Глава одиннадцатая

Ван Юнцин усердно изучает картины: каждую разглядывает одинаково долго. Видья Рао ждет, сложив руки в просторных рукавах одеяния. Землянку не интересуют литографии XVIII и XIX веков нашей эры. Если УЛА пришлось встретиться с Видьей Рао на территории нейтро, то УЛА будет распоряжаться временем. Ансельмо Рейес и Моника Бертен уже заметно скучают.

– Такая буржуазная маленькая крамола, – выносит вердикт Ван Юнцин, завершая просмотр, и сотрудники клуба Лунарского общества провожают хозяина и гостей к столу.

– Политика нам в новинку, – объясняет Видья Рао. – Как там говорят? «Пусть расцветает тысяча цветов»?

Сомелье приносит воду.

– Главное, чтобы их сажали гармонично, – говорит Ван Юнцин. – А теперь, поскольку я не разговариваю во время еды, скажите – предпочитаете заняться делами до обеда или после?

– Вы попросили о встрече, – говорит Видья Рао. – Можете делать все, что пожелаете.

На стене висит крошечная репродукция Уильяма Блейка: лестница между Землей и Луной. Ван Юнцин

ее не заметила или просто решила, что комментарий не принесет политической выгоды. За этим столом э развлекалэ Ариэль Корту, предвещая пришествие этих самых землян.

– Ладно. Ваше предложение по Лунной бирже вызвало у нас интерес, – говорит Ван Юнцин.

– Мы поговорили с нашими правительствами, – подхватывает Моника Бертен. – Они согласны. Они в восторге. Финансиализация – одновременно выгодное и безопасное будущее для лунного средоточия прибыли.

– Моя компания готова предоставить начальные средства для развития проекта, – продолжает Ансельмо Рейес. – Мы предполагаем создать консорциум земных спонсоров и разработчиков ИИ.

– «Тайян» намного опережает всех земных разработчиков, – возражает Видья Рао.

– Это вопрос контроля, – не сдается Ансельмо Рейес. – Проще говоря, нам нужно как можно меньше лунного участия в работе Биржи.

– Она будет принадлежать Земле и управляться Землей, – прибавляет Моника Бертен.

– Управляться Землей? – переспрашивает Видья Рао. – А как же отставание во времени?

– Мы будем ротировать рабочих туда и обратно, – предлагает Моника Бертен.

– Это не имеет экономического смысла, – не уступает Видья Рао.

– Как сказал мой коллега, мы хотим как можно меньше лунного участия, – подытоживает Ван Юнцин. – В идеале – никакого.

– В краткосрочной или среднесрочной перспективе мы присвоим солнечное кольцо «Тайяна», чтобы обеспечить энергоснабжение. В среднесрочной – займемся строительством полностью автоматической Биржи в соответствии с вашим предложением, – объясняет Моника Бертен. – А в долгосрочной перспективе предвидим полную финансиализацию и управляемое сокращение лунного населения.

– Управляемое сокращение? – переспрашивает Видья Рао.

– До уровня, который гарантирует гармонию между двумя мирами, – говорит Ван Юнцин.

– Что вы имеете в виду?

– Вам правда непонятно? Ноль. – Ван Юнцин разворачивает салфетку и аккуратно кладет на колени. – На Луне не останется человеческого населения. Что ж, теперь можем обедать?

Железное Море лежит в восточной части Океана Бурь. Это название никем не утверждено. Оно недавнее и неофициальное. Прозвище огромной сортировочной станции ВТО: триста квадратных километров путей, маневровых работ, техобслуживания и строительства.

Небольшая представительская автомотриса, выкрашенная в зеленый и серебристый цвета «Маккензи Металз», движется по Железному Морю, переходя с одного запасного пути на другой, мимо километровых пассажирских экспрессов, угловатых и неповоротливых грузовых тягачей, путеукладчиков и вагонеток техобслуживания. Передвижная плавильня «Маккензи Металз» движется по выделенным рельсам, оседлав сразу два маглев-пути. Автомотриса останавливается под брюхом чудища. Спускается док-люлька и снимает автомотрису с рельсов целиком. Шлюзы совмещаются, герметизируются, давление выравнивается. В каждом обществе есть свои отрезки времени, которые никто не измеряет: моменты ожидания, когда надо проявить выдержку, или процессы, всеми игнорируемые. На Луне не принято отмечать, сколько времени тратится впустую на цикл работы воздушного шлюза.

Павел Воронцов со своей охраной ждет открытия шлюза в коридоре с низким потолком. Дункан Маккензи, наклонившись, входит в тесное помещение. За ним следуют рубаки, неуклюже образуя в должной степени пугающий строй. Все фамильяры утопают в крыше.

– Мой дед просил извиниться, – говорит Павел Воронцов. – Он явился бы сюда, чтобы поприветствовать вас ради старой привязанности между нашими семьями, но не помещается в этих коридорах.

Сопровождающие Воронцова и Маккензи, сгорбившись, ныряют в низкие проходы. Фамильяры шепотом предупреждают о препятствиях и опасностях для головы.

– Они предназначены только для ботов-ремонтников, – объясняет Павел Воронцов.

Из центра управления в верхней части плавильни открывается захватывающий вид на Железное Море вплоть до огромной промышленной трясины Святой Ольги. Места хватает только для руководителей. Охрана и рубаки жмутся в коридоре, пытаясь устроиться поудобнее.

– Я передал управление вашему фамильяру, так что можете запустить ее лично, – говорит Павел Дункану Маккензи. – Нам все равно приходится через день перемещать ее туда-сюда.

– Иначе вагонные тележки примерзают намертво, – поясняет Дункан Маккензи. Старые ритуалы «Горнила» не забываются. Его фамильяр Эсперанса открывает командное окно на линзе. Он прокладывает маршрут. Воронцовы не слышат тихий гул, когда сеть подает энергию на тяговые двигатели, не чувствуют слабого ускорения, когда тысячетонная плавильня начинает двигаться. Они инженеры, а не железнодорожники. Никто из них не рос на огромном поезде, «Горниле», без остановки ездящем вокруг Луны, совершая полный оборот каждые двадцать девять дней, купаясь в вечном солнечном свете под защитой зеркал и в их тени.

– Смелый выбор места назначения, – говорит Павел Воронцов.

– Это похоже на неоплаченный долг, – отвечает Дункан Маккензи.

Плавильня разогналась до максимальной скорости – десять километров в час. На экране кабины и на линзе Дункана Маккензи загораются зеленые сигнальные огни. Им овладевают сложные чувства: ностальгическое удовольствие; боль оттого, что из-под струпа едва зажившей раны снова течет кровь; трепет власти; горечь сожаления о том, что, сколько бы плавилен ни построила ВТО, второго «Горнила» не будет. Некоторые города можно воздвигнуть лишь однажды. Плавильня размеренно следует от стрелки к стрелке на магистральный путь.

– Мы усовершенствовали конструкцию, – объясняет Павел Воронцов. – Это старая резервная плавильня из первоначального проекта «Горнила», которую мы дооснастили частями новой системы. Новые единицы будут полностью автономными. Легкими, более эффективными. Наше инженерное мастерство и производство ушли далеко вперед по сравнению с днями наших отцов.

– Не сомневаюсь, – говорит Дункан Маккензи. Он с удовольствием отмечает выражение сдерживаемого ужаса на лице Павла Воронцова, когда тот видит в окно, как пассажирский экспресс несется прямо на плавильню. Столкновение кажется неизбежным – а потом экспресс исчезает под плавильней. В первый раз все пугаются.

– Мы можем поставлять по пять единиц в месяц, – продолжает Павел. – Поскольку новые модели более эффективны, вам понадобится меньшее количество для наращивания производства до максимума. Мы сделаем так, что вы получите мощности старого «Горнила» в течение шести лет. А потом останется лишь добавлять вагоны.

– Я впечатлен, Павел Евгеньевич, – говорит Дункан Маккензи.

– Отказ от функций жизнеобеспечения и обитаемости снижает стоимость и упрощает сборку. Мы обеспечили эту плавильню атмосферой только для демонстрации. Обновленные модели будут обслуживать наши автоматизированные системы.

– Они не понадобятся, – говорит Дункан Маккензи.

Купол Святой Ольги исчез за горизонтом. Плавильня едет через равнинную часть восточного Океана Бурь.

– Я понимаю, исторически так сложилось, что «Маккензи Металз» пользовались услугами собственных ремонтных бригад…

– Мне не нужны никакие системы техобслуживания, – перебивает Дункан Маккензи. Они стоят лицом к лицу, чувствуют дыхание друг друга в тесноте кабины управления, и управленцы ВТО пытаются не показывать свой испуг.

– Дункан, я вас не понимаю, – говорит Павел Воронцов.

– Я не буду заключать контракт, – говорит Дункан Маккензи. Русские что-то шепчут друг другу, переглядываются. – Хэдли останется главным металлургическим заводом «Маккензи Металз».

– Дункан, вы и так с трудом удовлетворяете спрос. Вам нужна непрерывная очистка. Вы могли бы переключиться с солнечной энергии на электричество, но это означает, что придется либо покупать энергию у «Тайяна» с их солнечным поясом, либо перейти на новый термоядерный синтез и покупать гелий-3 у вашего брата – по крайней мере, в краткосрочной перспективе.

– Павел, вы когда-нибудь встречались с моим отцом?

– На его столетний юбилей, в Царице Южной.

– Он был в кресле, сросшийся с защитным костюмом. Дюжина систем следила за тем, чтобы он не умер. Моча, дерьмо и электричество. Но его глаза – вы заглянули ему в глаза? Стоило это сделать. Его глаза не состарились. В них сиял тот же свет, который я видел, когда был ребенком. Тот же свет, который я видел, когда он повернул зеркала к Солнцу. Ему было пятьдесят, когда он прилетел на Луну. Все говорили: запуск тебя убьет. Не убил. Все говорили: низкая сила тяжести тебя убьет. Остеопороз. Атрофия мышц. Не убили. Единственным, что смогло убить Роберта Маккензи, оказалось предательство. Вот что я вам скажу про моего старика – если кто-то предлагал ему выбрать одно или другое, он отвечал: «Пошел ты, я выбираю третье». Всегда есть третий выбор.

Добыть, расплавить, перевезти. Этим мы занимались пятьдесят последних лет. Но есть другой путь. К черту Землю! Она вечно голодна, сожрет все и будет наши кости высасывать. Земля – ребенок. Она нам не нужна. Перед нами система, где полным-полно всякой всячины, которая могла бы пригодиться. Ее хватит, чтобы мы построили любой мир, какой захотим. Не только Луну. Видели бы вы, с какими идеями выступает наша молодежь. Искусственные миры. Обиталища, как… ожерелья в небе. Десятки, сотни обиталищ. Тысячи! Места хватит на миллиарды человек. Триллионы. Там достаточно металла и углерода, чтобы сделать каждую мечту реальностью. Надо только пойти и взять.

Знаете, почему я отменяю заказ? Не хочу, чтобы вы строили для меня плавильни, – я хочу, чтобы вы строили горняцкие машины для работы на астероидах. Корабли. Магнитные катапульты. Тысячи зеркал. У нас есть опыт работы с сырьем. У вас – отправки всякой всячины в космос. Добыть, расплавить, перевезти – это мы умеем. И работаем вместе. Нам нужно работать вместе, всем нам, Драконам. Или наши кости будут валяться в пыли. Лукас Корта не сможет контролировать землян. Мой отец верил в независимую Луну всем сердцем. Но этого уже недостаточно. Нам нужно подняться выше, достичь большего и распространиться так широко, что Земля никогда не сможет догнать. Наши жизни зависят от того, насколько мы нужны Земле. Как только она перестанет в нас нуждаться…

Дункан Маккензи бьет кулаком в окно. Кровь размазывается по стеклу. Эсперанса передает рубакам сигнал медицинской тревоги, но Дункан приказывает им уйти.

– Старик верил в Луну. Я верю в тысячу Лун. Тысячу обществ.

Он чувствует легкое замедление. Плавильня тормозит.

– Чего вы хотите, Дункан? – спрашивает Павел Воронцов.

– Дайте мне поговорить с вашим советом директоров. Я расскажу им то, что рассказал вам.

Плавильня резко останавливается, отбрасывая колоссальную тень далеко на серые равнины Океана Бурь. Конечный пункт Дункана Маккензи находится в нескольких часах езды при скорости, на которой плавильня должна следовать за солнцем.

– Остаток пути до «Горнила» я проеду на автомотрисе, – говорит Дункан. – Можете поехать со мной или возвращайтесь на этой штуке в Святую Ольгу.

Мужчины смотрят друг на друга в маленькой тесной кабине. Глаза в глаза, чувствуя дыхание друг друга.

– Я поеду с вами, – говорит Павел Воронцов.

В коридоре, спускаясь к доку, где стоит автомотриса, он подходит к Дункану так близко, как позволяют окружающие условия.

– Дункан. Я поговорил с семьей. Они хотят встретиться.

Пов-скаф сидит на Ирине так, словно нарисован краской на коже. Мастерски нанесенные блики вторят изгибам ее тела и контурам мышц, а взгляд Алексии следует за бликами. Эта девушка не может перестать пленять, как не может перестать дышать. Очарование – ее пульс. Она надевает шлем и превращается из Ирины Эфуа Воронцовой-Асамоа в объект. Алексия признает: она чертовски сексуальна.

Но жесткий скафандр сексуальнее. В другом, более глубоком и тайном смысле. Он стоял в преддверии шлюза, распахнутый – словно объятие, словно вскрытый труп. Алексия осторожно забралась в него, хихикнула, когда тактильная матрица измерила ее и, приблизившись, коснулась тела в тысяче точек, интимная и отзывчивая, словно мышцы любовника. Скафандр сомкнулся вокруг нее. Алексия поборола приступ паники, когда шлем закрепился и произошла герметизация среды, а потом Манинью соединился с ИИ скафандра и панцирь исчез. Она подняла руки. Ладони были голыми, как и предплечья, ступни, голени и прочее, что она могла увидеть: нагое.

«У меня широкий выбор оболочек для скафандра», – сказал Манинью. После первых пятидесяти Алексии это дело наскучило, и она остановилась на облегающем квазинеопрене. В нем она выглядела одной из богатых серфингисток, которые прибегали на пляж в Барре со своими досками и телохранителями.

И вот теперь она осмеливается сделать шаркающий шаг. Скафандр движется, как ее собственное тело. Он защищает, но не лишает гибкости. Оберегает, ограждает от всего. Ирина проверяет, как у нее дела. Что она видит? Серфингистку-гатинью или Железного Человека? Интерфейс скафандра помещает лицо Ирины на внутренний дисплей. Ирина выглядит голой в вакууме. Эти трюки, симуляции и непринужденные выходки могут заставить человека, одетого для выхода на поверхность, совершить ошибку. А Луна, как все ей твердят, хочет тебя убить и знает тысячу способов сделать это.

– Держись сзади, но не увлекайся фантазиями, – говорит Ирина. – Трос нужен?

– Обойдусь без привязи.

Позади закрывается внутренняя шлюзовая дверь.

– Сколько времени нужно, чтобы воздух…

Скафандр содрогается, тактильная сеть передает на кожу ощущение стремительного потока. И всё – конец.

«Давление в шлюзе выровнялось с поверхностью», – сообщает Манинью.

Так вот что такое разгерметизация шлюза…

Наружная дверь поднимается, под ней растет яркий прямоугольник.

– Ну, что, пошли, – говорит Ирина. Ее имя парит над плечом, написанное зеленым. Зеленый – это хорошо. Красный – беда. Белый – смерть. Алексия идет по пандусу шаркающим шагом. Ирина касается иконы Леди Луны, намалеванной вакуумным маркером на наружной стене. Половинчатое лицо почти стерлось от прикосновений тысяч перчаток. Алексия трогает его кончиками пальцев. Она теперь пылевичка.

Наружу, на солнце. Она останавливается как вкопанная на вершине пандуса.

«Я иду по Луне, по Луне!»

– Ну, давай, Лунница, – говорит Ирина.

Алексия пересекает границу между агломератом и лунной пылью. Пинает серый песок. Облако взлетает выше, чем она себе представляла, и висит долго, прежде чем опуститься на поверхность.

«Я иду по Луне, мать ее! Ох, Кайо, что я тебе расскажу!»

Она опускает ботинок на поверхность и видит, что он пересекает отпечаток, оставленный кем-то ранее. В безветренных океанах Луны отпечатки и следы остаются навсегда. В последнюю ночь перед подготовкой к запуску в Манаусе она поднялась с Кайо и телескопом на вершину Океанской башни, и брат попросил показать ему Главный Хрен – стокилометровый фаллос, который скучающие пылевики на безропотных машинах нарисовали следами шин в первые дни индустриализации.

Вторая нога на реголите. Она озирается по сторонам. На Луне, мать ее, сплошной бардак. Устаревшая техника, рухнувшие башни связи, опрокинутые тарелки антенн, разорванные баки, выброшенные на свалку роверы, полуразобранные поезда. Испорченные скафандры, человеческий мусор. Заббалины выбрали всю органику для переработки, а металлические кости бросили. Металл дешевый и мертвый. Углерод – это драгоценная жизнь.

Алексия поднимает взгляд от мусорной свалки. Земля овладевает ее вниманием. Ее родной мир застыл на полпути между горизонтом и зенитом. Алексия никогда не видела ничего более голубого. Однажды Нортон купил ей сапфировые серьги. Они сверкали и горели, но они были чем-то земным, а не самой Землей. Как-то раз в школе в День рисования флага она изо всех сил пыталась вспомнить число и положение звезд в синем круге в центре ауриверде, но это была голубизна пустого пространства, а не живого мира. Будто весь голубой цвет во Вселенной свернулся до размеров одного шара, оказавшегося таким маленьким. Она поднимает руку и стирает всех, кого когда-либо знала.

А что произойдет, если заплакать в космическом шлеме?

– Да хватит уже, Мано.

– Я таращусь, да?

– Со всем уважением, но с Лунниками так всегда.

– Как вы можете с этим жить?

– С чем?

– Этим. Вон там, наверху. Как ты можешь это терпеть?

– Не мой мир, Мано.

Гибкая фигура в облегающем пов-скафе ведет другую, в громоздкой космической броне, по кольцу вокруг Святой Ольги, от мусорных свалок к строительным площадкам, где боты ползут и карабкаются куда-то, волоча за собой фестивальные гирлянды тросов и кабелей, краны укладывают панели в нужные места, а в Океане Бурь простираются сверкающие звездные поля сварочных дуг. В тени купола Земля скрывается из вида. Появляются сортировочные станции, где поезда разделяются на части, которые едут в разные стороны; экспрессы отдыхают между рейсами, а пути сливаются в огромную экваториальную магистраль. Алексия замечает далеко на рельсах нечто громадное.

– Что это?

– Резервная плавильня, – говорит Ирина. – Последнее, что осталось от «Горнила». Наверное, устроили тестовый прогон. «Маккензи Металз» заказала новый металлургический завод-поезд.

– Ирина, ты можешь отвезти меня к «Горнилу»?

– Там ничего…

– Я хочу это увидеть.

Из длинного ряда припаркованных роверов выскакивает одна машина, объезжает двух женщин и останавливается.

– А где дверь? – спрашивает Алексия. Ровер представляет собой прочный каркас из балок, батарей и коммуникаторов, подвешенных между массивными колесами. Он похож на паука.

– VSV260 не имеет дверей, – говорит Ирина. – Ездят на нем, а не в нем. – Она показывает Алексии, как подключить скафандр к системе жизнеобеспечения. Алексия изумленно вскрикивает, когда защитные дуги опускаются ей на плечи и закрепляются в таком положении.

– Я бы сказала, держись, но держаться особо не за что, – говорит Ирина с левого сиденья. Алексия хватается за края собственного. Ровер стартует с места в карьер, как машинка в парке аттракционов. В последний раз Алексия чувствовала такое ускорение при старте орбитального транспортника из Манауса. Реголит размывается: он далеко-далеко, но на самом деле слишком близко к ее ногам.

– Это просто офигенно! – кричит она. – С какой скоростью мы едем?

– Сто двадцать, – отвечает Ирина. – Можно быстрее, если хочешь.

– Хочу.

По приказу Ирины ровер разгоняется до ста пятидесяти. Местность неровная, усеяна камнями и миллионолетними выбросами – колеса трясутся и подпрыгивают, но Алексия едет плавно, как в королевской карете. Подвеска у этой штуки невероятная. Когда на пути ровера оказывается гребень горы, он взлетает – и летит, как могут летать только автомобили в боевиках.

Луна, Луна – она мчится по поверхности Луны в гоночном авто.

– Старое «Горнило» примерно в часе езды на запад, – говорит Ирина. – Твой скафандр предлагает широкий выбор развлечений, так что откинься на спинку сиденья и расслабься.

– Я бы лучше поболтала, – говорит Алексия.

Она видела все теленовеллы, которые входят в стандартный пакет.

Ирина словоохотлива, настоящая болтушка. Через десяток километров Алексия узнаёт про ее мать из Тве и отца из Святой Ольги; о ее месте в сложной амории, призванной связать Асамоа, Воронцовых, Суней и Маккензи в династическом узле родственников и потенциальных заложников.

– Без Корта, – замечает Алексия.

– Вы, ребята, всегда были странными, – отвечает Ирина. – Эти ваши суррогатные матери. Бр-р.

Опять прибавив скорость, Ирина рассказывает о своем коллоквиуме. «Синий лотос» – исследовательская группа дизайнеров биосферы, последние двадцать лет базирующаяся в Святой Ольге.

– В конечном счете я работаю над терраформированием Луны.

Алексия слышала про терраформирование в каком-то научно-фантастическом шоу: это превращение другой планеты в новую Землю, принесение жизни туда, где ее нет.

– Луны?

– А почему нет? Все думают – ах, Луна слишком маленькая, не хватает силы тяжести, вращение синхронизировано, магнитного поля нет. Мы можем все это исправить. Просто дело техники. Итак, я думаю, Воронцовы рассказали тебе про свою идею фикс – космические лифты и все прочее. Так вот, Воронцовы – не единственные, кого посещают великие идеи. У нас, Асамоа, тоже есть своя – мы приносим жизнь. Куда бы люди ни отправились в этой системе, в каких бы мирах и обиталищах ни поселились. Мы приносим жизнь и можем даровать ее Луне. Это легко. Сорок больших и толстых комет. Бум-трах-бах!

– Погоди, нельзя же просто взять и вдарить по Луне сорока кометами…

– Да, конечно, – сперва их надо разбить на части.

– АКА все еще восстанавливает Маскелайн-G.

Шла вторая неделя предстартовых тренировок в Манаусе, когда Алексия узнала, что ВТО вывела из строя электростанцию, ударив по ней разогнанным до большой скорости куском льда. Кстати, на чью сторону встала Ирина, когда развернулась война между Воронцовыми и Асамоа? Или она спряталась, поджав хвост?

– Это только подтверждает мою точку зрения. Понимаешь? Если можно попасть в такую маленькую цель с расстояния в двести километров, нет ничего сложного в том, чтобы попасть в пустое пространство. Может, даже не придется эвакуировать Меридиан. Но это мелочи. Главное, что после сильного дождя у нас будет атмосфера и действующий климат. И мы все поднимемся на поверхность, где будем ждать легкого дождика.

Алексия вспоминает дождь на Луне и крупные капли, медленно падающие сквозь каньоны Меридиана, над которыми потом встают мосты из радуг. Вспоминает Денни Маккензи, промокшего до костей.

– Знаешь, что самое интересное? От чего действительно дух захватывает? Реголит плюс дождь равно…

– Не знаю, – говорит Алексия.

– Грязь! Грязь. Славная грязь! Это моя область исследований. Я лунный почвовед. Грязевед. Я беру грязь и превращаю в почву. Делаю так, чтобы она ожила. На слабые дожди уйдет примерно три года, возраст грязи – двадцать лет. Но потом, о, потом мы займемся озеленением. Грязь – это магия, сестра. Никогда об этом не забывай.

Позволь мне показать тебе мою Луну. Вот здесь, где мы сейчас находимся, будет двадцать метров воды. У нас появятся океаны, моря и озера. Горы и ледники на полюсах. У нас будет биосфера. Леса с деревьями километровой высоты, саванны с животными – и какими! Может, мы поселим здесь земную фауну или придумаем собственную. Травоядную мегафауну размером с ту плавильню. Птиц со стометровым размахом крыльев. Это будет сад. И мы будем жить посреди него в красивых органических городах, похожих на часть природы. Нам не понадобится поверхность, чтобы выращивать пищу. То, что мы сейчас делаем, гораздо эффективнее традиционного сельского хозяйства. И у нас будут настоящие дни и ночи. От ударов и передачи импульса Луна снова начнет вращаться. Мы считаем, сутки будут длиться шестьдесят часов. Представь себе, что стоишь и смотришь на восход Земли над облаками. Только представь себе такое!

Хорошо, этого хватит, может, на сто тысяч лет. Но срок достаточный, чтобы мы смогли найти более постоянное решение. Может, в конечном итоге мы разберем Луну на части и соберем заново, в нечто большее. Другие коллоквиумы над этим работают. Мы могли бы разобрать Луну на части и растянуть до пятикратной общей площади поверхности Земли. А потом займемся остальной Солнечной системой. Больше жизни. Вот наша идея фикс. А у тебя что?

– В смысле?

– У каждого есть идея фикс, Мано. У тебя какая?

– Не знаю. А я обязана ее иметь?

– Мы приносим жизнь. У Воронцовых ключи от Солнечной системы. Спроси любого Суня, и он тебе расскажет про постдефицитный коммунизм. У Маккензи тоже что-то есть, просто они об этом не говорят. Но точно есть. И это что-то крупное. А во что верят Корта?

Алексия видит Лукаса с тростью в руке посреди зала заседаний. Земляне справа от него, Воронцовы слева. Она знает, что в трости спрятан клинок. В чем суть власти, если он вынужден повсюду ходить с оружием? «Отправляйся со мной на Луну, – сказал он в машине, когда они ехали с пляжа в Тижуке. – Помоги забрать то, что Маккензи и Суни у меня украли». Лукас украл власть, но эта власть бессильна. Всякий раз, когда он к ней обращается, – его империя и семья сильнее удаляются. Политическая рутина изматывает его. Спрятанный клинок больше не режет. Чего хочет последний Корта, во что он верит?

В центре лабиринта из следов от шин лежит перевернутая спасательная капсула на покореженных осях, без половины крыши. Она напоминает Алексии разбитый череп. По краям пролома виднеются длинные потеки расплавленного металла, внутри – месиво из спекшихся углеводородов, стеклянных волокон и брызг титана. Реголит покрыт металлическими блестками: это следы стального дождя – затвердевшие капли, разлетевшиеся во все стороны после взрыва плавилен. Ирина останавливает ровер, чтобы подобрать одну и показать Алексии: миниатюрная корона, в самый раз для большого пальца. Чем ближе ровер подбирается к сердцу катастрофы, тем крупнее становятся брызги. Они сливаются с полем обломков, где фрагменты становятся все больше – осколки, куски Железного Ливня. Большей частью разбитые непонятные механизмы, но время от времени попадается что-то узнаваемое.

Ровер осторожно едет сквозь колоссальные руины. Королевы путей ВТО расчистили Первую Экваториальную как можно быстрее, сдвинули обломки с рельс на обочины магистрального пути. Козловые краны, наклоненные под безумным углом. Перевернутые вагонные тележки высотой с ровер; брюхо печи и ее разинутая пасть, где застывший металл всплеснулся наподобие оцепеневшего языка. Половина зеркала стои`т, опираясь на расплавленный жилой отсек, и фокусирует солнечный свет на участке реголита, превратившегося в шлак.

Ирина останавливает ровер у дуги черного стекла, рассекающей реголит. Брошенный в спешке тяговый двигатель разбил один ее конец на обсидиановые осколки. Алексия видит свое отражение в черном зеркале: себя, настоящую, бронированную громадину, а не милую иллюзию, сотворенную фамильяром.

– Когда зеркала падали, они плавили эти стеклянные дорожки в реголите, – говорит Ирина. – Мы называем их дорогами Смерти. Тот, кто пройдет по такой, увидит свои надежды, истинное будущее и конец.

Катастрофы сперва порождают шутки, потом мифы. После приходит черед теории заговоров.

Ирина углубляется в лабиринт из плавильных вагонов, брошенных возле путей, сваленных как попало и прислоненных друг к другу.

«Это ты сделала, Алексия Корта. Ты произнесла нужные слова – и небеса, расплавившись, рухнули».

Ровер останавливается.

– Мы не одни, – говорит Ирина.

На внутреннем дисплее Алексии появляются фигуры, видимые сквозь хаос обломков.

– Не вижу меток, – говорит она.

– Они их выключили, – отвечает Ирина. – Надо уходить. Сюда приезжают мародеры, чтобы собирать разливы драгоценных металлов. Заббалинам платят, чтобы те закрывали на это глаза. Воронцовы такое не одобряют, но для Маккензи эти люди – грабители могил. Поэтому они обычно хорошо вооружены.

– С радостью уеду. Я видела достаточно.

На дисплее Алексии мелькают данные: машины переговариваются между собой.

– Нас проверяет служба безопасности, – говорит Ирина. – Высокий уровень.

Когда зримые фигуры появляются из-за стальных громадин, на дисплее над ними возникают имена. Алексия быстрее узнаёт этих людей по цвету скафандров: зеленый и серебристый, «Маккензи Металз». Три пов-скафа, два жестких скафандра, одно имя, которое ни с кем не перепутаешь: Дункан Маккензи.

«С тобой хотят говорить», – сообщает Манинью.

– Я Вассос Палеолог, – говорит человек в таком же жестком скафандре, как у нее. – Вам здесь не рады, Мано ди Ферро.

– Я должна была увидеть… – начинает Алексия.

– И что же ты видишь, Железная Рука? – Дункан Маккензи врывается на канал. Алексия приказывает роверу опустить себя и мягко приземляется на реголит. Поверхность усеивает микромусор – мелкие кусочки, раздробленные еще сильнее спасательными машинами. – Дай-ка я скажу тебе, что вижу сам, Алексия Корта. Я вижу свой дом, место, где вырос. Оно было неповторимым величайшим инженерным достижением в двух мирах. Мы были детьми вечного солнечного света. Я вижу мою семью. Когда зеркала обратились против нас, температура взлетела до тысячи градусов. Предпочитаю думать, что все случилось быстро – вспышка жара, и конец. Сто восемьдесят восемь смертей.

– Я…

– Что ты можешь мне сказать? Ты же с Земли.

– Я…

– Мой враг в силу собственной фамилии? У нас не принято обвинять невиновных. Тебе здесь ничего не угрожает. Тебе не причинят вреда. Знаешь, что говорят про Маккензи?

– Вы мстите трижды.

– В какой-то момент все долги надо аннулировать. Списать. Свести к нулю. Мы не можем так продолжать – око за око, вражда за вражду, кровь за кровь. Что мы сделаем – разорвем Луну пополам, чтобы добраться друг до друга? У нас есть враг покрупнее. Скажи это Лукасу Корте, когда вернешься в Меридиан. Скажи, что он должен решить. Выбрать сторону. Скажи ему это. И помни, что ты увидела. Железная, мать твою, Рука.

Группа Маккензи слаженно поворачивается и исчезает в руинах «Горнила».

Дункан Маккензи напоследок бросает взгляд на девушек.

– Не смей сюда возвращаться. И другие пусть не смеют.

Алексия стоит и дрожит внутри скафандра, не может пошевелиться, не может отдать команду двигаться. Ее сейчас вырвет. Ее должно вырвать. Она должна извергнуть из себя весь ужас, угрызения совести, трусость: она не смогла сказать Дункану Маккензи правду о том, что Железный Ливень начался по ее воле.

«Все твои биологические показатели вышли за пределы нормы, – говорит Манинью. – Ввожу противорвотное и транквилизаторы».

«Нет!» – безмолвно кричит Алексия. Ее мозг затапливает волной тепла и умиротворения. Бури утихают. Она должна злиться на медицинское вмешательство, но под его воздействием не в силах даже возмутиться. Вот она садится на прежнее место, вот опускаются защитные дуги. И ровер пробирается обратно через стальной лабиринт, оставляя пыльные следы шин на обсидиановых зеркалах – дорогах мертвых.