Глава шестнадцатая
Каждый день в комнате Марины появляется новая рукоять. Они начинаются в ванной комнате, туалете, душевой, потом распространяются к кровати, чулану, выключателям и розеткам – прорастают точно грибы сплошной линией до самой двери.
– Избавьтесь от них! – кричит она в ярости и по тому, как вздрагивают Оушен и Кесси, понимает, чьих это рук дело. – Я не гребаный гиббон в зоопарке! Я пытаюсь научиться ходить на костылях. И все тут.
Она сердится не из-за их неуместной заботы, а потому, что рукоятки слишком сильно напоминают квартирку в Байрру-Алту: три комнаты, высеченные в скале и герметизированные задешево. Они напоминают о «канатной дороге» из петель и тросов, натянутой под потолком ради Ариэль; о том, как та поднималась со своего места и на руках перемещалась из комнаты в комнату. Об Ариэль, одетой и накрашенной выше талии, где ее могли увидеть клиенты через камеру, и в заемных леггинсах или затасканных штанах – где не могли. О том, как они вдвоем оказались в ловушке, две изгнанницы под крышей мира, где только и оставалось, что ныть, ссориться и нуждаться друг в друге. Восемнадцать месяцев существования на гроши. Только глупый оптимист или человек, охваченный безнадежной ностальгией, назвал бы то время счастливым. Но цвета блистали, вкусы ощущались в полную меру, а запахи благоухали – ничего такого в этом доме она не испытывает. Здесь сыро, холодно, тускло, сумеречно. Все кажется приглушенным.
За ночь, как в сказке, рукоятки исчезают.
У костылей сучий норов. Вес, сила, чувство равновесия – все может обмануть Марину. Ноги у нее слишком слабые, а верхняя часть тела – чересчур сильная. Она слишком лунница. Ковыляет через холл, комнату и крыльцо, как вспотевшая и матерящаяся белка в колесе.
На третий день она мажется солнцезащитным кремом, надевает шляпу и очки и устраивает себе приключение: отправляется через двор к качелям. Добирается до верхней ступени крыльца, неуверенно переставляет костыли, теряет равновесие и падает.
Доктор Накамура сканирует ее в шезлонге на крыльце, пока Кесси варит кофе.
– Кости целы, – говорит она. – Используй ходунки.
– Это для стариков, – возражает Марина. – Я не старуха.
– У тебя кости как у девяностолетней.
– Зато сердце и либидо – как у девятнадцатилетней.
Оушен хихикает и убегает, смущенная речами тети.
– Присядь, пожалуйста, – говорит доктор Накамура, когда Кесси подает кофе.
– По тону сразу видно – доктор хочет серьезно поговорить, – шутит Кесси, но закрывает обе двери, ведущие на веранду, и садится.
– Уивир что-нибудь рассказывала? – спрашивает Накамура.
Кесси наливает кофе. Каждая чашка – по-прежнему электрический заряд счастья для Марины. Она вдыхает аромат. Какая жалость, что на вкус напиток совсем другой.
– О чем? – спрашивает Кесси.
– О школе. – Дочь доктора Накамуры, Роми, и Уивир учатся в одном классе.
– Нет. Ничего.
– Роми говорит, очень много других детей достают Уивир. Обзываются, нападают группами, избегают ее.
Марина берет Кесси за руку.
– Это касается и тебя, Марина, – говорит доктор Накамура. – Они твердят ей: дескать, твоя тетя Марина – ведьма, шпионка. Террористка с Луны. Она взорвет торговый центр, подсыплет яд в воду, направит метеор на школу, чтобы он ее уничтожил. Они говорят Роми, чтобы та не дружила с Уивир, потому что Уивир шпионит для тебя.
– Уивир перестала приводить Роми к нам, – говорит Кесси. – И не рассказывает мне, чем занимается в школе. Она не говорила мне про слухи.
– Дрянные девчонки… – говорит Марина.
– Дело не только в этом, – продолжает доктор Накамура. – Мои клиенты, из самых старых – Фюрстенберги, – спросили, продолжаю ли я работать с Кальцаге. Я сказала – ну, конечно, миссис Кальцаге важная пациентка. Они сказали: о нет, речь не о ней – речь о другой, которая побывала на Луне.
– А они тут при чем? – спрашивает Марина.
– В чем бы ни была загвоздка, они перешли в клинику «Оушенсайд». Все три поколения клиентов.
– Даже не знаю, что сказать.
Никто не заметил, как Оушен вернулась, тихо открыла дверь и прижалась к косяку – наполовину внутри, наполовину снаружи дома.
– А мои ленты в соцсетях? – говорит она. – Последние две недели просто нашествие хейтеров. Люди, которых я даже не знаю, какие-то горожане. Всем есть дело до того, что моя тетя вернулась с Луны, все хотят что-то по этому поводу сказать.
– И что они говорят, Оушен? – спрашивает Марина.
– В лучшем случае – что тебя надо отправить в тюрьму. Потом начинается ерунда про шпионку и террористку… Я блокирую их сразу, как только появляются, но подумываю, не закрыть ли мне профили.
– Прости, – говорит Марина.
«Они вешают чучела Дункана Маккензи на Харбор-бридж в Сиднее и сжигают их», – сказал Скайлер. Она чувствует себя маленькой и ужасно одинокой женщиной на враждебной планете. В лесах и горах, в эфире и сети – повсюду глаза.
* * *
Оушен просыпается. Ее разум чист, все чувства напряжены, она настороже, но не может понять, что ее разбудило. Потом вспоминает, как по стене спальни прошелся луч света.
– Время?
Домашняя сеть отвечает: «Два тридцать восемь». Оушен слышит хруст гравия под колесами и завывание двигателя. Она бросается к окну, пригибаясь, и успевает заметить габаритные огни, исчезающие за углом, среди деревьев.
– Что это было? – шепотом спрашивает она.
«Не смог рассмотреть номерной знак, – отвечает дом. – Машина оборудована инфракрасным устройством для ослепления камер».
Скрип двери в спальню матери, полоска света под ее собственной дверью. Оушен натягивает самую большую толстовку и выскальзывает в коридор.
– Ты слышала?
– Ступай в комнату, Оушен.
Она идет за мамой через темный дом к входной двери.
– Ступай к себе, Оушен.
Они ждут за входной дверью, как за баррикадой, собирают всю отвагу.
Кесси включает наружное освещение и открывает дверь. Запах краски чувствуется через весь двор.
– Не выходи, Оушен.
Но девочка идет за ней.
– Оставайся там, Оушен!
Оушен идет за мамой навстречу тому, что оставили непрошеные гости: на стене сарая нарисован белый полумесяц, рассеченный косой линией. Краска такая свежая, что еще капает.
На крыльце появляется Марина, опираясь на костыли.
Рассеченный полумесяц.
Долой Луну.
– Ну хоть собак возьми с собой, – просит Кесси.
– Со мной все будет хорошо, – заверяет Марина.
– Не понимаю, почему ты не можешь довольствоваться двумя кругами по двору, – бормочет Кесси.
– За его пределами есть целая планета, по которой я могу ходить, – парирует Марина. – Ты даже не представляешь себе, как это освобождает. Я хочу пройтись по тропе.
– Возьми собак.
Древний Ханаан хмурит морщинистый лоб, перекатывается и встает; новый пес, Тенджо, который еще не подружился с Ханааном, подбегает, чтобы поглядеть, в чем дело. Прогулка! Все рады.
Оушен и Уивир за выходные перекрасили сарай в белый цвет, но все по-прежнему видят контур рассеченной Луны, белый на белом. Не важно, сколько выходных они потратят на это дело, – оскорбительный рисунок останется там навсегда.
Собаки следуют за Мариной вниз по ступенькам, во двор. Она теперь освоила этот трюк, осознала меру и тяжесть гравитации. Маршрут, который она запланировала, ведет по тропе, через ворота перед загоном для скота, вдоль той части дороги, что огибает нижний край леса, потом налево, вдоль южной части речной тропы с ее изгибом, – и обратно к дому. Два с половиной километра. Это пугает как марафон. Под сенью леса может встретиться припозднившийся лось. Это приз и мотивация. Марина жаждет оказаться среди диких животных, чтобы ничего не было между ней и этими существами, необузданными и свободными.
В штанах для йоги, укороченном топе и стольких браслетах дружбы, сколько удалось одолжить у Оушен, Марина отправляется навстречу приключению.
– Ой-ой, – говорит Оушен. – Крем от загара. – Она щедро мажет голый живот и спину Марины кремом с SPF 50.– У тебя отличный рельеф мышц, Май. Откуда?
– Это все Долгий Бег, – говорит Марина. – И с каких это пор ты зовешь меня Май?
– С тех пор, как это сделала мама. Хочешь, я пойду с тобой?
– Не хочу, – отвечает Марина и отправляется в путь. Костыли оставляют позади две линии дыр в пыли. Ханаан и Тенджо трусят за ней по пятам. Это не Долгий Бег, который уже не повторится, но это может быть ритуал другого рода, придуманный ею способ общения с собственным телом и пространством.
Все, что в земной гравитации в десять раз сложнее, усугубляется вдвойне, если добавить костыли. Склон, ведущий к бетонному мосту, – спуск с крутого горного перевала. Выбоины – кратеры размером с Аристарх. Гравий и камни на проселочной дороге превращают каждый шаг в пытку, и еще она забыла прихватить воду.
– Тенджо, Тенджо, ты у нас умница, пойди и принеси Марине водички, – пыхтит она, ковыляя по дороге. Боги, как далеко до ворот.
Боги… Так говорила Ариэль.
Пятьдесят шагов – и отдых. Еще пятьдесят шагов – и снова отдых. Она режет путь на кусочки. Ноги болят. Как сильно болят ноги. Сколько она прошла? На Луне можно было одним морганием призвать фамильяра. А здесь она видит иконку на очках, и надо моргать, моргать, моргать и снова моргать, чтобы добраться до фитнес-приложения. Полкилометра.
Боги.
Псы вскидывают головы. Через несколько секунд Марина слышит звук двигателя, который их встревожил. Из-за деревьев появляется машина. Она сперва видит пыль от колес, потом автомобиль поворачивает под прямым углом и выезжает из зарослей на открытое место. Марина делает шаг назад. Автомобиль быстро приближается. Видит ли ее водитель? Можно помахать костылем. Нет, она упадет. Он не замедляется. Он должен ее видеть. Приближается. Едет на нее. Пыль, скорость, шум. Прямо на нее. Марина бросается в канаву. Когда машина с ревом проносится мимо, осыпая ее камнями и песком, она слышит мужские голоса:
– Вали обратно на Луну!!!
Запыхавшаяся, с болью в каждой косточке и суставе, Марина пытается встать на ноги. Не может. У нее нет сил. Она стоит на четвереньках в сухой канаве, еле дыша, пытаясь сквозь звуки собственного дыхания расслышать, не приближается ли машина. Поехала дальше или развернулась? Слушай. Ох, слушай.
Хруст шин по гравию, визг тормозов и звук колес, которые резко остановились.
Марина не может посмотреть.
– Марина?
Над ней склонилась Уивир, сидящая на велосипеде.
– Позови на помощь! – плачет Марина. – Помоги мне!
– Привет, мам.
Марина въезжает в кресле в темную комнату. В темноте светятся огоньки. Она и не заметила, что потолок покрыт светящимися наклейками в виде звезд.
– Спишь?
С кровати доносится ворчание.
– Сплю.
Старая семейная шутка; может, самая старая из всех. Марина слышит, как поднимается изголовье кровати. Загорается мягкий свет.
– Что с тобой случилось?
– Со мной случился пикап с ручным управлением. – Марина подкатывает к месту рядом с кроватью матери. Медицинская техника урчит и мигает, гудят насосы. Ароматы эфирных масел, трав и благовоний ночью кажутся сильнее. – Все в порядке. Доктор Накамура говорит, что я, наверное, сделана из тика или чего-то в этом роде. – Она хлопает ладонями по ручкам инвалидного кресла. – Встану из этой штуки через день-два.
– Я слышала, – говорит ее мать. Она кладет тонкую, как палочка, руку на одеяло. Марина ее берет.
– Они же наши гребаные соседи…
Мать стонет и щелкает языком.
– Не сквернословь.
– Прости. Они хотели столкнуть меня с дороги. И столкнули. На костылях.
– Белый сарай – красиво.
– Мама, я должна тебе кое-что сказать.
Марина сжимает горячую сухую ладонь матери.
– Лучше уже не будет. Не знаю, следишь ли ты за новостями, но там, на Луне, случилась небольшая встряска. Суни включили свою солнечную энергетическую сеть… Я хочу сказать: когда наверху происходит встряска, здесь что-то ломается. Мне кажется, из-за меня всем в этом доме угрожает опасность.
Рот ее матери приоткрывается в безмолвном изумленном «ох».
– И там… кое-что осталось. У меня не получилось уйти красиво. Я разбила сердце. Поступила плохо. Мне надо все исправить.
– Но если ты вернешься…
– Я больше никогда не смогу попасть домой. Вот так. Мама, я люблю тебя, и Кесси, Оушен, Уивир – они просто дары Господни. Но это не мой дом. Здесь для меня нет места.
Мама, мне надо вернуться на Луну.
