Глава 14

Возвращение на край света

Фродо спит! Техники копались в проложенных поролоном кейсах. Издалека доносился негромкий рокот. Фрэн Уолш и Энди Серкис обсуждали сцену, и копна ее черных локонов безоговорочно затмевала его кремовый комбинезон. Сэмуайз Гэмджи – хотя не под прицелом камер он больше походил на Шона Эстина – переступал с одной мохнатой ноги на другую в том месте, где залитый лунным светом уголок Моргульской долины сменялся ровным полом съемочного павильона. Повсюду царила студийная суета – был перерыв между дублями. И все же Элайджа Вуд лежал возле бутафорской заводи и безмятежно спал.

«Элайджа только так и коротает время, – сообщил Эстин, заметив, что я смотрю на его прикорнувшего партнера. – Клянусь, он даже стоя может спать, пока нам надевают ноги».

Снова испытав на себе неистовство ветра и печальные последствия смены часовых поясов, я вернулся на край света 12 июня 2003 года, чтобы своими глазами увидеть конец грандиозного пути – по крайней мере, его физической стадии. Впрочем, съемки с каскадерами шли и после отъезда актеров. Самый последний кадр трилогии с полчищами орков и троллей, которые ломились в Минас Тирит, сняли на сцене захвата движения в октябре 2003 года (через четыре года после того, как хоббиты укрылись от назгула на лесной дороге), продемонстрировав немыслимую гибкость в сравнении с началом пути.

Средиземье теперь создавалось совсем другими методами.

Нельзя сказать, однако, что это было очевидно на студии «Stone Street», которая проснулась на время дополнительных съемок «Возвращения короля». После того как два фильма стали хитами и получили номинации на главный «Оскар», а команда спецэффектов не раз доказала, что сможет заново изобрести любое колесо, Питер Джексон почувствовал уверенность и решил не просто доработать третью часть трилогии, а довести ее до совершенства. Косметических изменений было больше, чем в прошлых фильмах, ведь режиссер поставил перед собой задачу превзойти своего главного конкурента – самого себя.

В прессе муссировались слухи о конкуренции с другими франшизами – «Звездными войнами» и «Гарри Поттером», – но Джексон хотел лишь поднять планку в сравнении с «Братством Кольца» и «Двумя крепостями».

«Видите ли, – усмехнулся он без всякой манерности, когда подошел поздороваться со мной за обедом, – первый фильм стал экспозицией, второй фильм стал экспозицией, так что теперь мы должны за три часа оправдать доверие зрителей».

Никто не скрывал, что грандиозная история подходила к концу. Но уйти нужно было красиво. Толкин тоже не сбавлял оборотов.

«Я понял, что третий фильм – это причина, по которой делаешь другие два, – сказал Джексон, отходя в сторону. – Хочется закончить историю».

Повсюду говорили о завершениях, концовках и кульминациях съемок, которые стали для многих жизнью. Второй день моего визита стал последним днем, когда Вигго Мортенсен надел костюм Арагорна (по крайней мере, в профессиональных целях). Чувствовалось некоторое напряжение: нужно было многое успеть и подготовиться к прощальной вечеринке. Актеров и членов съемочной группы тянуло на размышления (когда они не спали): они пытались осознать, чего достигли, и представить себе мир, в котором больше не будут Фродо, Сэмом, Гэндальфом или Арагорном. Несмотря на грядущие съемки «Хоббита», это была точка невозврата.

«Меня поражает, что даже столько времени спустя, когда конец был уже близок, актеры все равно отдавались фильмам без остатка», – размышляет Марк Ордески.

Но сначала нужно было вернуться в образ героев, которые заснули год назад.

«Мы работали на износ, – запротестовал Вуд, когда много лет спустя ему напомнили о том, что он был мастер устраивать сиесты. – Площадки готовились долго, работа порой простаивала. Мы снимали масштабный фильм. Быстро отстреляться не получалось. Я садился в кресло и засыпал. Ложился на площадке и засыпал. Я умею спать. Но Билли Бойд в этом деле чертовски хорош, еще лучше меня…»

* * *

День первый. Долина Итилиэна, Золотой зал, студия миниатюр. «Со временем забываешь, насколько это тяжело, – размышлял Эстин. – Вчера мы работали шестнадцать часов. Когда ты далеко, об этом не думаешь. Весь год романтизируешь тяжелые моменты и необходимое терпение. Но мышечная память удивительна – ты помнишь, что случилось два года назад. Это помнит твое тело».

Между сессиями в Средиземье Эстин снялся в телесериале (постапокалиптической драме «Иеремия») и комедии с Адамом Сэндлером («50 первых поцелуев»), а также сбросил тринадцать килограммов. Снова набирать хоть часть веса для роли Сэма было очень сложно. «Я не такой, каким был раньше, – признавал он, – но я уверен, что все получится».

Сэм стал душой «Возвращения короля». Фродо все сложнее противостоять Кольцу, Голлум уже от него зависим, поэтому есть основания полагать, что именно Сэм на этом этапе становится настоящим героем. Именно от его смелости зависит судьба мира. Во множестве высокопарных эссе излагается теория о том, что истинным протагонистом романа следует считать не Фродо, а Сэма. Это его история, рассказанная из далекого будущего (в итоге именно он дописывает книгу).

Вуд говорит о невинности Сэма, который не поддается соблазну. «Я понимаю, почему его называют героем, особенно в третьем фильме, – говорит он. – Впрочем, думаю, без Фродо тоже ничего не вышло бы. Но только благодаря Сэму Фродо достигает цели».

«Я считаю, что настал мой звездный час, – сказал Эстин на площадке, гордо показывая шрам на подошве, который он получил на боевом посту, ковыляя по реке на хоббитских ногах Сэма. – Теперь я прикоснулся к темноте, с которой не имел дела раньше».

В своей автобиографии Эстин признал, что сомневался, сможет ли Джексон вселить в актеров ужас. Режиссер был уверен в себе и приветлив со всеми, не показывая ни намека на панику. Но он никогда не унижал актеров, чтобы «заставить их играть как надо», что было характерно для американской традиции, в которой правду выбивали всеми способами. Понять, что сцены не удались, можно было только тогда, когда у Джексона не получалось не показать своего разочарования.

Эстин понял, что одной мысли о том, чтобы подвести режиссера, оказалось достаточно, чтобы вселить в него страх. Когда хоббиты приближались к цели своего путешествия, едва справляясь с отчаянием на пустошах Мордора, Джексону приходилось прятать другие чувства.

Все вспоминают сцену – ту самую сцену, которая поразила Филиппу Бойенс в самое сердце даже при просмотре потоков на мониторе, – когда Сэм взваливает Фродо на плечи на склоне Роковой горы. «Я не могу нести его за вас… но я могу нести вас!» – восклицает он, заставляя всех прослезиться. Сопровождающая эту сцену струнная мелодия Говарда Шора не оставляет шансов на сопротивление. Впрочем, сознательному Эстину не раз приходило в голову, что в этот момент он в буквальном смысле тащил на себе всю 270-миллионную франшизу.

Что-то в игре Эстина, эмоциональной траектории истории и природной сдержанности Джексона не позволяет этой сцене стать слащавой или манипулятивной. Это жест неповиновения, который может растрогать любого. Более того, эту сцену все заслужили.

И все же для Эстина главным стал момент, предшествующий этой классической сцене. Он почувствовал, что выдает лучшую игру в своей жизни, когда решил напомнить Фродо вкус земляники в Шире, полностью контролируя свой «голос и эмоции». Его слезы казались искренними. Когда Джексон подошел к нему между дублями, Эстин сразу заметил перемену в режиссере.

«Его очки запотели, а по щекам катились слезы».

Эстин и Вуд обсуждали с Уолш и Бойенс, что дружба Сэма и Фродо пересекала классовые границы: Толкин списал ее с отношений денщиков и офицеров во время Первой мировой войны. Вуду не казалось, что Фродо принадлежит к более высокому классу (или что он сам это сознает). «Это просто его происхождение и родословная. Он относится к Сэму так же, как и ко всем остальным».

Тем не менее классовые различия ощущаются. Они не так очевидны, как в книге, но более скромное происхождение Сэма подчеркивается его произношением, некоторой наивностью и тем фактом, что он несет на себе всю провизию. Возможно, актер-англичанин лучше прочувствовал бы эти различия.

Они также знали, что в их близком союзе многие видели гомоэротический подтекст. Эстин сказал, что такая трактовка не лишена смысла, хотя актеры ее и не рассматривали. Сэм обнимает Фродо на «поле боя», что также было эхом военных воспоминаний Толкина. Стоит отметить, что секса в Средиземье вообще не слишком много: даже учитывая грезы Арагорна об Арвен, единственным персонажем, который испытывает хоть толику похоти, остается Грима Гнилоуст, вожделеющий Эовин.

Сегодня снимали сцену, которая не требовала от актеров особых эмоциональных вложений – хотя Серкис и оставался целиком и полностью погружен в мучения Голлума, – и между дублями Эстин подходил ко мне, чтобы продолжить разговор, пока сцена постепенно обретала форму. «Фрэнли Кубрик», как прозвал ее Бойд, всегда снимала больше дублей, чем Джексон.

Эстин сказал, что ему было приятно сниматься под руководством Уолш. «Мне как актеру очень нравится, как она использует язык», – пояснил он. Уолш обычно разбирала психологические аспекты сцены, в то время как Джексону приходилось держать в голове более технические моменты. Чтобы войти в образ Сэма, Эстину достаточно было сосредоточиться, словно заново включая электричество в мозгу. Разворачиваясь на резиновых ногах, он проходил несколько метров и снова оказывался в Моргульской долине, вспоминая мягкий говор Уэст-Кантри с долгими гласными и раскатистыми «р». «Я здесь, мистер Фр-р-родо!»

Согласно вызывному листу, эта съемочная группа считалась второй и прямо на месте применяла технологию захвата движения, однако различия между группами давно стали условными, ведь теперь все торопились завершить все сцены из списка Джексона. Режиссер снова крутил педали велосипеда, проверяя, как идут дела у разных групп, но больше из любопытства, чем от беспокойства. Теперь его ви́дение, как коллективное сознание, проникло на все площадки «Stone Street».

Сейчас снималась сцена, которая идет сразу после блестящего диалога между двумя половинами расколотого сознания героя Серкиса, когда в воду смотрит Смеагол, но отражается в ней Голлум (это придумала Уолш). Внутренние дебаты Голлума о том, как поступить с Фродо и Сэмом, резко прерываются, когда Сэм бьет его сковородкой по голове.

«По сюжету у нас заканчивается хлеб, а Голлум играет в свои игры… И я решаю его проучить».

Пока площадку готовили для следующей сцены, а Вуда нигде не было видно, Эстин болтал со мной о «Звездных войнах». Он обожал их с детства и был безмерно рад возможности познакомиться с Джорджем Лукасом на церемонии вручения наград «MTV» (той самой, где со скандальной речью выступил Голлум). «Он мой герой».

Но все прошло не слишком хорошо.

«Привет», – безразлично бросил Лукас, когда он подошел поздороваться.

«И я говорю: «Меня зовут Шон Эстин, я… Сэм»».

«Все вы, хоббиты, на одно лицо», – только и сказал режиссер.

«Ага, а Джа-Джа – полный отстой», – буркнул Эстин, сделав вид, что кашляет в кулак.

Как всегда, вмешалась то ли судьба, то ли вселенская справедливость, потому что два с половиной года спустя, под Рождество 2005 года, в Нью-Йорке состоялась вечеринка по случаю премьеры «Кинг-Конга». Она проходила на продуваемом всеми ветрами складе на Гудзоне, где модные диджеи с безграничной холодностью заглушали любые разговоры, а вкуснейшая еда подавалась такими порциями, что наесться не представлялось возможности. Воспоминания о каннском тепле и уюте были сродни мечтаниям о Шире. Здесь правила бал большая, бездушная студия. Но Серкис крепко обнял меня, широко улыбнувшись, и спросил, понравился ли мне фильм. Не успел я ответить, как меня потеснили. Опустив голову, я увидел невысокого Лукаса, который уже протягивал руку святому покровителю захвата движения.

«Энди, это фантастика, просто фантастика», – начал он, не замечая меня.

Серкис виновато взглянул на меня, но я был только рад. Кто еще может сказать, что однажды его толкнул создатель «Звездных войн»? Кроме того, поведение Лукаса немало говорило о репутации, которую завоевал «Властелин колец» к 2005 году. Не стоит сомневаться, что после третьего фильма повелитель джедаев не мог не узнать Эстина. Сэм был великолепен.

Даже на площадке, пока снимали дополнительные сцены, Эстин чувствовал, что такая работа не может не привлечь внимания Академии. Впрочем, он ни за что бы этого не признал, боясь сглазить.

Пока что он расхваливал своего спящего партнера. «Вы увидите, куда Элайджа с Фродо заходят в третьем фильме, – восторгался он. – Сила Кольца разрывает его на части».

Чуть позже, сидя в пустом кабинете, я смотрел в огромные, не обработанные на компьютере, широко раскрытые глаза Вуда. Когда завершились съемки сцены, а с ними и работа на день, он переоделся в обычную одежду (теперь на это уходило всего минут тридцать). Впрочем, даже без ушей, парика и мохнатых ступней он все равно оставался вылитым Фродо.

В контексте фильма вопрос таков: кто такой Фродо?

«Возвращение короля» показывает полный душевный и психологический упадок героя: подточенная в двух первых фильмах скала его характера наконец начинает осыпаться. Это требовало от Вуда примерно того, что Серкис делал с Голлумом.

«Некоторое время он цепляется за мысль, что все это – пагубное влияние Кольца. Это его меняет. Он не хочет, чтобы было так, но его оборона пробита. И это очень интересно. Здесь есть с чем поиграть».

Он признал, что в период съемок ему было сложно психологически переноситься из наивной, юношеской фазы в темную и мрачную. «Мне приходилось не просто погружаться в темноту, а бросаться из крайности в крайность, потому что сцены снимались не по порядку».

Особенно сложно давалась работа над вторым и третьим фильмами, когда одна куча камней как две капли воды походила на другую, но нужно было вспоминать, в каком психологическом состоянии находился герой в каждый момент. Они даже шутили: «На каких пустынных камнях снимаем сегодня, Пит?»

Теперь, получив возможность сосредоточиться на истинной тяжести Кольца, он даже чувствовал облегчение.

«На склоне горы он теряет самообладание. Он отстраняется от реальности. Играть это было страшно, ведь играть надо было хорошо, чтобы ни у кого не возникало сомнений, а отталкиваться мне было не от чего. У меня был только сценарий. Ничего подобного я не мог и представить… Это было настоящее безумие».

Игру Вуда на финишной прямой трилогии часто недооценивают, и напрасно. По сюжету Кольцо становится для Фродо тяжкой ношей. В некотором роде то же самое можно сказать и о Вуде, для которого тяжкой ношей стала эта роль. Фактически ему пришлось работать в обратном направлении: создавать образ, а затем постепенно отказываться от него.

«Знаете, что странно? Каждый год мы возвращаемся сюда, думая, что так будет до конца нашей жизни. Это дает нам ложное чувство безопасности. И все действительно так. Но я подозреваю, что мы все вздохнем с облегчением, когда все закончится. Завершив работу, мы сможем жить дальше».

Зима в тот год была немного мягче, поэтому после обеда я остановился возле кафетерия – по-прежнему крытого гофрированным железом, – чтобы побеседовать с другим хоббитом. Догадавшись, что я заглянул на студию, чтобы собрать материал для статьи, он сам подошел ко мне, надеясь поболтать. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, как он получил работу на «Stone Street». Он был невысок, хотя и повыше хоббита. При этом все его черты – нос, щеки, ямочка на подбородке, которая делала его лицо похожим на мешок с яблоками, – казались типичными для Шира. Нарядно одетый по моде Хоббитона, он стоял на мохнатых ногах, напоминая типичного хоббита с рисунков Алана Ли. Образ завершал огромный кудрявый парик, который вполне мог сыграть собственную роль в истории.

«Я Питер Иствуд», – представился он, протягивая мне руку. Он сказал, что должен был стать дублером Шона Эстина, но не пояснил, почему с этим не сложилось (вероятно, дело было в том, что он не слишком походил на Шона). «Но я был одним хоббитом, потом другим хоббитом, потом гномом на совете у Элронда, а теперь я снова первый хоббит».

Он сыграл недотепу, который предпочел съесть булочку с глазурью, вместо того чтобы поцеловать свою зазнобу в расширенной версии «Братства Кольца». Он заговорщицки шепнул мне, что в тот день они снимали таинственный праздник. Посмотрев по сторонам, чтобы никто его не услышал (хотя рядом было полно народу), он сообщил, что это свадьба Сэма.

«Я работаю налоговым инспектором, – сказал он, – когда не играю хоббита».

Через несколько дней ему предстояло вернуться к многочисленным декларациям, подаваемым в Государственную налоговую службу Новой Зеландии.

* * *

В тот день я вернулся в великолепный Золотой зал, который воссоздали в третий, а возможно, и в четвертый раз – точное число его реконструкций никто уже не помнил. Там собрались победители битвы у Хельмовой Пади. Наблюдая за соревнованием Леголаса и Гимли (которые пили за кадром), Гэндальф и Арагорн тихо обсуждали шансы Фродо – Иэна Маккеллена и Вигго Мортенсена снимали средним планом на фоне точно срежиссированного роханского веселья. На прогоне ассистенты режиссера переходили от стола к столу, объясняя бородатым актерам массовки, как гуляют в Средиземье.

Казалось, первый дубль идет хорошо, но тут камера медленно наехала на Гэндальфа и Маккеллен, не сдержавшись, закончил сцену, подняв большие пальцы – не слишком точно копируя Фонзи из «Счастливых дней». Атмосфера праздника была заразительна.

Из динамика раздался хохот Джексона: «Спасибо, сэр Иэн, но теперь давайте еще раз».

Со второго дубля Маккеллен без труда справился со сценой.

«Может, еще один, на удачу?» – предложил режиссер.

Позже в маленькой приемной, где раньше находилась канцелярия лакокрасочной фабрики – фильм снимался на первом этаже и там же располагался кабинет Джексона, где он порой собирался с мыслями, – Маккеллен рассказал мне о том, что сделал за день.

«Питер хотел обострить некоторые моменты сюжета. Кроме того, ему хотелось показать отношения Гэндальфа и Фродо – они не встречаются до самого конца картины, но постоянно думают друг о друге [та самая сверхъестественная связь]. На дополнительных съемках часто расставляются эмоциональные акценты».

Стоило британскому актеру расстаться с белой мантией и бородой, как он переставал походить на Гэндальфа (в отличие от Вуда, который оставался Фродо). Довольно быстро он заговорил о скором окончании работы над проектом – это была его последняя неделя.

«Вряд ли я когда-нибудь попрощаюсь с Новой Зеландией, – сказал он, намекнув, что они с Джексоном хотят поработать над другим проектом, но при этом не над «Хоббитом». – Когда находишь людей, с которыми приятно работать, зачем прощаться с ними? Питер Джексон, несомненно, один из немногих хороших режиссеров со стажем. Мне нравится его студия. Мне нравится, что она далеко от центра… Все здесь идет от души».

Надеялся ли он получить какой-нибудь подарок на прощание? Обмен памятными подарками давно вошел у них в традицию.

«Я получил немало, – сказал он, имея в виду дверные ручки в виде ящериц из Ортханка, ключи от Бэг-Энда и посох, который он повесил в пабе в Лаймхаусе. – Я не знаю, положен ли мне еще какой-нибудь подарок».

«Может, шляпа?»

«На что мне она?» – удивленно спросил он.

Еще при первой встрече в Каннах я заметил, что Маккеллен держит Гэндальфа на почтительном расстоянии от себя. Он говорил, что ему повезло «воплотить» легендарного персонажа, описывая его, как друга.

«Гэндальф многое знает – и он больше меня знает о сюжете», – повторял он всякий раз, когда вопросы становились слишком каверзными. «Лучше спросить у Гэндальфа…»

Разве ему не хотелось проникнуть глубже в психологию героя, не ограничиваясь книжным описанием его загадочной природы?

Услышав этот вопрос, Маккеллен пожал плечами. «В этом нужно доверять режиссеру. Он держит в голове весь проект, и тебе вовсе не хочется усложнять какие-либо отношения, отвлекая тем самым внимание от истории. Поэтому я просто делаю что говорят».

На площадке было очевидно, что они прекрасно понимают друг друга. Может, Маккеллен и делал что говорили, но режиссер называл его «сэром Иэном», относился к нему с почтением и не скупился на комплименты, которые очень льстили актеру.

Даже в монументальном третьем фильме Маккеллен очеловечивает сурового волшебника озорной искринкой во взгляде голубых глаз, что показывает, как он наслаждается этой ролью. Когда Гэндальф и Пиппин готовятся войти к Денетору, волшебник объясняет болтливому хоббиту, чего не стоит говорить подозрительному наместнику Гондора (в исполнении Джона Ноубла). После идеально рассчитанной по времени паузы он добавляет: «Лучше тебе вообще помалкивать».

Даже на пороге апокалипсиса Маккеллен никому не позволяет терять чувство юмора.

И все же в последнем фильме он предстает перед нами человеком действия – таким, каким мы его раньше не видели. «Годы обязывают!» – рассмеялся Маккеллен, вспомнив, как колотил орков посохом. Гэндальф, по его словам, воплощает в себе многое: он не столько волшебник, сколько генерал. И все же он предпочел, чтобы в конных сценах в основном снимались каскадеры. В 1988 году его близкий друг Рой Киннир упал с лошади во время съемок «Возвращения мушкетеров» и умер от инфаркта, вызванного травмой. «Для непривычного человека лошади – опасные животные. Я ограничиваюсь минимумом съемок с ними».

Быстрого как ветер коня Гэндальфа Сполоха в тот период играл двенадцатилетний андалузский жеребец Бланко. В более ранних сценах в роли Сполоха снимался другой андалузец – Домино. Они тоже стали героями одной истории.

«Бланко был дублером Домино, – пояснил Маккеллен, который за долгие годы немало узнал о политике театра. – Домино был гордым и общительным конем. Он отказывался работать, если за ним не наблюдал другой конь».

В задачу Бланко входило приходить на площадку и смотреть, как работает Домино. «Можете представить, каково это – быть дублером и постоянно смотреть на основного актера?» Великий трагик содрогнулся при одной мысли об этом.

В конце концов бедняге Бланко это надоело, поэтому он хорошенько лягнул Домино. «Так он и получил роль».

Когда на следующий день я отправился искать конюшни (в буквальном смысле полагаясь на нюх), штатный табунщик Грэм Уэр-младший сказал, что на площадке находится сорок лошадей, включая пятнадцать специально обученных, которые могут выполнять различные трюки: падать, вставать на дыбы, позволять наездникам ездить без седла и не пугаться, если седло упало (на удивление редкий навык).

«Очень важно, чтобы актеры доверяли лошадям, – сказал Уэр, выходец из династии австралийских берейторов, и показал на спокойного белого жеребца Бланко. – Он настоящий джентльмен».

В отношениях с людьми, но не с конями-соперниками.

Уэр также тренировал актеров, и – судя по его лицу – это было сложнее, чем объезжать лошадей. Чтобы полюбить и понять лошадь, им нужно было заниматься несколько недель по три-четыре часа в день.

«Вигго – лучший наездник», – без тени удивления сказал Уэр.

Кстати о Вигго. Посреди моей беседы с Бойдом Мортенсен распахнул дверь, ворвался внутрь с огромным зеленым молотом из губки (как оказалось, эту штуку использовали при создании спецэффектов с мумаками), врезал этим молотом коллеге и убежал обратно. Инцидент стал вдвойне странным, потому что Вигго был одет в костюм Арагорна. Ошарашенный Бойд быстро взял себя в руки и надулся: «Чертов Вигго».

Вуд говорит, что, несмотря на всю глубину, в Мортенсене есть некоторая ребячливость. «Он настоящий балагур. Тот еще чудак. Он очень забавный. С оригинальным чувством юмора. У него собственный ритм».

Бедный Бойд снова посерьезнел, вспоминая, как проникся той серьезностью, которую ощутил Пиппин, когда они с Гэндальфом приехали в Минас Тирит, стоящий на пороге войны. «Работать с сэром Иэном было честью», – восхищенно сказал он.

Мортенсен остался верен себе до самого конца. Он стал живым символом съемок – его дерзкая, всепоглощающая энергия и приверженность общему делу показывают, что было движущей силой трилогии, создание которой порой граничило с безумием.

«Сложно представить, где бы мы были без него, – оглядываясь назад, говорит Джексон. – Невозможно смотреть на него, не думая об Арагорне, или представлять Арагорна, не видя Вигго. Я раньше не видел, чтобы актер так проникался духом роли».

«Вигго много думал о своем костюме, – сказала художник по костюмам Нгила Диксон, когда я снова заглянул в костюмерную. – Он продумывал все, вплоть до того, как завязывались его ботинки, вдыхая в костюм собственную жизнь».

Мортенсену было важно не только как он выглядел, но и как он одевался. Он хотел, чтобы зрители увидели, как он натягивает перчатки, засовывает кинжал в ножны и завязывает шнурки, потому что так они могли лучше понять героя. В какой-то момент он захотел сделать на левом плече татуировку с Древом Гондора, ствол которого спускался бы у него по руке, и попросил Ли нарисовать эскиз. Художник не понял, идет ли речь о постоянной татуировке, но слышал, что Джексон и Уолш не слишком прониклись этой идеей, а потому «дипломатично не стал ничего ему обещать».

Все понимали: так уж устроен Мортенсен. С его появлением в новозеландское прагматичное мышление пришла поэтичность. «Вигго – художник», – сказал мне Орландо Блум в 2012 году. И все же, когда Мортенсену пришла пора заглянуть ко мне на интервью, избавившись от зеленого молота, его покоробило предположение, что его запомнят как легендарного Вигго, который не расставался с мечом и почти не снимал сценического костюма.

«Складывается впечатление, что я всегда был таким, но на самом деле это неправда. Мне хотелось взять от Новой Зеландии все лучшее, поэтому время от времени я охотился и рыбачил. Я не снимал костюма, потому что съемки шли непрерывно. У меня не было времени на репетиции, как у всех остальных».

Учитывая, что ему понадобился единственный день, чтобы по настоянию сына решиться на прыжок в неизвестность, как он оценивает свой опыт?

Мортенсен посмотрел в окно, надеясь найти ответ в голубом новозеландском небе над зданиями «Stone Street».

«Могу сказать, что моя совесть чиста. Я постарался разузнать о персонаже как можно больше, хотя эти изыскания субъективны. Я прочитал все, что мог, о Страннике, Арагорне и его окружении, чтобы воплотить образ героя. Такова моя работа. Теперь я не в силах повлиять на то, что станет с ней далее. Я сделал свою работу и доволен ею. Я дал им достаточно, чтобы создать Арагорна, и теперь им решать, создадут они его или нет».

Своими словами Мортенсен показывал свой образ мыслей, свой принцип игры, свое кредо. Маловероятно, что Джексон был с ним на одной волне, но Мортенсен считал фильмы побочным продуктом более глубокого переживания.

«Невозможно было предугадать, что эти фильмы станут хитами, – продолжил он. – Они не были нашпигованы звездами, а тема не сулила гарантированную выручку. Я сидел в самолете, читая эту толстенную книгу, и думал: «Какого черта я наделал?»»

Не то чтобы ему не нравились фильмы. «Результат порой поражает воображение, – поспешил добавить он, чтобы я не счел, что он не одобряет решений Джексона. – Но как бы здорово все ни было исполнено, я не могу полностью это осознать».

Он процитировал Роберта Льюиса Стивенсона, которого как раз читал: «Путешествовать гораздо интереснее, чем куда-нибудь приезжать, а важнее всего трудиться. Как-то так». Для Мортенсена важнее всего были зародившаяся на съемках дружба и опыт работы над фильмами в этой удивительной стране.

Он пристально смотрел на меня. «Все могло обернуться провалом. Но здесь люди разных характеров, возрастов и национальностей поистине сблизились, хотя обычно этого не происходит. Тяжелая и продолжительная работа позволила нам узнать сильные и слабые стороны друг друга. Наши жизни переплелись… в хорошем смысле. Между нами установилась очень непринужденная негласная связь».

Мортенсен виновато улыбнулся: «Простите, я заговорился».

Хотя в название третьего фильма вынесено предопределенное возвращение Арагорна (а также короля в общем смысле, потому что сам Арагорн королем еще не был), ухватиться актеру не за что: он бесстрашно проходит даже Тропами мертвых. В нем чувствуется царственность, он ведет людей за собой, ему нет равных во владении мечом, но Мортенсен больше ценил сомнения Арагорна – человека с меланхоличным характером, который предпочитает путешествовать, а не куда-нибудь приезжать. Он был бы рад остаться на просторах Средиземья.

Анализируя успех фильмов, которые не стали обычными блокбастерами, замечаешь, что Маккеллен подарил им свою искреннюю убежденность, сдобренную юмором, а Мортенсен – серьезную веру, ведь его персонажу не нужно было демонстрировать свою крутость, потому что для этого в трилогии был Леголас. Его скептическое отношение к звездности, многогранное воспитание, естественное погружение в образ героя, многочисленные таланты художника, поэта, путешественника и политического идеалиста, предельная честность, смелость и интеллектуальная глубина привязали его к Средиземью.

Мортенсен стал воплощением странного союза истории, рассказанной в фильмах, и истории создания этих фильмов, в которой путешествие и было конечной точкой пути.

Когда я спросил, каково будет прощаться с проектом, Мортенсен наконец улыбнулся.

«Я не буду прощаться, – ответил он. – Он никогда не закончится».

* * *

На просторном складе на Парк-роуд Алекс Функе показывал мне свою Лилипутию. Должность Функе называлась витиевато – оператор-постановщик визуальных эффектов съемочной группы миниатюр. Высокий, общительный, седовласый калифорниец по-прежнему считается мастером изящного, но исчезающего искусства съемки макетов, которые должны казаться гигантскими в кадре.

Когда мы миновали панораму Моргульского перевала в масштабе 1:120, Функе вспомнил великолепную зубчатую архитектуру Минас Моргула, изготовленного в масштабе 1:72 и выкрашенного люминесцентной краской, чтобы воссоздать толкиновское описание «мертвецкого» сияния. По своему обыкновению, Ричард Тейлор предположил, что город, пришедший в упадок под властью назгулов, покрылся водорослями, которые под луной «светились мерзкой зеленью».

В последнее время съемки проходили в Мордоре и его окрестностях, поэтому дальше я увидел восхитительный восьмиметровый Барад-дур в масштабе 1:166, сделанный из твердой смолы. На его создание ушло четыре месяца. «Башня выточена из металла и покрыта краской на оксидной основе, – пояснил Функе, улыбаясь, как гордый отец, и провел рукой по подпорке. – Мы хотели сделать здание, которое не отражает свет».

Восхитительные кадры с цитаделью Саурона в «Двух крепостях», когда камера по спирали поднимается вокруг восьмиметровой миниатюры, упиваясь ее мрачным величием, и наконец приходит к навершию с компьютерным Оком Саурона (подарком от «Weta Digital»), снимались на заднем дворе студии, где было достаточно места, чтобы камера совершила свой головокружительный полет.

«Переносить Темную башню непросто!» – со смехом заметил Функе, сразу напомнив мне доктора Ника Ривьеру, который не перестает хихикать, даже сообщая пациентам из «Симпсонов» их страшные диагнозы.

Функе родился в Санта-Барбаре. Прежде чем поступить в киношколу, он изучал биохимию – чем и объясняется его научный прагматизм. На заре своей карьеры он работал с именитыми дизайнерами мебели Чарльзом и Рэй Имз. Их чувство формы сильно на него повлияло.

«Моим первым сериалом со спецэффектами стал «Звездный крейсер «Галактика»», где я работал с Джоном Дайкстрой, – сказал он, имея в виду титана классических спецэффектов, который также входит в список героев Джексона, – и мы снимали миниатюры во всевозможных масштабах». В том числе они снимали запоминающиеся сцены запуска космических истребителей, которые на огромной скорости вылетали в космос, словно их выпускали из рогатки.

Помимо этого, в послужной список американского оператора входит работа с миниатюрами в фильмах «Бездна», «Вспомнить все», «Водный мир» и «Могучий Джо Янг», сюжет которого подозрительно напоминает «Кинг-Конга».

Съемочная группа миниатюр работала параллельно с основной целых четыре года без перерыва. Тридцать семь человек – тридцать семь библиотекарей собрания «Weta» – жили по другому графику. Для них шел 803-й день съемок, в то время как основная группа едва добралась до 312-го, включая все дополнительные съемки.

«У нас еще сцен 200 не снято», – усмехнулся Функе.

Столь медленный темп работы объяснялся неторопливостью их камеры, которая двигалась крошечными шагами, почти не различимыми невооруженным глазом, чтобы скрыть масштаб макетов.

Штатный компьютерный гений создал с нуля все необходимое электронное оборудование. «Делать все самостоятельно дешевле. Он создал систему управления движением камеры… – Функе показал на большое, опутанное проводами устройство, напоминающее руку гигантского робота, которое терпеливо, шаг за шагом направляло камеру. – Похоже на изобретение Хита Робинсона, но работает как часы… Без него мы бы с ума сошли».

Он сказал, что ключом ко всему был дым. Иллюзия масштаба создается с использованием дыма идеальной плотности. Их штатный изобретатель соорудил аппарат, который считывал атмосферные данные и загружал их в генератор дыма, чтобы регулировать мощность. Ни в коем случае нельзя было допускать, чтобы частицы пыли исказили иллюзию, поэтому для создания призрачной вуали они использовали масло ультравысокой очистки.

«Это масло моллюска Ondina… Его еще используют в слабительном!»

Это был не единственный необычный ингредиент. Чтобы создать осенние тона недавно завершенной панорамы Ривенделла (которую пришлось поспешно чинить), специалисты «Workshop» посыпали миниатюрные деревья специями. «Чили, карри, горчицей и паприкой, – уточнил Функе. – Они идеально подходили для осенних листьев. Аромат был невероятный».

Изготовленные с таким вниманием к деталям и снятые с такой заботой миниатюры демонстрировали величие Средиземья. Древние даже для членов Братства чудеса света подстегивали воображение Джексона, который находил все новые ракурсы, не боясь крупных планов.

Несмотря на связанные с ними ограничения, миниатюры придали «Властелину колец» основательность, в которой нашла отражение дисциплина и самоотдача всех участников процесса.

Для Алана Ли работа с миниатюрами стала едва ли не самым интересным аспектом создания фильмов. Ему не хватало миниатюр в «Хоббите», где Джексон предпочел использовать полностью цифровые среды, чтобы ускорить съемки и обеспечить большую гибкость. «Я понимаю, что компьютерная графика дает режиссеру огромную свободу, ведь в виртуальном мире Пит получал возможность играть с камерой. И все же в физической миниатюре есть нечто особенное, а компьютерная графика не дает того же эффекта. Кроме того, мне было сложнее работать с графикой, потому что я не мог пощупать макеты руками».

Мы с Функе шли по павильону гигантскими шагами. Впереди маячил «крошечный» Минас Тирит, напоминавший двухметровый свадебный торт, на каждом ярусе которого вдоль узких улиц стояли малюсенькие домики, снимавшиеся на «проникающий» макрообъектив. Функе пояснил, что большая, семиметровая версия столицы Гондора, изготовленная в масштабе 1:72 для последнего фильма, включала тысячу отдельных зданий (чтобы сложить все это, понадобилась бы коробка размером с танцевальный зал). Ли сделал ряд безупречных архитектурных набросков, которые также использовались при постройке декораций для съемочной площадки (различных улиц и дворов), сооруженной на месте Хельмовой Пади в универсальном карьере Драй-Крик в конце 2000 года.

По оценкам Функе, в третий фильм должно было войти около сотни кадров с миниатюрами, то есть примерно столько же, сколько в первых двух фильмах вместе. Это стало очередным свидетельством того, что в «Возвращении короля» все было подчинено ожиданию громкого финала, словно воображению Джексона наконец дали возможность разгуляться.

«Питер недавно добавил фрагмент, который мы назвали «Звездными войнами», – в нем летающие твари атакуют Минас Тирит». Если раньше запросы режиссера тревожили Функе, теперь его команда почувствовала уверенность в своих силах. «Теперь мы не переживаем».

Что еще предстоит снимать?

«Нам еще придется вытащить со склада Роковую гору, – усмехнулся Функе. – Надеюсь, она цела».

* * *

День второй. Логово Шелоб, «Weta Workshop». Ответвление огромного логова грозной Шелоб выходило на звуковую сцену, где и так было тесновато (в трех метрах оттуда была пещера, в которой укрывались Фродо и Сэм). Тоннель был облеплен липкой паутиной, сделанной, как сказал мне Дэн Хенна, из смеси клеящей мастики и овощного экстракта, которую плавили при температуре 99–110 градусов. Стоило поднять температуру чуть выше, и смесь загорелась бы, а тушить ее было чертовски сложно. Следующие несколько дней Вуду предстояло провести среди этого дьявольского серпантина.

На полу валялись кости орков – объедки со стола Шелоб. Стены пестрели зазубринами, оставленными за годы охоты. Этот тоннель был одним из целого лабиринта переходов, в которых отважные хоббиты встречают гигантскую «вековую» паучиху, после того как их предает Голлум.

Толкин плохо помнил Южную Африку, которую покинул в раннем детстве, но не мог забыть укусов змеи и тарантула. «Это случилось в саду, – с удовольствием вспоминал он. – Я помню только, что стояла жара и я бежал по сухой, высокой траве. Я даже не помню, как кричал».

Писатель не любил проводить параллели между своими произведениями и жизнью, но кажется, что именно это воспоминание о детской травме и стало основой для создания Шелоб – едва ли не самого страшного существа во всей саге. Джексон отложил ее появление до третьего фильма (она появляется в конце второй книги), хотя специалистам «Weta Digital» и не терпелось заняться восьминогой злодейкой.

Переместившись с площадки в офис «Weta Workshop», я снова оказался в их конференц-зале в компании Тейлора, память которого хранила множество любопытных историй. Несколькими годами ранее Джексон пригласил их с Роджер на ужин. Впрочем, прежде чем приступить к еде, они должны были помочь ему навести порядок в родительском гараже.

«Он только что переехал в свой маленький дом у моря и решал, что взять с собой», – пояснил Тейлор. В немаленькой коллекции Джексона уже были его любимые альбомы «The Beatles», фильмы о Бонде на «Super 8» и архив номеров «Fantastic Monsters of Filmland».

Джексон не был лентяем и любил работать руками, поэтому Тейлор даже удивился, что он попросил их о помощи.

«Вскоре мы узнали почему».

Оказалось, что в захламленном гараже Джоан и Билла Джексона, пристроенном к дому в Пукеруа-Бей, развелись пауки.

«А Пит их до жути боится! – Тейлор явно вспоминал об этом с удовольствием. – Его пугали здоровенные пауки, которые выползали отовсюду. Мы с Таней прекрасно повеселились, бросая их прямо в него».

Когда дошло до создания Шелоб, они решили оттолкнуться от фобии Джексона.

«Мы делали все, от чего у него волосы вставали дыбом», – пояснил Тейлор.

У них был великолепный рисунок Джона Хоува, на котором Сэм, сжимая Жало, стоял перед огромной, смертоносной Шелоб. Рисунок был прекрасен, но Джексону не нравилось, что у Хоува Шелоб казалась гротескной и чуждой этому миру. Он хотел увидеть настоящего паука. Особенно он боялся новозеландского воронкового паука Porrhothele antipodiana, у которого были твердые, блестящие, суставчатые ноги, покрытые жесткими волосками, и крупное тело, похожее на капсулу с желатином.

Отвращение к воронковым паукам Джексон питал с детства. Играя с машинками в родительском саду, он снаряжал спасательные миссии «Тандербердов», но иногда залезал слишком глубоко в кусты и будил спящих пауков. «Они испортили мне немало приключений», – признался он.

Чтобы помочь коллегам, он заставил Кристиана Риверса поймать в саду паука и принести его в офис «Workshop». Используя эту немаленькую модель, они создали полутораметровый макет, а также полноразмерные жвалы, две ноги и фрагменты брюшка, чтобы Эстину было с чем работать на площадке. Затем зверюгу передали «Weta Digital», где специалисты подробно изучили ее анатомию и механику движений. Таким образом, природа Новой Зеландии сделала еще один небольшой, но значительный вклад в фильмы.

«Мы сфотографировали его со всех сторон, прежде чем отпустить, – вспоминает Джо Леттери. – Он стал нашей моделью. Например, желая придать ей пугающий, полупрозрачный вид, мы использовали технику подповерхностного рассеивания, которую разработали для Голлума».

Шелоб также нужно было «лицо» – настоящий паук не слишком интересен. «У пауков восемь глаз, но, если показать такое на экране, никто не поймет, куда смотреть, – говорит Леттери. – Мы привыкли смотреть в два глаза. Нам пришлось дать ей два основных глаза, а остальные сделать дополнительными, чтобы получилось своеобразное лицо».

«Несколько месяцев назад мы переделали Шелоб, – сообщил мне Тейлор в мастерской. – Питер сказал, что она недостаточно мерзкая».

Цифровые среды дают возможность вносить корректировки на поздних этапах, что позволило им проводить работу над ошибками. Посмотрев анимационные тесты Шелоб и увидев, как она взаимодействует с актерами, Джексон решил, что зритель должен лучше чувствовать ее присутствие в кадре. Уж кто-кто, а он разбирался в монстрах.

Джексон утверждал, что мы также должны понимать, насколько она стара. Шелоб много сотен лет, причем немало веков она провела на окраинах Мордора, питаясь незадачливыми орками. Выдумав ей историю, Джексон решил, что одна половина ее лица должна быть поражена ударом: сломанный зуб, катаракты, опухоли. В ее волосах он видел проплешины. В некотором роде она вызывала жалость.

Ее голосом стал видоизмененный визг тасманского дьявола, записанный в сиднейском зоопарке Таронга. Он немного напоминал ворчание сердитой старухи. Бойенс и Уолш наслаждались фрейдистской трактовкой одного из немногих женских персонажей книги. «Вы смеетесь? – восклицает Бойенс. – Волосатая паучиха в конце длинного темного тоннеля, куда на свой страх и риск входят юные хоббиты?»

Критик Грэм Фуллер, который детально разобрал трилогию в журнале «FILM Comment», подхватил эту идею и отметил, что бестелесное Око Саурона напоминает «пульсирующую вагину». Он отметил, что огромное количество мужских персонажей «входит в расщелины, разломы, пещеры и узкие двери». Все это он объяснил свойственной Толкину бессознательной «боязнью женской сексуальности».

* * *

Ранее в 2003 году Джексон собрал сотрудников «Workshop», чтобы провести осмотр всех созданных ими орков. Одну стену превратили в галерею гротескных образов, и режиссер приклеивал листочки для заметок к тем портретам, которые нравились ему больше всего. Он сообщил команде, что в третьем фильме орки должны стать еще лучше.

Теперь битвы стали масштабнее, а потому им нужно было пересмотреть концепцию орка, сказал Тейлор. «Раньше они напоминали школьных хулиганов – сбивались в группы, охотились и побеждали за счет численного превосходства. Мы поняли, что им не хватает устрашающих черт».

В итоге у орков появились элитные войска. «Они должны были «стрелой» пробивать построение противника», – пояснил Тейлор.

«Питер не хотел видеть орков с ведьминскими носами, – вспоминает Джино Ачеведо. – Он также предложил использовать опухоли».

Подобно изувеченному лицу Шелоб, орки были «усовершенствованы» с помощью опухолей, язв и кожных наростов, став даже страшнее персонажей Джексона из «В плохом вкусе». Может, развитие и шло закономерным образом, но «Возвращение короля» также становилось для режиссера более личным.

Посмотрев отснятый материал для битвы на Пеленнорских полях, Джексон пришел к выводу, что оркам не хватало боевого мастерства. Им нужен был лидер. На этапе дополнительных съемок, пока назгулы атаковали армии с воздуха, у орков появился свой генерал. Его звали Готмог, и он был настоящим страшилищем.

Его роль исполнил Шейн Рэнги. Актер вспоминает, как обрадовался Джексон, когда новоиспеченный орк в полном облачении вышел на задний двор студии, который на время стал полем боя. «У него была изувеченная рука, бугристое лицо… Он был довольно страшным. Весь в наростах и гнойниках. Питу он понравился!»

Удивляться здесь нечему, ведь образ орочьего Наполеона создавался под чутким руководством режиссера. Когда Джексон пришел в мастерскую, чтобы взглянуть на первый вариант Готмога, перед ним предстал более типичный орк, облик которого режиссер решил доработать. Внимательно изучив прототип Готмога, он прикрепил ему на голову комок глины. «Сделайте его похожим на Человека-слона», – велел он.

Болезнь, идея о физическом и душевном упадке, стала одним из главных мотивов третьего фильма. Из-за тяжести Кольца Фродо слабеет у нас на глазах. «Суть была в том, что оно физически становится тяжелее, пригибает его к земле, натирает ему кожу, которая покрывается язвами», – говорит Вуд. Чтобы наглядно продемонстрировать его деградацию, гримеры подмешивали в грим взятую на площадках землю, показывая, что мир в буквальном смысле въедается в них. Голлума соответствующим образом перепачкали на компьютере, а потом добавили еще и цифровую кровь из носа, которая пошла после того, как Сэм врезал ему сковородкой в снятой накануне сцене. Потрясение Серкиса запустило бесценный фрагмент голлумовской буффонады.

«В этой части все истории получают завершение, – сказал Тейлор, анализируя третий фильм. – При создании реквизита нам тоже нужно было подвести все к логическому концу: завершение должны были получить культурные отсылки, которые мы делали во всех трех фильмах, а также – что важнее – показанная цветовая палитра».

Иными словами, художники-постановщики должны были прыгнуть выше головы.

В фильме предполагались крупные планы летающих тварей, Короля-чародея и гигантских трехметровых боевых троллей, одетых в доспехи старших братьев пещерного тролля из «Братства Кольца». Единственного тролля заменили целые бригады. В «MASSIVE» создавались сотни тысяч орков, батальоны которых были столь же симметричны, как легионы кубриковских римлян в «Спартаке». В период съемок специалисты «Workshop» установили в карьере Драй-Крик три работающие катапульты, которые стреляли зажигательными ядрами и изготовленными в мастерской головами павших воинов (как ни странно, эту кошмарную деталь добавил не Джексон, а сам Толкин). Когда в «Weta Digital» воссоздали эффект в большом масштабе для общих планов, на некоторые снаряды наложили лица членов съемочной группы.

Сотрудники «Workshop» изготовили новые огромные миниатюры Троп мертвых, где Арагорн призывает на свою сторону целую армию необычных воинов, позаимствованную из одной из второстепенных линий толкиновской мифологии: когда командуешь неукротимой армией мертвецов, Мордор уже не помеха. Исполнив свою клятву, призрачный Король (которого в ранней версии сценария назвали Исилдуром, но впоследствии решили не называть по имени) вместе со своим воинством наконец получает вечный покой.

Утром я посетил мавзолей бессонных воинов, напоминающий абстрактную Морию. Его как раз разбирали. Хенна сказал, что накануне съемок Джексон заглянул на площадку, чтобы проверить, как идет подготовка.

«Нужно больше черепов», – беспечно бросил он.

Заказ отправили в «Workshop», и на следующее утро на площадку привезли несколько ящиков с сотнями бутафорских черепов. Хенна поднял один из них и протянул мне с улыбкой.

«Вот бедняга – до чего докатился!»

Он сказал, что на следующий день Тейлор увлеченно управлял установкой, которая сбрасывала эти черепа на Блума.

Силами «Workshop» был также создан один полноразмерный макет. Мертвый, пронзенный стрелами мумак высотой с двухэтажный дом должен был служить визуальным фокусом сцен ближнего боя. Четырнадцать метров длиной, он создавался частями, которые затем на грузовике перевозили на площадку на заднем дворе.

Мумаки – гигантские мамонты – стали зоологическим воплощением амбиций третьего фильма. Используя превиз, Джексон с командой продумал динамичное столкновение конных роханцев (250 всадников снимались на равнинах возле Твайзеля на Южном острове, а оставшиеся шесть тысяч были созданы в «MASSIVE») и двадцати одного мумака.

Этот фрагмент остается ярким аргументом за использование компьютерной графики, поскольку он был создан не только из желания поражать, но и из стремления оживить воображение Толкина. Безусловно, результат одобрил бы даже сам профессор.

Более того, освобожденный от бюджетных ограничений (хотя время и поджимало), Джексон счел атаку мумаков идеальным плацдармом для последнего звездного часа Леголаса.

Все ждали, когда Леголас сумеет снова проявить себя. Кинотрилогия стала самостоятельным произведением, одной из характерных черт которого были все более сложные в хореографическом отношении трюки, демонстрирующие сноровку невозмутимого, как Терминатор, эльфа, – приятные элементы оглупления на пороге конца света. Блум окрестил их «Легги-моментами». Зрители сходили по ним с ума.

«В последнем фильме мы решили не ограничиваться парой кадров, – вспоминает Джексон, – а поставили целую сцену, о которой никто и не думал на этапе съемок и которой даже не было в изначальном варианте сценария».

* * *

Краткая история Легги-моментов. Чтобы продемонстрировать лихую эльфийскую акробатику, без Легги-моментов было не обойтись. Любители эльфов восторгаются тем, как Леголас вскочил на плечи пещерному троллю в гробнице Балина и выпускал стрелу за стрелой во время боя в Амон Хен, но сотрудники «Weta Digital» – а именно они в основном ответственны за крутость Леголаса, хотя не стоит также недооценивать атлетичность Блума, – считают первым Легги-моментом сцену в «Двух крепостях», где быстрый эльф седлает лошадь на скаку, делая безумный фосбери-флоп, держась за уздечку.

Эта сцена стала случайностью. Джексон хотел снять, как Блум подскакивает к лошади, а затем показать, как он аккуратно опускается в седло перед Гимли. Однако, после того как Блум совершенно не по-эльфийски свалился с лошади на площадке и сломал два ребра, об этих планах пришлось забыть. Джексон передал отснятый материал сотрудникам «Weta Digital» и попросил их придумать способ посадить Леголаса на лошадь.

«На кадрах со съемок Орландо просто стоит возле лошади, которая проносится мимо, – говорит Леттери. – Мы удалили его из кадра и использовали цифрового дублера, который хватает лошадь за шею и запрыгивает на нее одним махом. Получилось очень круто. Таким стал наш первый Легги-момент».

Джексону понравился результат, и во время досъемок второго фильма они добавили сцену с серфингом на щите в битву на Хельмовой Пади. Каждый следующий момент эльфийской крутости должен был превосходить предыдущий, чтобы режиссер ликовал вместе со всеми, кто смотрел на Средиземье со стороны. В «Хоббите» эти украшения превратились в великолепные, продуманные, граничащие с самопародией фрагменты, в которых легкий, как перышко, эльф танцует в воздухе.

Много лет спустя, на съемках «Пустоши Смауга», Блум пошутил, что поставил лишь одно условие для возвращения в Средиземье. «Нужно было превзойти момент с мумаком. Убить мумака было очень круто».

В 2003 году на съемку этой сцены у Джексона ушел целый день. Блум прыгал по туше слона (главной декорации на площадке), на спине которого был укреплен плетеный паланкин, забитый каскадерами, и забирался на пружинную платформу, качавшуюся из стороны в сторону. Головокружительные полеты эльфа были отсылкой к безрассудной отваге Дугласа Фэрбенкса и Эррола Флинна в старых голливудских фильмах (хотя теперь использовалось больше компьютерной графики): Леголас взбирается на наступающего мумака, разрубает крепление паланкина, на цыпочках подбирается к шее зверя и вонзает три стрелы ему в голову. Огромный слон падает на землю, эльф скатывается по его хоботу, спрыгивает на землю и невозмутимо пожимает плечами, напоминая агента 007, поправляющего манжеты после драки.

Кинотеатры по всему миру взрываются аплодисментами.

Леттери говорит, что отснятый материал стал прекрасным ориентиром, но на экране мы видим не актера, а его цифрового дублера. Самого Блума показывают только в трех крупных планах. Тем не менее завершают сцену именно бесстрастный эльф Блум и неуступчивый гном Рис-Дэвис, реплика которого добавляет сцене человечности.

Тейлор говорит, что дополнительные съемки стали для них подарком судьбы. «Многие в нашем бизнесе сочли бы необходимость пересматривать дизайны, доходя до предела возможностей, настоящей занозой в заднице. Но я считаю, что это прекрасно. Часто ли у вас появляется шанс вернуться в одну из своих историй? У нас была возможность вернуться назад».

Оценив реакцию на два первых фильма, они сделали упор на то, что нравилось фанатам. Хотя в Голливуде царит культ упрощения, они поняли, что деталей должно быть как можно больше.

Тейлор проводил меня до двери.

«Вы когда-нибудь держали «Оскар»?» – спросил он.

По непостижимой причине я задумался.

Но Тейлор уже открывал шкаф с трофеями, который украшал фойе «Workshop». Рядом с золотым попкорном от «MTV» там стояли два «Оскара», которые они с командой получили за свою работу над Средиземьем. Вытащив один, он протянул его мне.

Статуэтка тяжелее, чем кажется. И в то же время легче.

Я держал два «Оскара» в своей жизни, хотя ни одного не получил (пока что). Второй принадлежал Эмме Томпсон, которая получила награду за свою адаптацию «Разума и чувств» в 1995 году. Статуэтку она бесцеремонно держала в туалете.

«Иначе нельзя, – пояснила она, – а то еще возомнишь о себе что-нибудь».

* * *

День третий. Задний двор. Когда рев наконец стих, Джексон погрозил кулаком голубому веллингтонскому небу, безупречному, как эмаль: «Чертовы 737-е!» Ему по-прежнему мешали самолеты, которые по-прежнему садились и взлетали в аэропорту за холмом. Особенно остро проблема ощущалась на заднем дворе студии, который был не по сезону залит ярким солнцем. Режиссер ушел из павильона, чтобы его не отвлекали по пустякам.

В тот день планировалось снять сцену, в которой Гэндальф снова въезжает на повозке в Хоббитон по пути в Серые Гавани.

Джексон еще не задумывался о прощании со Средиземьем, потому что в следующие пару недель, завершив съемки, он должен был заняться постпроизводством. Впереди у него были долгие месяцы кропотливой работы.

«Но вчера мы попрощались с Вигго, – задумчиво сказал он, – и прощание вышло пронзительным».

Джексон не отличается сентиментальностью. Он не склонен сожалеть об окончании проекта, хотя в Голливуде такие сожаления не редкость. Да, грустно было прощаться с друзьями – как с актерами, так и с персонажами, – но при этом он радовался достигнутому. Третий фильм стал во всех отношениях сложнее и эмоциональнее, но работа над ним далась всем легче всего.

«Думаю, теперь все наконец поняли, что делать, – пошутил он. – Мы потренировались на двух предыдущих фильмах».

Оглянувшись назад, он признал, что никто не представлял, насколько все будет сложно. «Мы наивно полагали, что у нас все получится. И наша наивность в итоге победила». Если бы они знали, с какими трудностями им предстоит столкнуться, они бы ни за что не решились на это. На своем пути они не раз спотыкались, падали и вставали снова, искали способы достичь цели, забывали о боли и ложились спать, только чтобы на следующий день проснуться и начать все заново, и именно такой режим помог им дойти до конца.

В последнее время ему было особенно отрадно осознавать ту свободу самовыражения, которую он получил.

«Лично мне в последний год работы над «Возвращением короля» не приходилось даже думать о технических сложностях. Я получил свободу, которая позволила мне показывать на экране все, что я мог себе вообразить. Для этого нужны хорошие художники, но все, что бы ты ни придумал, осуществимо».

Блестящим специалистам по компьютерной графике из «Weta Digital», которые на последних неделях работы даже спали за компьютерами, пришлось выдавить из себя улыбки, когда Джексон сказал, что ему не нравится ракурс в сцене с роханцами, рассекающими ноги мумаков. На работу над этой сценой ушло несколько недель: теперь они не могли ни отснять новый материал, ни начать с нуля. Думая на ходу, Леттери с командой переработали сцену в нужном ракурсе, поместив в нее ассорти цифровых коней, использовавшихся в других сценах. «Всего за два дня», – вспоминает Леттери, по-прежнему восхищаясь находчивостью своей команды. Нестандартное мышление к тому моменту вошло у них в привычку.

Купаясь в славе после двух номинаций на лучший фильм и понимая, что два первых фильма стали хитами, «New Line» поддерживала стремление Джексона к совершенству, которое делало его похожим на Кубрика. На горизонте маячил потенциальный «Оскар».

«Есть вероятность, что фильм окажется немного длиннее других, – сказал Джексон. – При работе над первым фильмом «New Line» постановила, что он ни в коем случае не должен быть длиннее двух с половиной часов, но мы проигнорировали этот приказ. На этот раз нас ограничили тремя часами. Прогресс очевиден».

Когда в начале декабря он предоставил студии окончательный монтаж, продолжительность фильма составила три часа двадцать девять минут.

Если в последнее время в его работе и были минусы, так это необходимость оправдывать огромные ожидания. На них теперь смотрел весь мир.

«Мы здесь как в аквариуме», – признал Джексон. Больше ему не придется работать, «уйдя с радаров». Одетый в жилет с логотипом «Властелина колец», он взглянул на декорации, которые разбирали в последний раз, пожал плечами и задумался, как вообще получил признание и откуда пошли разговоры об «Оскаре». Недавно он увидел свое имя в списке самых влиятельных людей Голливуда, ежегодно составляемом журналом «Premiere».

«Я не вхожу в тусовку, – вздохнул он. – Я редко провожу в Голливуде больше трех дней. Мне было странно найти там свое имя. – Он отмахнулся, словно от невидимой мухи. – По этим спискам можно понять, куда дует ветер, но не определить, кто обладает реальным влиянием. Стоит провалиться, как тебя сразу выкинут».

Само собой, в Новой Зеландии этот список стал поводом для шуток. Джексон занял в нем 42-е место, а Маккеллен – почетное 87-е, и они принялись называть друг друга по этим порядковым номерам.

«Доброе утро, Восемьдесят Седьмой!»

«Доброе, Сорок Второй!»

«Если я и обладаю влиянием в голливудском смысле слова, – прагматично заключил Джексон, – отсюда мне все равно ничего не сделать».

На самом деле все было сложнее: он обрел влияние, и именно это влияние позволяло ему оставаться в Новой Зеландии, не теряя авторитета.

Абсурд звездной жизни дошел и до Мирамара. Несколькими неделями ранее съемочная группа с норвежского телевидения позвонила Джексону в дверь, надеясь, что он выйдет и даст им интервью. Они даже включили камеры.

«Они были довольно назойливы. Однажды мне также прислали сценарии четвертой и пятой части «Властелина колец» с припиской, что дальше я должен снять именно эти фильмы. Кто-то даже не поленился написать эти сценарии».

Режиссер не стал их читать, а потому понятия не имеет, как развивался сюжет, учитывая, что макгаффин расплавился в потоке лавы – особенно любопытно, что текстуру лавы рисовали с сыра на пицце, которую заказывали в офис по ночам, – а половина главных героев отправилась в загробный мир.

Джексон готов был двигаться дальше. На горизонте уже маячил огромный силуэт «Кинг-Конга».

Актеры постепенно покидали площадку со слезами на глазах, и на прощание получали всевозможные подарки: Мортенсен забрал свой меч (который в любом случае было сложно вырвать у него из рук), Блум – свой лук, а Рис-Дэвис – топор. Неделю спустя, на прощальной вечеринке – последней прощальной вечеринке, – Джексону преподнесли весь реквизит, использованный в его хичкоковском наборе камео: морковку, которую он грыз в Брыле (его культовый персонаж впоследствии получит имя Альберт Дрири и вернется на экран в «Хоббите»), камень, который сбросил со стены Хельмовой Пади, и небольшой топор, которым режиссер потрясал на обреченном пиратском корабле, где в его незадачливую команду входили Эндрю Лесни, Тейлор, Ачеведо и Хенна, что задумывалось как шутка для посвященных, но в итоге ни от кого не укрылось.

Что же насчет «Оскаров»? Сначала всем смешно было и думать о наградах в номинациях «Лучший фильм» и «Лучший режиссер», затем эту мысль стали осторожно допускать – и в конце концов она сменилась ожиданием. «New Line» уже подумывали, какими хитростями соблазнить Академию.

Ох уж эта ирония.

На протяжении всего этого великого приключения и проверки на прочность, направляемый судьбой и восхваляемый фанатами, Джексон оставался равнодушен к голливудским слабостям. Пусть все идет своим чередом. Зачем тревожиться?

«Было бы неплохо, конечно».