Глава двадцать первая
Машина уже некоторое время едет сзади, подстраиваясь под темп Марины, которая ковыляет по дороге на костылях. Хрустит гравий, шуршат шины. Марина чувствует преследовательницу как дуло, прижатое к затылку.
– Я знаю, что это ты, Кесс, – кричит она. – Просто езжай мимо!
Слышно, как машина останавливается у обочины. Кесси опускает окно, кричит:
– С тобой все в порядке?
Марина стискивает зубы, полная решимости. Ритм и темп. Чувство времени – это все. Нарушишь ритм – упадешь. Ты четвероногая, не забывай. У тебя четыре ноги.
– Все нормально. Езжай.
Пикап по-прежнему катится рядом. Кесси продолжает выглядывать из окна. Марина – ковылять по грунтовой дороге к загону для скота, отмечающему край мира.
– Чего тебе надо, Кесс? – кричит Марина.
– Подумала, вдруг ты захочешь поглядеть на орлиное гнездо на речной тропе.
Раз костыль, два костыль.
– То, что в Северном лагере? – Это гнездо венчало умирающую сосну, сколько Марина себя помнит: неустойчивая конструкция из плавника, который собирали год за годом и складывали ветка за веткой.
– Там во второй раз вылупились птенцы.
– Радость какая.
– Родители их все еще кормят.
Марина останавливается, опираясь на костыли.
– Чего тебе надо, Кесс?
Ее сестра открывает дверь пикапа. Марина бросает костыли в кузов и забирается на сиденье. Кесси аккуратно сворачивает и едет мимо дома, мимо выкрашенного в белый сарая, мимо псов, которые едва шевелятся, к речной тропе.
– Доктор Накамура велела тебе отдыхать. У тебя слабые кости.
– Мои кости – это мои кости.
Речная тропа – серия зигзагов вдоль крутого западного берега. Шины поднимают тяжелую ароматную пыль. Она быстро оседает. Лунная пыль падает медленно, блистая: сияние и лунные радуги. Марина вспоминает, как пылевые шлейфы поднимались от колес лунных байков, ее и Карлиньоса, во время их безумной и чудесной поездки ради того, чтобы «Корта Элиу» смогла заявить права на Море Змеи. Их следы можно разглядеть из космоса. Телескоп на заднем крыльце мог бы их разыскать – два маленьких шрама на верхней части плеча полной Луны.
Кесси катит пикап по едва заметной тропе: следы шин в пересохших лужах, сломанные ветки, примятая трава. Марина чувствует каждый камень и колею. Кесси паркует пикап на почтительном расстоянии от дерева с гнездом. Гнездо огромное, словно вторая крона умирающей сосны. Некоторые из действительно старых гнезд весят до тонны. Высохшая трава внизу в пятнах помета. Река прибавляет новые слова к голосам камней и гравия.
– В самом деле, чего ты хочешь? – спрашивает Марина.
– Ты собираешься вернуться? И не отрицай: мама мне все рассказала.
Марина ерзает на потертом сиденье. Она теперь нигде не чувствует себя комфортно. Нигде в целом мире. Журчание воды, оседающая дорожная пыль, высокое чистое небо и орел, выписывающий круги где-то над ними, – все кажется тонким и прозрачным. Цвета слишком яркие, и со светом перебор. Вокруг сплошная ложь. Дерево плоское, нематериальное, нарисованное на пленке. Стоит протянуть руку к той горе – и пальцы пройдут сквозь нее. Луна уродлива и жестока, ничего не прощает, но Марина только там почувствовала себя живой.
– Это изменило меня, Кесс. Не только физически. Луна знает тысячу способов убить тебя. Я видела жуткие вещи. Как умирают люди – ужасно, глупо и бессмысленно. Луна ничего не прощает, но, Кесс, – там жизнь бьет ключом, и только там она драгоценна. Они знают, как надо жить. Здешние дети, когда им исполняется семнадцать-восемнадцать, получают права, напиваются и устраивают вечеринку. А там – пробегают с голым задом десять метров в полном вакууме. И каждую секунду этой пробежки проживают по-настоящему.
– Если ты вернешься…
– Я никогда не смогу оттуда уйти.
Бормочет река, пощелкивают и поскрипывают на ветру веточки в ткани орлиного гнезда.
– Ты сможешь вернуться? – Кесси на нее не смотрит. Две женщины сидят на соседних креслах в кабине пикапа, но разделяют их вселенные. – Ты говорила, во время взлета в шаттле казалось, будто превращаешься в свинец и вот-вот умрешь. Повторить такое…
– Не знаю, – говорит Марина. – Если Лукас Корта сумел… – От внезапного воспоминания перехватывает дух, словно кость застряла в горле: Лукас Корта, подтянутый, щеголеватый, с аккуратной бородкой, набриолиненными волосами, отполированными ногтями и в костюме, элегантном, как боевой клинок. Лукас, каким она увидела его впервые в Боа-Виста, на вечеринке в честь Лунной гонки, где получила работу официантки, спасшую ее от медленной смерти от асфиксии, – ведь она уже не могла платить за Четыре Базиса. Удушение в стиле позднего капитализма. Вернуться к этому, не зная, кто будет платить за твой следующий вдох? О да, и поскорее. Темное пятнышко летает в небесах кругами – орел или сгусток мертвых клеток в жидкости ее глазного яблока?
– Ты мне говорила, что Лукаса Корту это едва не убило, – упрекает Кесси.
– Убило, – говорит Марина. – Но он вернулся. Лукас Корта – неубиваемый.
– Ты не такая.
– Нет, но я родилась на Земле. У меня физиология. Я буду тренироваться.
– Ты этим занималась, когда тебя сбили с дороги в канаву? – спрашивает Кесси. – Ты за этим сегодня вышла из дома? Чтобы тренироваться?
Это птица – кружится по спирали, широко расправив перья на кончиках крыльев, прощупывает путь вниз сквозь воздух.
– В тот момент я еще не знала, как поступлю.
Орлица поворачивает к изгибу реки и планирует в долину.
– Теперь знаешь?
– Я все поняла в тот момент, когда приземлилась. Это уродливый и жестокий мир, мне все время страшно. Я жила более полной жизнью те двадцать четыре месяца, чем за все время до них. Это тени и туман, Кесс.
Орлица бесшумно подлетает, замедляется, развернув крылья, и падает на край гнезда, держа в когтистых лапах что-то чешуйчатое, разодранное.
– Смотри, – шепчет Кесси.
Над краем гнезда появляются головы, и орлица рвет рыбу на бледные кровоточащие куски, бросает их в разинутые клювы.
Палки для трекинга – более надежный и легкий инструмент, чем костыли, но Марина все равно поднимается по трапу на носовую палубу, неуклюже одолевая ступеньку за ступенькой. Кесси уже у перил. Это семейный ритуал: увидеть Спейс-Нидл первыми, едва паром обойдет Бейнбридж. На юге не бывает тепло; Марина плотнее закутывается в легкую куртку. За годы ее отсутствия безликие башни окружили достопримечательность, словно телохранители, даже распространились по бухте Эллиотт до Западного Сиэтла. Автоматизированный контейнеровоз преодолевает путь к проливу и океану за ним; плавучий утес из металла. Паром покачивается в его кильватере, а потом Кесси кричит:
– Вижу ее!
Семья Кальцаге отправлялась в город на пароме не чаще двух раз в год, иногда между их визитами в Сиэтл проходило и несколько лет. Хоть башни и были чем-то вроде маяка, заметив который, понимаешь, что прибыл, – именно вид горы Рейнир говорил о том, что ты – желанный гость. Долгие поездки стали более частыми, когда мама была в больнице; наблюдение за горой превратилось в прорицательство. Если она стояла высоко и ясно, ее снежная шапка превосходила воображение, это хороший знак. Если ее укрывали тучи и шел дождь, следовало готовиться к неудачам и разочарованиям. Но всегда – она. Рейнир, дремлющая богиня, склонившая голову над своим городом и островами.
– Видна отчетливо, – говорит Марина. Однако прошедшие два года позволяют заметить, что снега растаяли сильнее, ледники отступили выше. Ей невыносима мысль о бесснежной Рейнир – королеве без короны.
Паром заворачивает к причалу, пассажиры текут к машинам и выходам. Кесси расчищает путь для Марины через толпу пешеходов, но та внезапно понимает, что давление тел в узком проходе действует на нее успокаивающе. Луна – это люди, всевозможные люди, только люди, и никого кроме.
Моту везет их между темными башнями. Здесь, похоже, каждый второй пешеход или велосипедист носит дыхательную маску. Опять какой-то прорыв в эволюции смертоносных бактерий. Каждый житель Луны страшится, что новая земная болезнь проникнет в изолированные лунные города и распространится, переходя из легких в легкие, по квадрам Меридиана и высоким башням Царицы Южной, прежде чем они успеют мобилизовать против нее медицинские ресурсы. Чума на Луне.
Офис ВТО – легкомысленного вида здание из стекла и алюминия в отличном месте на берегу озера Юнион. Поплавковые гидросамолеты садятся и взлетают рядом с анимированными изображениями циклеров над восходящей Землей, во всю стену здания.
– Тут мне понадобится помощь.
Кесси держит трекинговые палки, пока Марина сбрасывает куртку. Потом она с гордостью шествует через вестибюль, мимо кандидатов в Лунники, в футболке с эмблемой «Корта Элиу». Ее замечают, на нее смотрят.
– Мне назначен прием в медцентре, – говорит Марина юноше за стойкой.
– Марина Кальцаге, – говорит он. Образцовый парень из ВТО: высокий, лощеный, сногсшибательные скулы. Виртуальный секретарь Марины получает от него точные координаты. – Рады видеть вас снова. У нас не так много возвратного трафика. – Она сжимает рукояти своих палок, а юноша прибавляет: – Классная ретромайка.
Зал ожидания занят. Всегда найдутся люди, готовые попытать счастья на Луне. Молодежь всех цветов и национальностей, нервная и возбужденная. Тесты, которым их подвергают, не только физиологические, но и психологические. Не все могут терпеть тесноту и клаустрофобию, царящие на Луне. За теми белыми дверями чьи-то надежды окрепнут, а чьи-то будут разбиты.
– «Корта Элиу». – Молодая женщина в очереди перед Мариной и Кесси повернулась, чтобы посмотреть на своих потенциальных товарищей по запуску и прочитать надпись на футболке.
– Я на них работала, – говорит Марина.
– В какой конторе?
Марина тычет пальцем в потолок.
– В главной. Я была пылевичкой.
– Ты работала там, наверху?
– Два года. По полной.
– Так, у меня вопрос, – говорит женщина.
– Валяй.
– Если ты отправилась туда – зачем вернулась?
Открывается белая дверь.
– Марина Кальцаге?
* * *
Машинные руки сжимают пальцы и исчезают в трещинах на белых стенах. Панели плотно закрываются, оставляя чистую гладкую поверхность. Марина садится на кушетке сканера. Она оставила палки у двери. Расстояние до них будто удлинилось.
– Со мной все хорошо, доктор?
Доктор Хайме Гутьеррес, моргнув, открывает на линзе окно с данными.
– Восемьдесят восемь процентов вероятности уцелеть при запуске, – говорит он. – Максимальная гравитация на орбите – два g, что фактически в двенадцать раз выше лунной силы тяжести. Это будет неприятно, но у вас хорошая мышечная броня. Вы тренировались.
– Это все Долгий Бег, – говорит Марина, зная, что доктор не поймет и не спросит, он слишком нелюбопытен.
Доктор моргает, убирая линзу.
– Один вопрос: почему?
– Это часть психиатрической оценки?
– Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь отправился назад. Я видел туристов, дельцов, ученых и чиновников УЛА с их ротацией шесть месяцев там, три месяца тут. Но из тех, кто отработал все два года? Никого. Если уж они вернулись – остаются дома.
– Может, мне не стоило возвращаться.
– Там кто-то остался, верно?
– Верно, – говорит Марина. – Но, чтобы это понять, мне понадобилось прилететь сюда.
– Дорого же вы заплатили за момент ясности, – замечает доктор Гутьеррес.
– Это лишь деньги, – возражает Марина.
Доктор Гутьеррес улыбается, и Марине кажется, что она недооценила его. Дверь открывается, и в белой комнате появляется Мелинда – ассистентка, которую к Марине приставили после возвращения. Марина не вспоминала о своей наставнице по реабилитации с тех пор, как ее машина свернула за угол грунтовой дороги и габаритные огни исчезли за деревьями.
– Ты закончил, Хайме?
– Она годится к полету, – говорит доктор Гутьеррес.
– Мне нужно с тобой поговорить, Марина.
Марина следует за ней по коридору: кончики трекинговых палок стучат по доскам пола, вторя ходу часовых стрелок.
– Кофе? – спрашивает Мелинда, когда Марина осторожно усаживается на диван в маленькой светлой комнате с видом на озеро Юнион. Низкие мягкие диваны – ловушки для лунных женщин. Сесть можно – встать нельзя.
Кофе приносит девушка в костюме, у которой на лице написано: правительство. «Ассистентка» наливает две чашки.
– Спасибо, Мелинда.
Она пододвигает чашку к Марине через низкий столик.
– Меня зовут Стелла Ошоала. Я работаю на Разведывательное управление Министерства обороны.
– Чего-то в таком духе я и ждала.
Стелла Ошоала размешивает два кусочка сахара в своем кофе и делает глоток.
– Вы испытываете некоторую враждебность от соседей.
– Вы следите за всеми возвращенцами?
– Следим. Многие возвращенцы сталкиваются с проблемами, пытаясь снова ассимилироваться на Земле. Луна часто порождает неортодоксальные политические идеи. Крайнее либертарианство, тоска по утопическим сообществам, анархо-синдикализм. Альтернативные взгляды на правовую систему.
– Все, что я пыталась сделать, это вписаться. Начать новую жизнь.
– Но это неправда – ведь так, Марина? – Стелла Ошоала ставит чашку на стол. – Ты возвращаешься туда. Это беспрецедентно.
Вкус кофе больше не вызывает у Марины изумление и ностальгию.
– Чего вам надо?
– Оплатить лечение твоей матери.
– Я сама плачу за ее лечение, а ты лучше не заикайся про маму.
– Ты можешь заплатить за мамин уход или вернуться на Луну. Ты не можешь позволить себе и то и другое.
– Вы проверяли мои счета?
– Ты подала заявку на кредитование транзита между Землей и Луной. Конечно, мы не можем оставить такое без внимания.
Эта женщина из правительства права. Цифры не сходятся. Марина не учла, что стоимость полета на Луну выросла, а стоимость медицинских услуг взлетела. Как и в тот раз, когда Марина впервые приехала в офис на берегу озера, ВТО выразила готовность предоставить кредиты потенциальным лунным работникам. Как и в тот раз, она заполнила заявление глубокой ночью, одна. Она боялась выдать свою тайну: лунная работница Марина, бывшая опорой семьи Кальцаге так долго, может быть не настолько богатой, как считала.
– Я лишь хочу исполнить свой долг.
Стелла Ошоала смотрит на свои туфли. Уголки ее рта подергиваются.
– Должна предупредить, что с твоей заявкой на кредит будут проблемы.
Марина чувствует, как сила тяжести внезапно наваливается и проверяет на крепость ее нутро. Комната плывет. Пол грозно надвигается.
– Что?
– ВТО ее не одобрила.
– Это же лишь сотня килобаксов.
– Сотня килобаксов или сто тысяч – ответ бы не изменился, – говорит Стелла Ошоала. Она делает глоток из своей чашки, но кофе остыл и утратил вкус.
– Я не понимаю, – заикается Марина. Ее мир взорвался. В сердце открылась дыра, куда рухнули все надежды.
– Возвращенец, который хочет снова стать Джо Лунником, не соответствует представлению ВТО о безопасных и стабильных инвестициях.
Стелла Ошоала ловит ее взгляд.
– Я хочу, чтобы ты кое-что сделала для нас, Марина. За это тебе и заплатят. Достаточно, чтобы покрыть дефицит. С лихвой.
И из той дыры выходит гнев.
– Это вы велели ВТО отказать мне в займе, верно?
Стелла Ошоала вздыхает:
– Ты находишься в таком уникальном положении, что моя организация проявила бы небрежность, если бы не воспользовалась этим.
– Хотите, чтобы я шпионила.
Стелла Ошоала гримасничает.
– Мы не используем это слово, Марина. Нас интересует информация. О новых технологиях. Прорывах. Наше правительство не является одним из главных игроков в УЛА. Наверху происходят важные вещи, а русские и китайцы бросают нам сущие крохи.
– Хочешь сказать, это мой патриотический долг?
– Такие слова мы тоже не употребляем, Марина.
Марина чувствует себя так, словно глубокий диван ее вот-вот проглотит.
– Шпионить за моими друзьями…
Гнев алый, горячий – и с ним приходит великая радость, но она должна держать чувства под контролем. Она проглатывает слова «шпионить за моей любовью».
– Твоя мать получит самый лучший уход, – обещает Стелла Ошоала.
Теперь палящий гнев дает Марине силы вытолкнуть себя из удушливых объятий дивана и пересечь комнату, направляясь к трекинговым палкам.
– Сами разберемся, – говорит Марина, просовывая запястья в петли и берясь за ручки.
– Я даю тебе возможность подумать, – кричит Стелла Ошоала вслед Марине, которая ковыляет по коридору. Тук-тук, тук-тук – стучат палки. Шпионка. Продажная шкура, предательница. Да как она посмела? Боль и унижение жгут вдвойне, потому что женщина права. Марина не может позволить себе и отправиться на Луну, и присмотреть за мамой. Значит, она предаст семью, которая приняла ее, подняла из праха, поверила в нее и доверила ей свои жизни.
– Все нормально? – спрашивает Кесси, когда Марина ковыляет мимо соискателей, чьи глаза полны лунного света, к машине, которая останавливается у входа. – Тебя долго не было.
– Здорова душой и телом, – говорит Марина. – Ты мне не поможешь?
Кесси держит палки, пока Марина натягивает куртку. Она слишком мала, и в городе в ней жарко, но майка «Корта Элиу», которую Марина носила с гордостью, теперь кажется клеймом предательницы.
Вокруг Рейнир сгустились облака. Богиня непостоянна. Марина поворачивается спиной к горе, Спейс-Нидл и сердитым башням бухты Эллиотт. Город-предатель. Она хватается за перила, смотрит через бухту и залив на горы своего родного края. Застегивает молнию на куртке до самого горла. Над заливом всегда дует холодный ветер. Хорошая куртка тебя не подведет.
Паром успевает обогнуть южную оконечность острова Бейнбридж, когда Кесси говорит:
– Ты в ужасном настроении, сестрица. Там что-то случилось?
В воде цвета индиго кувыркаются медузы – студенистые ядовитые цветы.
– Мне нужно, чтобы ты одолжила мне сто тысяч долларов.
– Так вот в чем дело.
– Дело в том, Кесси, – говорит Марина, до побелевших костяшек сжимая темные деревянные перила, – что Разведывательное управление минобороны пытается сделать из меня шпионку.
Деревянные дома выстроились вдоль каждого каменистого берега, элегантные и богатые. За ними вздымаются деревья.
– Они не называют это «шпионажем». Я стала бы информатором. Отдала бы всех Корта им на съедение, и они заплатили бы за лечение мамы.
Издаваемый двигателем звук меняется, когда паром подходит к причалу Бремертона.
Кесси неловко переминается с ноги на ногу у перил.
– Я должна спросить…
– Семья Корта – самая эгоцентричная, самовлюбленная, высокомерная, откровенно странная стая ублюдков, какую мне доводилось встречать, – говорит Марина. – И каждая секунда вдали от них убивает меня.
Из громкоговорителей разносится объявление об остановке. Паром содрогается от включения носовых двигателей. Высокие темные волны плещутся у бетонных свай и резиновых буферов на пирсе.
– Я не знаю, Марина.
– Мне надо действовать быстро, Кесс.
– Марина, я не знаю.
Трап царапает бетон причала. Марина у перил последняя. Она видит на парковке машину Кесси, которая вскоре отвезет их обратно через горы и реки – к дому под сенью леса.
