Глава десятая
Путешествие из Меридиана слишком короткое, зафрахтованная автомотриса слишком маленькая, а телохранитель слишком близко, чтобы позволить Алексии задуматься об открытой ране, имя которой Денни Маккензи. Рана кровоточит. Она обвиняет, слышит обвинения в ответ, ревущему потоку нет конца. От угрызений совести она сгорает дотла, от чувства вины цепенеет. Денни Маккензи. Денни… Маккензи!
Выйдя из шлюза, она погружается в дым и вонь Святой Ольги, столицы и мастерской Воронцовых. Если Меридиан – электричество, спеченный камень, шины моту, горячая еда, духи, блевотина и нечистоты, а Царица Южная – мягкий мускус компьютеров, пластика, строительного клея, джина и бодрящий запах глубоко погребенного холода, то Святая Ольга – пряный дух ботов и машин, пыли и воздуха, надолго запертого в глубоких закоулках, покалывание радиации и мертвый одеколон.
– Мано ди Ферро. – Невысокий костлявый сотрудник ВТО неопределенного пола – нейтро, догадывается Алексия, роется в памяти, ища нужные местоимения, – приветствует ее и кланяется.
– Пав Нестер, – подсказывает Манинью.
Молодой человек с убийственно прекрасными скулами протягивает поднос с небольшой булкой и солонкой.
– Добро пожаловать в Святую Ольгу.
Алексия отламывает кусочек хлеба и макает в соль.
– Хлеб и соль, – говорит она. Манинью еще в бизнес-люксе на Станции Меридиан проинструктировал ее по поводу этикета Воронцовых. – Орел просил передать свои извинения.
Молодая женщина – женская версия молодого Воронцова – протягивает поднос, на котором лежат браслеты.
– В Святой Ольге вечные проблемы с радиацией, – объясняет Пав Нестер. – Эти штуки следят за ее уровнем.
«А еще за тобой», – говорит Манинью.
«Можешь с этим что-то сделать?» – спрашивает Алексия, надевая браслет.
«Я внутри… Готово. Теперь ты можешь включать и выключать эту функцию, как пожелаешь».
Святая Ольга претендует на звание самого старого города на Луне – здесь располагался изначальный отправной пункт для редкоземельных металлов, очищенных роботами-добытчиками «Маккензи Металз», – и ее возраст очевиден. Купол над небольшим кратером, километра два в диаметре, заваленный шестиметровым слоем реголита. На протяжении десятилетий Святая Ольга обрастала прилегающими зонами, в которых расположены строительные площадки, станции «лунной петли» и БАЛТРАНа, железнодорожные сортировочные, вышки связи, солнечные генераторы, инженерные и робототехнические мастерские, но ее сердце – серая, безликая полусфера Воронцовых, грязная, негерметичная и недостаточно защищенная от радиации.
Внутри купола царит хаотичное великолепие. Город Воронцовых представляет собой цилиндр квартир, офисов, кафе и яслей, детских садов и коллоквиумов, мастерских и храмов. От нижнего уровня до центра купола – километр. Галереи, лестницы и пешеходные дорожки опутывают отвесный фасад этого города-крепости; эскалаторы и траволаторы спрятаны внутри. Тут нет ничего ровного, истинного и прямого. Семьдесят лет Святая Ольга росла как раковина: одни пристройки примыкают к другим, этажи нагромождены друг на друга, с уровнями – то же самое, целые новые районы сваливаются на голову старым, и город целиком увеличивается, как сталагмит вокруг скрытого древнего сердца, опутанный паутиной труб и несущих тросов, линий связи и канатных дорог.
Алексия понимает: здесь она как дома.
Нужно вечернее платье.
– Это официальный прием, – говорит Пав Нестер. – У нас стандарты.
Дипломатические апартаменты Алексии находятся в центре старой Святой Ольги, с видом на двор, заросший пыльными суккулентами и обвисшими папоротниками. Откуда-то снизу доносится шум текущей воды. Выйдя на балкон и взглянув вверх, мимо ярусов более высоких балконов, через сеть кабелей, она видит квадрат небесно-голубого цвета, который мерцает, становясь то серым, как экран при отсутствии сигнала, то черным, как тот же экран, испустивший дух. В Святой Ольге даже небо нуждается в ремонте. ВТО строит инфраструктуру, на которую опирается вся Луна, но поддерживать собственную столицу не может. Пав Нестер ведет ее по лестницам, грохочущим мостикам между отвесными стенами и мокрым туннелям в эти старомодные затхлые комнаты в самом сердце города. Расстояние от радиации, главная социальная градация на Луне, под куполом имеет не меньшую важность, но определяется согласно иной оси: внутрь, а не вниз, ближе к ядру, подальше от купола.
– Слишком уродливо, чересчур старомодно, я буду выглядеть на восемьдесят, споткнусь и сверну себе шею, перебор с волнами, – комментирует Алексия первые пять моделей, которые показывает ей Пав Нестер.
– С волнами?
– С оборками, – с отвращением исправляется Алексия. – И складками.
Пав Нестер передает на линзу Алексии другую модель. Белейшее, до пола, с демонстративно большими подплечниками и поясом-кушаком: скульптурное в своей элегантности. Утонченное и смертоносное – такое, чтобы плавились сердца.
– Рукава, – говорит Алексия. Пав Нестер уныло вздыхает. – А что? Там, откуда я родом, у вечерних платьев нет рукавов. На них вообще не тратят ткань.
Помощник отсылает на линзу еще одно платье.
– Это, – объявляет Алексия. – О да!
Она принимает душ, пока принтерная мастерская готовит платье. Даже вода в Святой Ольге кажется бывшей в употреблении. Совсем недавно она была мочой. Платье у дверей к моменту, когда она успевает нанести тон и макияж.
– Помогите мне с этим, – просит она нейтро.
Манинью демонстрирует вид со стороны. Одного шика хватит, чтобы убить все живое в радиусе двадцати метров. Она взбивает волосы, надувает губы, кладет руки на бедра.
«Транспорт прибыл».
Алексия издает изумленный смешок, когда открывает дверь на узкую и крутую улицу. Ее ждет паланкин, который несут два мускулистых Джо – Лунник и Лунница.
– Это что, шутка?
– В высшей степени практично, учитывая нашу географию и ваш наряд, – говорит Пав. Э протягивает Алексии забытый клатч и закрывает дверь. – Умоляю, держитесь за ручки.
Паланкин приходит в движение с рывком, от которого ее едва не бросает на пол. Алексия до белых костяшек сжимает кожаные ремни. Это похоже на езду в парке аттракционов: ее трясет, качает и опрокидывает, когда они поднимаются по вертикальным лестницам или спускаются по крутым ступеням, следуют по бесконечным пандусам, вьющимся спиралью, под сенью голографических святых и неоновых храмов, уличных ангелов и районных супергероев, пока наконец паланкин не опускают с глухим стуком перед двойными дверями, изукрашенными сложным рисунком дуг и арок. Охрана стоит в три ряда. Алексия засовывает клатч под мышку и ухитряется выйти с максимальным загадочным шиком. Манинью бросает носильщикам горсть битси. Пав уже на месте – э прибылэ другим, более тайным маршрутом. На дымчато-серых парчовых шальварах и камизе ни пятна, ни складки.
Вестибюль заполнен прибывающими и встречающими. Алексия проходит мимо них. Манинью включает карту апартаментов, но она полагается на более точные ощущения. Ей надо туда, где вечеринка громче всего. В вестибюле, прихожей, приемной все смотрят, как она ступает на шестидюймовых каблуках.
Последний раз она надевала каблуки, когда переодевалась горничной в отеле «Копа Пэлас». Туфли, юбка, блуза, сползающие колготки – все было слишком маленького размера. То, что на ней сегодня вечером, скроено точно по фигуре.
Метрдотель объявляет о ее прибытии. Все взгляды в салоне устремились на Алексию задолго до того, как женщина произнесла ее имя на гладком как шелк русском. Еще бы им не смотреть! Платье – футляр из блестящего атласа – настолько тугое, что Алексия едва может дышать. От выреза декольте до уложенной макушки на ней ничего нет, а сам вырез такой низкий, что платье не падает, похоже, лишь из-за благожелательности святых. Оперные перчатки до плеч. В таком наряде можно себя вести только как женщина-вамп. Платье и высота каблуков этого буквально требуют.
– Железная Рука! – восклицает метрдотель под восторженные аплодисменты. Алексия уже «прочитала» вечеринку: она увидела, кто будет к ней стремиться, кто будет мешать ей говорить с нужными людьми, а кто попытается соблазнить. Она берет мартини с подноса и бросается в бой.
Проходит целых полчаса, прежде чем Воронцовы делают первый шаг.
Он высокий, но они все высокие. Голубоглазый, подтянутый, сногсшибательно красивый. Они все такие. Алексия узнаёт его по заседаниям УЛА: представитель того молодого и уверенного в себе поколения, которое занимает верхний уровень зала, не сомневаясь в своей власти. Он носит строгую рубашку, жесткий белый галстук, фрак. Эталонный мужчина для Алексии. Воронцовы хорошо подготовились.
– Алексия Корта. – Он кланяется. Это очень привлекательно.
– Дмитрий Михайлович.
– Выглядите потрясающе. Не каждому идет стиль 1940-х, но вы – классический Голливуд. Истинная богиня экрана.
Алексия никогда не доверяла голубым глазам. В них можно заглянуть слишком глубоко, а то, что лежит на дне, всегда оказывается холодным и жестким. В голубых глазах Дмитрия Воронцова пляшет искра. «Лед или пламя?» – шепчет Алексия, обращаясь к Манинью. Прежде чем она успевает ответить на комплимент, Воронцов продолжает:
– Новая оболочка вашего фамильяра весьма… агрессивная.
– Она мне не идет?
– Идет, разумеется, но для Корта нехарактерно много металла.
– Такова моя суть.
– Железная Рука. Простите, я так и не одолел португальские носовые звуки.
– Мано ди Ферро.
Дмитрий уводит Алексию прочь из салона, в галерею, окружающую двор со сводчатым потолком. В центре двора – фонтан. Дмитрий увлекает Алексию на прогулку по аркадам с колоннами. По логике Святой Ольги это место должно располагаться в сердце города, но помещения просторные, и Алексия не испытывает клаустрофобии. Воздух по здешним меркам свежий, хоть и насыщенный одеколоном и «русской кожей» . Дмитрий Воронцов пахнет так же сладко, как выглядит. Никто не попытался ее спасти.
– Меня всегда поражал этот титул. Такое стоило бы придумать нам.
– Это не титул, и я его не выдумывала, – говорит Алексия. – Мано ди Ферро – мое апелидо, прозвище. В Бразилии у каждого есть апелидо. Но его нельзя дать себе самому, это должны сделать другие. Мано ди Ферро – старое шахтерское прозвище из Минас-Жерайс, которое означает самого крутого шахтера. Первый класс, высший сорт. Настоящий мужик.
– Или женщина.
Дмитрий Воронцов мягким прикосновением направляет Алексию к повороту галереи. У него, как она замечает, наманикюренные ногти.
– Мой прадед Диогу был первым Мано ди Ферро. Это прозвище передавалось внутри семьи. Но после двоюродной бабушки в моей ветви не было других Мано ди Ферро.
– Адриана Корта, – говорит Дмитрий Воронцов. – И теперь вы. Скажите, Железная Рука, кто дал вам такое имя?
– Лукас, Орел Луны.
– Вижу, ваш бокал пуст… – Его пальцы задерживаются на ее руке на мгновение дольше положенного, когда он забирает бокал. – Хотите повторить? Или останемся здесь, подальше от шума? Надо признаться, вечеринки меня утомляют.
Ах, сладкоголосый лжец…
– Хочу повторить, – говорит Алексия.
– Тогда позвольте мне освежить ваш бокал.
Манеры Дмитрия безупречны, как и его костюм, но он потерпел неудачу. Ведя Алексию по галерее обратно на вечеринку, он переводит светскую беседу в русло гандбола.
– Я так поняла, здесь это популярно.
– О, я без ума от игры, – признается Дмитрий. – Мы в Святой Ольге все такие. Я раньше играл, а потом стал владельцем. «Святые», вы о них слышали? Я должен отвести вас на матч. Вы не поймете Луну, пока не поймете гандбол.
– С удовольствием, – говорит Алексия. – Когда-нибудь. Я раньше играла в волейбол. Он популярен в Рио. Пляжный волейбол. В нелепо маленьком и обтягивающем бикини. С именем, написанным на заднице.
Она никогда в жизни не играла в пляжный волейбол.
Она ускользает от Дмитрия Воронцова, не оглядываясь, и сама берет мартини с подноса. Вечеринка распахивает ей объятия. Приветствия, комплименты, вежливые обращения. С мальчиком не вышло, – значит, теперь попробуют девочку. Алексия уже ее заметила: незнакомка украдкой наблюдала через зал и отвернулась, ощутив на себе взгляд Железной Руки. Большие карие глаза, коричневая кожа, роскошная шевелюра. Кремовый шелк и жемчуга. Она на правой стороне вечеринки, Алексия – на левой, и встреча происходит у фонтана с водкой.
– Вы меня поймали, – говорит незнакомка текучим, волнующим контральто. – Я в этой игре не так хороша, как Дмитрий. – Рука в перчатке. – Ирина Эфуа Воронцова-Асамоа.
Ирине, обладательнице обольстительного голоса, семнадцать лет, родилась в Святой Ольге. Ее отец – Иван Иванович, племянник Евгения Григорьевича. Мать – Пейшенс Куарши Асамоа, кузина Лусики Асамоа. Манинью демонстрирует Алексии, какова ее степень родства с Ириной. Сложность обескураживает.
– Я думала, Воронцовы и Асамоа – исторические враги.
– Это верно. – Ирина Асамоа могла бы читать вслух машинный код, оставаясь очаровательной. – Люди вроде меня – воплощение мира. – Она ступает в шелесте кремового шелка к балкону, выходящему на глубокий внутренний двор, мерцающий от биоламп. Придвигается к Алексии, на грани интимности.
– Так кто же ты? – спрашивает Железная Рука.
– Я не поняла.
– Воронцова или Асамоа?
Ирина хмурится, между ее бровями появляются две морщинки недоумения.
– И то и другое, конечно. Не то и не другое. Я – это я.
Стоит Алексии ухватить лунное бытие за какую-нибудь часть, как оно вырывается на свободу пестрым ворохом перьев, словно попугай. Семья – это все, за исключением случаев, когда семья вынуждает тебя избрать сторону, идентичность. Алексия вспоминает гази, которую встретила на станции Тве, – Дакоту Каур Маккензи. Железная Рука сомневалась, что Маккензи может преданно служить кому-то или чему-то. Родился Маккензи – Маккензи и помрешь. Но на примере гази и окутанной шелками Ирины Эфуа Воронцовой-Асамоа Алексия понимает: идентичность может меняться. Все зависит от семьи.
– Я привела тебя сюда, чтобы предупредить, Алексия Корта. Мне дали задание тебя соблазнить. Я это сделаю – и ты будешь в восторге.
Ирина делает шаг назад от двора, наполненного светом, и, бросив взгляд через плечо, танцующей походкой возвращается на вечеринку. Алексия ничего не может с собой поделать: идет следом. Ирина знакомит ее с другими Воронцовыми. Красивые высокие Воронцовы с Луны – прокладыватели путей и прядильщики тросов, короли поездов и королевы роверов. Приземистые, неуклюжие Воронцовы с Земли, заново привыкающие к местной силе тяжести. Вытянутые хрупкие Воронцовы из космоса, вынужденные эту силу превозмогать. Манинью запоминает лица, имена, отчества и матронимы. Алексия пытается не вспоминать Валерия Воронцова с его солнечной системой калоприемников и вьющихся катетеров.
Имена, лица, обрывки биографий. Сногсшибательные платья и чопорные фраки. Отвлекшись от ритуала представления, Алексия замечает, как Ирина и Пав Нестер переглядываются через весь зал. Ирина видит, что она это заметила, и улыбается: ей не стыдно, ее невозможно пристыдить. «Ты красавица, золотое дитя. Не знала иной жизни, кроме всего этого. Тебя всегда будут обожать, твои дни всегда полны очарования. Никто никогда не станет судить о тебе по акценту, происхождению, деньгам или цвету кожи».
– Ну что, достаточно с тебя вялых стариков и отвратительных вдов? – спрашивает Ирина.
– С кем еще мне нужно познакомиться?
– Остальные гости попытаются атаковать тебя или с ними будет ужасно скучно. Вечеринка закончена. Следующий вопрос: ты можешь бегать в этом платье?
– Могу воспарить и немного полетать. А что?
– Главное, чтобы ты обогнала своих телохранителей, – говорит Ирина и, подхватив подол собственного вечернего платья, бросается бежать, подобно летящей кремово-коричневой стреле. Алексия в мгновение ока отключает следящий браслет и следует за Ириной. С первого шага едва не падает из-за узкой юбки. Наклоняется и рвет ее по шву до бедра. Теперь она может бегать. Шаг – и взмывает к люстре, еще один – и летит к стене, а Ирина в это время сворачивает в коридор. Алексия пытается бежать низко, как полагается. Обе прибывают, задыхаясь и смеясь, в пустую заднюю комнату, где только голый камень и алюминий – не похоже на тяжеловесный шик комнат, предназначенных для публики. На уровне талии комнату опоясывает вереница круглых люков метрового диаметра. Ирина встречается взглядом с Алексией и сбрасывает туфли.
– Я обещала соблазнить тебя, Алексия Корта, – говорит Ирина Эфуа Асамоа. Над каждым из круглых люков – пара рукояток с предупреждающими полосками. Ирина хватается за них, забрасывает ноги в люк и исчезает. Алексия слышит далекий и гулкий возглас удовольствия.
– На хрен все. – Она скидывает туфли и в один миг оказывается в наклонной трубе, скользит ногами вперед, лежа на спине, прямиком в неизвестность. Алексия хихикает. Затем труба становится почти вертикальной, и сила тяжести захватывает ее. Она летит камнем сквозь полную тьму, поворачивая туда-сюда вместе с трубой, и платье задирается. Не удержавшись, Железная Рука вскрикивает от восторга и страха, а потом желудок подкатывает к горлу, когда наклон уменьшается и ее бросает в длинную спираль, виток за витком уходящую вниз… Она улюлюкает, кричит и вопит, кружась в трубе, словно человеческий мусор в канализации. Того и гляди, обмочится от возбуждения. Точка света расширяется, превращаясь в круг, и она, выскочив из устья трубы, недолго летит и приземляется на гору мягких страховочных матов. Вскакивает. С трудом держится на ногах, перед глазами и в голове туман – совсем как после отличного секса. Алексия смеется, смеется, смеется…
Ирина разлеглась на страховочном мате, ее большие темные глаза широко раскрыты и манят.
– Что это было? – спрашивает Алексия.
– Аварийный протокол номер два, – говорит Ирина. Теперь Алексия видит, что выходных люков столько же, сколько входных в той, другой комнате – как далеко она осталась? Кажется, Алексия скользила очень долго, но время скольжения – скользкая штука. – Мы в пятистах метрах под Святой Ольгой, – говорит Ирина, будто читая ее мысли. – Это радиационное убежище. Когда происходит внезапная вспышка на Солнце, мы прыгаем в ближайшую трубу и шмякаемся сюда.
– Я будто побывала внутри буравчика.
– Внутри чего?
– Спирали. Ну, штопора. Зачем встраивать штопор в аварийный спуск?
– А почему бы нет? – говорит Ирина. Когда она хмурится, у Алексии захватывает дух. – Некоторые спуски идут зигзагом. Я каталась по большинству из них.
Под столицей ВТО спрятан парк развлечений. Система аварийного выхода, устроенная по принципу американских горок. Воронцовы ни в чем не мелочатся, думает Алексия. Любят по-крупному, гневаются всерьез, а если отдают свою преданность – то по-настоящему. Развлекаются тоже на всю катушку. Изнутри спасательной трубы доносится пронзительный крик, становящийся громче, пока из люка с радостным воплем не вылетает мальчишка и не падает кувырком на маты. Вскакивает – белокурый, с улыбкой до ушей. Ему лет двенадцать. Он со смехом выбегает из убежища.
– Платье погублено, – заявляет Алексия. – Нельзя, чтобы меня в этом видели.
– Уровнем выше есть принтер. – Ирина с напускной скромностью крутит ногой. – Однако…
– Однако?
– Может, ты хочешь изменить наряд? Я собиралась пойти на другую вечеринку, – говорит Воронцова-Асамоа. – Настоящую. Для таких, как мы.
Искушение велико. Отдохнуть от обязанностей и ответственности Мано ди Ферро. Побыть Алексией Корта, кариокой и Королевой Труб, с людьми своего возраста и мировоззрения. Свободными от бремени власти.
Ты почти меня уговорила, Ирина Асамоа.
– Работать надо, – говорит Алексия. – Утром назначены встречи. С теми, кто не такие, как мы.
Ирина разочарованно прикусывает нижнюю губу, потом опускает голову.
– Ладно. Но когда ты с ними покончишь, позвони мне. – Она приподнимается на цыпочки, одаривает Алексию быстрым и сладким поцелуем в губы, а потом ускользает, босая и блистательная.
«Мне дали задание соблазнить тебя, – сказала Ирина. – Я это сделаю, и ты будешь в восторге».
Алексия соблазнена. И она в восторге.
Камень в космосе, подсвеченный сзади полумесяцем Земли. Тот же солнечный свет отбрасывает геометрические тени: над этим камнем потрудились человеческие руки.
Алексия Корта парит над обработанной скалой. Она в космосе. Следы человеческой деятельности позволяют определить масштаб. По прикидкам Алексии, диаметр скалы – примерно километр. Космические камни – не ее сфера. Скала вращается под ней. Через минуту по тому, как перемещаются свет и тени, Алексия понимает, что движется не камень, а она сама. Ориентироваться в космосе она тоже не умеет. На освещенной стороне космического камня виднеется тонкая линия тьмы. Артефакт? Тень. Пытаясь понять, что могло ее отбросить, Алексия замечает линию света. Вертикальный кабель. Она поворачивает голову вслед за линией, и презентация реагирует на движение: камера ныряет, фокусируется на кабеле, и Алексия мчится прочь от камня.
Она снова смотрит вверх, и угол обзора камеры опять смещается – перед ней появляется лик Луны. Между Алексией и видимой стороной, в свете ничем не заслоненного Солнца, какой-то дефект зрения, будто помутнение в стекловидном теле. Деталей не разобрать – слишком ярок свет, но Алексия улавливает геометрически правильные очертания: стыковочные порталы, солнечные панели, антенны с электроприводом, топливные баки, модули окружающей среды, боты, строители и части машин. Нечто вроде космической станции. Камера поворачивается, давая ей возможность задержать взгляд на космических кораблях, пришвартованных к стыковочным отсекам, на контейнерах с гелием и редкоземельными элементами, сверкающих кусках метеоритного льда размером с многоквартирный дом. Взгляд Алексии устремляется от космической станции обратно, к линии и Луне за ней. Что-то мелькает, двигаясь в ее сторону, быстро поднимается, пролетает мимо, исчезает. Алексия не заметила, в какой момент подъем по кабелю стал полетом вдоль него, а затем – падением вниз по кабелю.
На циклере с Земли она не осознала, в какой момент Луна из штуковины в небе стала миром под ногами.
Алексия достаточно хорошо знакома с селенографией видимой стороны, чтобы понять: кабель несет ее далеко на юг от экватора. Она спускается в космическом лифте мимо кратеров Тихо и Клавия. И дальше на юг: теперь краевые стены Шеклтона отбрасывают незыблемые тени на полярный бассейн. Алексия замечает огни в вечной тьме. Одна звезда горит ярче остальных: Павильон Вечного света на вершине стеклянной башни. Вот в поле зрения оказывается поверхностный хаос и мусор Царицы Южной: брошенные роверы и агломераторы, устаревшее оборудование для поддержания баланса среды, вышки связи и наружные шлюзы, исчерканный следами колес реголит. Лунные города, такие чудесные, архитектурные, точные, в глубине души – озабоченные модой подростки, которые раскидывают мусор по своим комнатам. Цепочка ярких огней вырывается из тени краевой стены на свет: Трансполярный экспресс прибывает в Первый из Лунных Городов. Ниже, ближе. Под ней открывается шлюз, словно черная пасть. Презентация заканчивается, и картинка исчезает с линзы Алексии.
Она сидит за круглым столом для совещаний. В комнате темно. Столешница светится изнутри, других источников света нет. Он озаряет лица собравшихся руководителей, придавая их облику драматизм. Это пожилые мужчины – в основном мужчины, – с которыми она познакомилась на приеме. Высокие – из «ВТО-Луна», приземистые – из «ВТО-Земля», хрупкие и похожие на макаронины – из «ВТО-Космос». Есть и молодые. Среди них попадаются женщины. Все лица серьезные и неулыбчивые. Так принято у Воронцовых. Они считают, что бразильцы слишком много улыбаются.
– Очень впечатляет.
Лица торжественно глядят, никто не произносит ни слова. Они знают, что она не понимает сути увиденного. Это была поездка на фуникулере из космоса на Луну.
– Перенеся лифт на полюс, мы оставим экваториальные орбиты открытыми, – говорит Павел Воронцов, сидящий напротив.
– Наша система передачи импульса, «лунная петля», продолжит работать вместе с циклерами, – прибавляет Орион Воронцов слева от Алексии.
– Для перемещения биологических объектов, – прибавляет Петр Воронцов, сидящий справа.
– Время подъема до противовеса составляет около двухсот часов, – уточняет Павел Воронцов. – Это недопустимый период воздействия ионизирующего излучения.
– Экранирование подъемника в целях достижения условий, безопасных для человека, увеличивает массу до нерентабельных величин, – говорит Петр Воронцов.
– Полные спецификации есть в приложениях, – с улыбкой прибавляет Орион Воронцов.
– О, ради бога – хватит тявкать, болваны! – В беседу врывается новый голос, новое лицо. – Она не понимает. – Валерий Воронцов – призрак на этом пиру, гомункул, парящий в каждой линзе. Он подключен с борта «Святых Петра и Павла» – циклер находится на дальней стороне Земли, вне зоны прямой связи с Луной. Помимо железной двухсекундной задержки, связанной со скоростью света, его аватар передается через спутники связи на высокой околоземной орбите, добавляя задержку к задержке. Валерий Воронцов отстает от происходящего в зале заседаний на десять секунд. – Это космический лифт. – Программа, представляющая его аватар, вырезала мешок калоприемника, длинные ногти на ногах, небрежную полуобнаженность. Но он все равно похож на воздушного змея, сделанного из кожи, содранной с кого-то. – Вам известно, что такое космический лифт, не так ли? – Десятисекундная задержка усиливает его ораторские способности. – Вы знаете, каков самый экономичный способ переноса массы из гравитационного колодца? Опустить трос и поднять. Как ведро с мочой. Трос получается длинный – почти до самой Земли, – но это лишь дело техники. Космический лифт. Точнее, не один. Зачем строить один, когда можно два? Мне сказали: чем больше – тем лучше. Один на южном полюсе, второй на северном. – Собравшиеся в зале из уважения к Валерию Воронцову ждут какое-то время, а потом говорит Евгений Воронцов:
– И даже не два космических лифта, Мано ди Ферро. Четыре.
Линза Алексии снова оживает. Она поднимается от южного полюса над огромной ямой Бассейна Эйткена. Пылающая звезда Павильона Вечного света остается сзади и снизу, тени удлиняются и сливаются во тьму. Величественный фонарь Суней сияет над яркой дугой света – терминатором, разделяющим лунные день и ночь. Она едет по незримому тросу над обратной стороной, и бесконечные хаотичные горы, кратеры, отдельные маленькие моря остаются во тьме внизу. Подъемник набирает скорость, все больше удаляясь по тросу от обратной стороны. Камера смещается; Алексия смотрит в небо, где больше звезд, чем она когда-либо видела. Выше, быстрее.
Луна под Алексией уменьшается в размерах. Терминатор наступает, рождается световой ореол, а потом вокруг Луны разливается солнечное сияние, и Железная Рука в своем кресле в зале заседаний ВТО непроизвольно ахает. Перед ней лежит город в космосе. Она была изумлена портом, обращенным к Земле. Это зрелище поражает воображение: увиденное в десять раз больше и сложнее точки крепления на видимой стороне Луны. Три корабля, каждый длиной в километр, висят, словно колибри, над раскрытыми лепестками тепловыделяющих лопастей. Мерцает голубое пламя дюз: буксир, весь из топливных баков, радиаторных лопастей и солнечных панелей, отправляется с обратной стороны во внешний мир. Солнце высвечивает логотип ВТО. Камера увеличивает изображение, показывает ботов и фигуры в жестких скафандрах на поверхности дока, занятые сваркой. В таких презентациях в космосе всегда кто-то занимается сваркой. Окон нет. Камера демонстрирует крупным планом позолоченный визор одного из космических рабочих. В нем отражается Луна, а за ней – темный силуэт Земли.
И снова Алексия возвращается в зал заседаний.
Сейчас говорит Евгений Воронцов:
– Схема Лунного порта. Простая экономичная передача материалов между Луной и Землей, а также Луной и Солнечной системой с использованием четырех космических лифтов. Луна как ключ к будущему развитию Солнечной системы. Луна как ее центр. Производство недорогих космических аппаратов, опыт в робототехнике, дешевая энергия и крупномасштабная система запуска. Мы можем построить этот порт завтра!
У Евгения Воронцова горят глаза. Взгляды всех Воронцовых устремлены на него.
– Почему вы мне это показали? – спрашивает Алексия Корта.
– ВТО нужны лицензии на участки в Царице Южной и Рождественском, – говорит Евгений Воронцов. – Их может выдать только УЛА. – Представители земного, лунного и космического подразделений кивают в знак согласия. – Можем ли мы рассчитывать на поддержку Орла при голосовании в Совете?
– Я представляю Орла, но не могу говорить за него.
– Конечно, нет. Мы рассчитываем, что вы его уговорите, – отвечает Евгений Воронцов.
– Еще, – уточняет Павел Воронцов, – мы ожидаем, что он убедит землян.
– Орел занимает беспристрастную позицию между земным и лунным космическими телами, – говорит Алексия, сознавая, что все взгляды устремлены на нее. – Как ваш астероид в точке L1.– Шутка умирает, едва родившись.
– Орел – возможно, – рычит Евгений. – А Лукас Корта родился на Луне. Пыль в его крови. Пыль себя покажет.
– Запомните то, что вы увидели, – говорит Орион Воронцов. – Познайте это как собственную кожу. Мы не можем допустить, чтобы хоть часть материалов покинула Святую Ольгу. Вам придется выступить нашей защитницей.
– За ним следят, – говорит Евгений Воронцов. – Я видел дронов. Даже по защищенному каналу мы не могли рисковать тем, что этот материал попадет в руки землян.
– И что вы думаете? – перебивает Валерий Воронцов, как и следовало ожидать.
– Не уверена, что могу отдать должное вашему замыслу, – говорит Алексия. – Это чертовски трудный вопрос. – Она понимает, что он ждет ответа. – Я не могу разобраться в том, что вы делаете. Это нечто огромное, великолепное… никогда раньше я не видела ничего подобного. Оно не помещается у меня в голове. Не знаю, смогу ли я это правильно продать. Я знаю, что чувствую по этому поводу… может, получится продать мое предчувствие.
Зал заседаний ВТО дает Валерию Воронцову по другую сторону от Земли его десять секунд.
– Этого хватит, Алексия Корта.
Он улыбается. Жуткой зеленозубой улыбкой.
Все сидящие за столом улыбаются вместе с ним.
Вагнер Корта откидывается на спинку сиденья. Ровер поддерживает приятную рабочую среду, но дрожит от прикосновения пластика к коже. Каждый нерв ощущается как десять нервов – и каждый из десяти расщепляется на тысячу проводящих волокон. Он напрягается, когда нервные волокна оказываются под ударом, а потом расслабляется и опускается всем весом на сиденье.
– Поверни меня к ней, Доктор Лус, – приказывает он.
Ровер старый – простой воздушный шлюз, подвешенный между двумя подвижными блоками, – и его ИИ не умнее какого-нибудь свежего патча для фамильяр-интерфейса, но зато он надежен. Вагнер слышит, как двигатели включаются, начиная свою приглушенную партию в симфонии машинного шума: сигналы датчиков, визг силовых приводов, дыхание системы кондиционирования и барабанный бой его сердца, шелест дыхания. Он чувствует перемену в силе тяжести – для менее обостренных чувств она едва уловима, а ему кажется почти невыносимой щекоткой. Посреди открытого реголита его ждут мучения. Ровер поворачивается вокруг своей оси и останавливается.
– Открывай, Доктор Лус.
Передняя часть ровера становится прозрачной. Свет полной Земли льется на Вагнера Корту, который сидит обнаженным в командирском кресле «Тайян 1138: Роза». Он кричит. Синий свет бьет в каждую клеточку его тела. Каждый нерв пылает. Он с трудом выпрямляется, встает в свете Земли и поворачивается, чтобы тот озарил каждую часть его тела. Поясница, ладони. Он перебрасывает длинные черные волосы через плечо, чтобы обнажить заднюю часть шеи. Купается в земном сиянии весь, без остатка. Судорожно ловит воздух, будто в оргазме. Трясется. Мышцы едва удерживают его в вертикальном положении. Он снова падает в командирское кресло, еле дыша.
– Давай работать, Доктор Лус.
Кто ремонтирует ремонтников? Вагнер Корта, волк.
Ему нужна работа – не деньги. Персидский классический ансамбль Анелизы приносит достаточно, чтобы с лихвой хватило ему и Робсону. Расстояние бесценно. С того момента, как он сел в старый знакомый шаттл на станции Ипатия и Робсон устроился рядом, Вагнер страшился первых проблесков синевы вдоль края новой Земли. Теперь это невыносимо. Он думал, что сумеет справиться с собой, отказавшись от лекарств, но с каждым новым восходом Земли психологические сдвиги становились все более интенсивными.
«Прими лекарства, – сказала Анелиза. – Ты подвергаешь себя слишком серьезным испытаниям, любовь моя. Прими свои лекарства».
Глубокой ночью, перед отъездом на работу к Теону Старшему, он выскользнул из кровати и тихонько подошел к домашнему принтеру. Заказ был сложный: составные части требовали нескольких стадий синтеза. Он сидел дрожа и наблюдал, как работает прибор. Тишина нарастала вокруг, будто кристалл. Когда Доктор Лус сказал, что все готово, его сердце учащенно забилось, а потом замерло. Он проглотил таблетки с водой, дрожа от сильного сердцебиения, и отупелость, неуверенность, мутный туман, нерешительность и отсутствие ясности разделились и разошлись – инь и ян. Он снова стал двумя Вагнерами, стал самим собой. И за две тысячи километров почувствовал, как стая зовет его.
Он уехал раньше, чем Анелиза и Робсон проснулись.
В тесной каюте ровера «Тайян 1138: Роза» Вагнер Корта узнаёт, что такое быть одиноким волком. Он рычит, воет. Впадает в бессвязный бред, прерываемый мучительными рыданиями без намека на слезы. Не раз лупит по кнопкам управления наружным шлюзом, пытаясь не погасить белый огонь внутри, но подобраться ближе к своей истинной душе, полыхающей ниже линии горизонта светом десяти тысяч Земель. Он глубоко впивается зубами в запястья и предплечья, вспоминая любовные укусы товарищей по стае. Серповидные Земли кровоточащей кожи. Он грызет ноготь большого пальца, пока тот не превращается в неровное лезвие, вонзает его в кожу и проводит кривую кровоточащую линию от каждого соска к пупку. Он беззвучно всхлипывает, свернувшись на жестком сетчатом полу, все его мышцы напряжены – так проходит час за часом. Это гораздо страшнее, чем он думал. Он в аду.
«Двадцать минут до места назначения», – говорит Доктор Лус.
Вагнер встает на колени, упираясь кулаками в панели пола, такой мокрый от пота, что тот капает с волос. Он не человек, а развалина: все человеческое в нем сгорело в белом пламени. Он в силах подняться на ноги лишь потому, что остался один волк. Боль – неотъемлемая часть волка. Он встает.
– Покажи.
Он долго и пристально разглядывает себя через камеры ровера. Страшен как смерть. Доктор Лус показывает ему, где найти воду, дезинфектант, аптечку. Вагнер Корта моется, обрабатывает раны, накладывает швы. У него есть работа, с которой справится только волк. Темная сторона – это сосредоточенность и колоссальная самозабвенная преданность делу. Светлая – вдохновение, озарение, внезапные проблески гения – важные качества для того, кто ремонтирует ремонтников. Он был аналитиком, прежде чем стал воспитателем, а после – лаодой бригады стекольщиков «Везучая восьмерка», работающей на «Тайян». Его ви`дение и способность отслеживать причинно-следственные связи недоступны другим людям.
Он надевает пов-скаф, наслаждаясь тем, как эластичная ткань скользит по чувствительной коже. Потом – перчатки. Предварительная проверка систем. Он чувствует, как ровер тормозит, готовясь к встрече с ботом техобслуживания.
Так будет всегда, но он справится. Никому другому такое не по силам.
