Глава девятнадцатая
– Она все время так ходит? – спрашивает Видья Рао.
Луна сидит в конце стола, сложив руки на стекле и опустив на них подбородок. Ее живой глаз таращится на экономиста. Ее мертвый глаз непостижим.
– Все время, – подтверждает Ариэль.
– Это тату, – заявляет Луна.
– Вот уж нет, – говорит Ариэль.
– Возьму и сделаю тату, – продолжает девочка со сталью в голосе.
– Не сделаешь, – возражает Ариэль, но в своей победе адвокатесса не уверена.
– Мне надо с вами поговорить, – просит Видья Рао. – Как с профессионалом.
– Луна, хочешь послушать?
Девочка кивает.
Видья Рао опускает голову. Побег из Меридиана и гнев Суней подвергли физические ресурсы пожилого ученого нейтро тяжелым испытаниям. Вряд ли стоило благодарить скупых богов экономики за то, что под воздействием силы тяжести э настиг обморок вскоре после первого запуска «лунной петли». На протяжении всего путешествия э былэ без сознания, от троса к тросу и так далее, эйная капсула моталась вокруг Луны, пока последний трос не доставил ее к стыковочным зажимам башни Кориолиса.
Семьдесят минут без сознания – опасно для семидесятилетнего человека. Команды спасателей вытащили нейтро из капсулы и отвезли на факультет. Как только к Видье Рао вернулась способность говорить и двигаться, э попросилэ о встрече с Ариэль Кортой. И получилэ приглашение в ее квартиру на краю кратера.
– Поздравляю с тем, как вы перевернули весь Меридиан вверх тормашками, – говорит Ариэль. – Мой собственный исход по сравнению с этим был разочаровывающе банальным. Я лишь проехалась по проспекту Гагарина ни свет ни заря.
– Мне помогали, – говорит Видья Рао. – Это был суб-ИИ, возникший на бэкдоре, который «Тайян» встроил в Трех Августейших, и основанный на личности леди Сунь. Это сложно.
– Три Августейших – в смысле Фу Си, Шэньнун и Желтый Император? – спрашивает Луна, болтая ногами.
– В том смысле, какой им понадобится, – говорит Видья Рао. – Я их ненавижу. Их разум настолько чужд нашему, что они с трудом могут общаться. В лучшем случае кажутся эксцентричными, в худшем – намеренно препятствуют пониманию. Вообразите себе друга, говорящего только загадками, анаграммами или цитатами из теленовеллы, которую вы не смотрите. Возможно, он или она искренне пытается общаться, но, может быть, все это игры, не понятные никому другому.
– О чем вы их попросили? – спрашивает Ариэль.
– Генерировать прогнозы по Лунной бирже через пять, десять, пятнадцать и пятьдесят лет после начала работы.
– И что они показали? – спрашивает Луна. Для нее это что-то из области магии, бруксарии и прочих чудес.
– Через пятьдесят лет на Луне не будет жизни, – говорит Видья Рао. – Ни людей, ни животных, ни растений. Луна – мертвый мир, управляемый машинами, которые делают деньги. Города пусты, холодны и открыты вакууму.
– Меня тоже нет? – чирикает Луна.
– Никого нет, – начинает объяснять Видья Рао. – Через два года земляне распространят здесь искусственно созданные штаммы чумы. У нас нет иммунитета, наши фаги мощны, но больницы переполнятся. Это будет чума, помноженная на чуму и еще раз на чуму. Через десять лет на Луне в живых останется пара сотен людей: на видимой стороне и на обратной. Системы начнут ломаться, машины – отказывать, люди будут стареть, дети перестанут рождаться. Через пятнадцать лет…
Глаза Луны широко распахнуты, губы дрожат, ноздри раздуваются.
– Хватит, – говорит Ариэль. – Вы ее пугаете.
– Три Августейших указывают вероятность исполнения своих пророчеств. Если УЛА поддержит идею Лунной биржи, вероятность полного уничтожения человеческой жизни на Луне в течение двадцати лет – восемьдесят девять процентов, в течение пятидесяти – сто.
Луна от страха делается серой.
– Ариэль, это случится или может случиться?
– Земляне боятся, – говорит Видья Рао. – Воронцовы хотят построить сеть космических лифтов и превратить Луну в центр Солнечной системы. Маккензи
хотят добывать полезные ископаемые на астероидах и строить космические поселения. Обе стороны нуждаются в Лукасе Корте, чтобы поддержать их, но они не знают, на чьей он стороне. И тут я предлагаю свою схему Лунной биржи. Им это нравится. Им это очень нравится. Им больше всего нравится, что это невообразимое богатство без участия человека. У них есть все, что они хотят. И они это получили от меня.
Ариэль берет Луну за руку.
– Луна, анжинью, не бойся.
Девочка качает головой.
– Я не боюсь. Я просто хочу знать, что могу сделать.
– У Лукаса есть власть, авторитет, он возродил семейство Корта, – говорит Видья Рао. – Не получил лишь одно.
– Лукасинью.
– У вас есть то, что он хочет. У него есть то, что хотите вы.
– Я помню, как говорила вам, что Корта не играют в политику.
– Вы сказали, что Корта не играют в демократию. – Видья Рао постукивает пальцем по складкам правого века. – Моя внешняя память безупречна.
– Тогда я напомню, что эта фраза прозвучала сразу после того, как вы заявили, будто я какая-то там Избранная.
– На нашей первой встрече. На вашем первом заседании Павильона Белого Зайца.
– И с тех пор вы постоянно возникаете на моем пути с роковыми предсказаниями, вновь заявляя о моем особом статусе. Вы вскарабкались до самого Байрру-Алту, чтобы пригласить меня на коктейль с Орлом Луны и скормить ту же старую чушь про Избранную. Вы поэтому здесь? Третья попытка – волшебная? Сказки, Видья. Не важно, про Канопус в Пегасе или про ваших Трех Августейших – это все сказки. Во Вселенной нет героев.
– Тем не менее… – начинает Видья Рао.
– У вас вечно находится ответ, – перебивает Ариэль. – Все по сценарию, хочу я того или нет. Какая это серия теленовеллы?
– «Отказ от Зова».
– Считайте, он свершился. Выстоит Луна или падет – она сделает это без меня.
Ариэль, одетая в свитер в горошек, стремительным вихрем выбегает из комнаты. Луна остается, чтобы бросить на Видью Рао долгий сердитый взгляд – пусть э познает глубину ее неодобрения, – а потом уходит вслед за своей тиа.
– Но вы его примете, – тихо говорит нейтро в пустоту. В лучах света, падающих из окна, серебрится пыль. – Никуда не денетесь.
Луна думает, что побывала во всех туннелях, шахтах и подполах Кориолиса, но Амалия Сунь вынуждает ее следовать по незнакомым трубопроводам.
– Куда ты идешь? – шепчет Луна, выглядывая из вентиляционного отверстия, где оказалась, спустившись на восемь уровней вдоль аварийной лестницы. Спуск был трудный: по зигзагообразной шахте, без возможности спрыгнуть и приземлиться; фамильяр-Луна показала ей расположение силовых кабелей, которые могли за секунду превратить исследовательницу в ничто. Амалия Сунь проходит через выкрашенную в зеленый цвет служебную дверь, и Луне приходится протискиваться в хитрый горизонтальный поворот под углом в девяносто градусов, между стеновыми панелями и изолирующим слоем. Она надеется, что воздушное пространство проходит по всей длине этого уровня: ей слишком часто приходилось возвращаться из тупиков, от края глубоких шахт или силовых реле под током, с того момента, как Амалия Сунь встала с места – она всегда садится на одно и то же место – в общем зале; Луна, встрепенувшись, прервала долгие наблюдения и последовала за ней. Фамильяр-Луна показывает ей вентиляционное отверстие пятьюдесятью метрами ниже в воздушном пространстве. Луна спешит, передвигаясь на четвереньках, и по прибытии видит, как Амалия ждет у двери грузового лифта.
«Куда она едет?» – спрашивает девочка у Луны-фамильяра. Амалия своего отключила, но фамильяр Луны получает доступ к рудиментарному ИИ лифта.
«Парковый уровень».
– Снова отступаем.
Грузовой лифт идет медленно и прибывает далеко от входа в парк, а Луна знает хитрый короткий путь.
– Что же ты делаешь? – бормочет Луна себе под нос, поднимаясь по служебной лестнице на три уровня, до 12-го. Она выскальзывает из люка для ботов-уборщиков, бежит по коридору и садится в прямой лифт – тот самый, которым пользуется вместе с Лукасинью во время их путешествий, и он доставляет ее к входу в парк в момент, когда Амалия Сунь выходит из раздвигающихся дверей. Человек с добрыми помыслами не выбирает такой длинный маршрут из ниоткуда в никуда. Кажется, эта женщина хочет скрыться от посторонних глаз, старательно заметает следы.
Луну в парке видят каждый день, так что она просто стоит у входа и смотрит на Амалию Сунь, которая идет навстречу, кивает в знак приветствия и продолжает путь по коридору, к желтой двери со знаком биологической опасности.
– Дерьмище! – ругается Луна. У нее нет доступа, чтобы войти в эту дверь. Но на первом перекрестке есть красная дверца, которая приведет ее к воздуховодам, а они вторят планировке чистой комнаты . Есть только два выхода из зоны биологической опасности на парковом уровне, и Луна достаточно хорошо изучила свою добычу, чтобы догадаться, куда пойдет Амалия Сунь. Она легко бежит по главному стволу вентиляционной трубы, ныряет направо, в ответвление поменьше, и глядит через решетку на Амалию Сунь, которая выходит из двери на лестничную клетку.
– Попалась! – говорит Луна. – Я знаю, куда ты идешь.
Но все равно идет следом, чтобы убедиться. Амалия Сунь поднимается по лестнице на два уровня, туда, где занимаются изготовлением биоматериалов. Луна спрыгивает с потолка и успевает заметить, как Амалия Сунь исчезает за дверью в цех, где печатают белковые чипы.
Доктор Гебреселасси замечает Луну, которая стоит в дверях кабинета: наполовину внутри, наполовину снаружи. Дверной косяк рассекает ее лицо пополам.
– Можно войти? – спрашивает человеческая сторона лица Луны.
– Что случилось?
– А почему вы решили, что что-то случилось?
– Потому что раньше ты никогда не спрашивала разрешения.
Доктор Гебреселасси ступней выпихивает стул, и Луна, упав на него, принимается болтать ногами.
– Ну, рассказывай.
– Ладно, – говорит девочка. – Но сначала я должна задать вам технический вопрос.
Доктор Гебреселасси привыкла не удивляться тому, что говорит и делает Луна Корта.
– Спрашивай.
– Технически возможно, чтобы кто-то добавил на белковые чипы воспоминания о вещах, которые с Лукасинью не происходили?
– Технически – да. А почему ты спрашиваешь?
– Ладно… – говорит Луна и пересказывает доктору историю о том, как Лукасинью беседовал с матерью – чего не было, жил во Дворце Вечного света – чего тоже не было, – и вообще о том, как хорошо ему было с Сунями, тетушками, дядюшками, кузенами и кузинами, с которыми он не был знаком. Лицо доктора Гебреселасси мрачнеет. Потом Луна сообщает, что она исследовательница, знает все потайные туннели, коридоры и тропы Кориолиса, и это знание она использовала, чтобы шпионить за Амалией Сунь, проследить за ее странным длинным маршрутом через кампус до цеха белковых чипов.
Тут доктор Гебреселасси поднимает руку.
– Погоди минутку, Луна.
Дверь открывается. В кабинет входит Дакота Каур Маккензи.
– Итак, Луна, – говорит доктор Гебреселасси. – Я хочу, чтобы ты рассказала Дакоте все, о чем говорила мне.
Леди Сунь вертит в руках маленький металлический цилиндр. Он размером с большой палец, тяжелый, холодный и слегка жирный на ощупь. Ее пальцы чувствуют мельчайшие знаки, выгравированные на металле.
– Что это такое? – спрашивает она. Ее потревожили, нарушили одиночество и размышления, которым она предавалась в своих апартаментах. Она на взводе и не склонна к любезностям.
– Кредит-нота из Университета Невидимой стороны. Доставлено БАЛТРАНом лично мне, – говорит Аманда Сунь.
Леди Сунь подносит цилиндр к глазам, пытаясь рассмотреть гравировку.
– Такие мелкие буквы, – неодобрительно бормочет она. – Что еще за нота?
– От Университета Невидимой стороны, факультета биокибернетики, школы нейротехнологий на счет «Тайяна»: углерод – пятьдесят одна тысяча двести целых восемьдесят восемь сотых грамма; кислород – шестнадцать тысяч сто двенадцать целых шестьдесят пять сотых грамма… – говорит Аманда Сунь.
– Химические составляющие человеческого тела, – говорит леди Сунь, и холод металла проникает в нее. Она прижимает руку к груди. Ее собственную уловку, демонстрацию силы, обратили против нее.
– Да, – говорит Аманда Сунь. – Амалия Сунь.
* * *
Анелиза Маккензи помнит момент, когда поняла, что музыка – это демон. Она в двенадцатый раз отрепетировала двадцать третий гуше седьмого дастгяха , «Дастгях-е Махур», и увидела на струнах сетара кровь. Кончики ее пальцев стерлись до живого мяса о натянутую сталь. А она и не заметила.
Ей было четырнадцать, когда сетар испил ее крови.
Ей едва исполнилось тринадцать, когда он заставил полюбить себя. Она возвращалась в «Горнило» по Первой экваториальной вместе с мамами, после геодезической съемки в бороздах Копфа. Смотрела в окно. Переключала развлекательные каналы. И тут в ушах прозвучали переливы нот, похожие на расплавленное серебро, заставив ее встрепенуться. Струны, изливая металлически точные ноты, говорили с ней, с ней одной, ни с кем другим на этой круглой-прекруглой Луне, и звучали ясно, точно. Она понимала все, что они говорили: каждую эмоцию, которая ими пробуждалась, – восторг, покой, контроль, благоговение, страх, тайну. Все окуталось светом; все стало ясным.
– Послушайте! – крикнула она, спрыгивая со своего места, чтобы разбудить дремлющих матерей. – Послушайте! – Она включила музыку для их фамильяров. – Как будто… как будто оно где-то там – и вот тут.
Они послушали. И ничего не поняли.
Тот серебристый голос принадлежал сетару – классическому музыкальному инструменту из Персии. Его можно было сделать. На Луне можно сделать что угодно. Она узнала, как настраивать сетар и перебирать струны, изучила гуше, которые посредством сайр встраивались в дастгяхи, а те – в великолепие радифов : симметрия, асимметрия, импровизация, и все это – на сетаре из углерода со струнами из лунной стали. Позже, когда сетар овладел ею, Анелиза заплатила ошеломляюще много битси за то, чтобы ей сделали инструмент из дерева, вручную, украсили настоящим шелком и привезли с Земли.
Она нашла других музыкантов, которых коснулась эта музыка. Их было немного, и никто из них не видел того, что видела она: суровую, красивую, строгую и блистающую природу ее мира. И все же они были одержимы демоном. Встречаясь с музыкантами других направлений, она поняла, что и те одержимы: фанатики, аскеты, перфекционисты, исследователи, маньяки. Мелодия из дерева и проволоки овладела Анелизой, заставляя совершенствовать отношения между ними, помещая сетар в центр ее жизни, делая его главной потребностью. Демон – как он есть.
Она любит волка, будучи замужем за демоном.
Эти отношения жестоки.
Анелиза завершает дастгях и позволяет музыке растаять вместе с последними отзвуками дафа . Потом она держит короткую паузу в тишине; окружена ничем и всем, но задержаться в этом состоянии не может, как не смогла бы задержаться в утробе матери. Вздох – и на нее обрушиваются аплодисменты.
Анелизу всегда удивляет, что для ее музыки есть аудитория. Значительная аудитория: иранцы и выходцы из Центральной Азии второго и третьего поколения; Лунники и гости из Исламской республики; любители музыки, музыковеды, музыканты других направлений – такие же любовники и любовницы демона. В этом туре, первом за более чем год, она замечает немало землян. Чиновники УЛА. Иран и «-станы» получили свой кусок лунного пирога.
Они – самая благодарная аудитория. На каждом концерте по крайней мере один приходит за кулисы, чтобы расспросить ее об инструменте, музыке и о том, как вышло, что лунную австралийку очаровала чужая музыка.
Фамильяр сообщает, что сегодняшний вечер в Царице Южной – не исключение. В коридоре концертного зала Сянь Синхая, возле гримерки, ее ждут двое. Женщина и мужчина. Не иранцы. Белые австралийцы.
– Анелиза Маккензи? – спрашивает женщина.
– Да.
– Можно вас на минуточку в гримерку?
– Вы были на концерте? – спрашивает Анелиза. – Я вас не помню. Вы кто?
– О боже, – вздыхает женщина. Мужчина кивает – и Анелиза чувствует быстрый болезненный укол в затылок. Она поднимает руку.
– Не делай этого, – предупреждает женщина. – Нет, я серьезно. К твоей шее сзади прицепилось боевое насекомое. А теперь мы можем поговорить?
Анелиза открывает дверь, осознавая существо на своей шее и тот факт, что эти двое идут следом, будто прикреплены к существу и ее хребту электрическими нервами.
– Могу я хотя бы отложить сетар?
– Ну, конечно, – говорит женщина. – Это ценный музыкальный инструмент.
Она кладет его в футляр, складывает ткань поверх струн, закрывает крышку на зажимы. И все это время не забывает, что у нее на шее черная штука.
– Кто вы такие?
– Не имеет значения, – говорит женщина. Гримерка маленькая – она сидит на краю полки, мужчина – на туалетном столике. – Кое-кто хочет с тобой повидаться. Он в пути. Будет здесь очень скоро. Мы просто должны убедиться, что вы с ним не разминетесь.
– Остальные музыканты… – начинает Анелиза.
– Ты им сообщила, что вы встретитесь позже в баре, – говорит женщина. – И ты наверняка этого не заметила, но мы отгородили комнату экраном.
Мужчина открывает полу пиджака, демонстрируя черную коробочку на талии. Он доволен собой.
– На самом деле это довольно сложная технология, – говорит женщина. – Изолировать человека от сети на удивление трудно. На нас постоянно смотрят десять тысяч глаз.
За дверью движение.
– Он здесь. Приятно было познакомиться. Не трогай паука.
Мужчина и женщина уходят. Входит Брайс Маккензи. Его массивная фигура занимает все свободное место в маленькой гримерке. Анелиза встает со стула.
– Сиди-сиди, – говорит Брайс. – Я ненадолго. В любом случае меня тут ничто не задержит. Анелиза Маккензи. Партнерша Вагнера Корты. Опекунша Робсона Корты. Моего приемного сына. Это не очень лояльно с твоей стороны.
– Нет никакого вероломства в том, чтобы жить своей жизнью, – говорит Анелиза. – И в том, чтобы не выбирать ничьей стороны.
– Но ты выбрала. Я буду краток. В последнее время я пережил ряд неудач в бизнесе. Это общеизвестно. Я в процессе обращения этого дела вспять. Моя стратегия требует торга активами. Заложниками – если пожелаешь.
– Я лишь музыкант, – говорит Анелиза. Она отдала бы что угодно, лишь бы сорвать эту черную колючую штуку со своей шеи.
– Речь не о тебе. – Брайс смеется. – Кем ты себя возомнила? Нет. Мне нужен Робсон Корта. Он у тебя. Я его хочу. Отдай его мне.
– В-вагнер… – заикается Анелиза. – Я не могу…
– Я не доверил бы тебе приготовить мартини, уже не говоря о том, чтобы привести ко мне этого пацана. А он к тому же скользкий маленький ублюдок: один раз уже удрал от меня в Меридиане. Это стоило мне Первого Клинка. С другой стороны, за него боролся Денни Маккензи. У меня есть люди для такого рода вещей. Что мне нужно от тебя – так это освободить для них место. Понимаешь?
– Хочешь, чтобы я убрала Вагнера с дороги.
– Да, хочу. Проблема в том, что есть такое слово – доверие. Честно говоря, ты очень далека от верности и уже предавала семью раньше, так что мне трудно тебе доверять. И мне нужна не твоя преданность, а твое послушание.
– Это… – Анелиза тычет большим пальцем в медленно дергающуюся тварь, впившуюся ей в кожу.
– Это? Просто чтобы привлечь внимание. Я собираюсь послать тебе кое-что.
Фамильяр шепчет: «Сообщение от Брайса Маккензи». В поле зрения Анелизы открывается окно: широкоугольная, с высокой точки съемка с дронов – улицы, проспекты, туннели. Каждый дрон следует за определенным человеком: идущей по многолюдному проспекту женщиной средних лет с поразительной шевелюрой, длинной и седой; молодым человеком, пьющим чай с друзьями в кафе; еще одной женщиной средних лет, короткостриженой, облокотившейся на перила длинного балкона одной из башен Царицы, обозревающей свой чудесный город; бегущей девушкой, чьи собранные в хвост волосы мотаются туда-сюда.
Мама, Райан, мама, Роуэн.
– Говнюк.
– Мы договорились?
– А у меня есть выбор?
– Конечно, есть. – На линзе Анелизы появляется иконка защищенного канала связи. – Устрой все и сообщи. С остальным мы разберемся. – Улыбка Брайса Маккензи – тонкий разрез на блестящей, туго натянутой коже. – Мое дело завершено. Значит, в этом больше нет нужды. – Он протягивает руку, и существо спрыгивает с шеи Анелизы на его ладонь. Он позволяет твари бегать по коже, словно домашнему любимцу, поворачивает руку так и сяк, чтобы мерзкое существо все время двигалось. Оно глянцевое, твердое и хрупкое, но в то же время жидкое; стремительное и сосредоточенное, сплошные лапки и клыки. Анелиза знает, что будет просыпаться много ночей, чувствуя, как колючие конечности впиваются в кожу.
– Ты не посмел бы убить меня этой штукой, – говорит Анелиза. Дерзость. Дерзость – лучше, чем ничего.
– Я посмею все, что мне захочется. Но уточню: я бы тебя не убил. Паук вооружен нелетальным нейротоксином, который раскурочил бы твою нервную систему так основательно, глубоко и жестко, что ты даже не смогла бы взять в руки этот инструмент, не говоря о том, чтобы извлечь из него ноту. Прощай. Рад, что ты согласилась. Друзья ждут тебя в баре. Ты заслужила выпивку.
При всей массивности он двигается ловко и плавно. Анелиза дрожит. Не может перестать. Наверное, никогда не перестанет.
Демоны.
Она приехала, как и уезжала – с инструментом в руке, – единственная пассажирка, сошедшая на станции Теофил. А вот и ее мужчины: большой и маленький. Большой напряжен и сдержан: все в нем вопиет о потаенных эмоциях, которые, как ему кажется, никто не видит. Маленький – мрачен, серьезен и не может скрыть, как он счастлив.
Она почти возвращается в поезд. Это было бы лучше всего – уехать подальше от всех, кто когда-либо знал ее. Изменить имя, личность, стереть все сведения о ней, разбить сетар.
Но все равно ее найдут.
Взорвать шлюз, вышвырнуть себя и своих любимых мужчин в вакуум, чтобы умереть там в объятиях друг друга, и пусть их мозги горят огнем, пока нейроны угасают.
Но все равно ее найдут: на крыльях, по ветру, пешком, сверкая ножами – подосланные Брайсом Маккензи убийцы разыщут ее.
Что бы она ни сделала, добра не жди.
Вагнер подхватывает Анелизу, и она отвечает, как должна, но ее объятия слабы, тепло угасло, поцелуй болезнен и неискренен. Он это почувствует. До такой степени превратившись в волка, он видит вещи, незаметные людям.
– Прости, любимый, я до смерти устала.
Он берет ее футляр с сетаром.
– Итак, – говорит Робсон. – Мы тебя слушали. Я и Хайдер.
– И как вам?
– Это было хорошо. Наверное. Я на самом деле не знаю, что могу об этом сказать, потому что до конца не понял, что услышал. Было много… нот.
– Приму это как комплимент.
Вагнер открывает дверь крохотной квартирки, где маленький столик накрыт для пира, самого интимного из торжеств – домашней трапезы. Есть еда из кафе, подарки от друзей и доброжелателей. А кое-что они явно сделали сами. Анелиза ест, не испытывая и намека на удовольствие.
– Мне что-то нехорошо, – говорит она, отказываясь от холодного рамена и хумуса из белых бобов. – Наверное, правду говорят про воду в Царице. Трубы старые, вода грязная. Вы не против, если я просто лягу спать? Извините.
Она лежит без сна в крошечной каморке и слушает, как ее мужчины убирают, моют, наводят порядок. Прислушивается к их голосам. Они говорят на португальском, который Анелиза по-прежнему понимает с трудом, поэтому она может лишить их слова смысла и слушать как чистые звуки, будто они – инструменты. Вагнер – кларнет, текучий и звучный, приятный и мелодичный. Голос Робсона выше: пикколо, но он ломается, то и дело переходя в низкие ноты.
Анелиза всхлипывает. Кровать трясется, и она надеется, что Вагнер и Робсон не чувствуют этого сквозь ткань дома. Она притворяется спящей, когда Вагнер подходит к ней. Он забирается в кровать рядом, по привычке сворачивается калачиком, прижимаясь членом к ее ягодицам. Это невыносимо, она не может вынести прикосновение его кожи, его тепло, волосы на его теле; этот сладкий волчий запах.
Когда он засыпает, она выходит в гостиную. Пытается развлечься, но угрызения совести это не пересиливает. Пытается выпить, но от ужаса ее тошнит. Пытается музицировать, но ее демон бессилен против превозмогающего кошмара.
– Эй.
Она не слышала, как он встал. Волки двигаются тихо.
– Просто вышла попить воды.
Он знает, что это ложь. Она знает, что другого шанса не будет. Эта старая пословица Суней: «Даже боги не в силах помочь женщине, которая упускает свой шанс».
– Я все еще сама не своя, – говорит Анелиза. – Не могу сосредоточиться ни на чем, мое тело разбито, а разум кипит. Кажется, я начинаю чуть лучше понимать, что ты чувствуешь, когда меняешься.
Вагнер морщится.
– Я знаю, что это не все… что полностью мне тебя не понять. И со мной все наладится через день-два. С тобой…
– Не надо, – говорит Вагнер, и Анелиза слышит, как что-то рвется у него внутри.
– Снова разгорается свет, верно? – Анелиза отсутствовала все время, пока он был в тени. Она знает все нервные тики, поводы для раздражения и маленькие мании, которые накапливаются день за днем, пока Земля становится ярче. Тень снова превращается в волка.
– Ступай, Вагнер. Это тебя убьет. С каждым разом хуже. Я же вижу. Даже Робсон видит.
– Не впутывай в это Робсона.
– Стая нужна тебе. Это нейрохимия. Ты можешь отказаться от лекарств, но ничего не пройдет насовсем. Это твоя природа, Вагнер, твоя природа. Ступай к ним.
– Это небезопасно!
Сухожилия на его шее, вены на лбу выдают крепко сдерживаемые эмоции. Не ярость, не гнев – все сложнее. Это совершенно другое «я», скованное цепями, запертое в клетку, воющее.
– Только на одну ночь, на две ночи. Можешь даже встретиться с ними на полпути. Посмотри на себя, Вагнер. Ты протянешь так пять лет? Каждые две недели, когда Земля круглая…
– Я должен заботиться о Робсоне.
– Это убьет тебя, Вагнер. Но прежде чем убьет – разорвет твое тело на части, сожжет каждый орган и наполнит каждую артерию расплавленной сталью. Разорвет твой разум в клочья. Как ты будешь заботиться о Робсоне?
– Я не могу поехать в Меридиан. Меня ищут.
– Вагнер, если бы им был нужен Робсон, они бы его уже забрали. Ступай. Я за ним присмотрю. С ним все будет хорошо. А с тобой все плохо. Ты похож на смерть, любовь моя.
Он вздрагивает: волк внутри пробует цепи на прочность.
– Сколько тебе нужно времени? Одного дня хватит?
Пот струится по его шее, рукам, внутренней стороне бедер.
– Может быть.
– Два дня?
Он качает головой:
– Слишком долго.
– Один день. Ступай. Я позабочусь о Робсоне. Хочешь сам ему сказать, или я скажу?
– Я сам.
– Прими лекарства. Я не могу видеть тебя в таком состоянии.
– Я боюсь, что могу не вернуться.
– Ты вернешься.
Он обнимает Анелизу. Это невыносимо.
– Уснуть сможешь? – спрашивает она.
– Сомневаюсь.
– Я тоже.
Она садится в шезлонг. Он кладет голову ей на колени. Оба глядят в стену. Она гладит его густые черные волосы.
– Вы же не причините ему вреда, правда?
Она уже задала этот вопрос, когда позвонила по адресу, который Брайс дал ей за кулисами зала Сянь Синхая. Она повторила его, когда ей сказали, куда и когда прибудут оперативники. Теперь задала вопрос в третий раз, у двери своей квартиры, когда двое мужчин пришли за Робсоном.
– Ему не причинят вреда, мэм. Он ценный актив.
Лунный мужчина и Джо Лунник. Мастерство и мускулы. Полосатые пиджаки с большими лацканами, широкие галстуки, брюки со складками, шляпы-федо́ры с широкими лентами, остроносые туфли. Образцовые наемные головорезы.
– Он спит.
План состоит в том, чтобы забрать его во сне. Джо Лунник – мощный фиджиец с кротким лицом – зовет в комнату бокс-бота.
– Ох, – говорит Анелиза. – Вы собираетесь увезти его в этом? Я не подумала, как вы его заберете.
– Мы же не можем его нести на руках, верно? – говорит второй. У него акцент Царицы Южной.
Джо Лунник открывает крышку. Грузовое пространство достаточно большое и с мягкой обивкой.
– Только пока доберемся до автомотрисы, – обещает Лунник.
…Они проводили его вместе, обнялись в шлюзе, помахали, когда закрылись двери, и все еще продолжали махать, когда вагон тронулся, хотя знали, что Вагнер их не видит.
«Дай знать, когда доберешься до Меридиана».
Вопреки угрызениям совести и здравому смыслу, Анелиза все-таки заснула и проспала остаток ночи предательства. Той же ночью Вагнер, видимо, принял лекарства, потому что, проснувшись, она обнаружила, что он бродит по кухне голый, пытается найти мяту и стаканы для чая, дикий и бдительный, чувствительный и осознающий то, что непостижимо для человека.
– Как ты себя чувствуешь?
– Вою.
Он ухмыльнулся. И вперил в нее взгляд, и ее сердце учащенно забилось, она улыбнулась и кивнула, и в другом приглашении он не нуждался, – и они принялись быстро и яростно совокупляться на шезлонге.
– Робсон! – прошипела она.
– Ему тринадцать, он проспит до полудня, – ответил Вагнер.
С приготовлениями разобрались быстро. Кое-что показалось слишком рискованным. Он решил не уведомлять стаю Меридиана, пока не будет стоять у них на пороге. Он отключит доктора Лус и поменяет его на фамильяра-болванку. Пробудет там одну ночь и вернется Экваториальным экспрессом, отбывающим в 17:00. Связь – по минимуму, за исключением звонка, уведомляющего о прибытии.
Каждый тщательно спланированный этап был гвоздем, втыкающимся Анелизе в локоть, запястье, колено, бедро. В шею.
А Робсон, маленький засранец, никак не хотел отправляться спать. Он обычно вырубался к полуночи, но на этот раз никак не желал идти в постель. Час ночи. Час тридцать.
– Я очень устала, Робсон.
– Ложись спать. Я еще не готов.
Два часа. Два тридцать.
Она уже отправила агентам два сообщения с просьбой подождать. Она находила поводы не спать: новая музыковедческая статья об исторической связи между сетаром и уйгурским сатаром, недавно выпущенная на Земле запись ансамбля Чемирани, разгоряченное обсуждение какой-то персидской музыкальной группы. Она страшилась холодной войны нервов с Робсоном – каждый из них был полон решимости заснуть позже другого.
В три двадцать он повалился на спину.
– Все, я сплю.
Анелиза дождалась первого рычащего всхрапа, прежде чем вызвать агентов «Маккензи Гелиум».
– Не сделайте ему больно.
– Я обещаю. Илоило.
Громадный фиджиец направляется по лестнице в мезонин.
– Анелиза?
Он стоит в дверях спальни, завернувшись в простыню. Тощий и сонный.
– Что происходит?
– Черт, – говорит уроженец Луны. Он касается запонки. Темные пылинки летят в лицо Робсона. Мальчик роняет простыню, теряет равновесие и падает, дергая конечностями.
– Робсон! – кричит Анелиза, но второй похититель хватает его и несет по ступенькам, легко, как насекомое.
– Тебе приснятся безумно интересные сны, – говорит уроженец Луны. – Ну, мне так говорили. – Фиджиец осторожно кладет Робсона в ящик для груза, уложив его в позу эмбриона.
– Нет, – говорит Анелиза. – Стойте…
Ящик – это ведь гроб. Смерть.
– У нас контракт, – возражает уроженец Луны.
Фиджиец улыбается и закрывает крышку. Бот выкатывается в коридор.
– Ах да, – говорит уроженец Луны. – Последняя деталь.
Быстрым, уверенным и сильным ударом клинка он пробивает шею Анелизы насквозь. Летят брызги крови, она шипит и беспорядочно взмахивает руками. Нож удерживает ее в вертикальном положении.
– Это за то, что ты трахалась с Кортой.
Он выдергивает нож. Анелиза падает, истекая алой кровью сердца.
Уроженец Луны вытирает клинок и благоговейно прячет в ножны под пиджаком. Отступает от алой лужи.
– Помни о Железном Ливне.
Хайдер выпивает два чая в «Эль гато энкантадо», а Робсона все нет. Вызывает Джокера, но без результата: не в сети. Может, бегает где-нибудь, отрабатывает новое движение или трюк. Паркур требует неистовой, чистой концентрации: в сотне метров от подножия шахты теплообменника не место звонкам и уведомлениям. Еще чай, хотя во рту у него так сухо, словно он выпарил пять граммов «сканка».
– А где твой маленький друг? – спрашивает Джо-Джи.
Хайдер хмурится. Джо-Джи с его покровительственными замечаниями никогда не нравился мальчику. Его деньги так же хороши, как у любого другого в этом кафе. Он отправляет Цзяньюю за стойкой несколько битси и идет искать Робсона. Теофил – небольшой город, и мест, где трейсер может оттачивать свое мастерство, здесь и того меньше. Воздушная шахта, герметичный ангар-хранилище, энергетическое и водяное кольцо, система очистки, где они встретились: ничего. В последнюю очередь Хайдер посещает центральное ядро – любимое место Робсона. Хайдер все еще не может смотреть, как он зигзагом спускается на пятьдесят метров вниз к отстойнику: туда-сюда, туда-сюда, вертится, переворачивается, крутится в воздухе, чтобы приземлиться и тут же снова стартовать. Скорость важна для Робсона. О выживании думает Хайдер.
Сольвейг снова звонит Джокеру. Нет ответа.
Значит – домой.
Это неправильно. Жидкость из-под двери. Он делает шаг назад. Жидкость липкая, оставляет алые пятна на его чистых белых кроссовках. Кровь.
– Сольвейг! Зови на помощь!
– Доброе утро, Хайдер, – говорит дверь. – Ты в списке друзей. Пожалуйста, входи.
И она открывается.
