Шелл «хочет открыть людям правду», но связан тайной исповеди, Бихаймер не стал действовать напрямик. Вместо этого он задавал неконкретные вопросы, размышляя, как предположительно могли бы развиваться события. Пастор отвечал охотно, добавлял некоторые подробности, но «не раскрывая информацию, а как бы предлагая некое теоретическое обоснование».

«Каждый из нас играл свою роль, – объяснял Бихаймер. – Я высказывал предположения, желая узнать факты, а доктор Шелл, прикрываясь гипотезами, делился информацией. Поскольку мы друг друга не обманывали, то маскарад носил совершенно безобидный характер».

Для Бихаймера, правда, осталось загадкой, что Шелл рассказал добровольно, а что выдал случайно. Однако особого значения это не имело: «Я получил признание Лэмфера, и пастор об этом знал. Он просил только не открывать источник сведений. Я дал обещание и держал слово до тех пор, пока сам Шелл, выступив в газете, не освободил меня от этого обязательства»²⁰.

Адвокат Уирт Уорден в ответ на просьбу журналистов прокомментировать заявление Шелла только презрительно фыркнул. «Я был в камере Лэмфера сразу после его беседы с доктором Шеллом, – пояснил Уорден, – и спросил, не делал ли Рэй каких-нибудь признаний. Положив руку на Библию – ее принес доктор Шелл, – Лэмфер засмеялся и заверил, что никогда не скажет этому церковнику больше, чем мне. Все, что Рэй сообщил пастору, вы слышали во время суда. Лэмфер не устраивал пожара и не убивал миссис Ганнесс. Вот на чем настаивал заключенный»²¹.

Местный врач, отвечая на вопросы «Ла-Порт Аргус-бюллетень» к истории Шелла тоже отнесся пренебрежительно. По его словам, это самое забавное «из всего, что он читал». Как бы глубоко ни спали Ганнесс и ее дети, невозможно было дать им вдохнуть хлороформ и при этом не разбудить. А «если бы Ганнесс проснулась, то стала бы кричать, и Максон бы ее услышал»²².

Прокурор Смит, правда, придерживался иного мнения и считал историю, изложенную Шеллом, подлинной: «Все, что Шелл сообщил о нашей встрече после его беседы с Лэмфером, соответствует действительности».

И все-таки одну вещь прокурор тоже поставил под сомнение. «Шелл говорил, что я должен задержать некую негритянку, – отвечая на вопросы журналистов, заявил прокурор. – Он ничего не объяснил тогда, но теперь я знаю, о ком речь. Лично я думаю, Лэмфер солгал священнику, сказав, что она помогала убивать женщину и детей. Возможно, они вместе строили планы, но эта женщина не так глупа, чтобы ввязываться в такое дело»²³.