Глава 38

Заключительные речи

В среду, 25 ноября – в преддверии Дня благодарения – «Аргус-бюллетень» поместил на первой полосе заметку пресвитерианского пастора Джона Дональдсона. Она называлась «За что мы возносим благодарность». Пастор вспомнил о пуританах Новой Англии, о «суровых и мужественных душах», положивших начало традиции, об Аврааме Линкольне, объявившем День благодарения национальным праздником. Дональдсон выразил признательность «гражданским, торговым и политическим» институтам Америки, ее честным «руководителям на всех выборных должностях» и «справедливому здравомыслящему» населению. Спустившись на местный уровень, преподобный возносил благодарность за «усовершенствования» в жизни Ла-Порта, за укрепление роли школ, «возведение новых фабрик и расширение торговли». Упомянул Дональдсон также, что вместо переулков вскоре проложат широкие улицы, что округ покроется сетью мощеных дорог, на пустырях зазеленеют деревья и кусты, а водоочистительная фабрика обеспечит жителям безопасную питьевую воду.

Но усерднее всего пастор благодарил Бога, что тот снял с благословенного Ла-Порта ужасное проклятие: «Вознесем же хвалу Господу, испепелившему обитель греха – ад земной для многих, ее порог переступивших». Дональдсон пророчил, что «придет день, когда дело Ганнесс канет в Лету, телеграфный кабель на дне Атлантики перестанет раскаляться от скандальных новостей» и Ла-Порт вернет себе прежнюю благословенную безвестность¹.

На той же странице, где был напечатан текст Дональдсона, Гарри Дарлинг поместил ежедневный репортаж о судебных слушаниях. Как всегда, допрос последних свидетелей и предстоящее заключительное выступление адвоката он живописал в самых витиеватых выражениях:

Сегодня, 25 ноября, за жизнь Рэя Лэмфера развернулась настоящая баталия. Четыре дня ушло на выбор коллегии присяжных. Больше десяти дней суду потребовалось для рассмотрения доказательств. И все это время стороны трудились над созданием своих флотилий. Обвинение построило первоклассный мощный линкор. Защита, чтобы причинить ему серьезный вред и помешать вражеским маневрам, приняла другую тактику – задействовала много торпедных катеров и подводных лодок.

«На данный момент, – заключил Дарлинг, – большой корабль доказал прочность своей брони, ее способность противостоять бесчисленным ударам противника»².

В тот день первым перед присяжными выступил помощник прокурора Мартин Сазерленд. Он, взывая к их здравому смыслу, принялся высмеивать защитников, утверждавших, что на ферме нашли не Белль Ганнесс, а тело другой женщины. Сазерленд опирался на показания Джо Максона, уверявшего, что кроме него тем вечером в доме находились только Белль и трое детей. Здравый смысл подсказывает, считал помощник прокурора, что «на следующее утро на развалинах дома нашли тела четырех его обитателей».

Упомянув о зубных протезах, Сазерленд подчеркнул, что суду предъявлены не вставные челюсти, которые легко вынуть, а мост, укрепленный на собственных зубах Белль.

– Защита предлагает вам поверить богатому воображению мистера Хатсона, даже под двойной вуалью разглядевшего черты лица миссис Ганнесс, – с явной издевкой продолжал Сазерленд. – В самом деле, что может быть правдоподобнее? Белль Ганнесс едет в Ла-Порт, нанимает экипаж и мчится туда, где совершила столько убийств! Господа присяжные! Прислушайтесь к здравому смыслу, и вы поймете: мы представили неопровержимые улики.

Перейдя к мотивам преступления, обвинитель саркастически живописал мстительное чувство, которое овладело добродушным с виду подсудимым. Лэмфер не мог простить бывшей любовнице измену с Хельгелейном. Кроме того, брошенный любовник стал свидетелем убийства дакотского фермера, и Белль сначала пообещала, а потом отказалась заплатить Лэмферу за молчание.

По словам Сазерленда, все улики, все показания свидетелей указывают на то, что у Лэмфера – пьяницы и беспечного гуляки, была с хозяйкой весьма удобная связь. Когда же Белль проявила интерес к Хельгелейну, Рэя, которому не улыбалось поменять уютную спальню миссис Ганнесс на жесткую лежанку Лиззи Смит, охватили подозрительность и ревность.

– В ночь на четырнадцатое января Хельгелейн пропал, – продолжал помощник прокурора, – с тех пор его никто больше не видел. А Лэмфер? Он ослушался хозяйку, на ночь в Мичиган-Сити не остался. Вернувшись на ферму, Рэй увидел нечто такое, что отвечало его желанию убрать с дороги соперника. Скорее всего, прямо над телом Хельгелейна был заключен некий договор. В чем он состоял, мы точно не знаем, однако вполне можно предположить, что женщина согласилась заплатить подсудимому за молчание. Как ясно из бумаг, за работу ему ничего не причиталось, а сам он на всех углах кричал, что Ганнесс, если не отдаст ему деньги, горько об этом пожалеет. Она же нарушила уговор, и Лэмфер, не получив «кровавых денег», утром двадцать восьмого апреля устроил поджог и тем самым обрек ее и детей на мучительную смерть в горящем доме, превратившемся в большую пылающую топку.

Поведение Лэмфера накануне пожара, безусловно, свидетельствует о виновности подсудимого. Нам известно, что в тот день бывший работник преследовал миссис Ганнесс. Испуганная, она зашла в магазин Минича. Лэмфер не отставал и, войдя в лавку, купил для видимости пятицентовую плитку жевательного табака. Когда женщина, сделав покупки, покинула магазин, Рэй Лэмфер, сверкая глазами, опять пошел за ней.

Какие у нас есть доказательства, что в совершенном двадцать восьмого апреля преступлении повинен Лэмфер? Мы знаем, что до пожара и потом, когда огонь охватил дом, подсудимый скрывался. Мы знаем, что позже он давал противоречивые показания помощникам шерифа: Энтиссу рассказал одну историю, а Марру – совсем другую. Мы знаем, что в конце концов он фактически признался в поджоге.

Тут впервые за все выступление Сазерленд повысил голос:

– Разве этого недостаточно?!

В заключение помощник прокурора поддел адвокатов:

– Теперь о защите. – Тут он пренебрежительно пожал плечами. – Вам, господа присяжные, лучше, чем обвинению, известно, что она из себя представляет. С помощью одного свидетеля пытаются доказать, что Ганнесс жива, а с помощью следующего – что она умерла. Один утверждает, что протез вынули изо рта и намеренно оставили на пожаре, а другой говорит, что это и не зубы вообще. Эксперт находит в желудках яд, а мистер Катлер следом заявляет, что для обработки останков использовал химикаты.

В заключение Сазерленд опять призвал судей учесть все вышеизложенное и, вынося приговор, полагаться на здравый смысл³.

После Сазерленда выступил помощник основного защитника Эллсворт Вейр. Сын известного политика – сенатора и мэра Ла-Порта, – Эллсворт считал свое участие в этом суде большой удачей. За несколько лет до описываемых событий Вейр представлял на бракоразводном процессе хорошенькую молодую жительницу Кливленда – Луизу Бриль. Ее оставленный муж Джон, «чрезвычайно богатый» владелец шахт, упрекал адвоката в «слишком близких отношениях» с Луизой. Мистер Бриль, видя в том причину охлаждения супруги, подошел к Вейру почти вплотную и выстрелил. Газеты по всему Среднему Западу писали о «смертельном ранении», однако усилия врачей вернули пострадавшего к жизни⁴.

Теперь Вейр обвинил Сазерленда, что в вопросе о жизни и смерти он позволил себе «скатиться до сарказма». Адвокат упрекнул оппонента в «величайшем юридическом перевороте двадцатого века»: говорил о здравом смысле, а сам «принялся фантазировать» на тему о воображаемом участии Лэмфера в преступлении против Эндрю Хельгелейна, нарисовал картину, где Лэмфер якобы видит, как Ганнесс убивает гостя из Дакоты.

– Зачем в таком случае соучастникам убивать друг друга? – насмешливо поинтересовался адвокат.

Обращаясь к присяжным, Вейр допустил, что у Белль мог быть сообщник, который хотел бы от нее избавиться. Но предположение, что этим человеком является Лэмфер, не что иное, как «гадание на кофейной гуще. Нельзя, основываясь на чьих-то догадках, повесить или осудить человека на тюремное заключение!».

Коснувшись спора о зубных протезах, Вейр потребовал объяснить отсутствие такого важного свидетеля обвинения, как Луис Шульц.

– Почему вы его не вызвали? Где сейчас находится этот важнейший свидетель?

Помощник адвоката поинтересовался также, почему за две недели до того, как старатель нашел зубы, доктор Нортон «нарисовал и передал шерифу Смутцеру какую-то стоматологическую диаграмму». Не потому ли, мрачно предположил Вейр, что за эти две недели была изготовлена и подброшена фальшивая улика?

– Почему мистер Сазерленд так легко отбросил вопрос об отравлении? Предположим, что гробовщик использовал порошок чистого мышьяка. Однако признанный эксперт доктор Хайнс нашел в тканях также стрихнин, количество которого превышало смертельную дозу для троих человек. Как мог Лэмфер совершить это преступление? Ему пришлось бы войти в дом, применить яд, потом отнести всех четверых в погреб и поджечь здание. Но как мой подзащитный мог туда проникнуть, если дом был заперт?!

В конце выступления адвокат не смог сдержать эмоций.

– Мы все согласны, что было совершено преступление, – срывающимся голосом продолжал Вейр, – и, как все честные граждане, уверены: преступника необходимо поймать и осудить. Я лично не верю, что Рэй Лэмфер виновен в тех деяниях, которые ему приписывают. Нет никаких доказательств, что он замешан в чем-либо предосудительном, разве что иногда выпивал, но немало других мужчин делают то же самое. Возможно, Рэй Лэмфер пил даже больше других, но вменяемого ему преступления он не совершал. А раз это так, он должен быть отпущен на свободу.

Господа присяжные! Завтра наступит День благодарения, и вы, исполнив свой гражданский долг, вернетесь домой, в лоно семьи. А что ждет Лэмфера, если вы его сейчас осудите? Подумайте, десять раз подумайте! В ваших руках человеческая жизнь!⁵

Этими словами Эллсворт завершил свою речь. По его щекам текли слезы.

После Вейра перед судьями выступил Уорден. Он призывал пощадить своего клиента. Как заметил один обозреватель, «адвокат бился за подзащитного, как за родного брата. Сам обвиняемый не мог бы бороться за свою собственную жизнь с бо́льшим пылом». Гарри Дарлинг отреагировал на пламенную речь Уордена особенно замысловатым одобрением: «Адвокат Уорден приложил все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы повысить “жаропрочность” присяжных перед огнем пылающих костров прокурора Смита»⁶.

Сначала Уорден напомнил членам суда о принципе обоснованного сомнения:

– Так как обвинения против Рэя Лэмфера целиком построены на косвенных уликах, – подчеркнул защитник, – то присяжные должны быть уверены, что в обвинительном заключении представлено единственное разумное объяснение этим косвенным доказательствам. В противном случае Лэмфер должен быть оправдан.

Пункт за пунктом Уорден поставил под сомнение весь обвинительный акт, начиная со смерти Ганнесс во время пожара.

– Я твердо уверен, что она жива, и, безусловно, у нее был веский мотив для поджога: в любую минуту на ферме в поисках брата мог появиться Асле Хельгелейн. Ганнесс сделала все необходимые приготовления, даже оставила в завещании распоряжение, что делать с имуществом на случай смерти ее детей. Так что у меня лично нет сомнений в показаниях мистера Хатсона и двух девочек, его дочерей.

Теперь о найденных четырех телах. Я полагаю, что они не могли одновременно упасть со второго этажа и остаться лежать в ряд, придавленные обломками пианино. Если верить обвинению, то фортепиано упало в погреб от столкновения с падающими телами!

Уорден, стараясь посеять как можно больше сомнений в душах присяжных, выдвинул совершенно неожиданное предположение: свой зловещий план Белль Ганнесс привела в действие с помощью Максона.

– Подозреваю, что Максон рассказал не все, что знает, – продолжал адвокат. – Думаю, в ту ночь он действительно лег спать, не раздеваясь. И потом не издал ни одного крика, не поднял тревогу, не позвал на помощь соседей.

Перейдя к вопросу о зубных мостах, защитник просил не учитывать свидетельство доктора Нортона, называя его мнение «предвзятым».

По словам Уордена, огонь никогда их не касался. Все, что известно об этих протезах – начиная с того, как их нашли, и заканчивая их нынешним состоянием, – указывает на коварный заговор, цель которого – убедить всех, что Ганнесс погибла во время пожара.

Далее адвокат, стараясь опровергнуть показания Джона Рая, сказавшего, что Лэмфер вернулся на ферму Белль 14 января, «зачитал заявление подсудимого, который этот факт отрицал».

Заключительные слова Уорден «произнес с необыкновенным чувством».

– Обвинение утверждает, что Лэмфер якобы признался в преступных намерениях. Давайте представим, что он солгал Энтиссу. Неужели за эту ложь вы отправите человека на виселицу? Тогда все мы на краю гибели! И все-таки я верю: принимая решение, вы будете опираться на вещественные доказательства, судить по совести и по закону. Тогда моего подзащитного ждет справедливый приговор!⁷

Последним должен был высказаться прокурор Смит. По сравнению со страстными выступлениями защитников, говорил он просто, разговорным стилем и поначалу даже несколько иронично:

– Я не буду произносить политических речей. Я просто постараюсь вас убедить: нет никаких сомнений, что пожар, в котором сгорела семья Ганнесс, устроил Лэмфер.

Смит, как и его помощник, объявил доводы защиты безнадежно запутанными. «Невозможно определить, что они пытаются доказать, – сказал прокурор. – То утверждают, что Белль Ганнесс жива, то вдруг внушают суду, что она умерла». Отвечая на упрек Уордена об отсутствии прямых улик, Смит воскликнул: «Конечно, все доказательства косвенные! Замышляя поджог или другое преступление, люди не дают объявлений в газетах и не трубят о своих планах на всех углах».

Пользуясь приемом Уордена, Смит отразил еще один выпад противника:

– Они спрашивают, где Шульц. Пусть так. А мы спрашиваем, где Черная Лиззи. Почему с ее помощью не подтвердить алиби? Что делал обвиняемый в течение часа и сорока пяти минут, которые, по словам Лэмфера, он потратил на путь чуть больше мили? Если это не так, почему не вызвать Черную Лиззи? Ей-то все известно. По какой причине этой свидетельницы не было на суде?

А где доказательства, что слова доктора Нортона о зубных протезах не соответствуют истине? Дантисты, привлеченные защитой, тоже показали, что оба моста предназначались одному человеку, были установлены на зубы и подверглись воздействию огня.

Подобно Сазерленду, прокурор поднял на смех мистера Хатсона, заявившего, что он узнал Белль в женщине, скрывавшей лицо под двойной вуалью. Затем Смит коротко перечислил доводы, призванные доказать соучастие обвиняемого в убийстве Эндрю Хельгелейна.

И вдруг, резко отвернувшись от скамьи присяжных, прокурор ткнул пальцем в подсудимого. Голос обвинителя гремел:

– Что вы сказали Джону Раю, как собирались расквитаться со старухой? Вы говорили помощнику шерифа Энтиссу, что если б не ваша бедная мать, то могли бы признаться в поджоге? Вы шныряли по ночам вокруг участка Ганнесс, за что вас оштрафовали и наложили запрет приближаться к ее дому?

Пока Лэмфер старался выдержать натиск прокурора, с трудом сохраняя внешнее спокойствие, тот опять обратился к присяжным. Хотя обвинение сделало все, чтобы доказать факт смерти Белль Ганнесс, ее судьба, по словам Смита, никого особенно не интересует. Эта женщина была «исчадием ада». Сам же прокурор «скорбит о трех невинных детях, погибших от рук человека, который подкрался исподтишка и устроил поджог с такими ужасными последствиями!»

Полные праведного гнева последние слова прокурора не могли не взволновать слушателей, особенно тех – а таких было большинство, – которые сами были родителями.

– Если вы не верите, что Лэмфер безусловно виновен, не выносите обвинительный приговор. И я не призываю оправдывать эту ужасную женщину. Пользуясь своим правом и во имя Господа, я говорю вам: помните о трех убитых детях!⁸

Судья Рихтер, разъясняя присяжным процедуру голосования, уделил внимание «принципу обоснованного сомнения», подчеркнул, что нельзя использовать против подсудимого его отказ давать показания. Рихтер подчеркнул также, что «косвенные улики обладают той же доказательной силой, что и прямые».

По закону, большому жюри предстояло выбрать один из шести вариантов приговора:

Виновен в убийстве при отягчающих обстоятельствах. Смертная казнь.

Виновен в убийстве при отягчающих обстоятельствах. Пожизненное заключение.

Виновен в убийстве со смягчающими обстоятельствами. Пожизненное заключение.

Виновен в непредумышленном убийстве. От двух до двадцати одного года тюрьмы.

Виновен в поджоге. От двух до двадцати одного года тюрьмы.

Невиновен.

Выслушав напутствие судьи, присяжные удалились в совещательную комнату. Часы показывали 17:30 – канун Дня благодарения⁹.