Глава девятая
Алексии приходится признать: зад у нее слишком земной для лунной мебели. А еще – слишком короткие ноги, слишком длинный торс, слишком широкий таз. С кроватями дела обстоят не лучше: мягкая пена с эффектом памяти и лунная сила тяжести приводят к тому, что она десять раз за ночь просыпается от снов о падении. Алексия ерзает в кресле и пытается устроиться хотя бы чуточку поудобнее. Это уже третья сессия УЛА за несколько дней.
По Павильону Новой Луны носятся слухи – взгляды, шепотки. Алексия догадывается, о чем говорят люди.
«Родная сестра Орла сбежала, лишь бы не представлять его».
«Она подала на него в суд».
«Корта против Корты?»
«Нет, не в этом смысле. Ариэль Корта представляет Луну Корту против Лукаса Корты в деле о медицинской опеке над Лукасинью Кортой».
«Но Луна Корта…»
«Та странная девочка? Да, но у нее в этой истории нет шкурного интереса».
«Значит, Ариэль Корта может утверждать, что Луна лучше всех подходит для защиты интересов Лукасинью в медицинском плане».
«И она там, на темной стороне».
«Ох, и умная она, эта Ариэль Корта».
Они едва сдерживают насмешки, когда Лукас встает, чтобы открыть сессию и приветствовать докладчика. Полноватая фигура в бронзовом одеянии неуклюже спускается на дно амфитеатра. «Видья Рао, – сообщает Алексии Манинью. – Экономист и советник „Уитэкр Годдард“, член Павильона Белого Зайца, профессор-консультант факультета теоретической экономики…» Алексия отключает биографию и вместо этого слушает затихающие шепотки, разговоры, которые заканчиваются чем-то вроде: «А вот это важный человек». Докладчик – невысокий и коренастый, с коричневой кожей, короткими серебристыми волосами, в просторном одеянии и шарфе из изысканных тканей, которые никоим образом не соответствуют моде. Женщина? Мужчина? Алексия не понимает. Она и не должна: это ведь Луна. Здесь, похоже, столько же гендеров, полов и сексуальных ориентаций, сколько граждан. И еще есть местоимения – или их нет, кому как удобнее, – не только для гендеров, полов и ориентаций, но и для нечеловеческих сущностей, а также альтернативных человеческих личностей. У обитателей обратной стороны есть местоимение, предназначенное для обращения к машинам и разговоров про них. А еще есть Лунные Волки, с их темными и светлыми аспектами.
– Почтеннейшие, мое выступление будет коротким.
Хуже всего, понимает Алексия, пока Манинью окружает Видья Рао множеством окон и окошек с информацией, это пытаться выяснить, существовал ли изначальный гендер, отклонением от которого стал нынешний. Лунный народ так не мыслит. Они считают: все можно обговорить.
– Подробное предложение и полная раскладка данных отправлены вашим фамильярам под названием «Лунная биржа: на пути к внепланетному сосредоточению стоимости». То, что я предлагаю в этом коротком выступлении, есть не что иное, как полная перестройка экономической основы лунной цивилизации.
Алексия понимает экономику главным образом как владелица гидротехнической компании, работающей на крайне маленьком и сером рынке, к тому же за наличность. Личные средства, собственный труд. Здесь совсем другая экономика: финансиализация, сделки, деривативы; фьючерсы и форварды, свопы и опционы; биржевые «путы», задержки и просрочки. Контракты, страховки и перестраховки. Инструменты инквизиторской остроты и сложности. Мизерные прибыли, извлекаемые из ценовых различий, колеблются на краю квантовой шкалы, увеличенные до громадности благодаря огромному количеству сделок.
«В первом квартале Лунная биржа будет торговать деривативами, в пятьдесят раз превышающими общий ВВП обоих миров».
Эта фраза привлекает ее внимание. Как и дальнейшее: «Будущее всех экономик лежит в финансиализации. Несколько лет назад мы пришли к рубежу, за которым легче извлекать выгоду через эффективный рынок, а не через производство или материальные товары. Солнечный пояс „Тайяна“ способен питать любое предвиденное расширение Биржи в течение пятидесяти лет».
«Ты хочешь превратить всю Луну в огромный фондовый рынок», – понимает Алексия.
– В течение столетия вся поверхность Луны будет переориентирована на производство энергии, а субреголит преобразован в вычислительный материал, – говорит Видья Рао.
«Черная Луна, – думает Алексия. – Все горы срыты до основания, все кратеры заполнены, все моря затоплены черным стеклом. Летней ночью кто-нибудь в Барре посмотрит вверх – и не увидит ничего. Только дыру в небе. А внутри нее будут размножаться деньги».
– Такая система по необходимости должна быть полностью автоматической, – продолжает Видья Рао. – Исполнительные и надзорные функции также будут автоматизированы – даже знаменитые Лунные Волки не смогут достаточно быстро взаимодействовать с торговым циклом. – Э окидывает взглядом амфитеатр, ожидая смешков. Земляне не понимают юмора; Драконы сидят с каменными лицами.
«Это конец вашего мира, – думает Алексия. – Все, что вы построили, за что боролись и что оберегали, – все утонет в черном стекле».
Видья Рао продолжает воспевать свою модель рынка:
– Лунная биржа сделает этот мир первым по-настоящему постдефицитным обществом. При гарантированном доходе для каждого гражданина и безграничной солнечной энергии необходимость в труде, как мы его понимаем, отпадет. Мы будем посттрудовым обществом, в котором каждый получит средства и возможности для достижения личной самореализации. От Биржи, сообразно ее доходности, каждый получит долю сообразно своим потребностям.
«Финансисты гарантируют воплощение в жизнь всех личных фантазий до единой, отказавшись от возможности выжать лишний битси? И они называют тебя гением, Видья Рао? Вот что скажет тебе одна деловая кариока: все всегда упирается в выгоду. Если нет труда – значит, нет рабочих, и все эти рабочие превращаются в излишек. Твоя Лунная биржа будет стоять на человеческих костях».
– Почтеннейшие, я передаю это предложение Уполномоченной лунной администрации для тщательного рассмотрения. Это будущее нашего мира.
Видья Рао завершает выступление. Э благодарит слушателей и уходит.
Алексия следит за реакцией делегатов. Земляне разбиваются на группы и беседуют, покидая зал. Воронцовы окружили Евгения Григорьевича. Здоровяк кивает и идет к Лукасу.
– Я хочу поговорить, если можно.
– Разумеется, Евгений Григорьевич.
– Только не здесь, – говорит Воронцов и смотрит на Алексию. От него так несет одеколоном, что трудно не заметить: аромат маскирует другой, более навязчивый запах. Алексия видит вены на его носу, красноту лица, выпирающий живот и напряженную походку – кажется, он постепенно окаменевает. Водка превращает его в камень. Она опять вспоминает Валерия Воронцова, парящего в невесомости «Святых Петра и Павла». Там воняло мочой и дерьмом: калоприемник переполнился. Он выглядел полной противоположностью этого человека-медведя: пугало из кожи и сухожилий, натянутых на истончившиеся кости. Пряди волос, выпуклые водянистые глаза.
– С глазу на глаз, – уточняет Евгений Григорьевич.
«Асамоа думают, что мы варвары, – сказал Валерий Воронцов. – Маккензи – что мы пьяные клоуны. Суни вовсе не считают нас за людей».
Сопровождающие спускаются с высоких мест, смыкаются вокруг своего патриарха, изолируют его и уводят к одному из выходов. Алексия видит на его лице страх.
– Лукас?
– На пару часов можешь быть свободна, Алексия.
Поднимаясь по лестнице в вестибюль, она замечает, что Видья Рао ведет оживленную беседу с Ван Юнцин, Ансельмо Рейесом и Моникой Бертен.
Машина лежит на ладони Лукаса Корты, крошечная и изящная, как ювелирное украшение: тончайшие усики, крылья из молекулярной пленки. Лукас сжимает кулак и превращает бота в пыль. Вытирает ладони салфеткой начисто.
– Моя служба безопасности поймала еще восемь шпионских дронов, – говорит он. Водка с самого заседания совета была в морозильнике. Во влажном тепле Орлиного Гнезда над бутылкой и стаканом вьется пар. Лукас наливает. Он видит неприкрытый голод во взгляде Евгения Воронцова.
– Это лишь те, которых ты должен был поймать.
– Несомненно, – говорит Лукас и вручает гостю стакан, покрытый льдом. Тот исчезает в кулаке громадного русского. Так много колец, подмечает Лукас, и все врезаются в плоть. – Saúde.
– Не присоединишься ко мне?
– Водка – не мой напиток.
– Джин – выпивка для маленьких девочек. – Евгений поднимает кулак. – Будем. – Он ставит стакан на широкий подлокотник кресла, не притронувшись к водке. – Она отличная, я не сомневаюсь. Им нравится, когда я пью, Лукас. И они всячески подталкивают меня к выпивке. А я пью, раз им так хочется.
– За Драконом не должны шпионить его собственные внуки.
– Но ты шпионил за братом, – возражает Евгений Воронцов.
– Мой брат был очаровательным, пылким, щедрым, красивым и совершенно не годился на роль главы «Корта Элиу».
– Они пугают меня, Лукас. Мы понимали этот мир. Мы знали, когда брать, а когда отпускать. Мы знали, когда нужно действовать, что необходимо, а что чересчур. Это был танец, Лукас. Вы, мы, Суни, Маккензи, Асамоа. Круг за кругом. А этих ничто не сдерживает. Они думают, что к ним неприменимы ограничения. Не знают ни долга, ни преданности. Ты-то понимаешь, в чем суть?
– Я знаю, что такое преданность, – говорит Лукас. – Я думал, мы союзники, Евгений.
За стеклянной стеной в пространстве хаба вьются знамена и воздушные змеи. Кто-то летит. Там всегда кто-то летает. Водка нагрелась, ледяной покров растаял и превратился в линзу воды, а Евгений Воронцов все равно не может отвести глаз от стакана.
– Так и есть, Лукас. Старейшие из союзников.
– И все же Рауль-Хесус Маккензи знал о предполагаемом ударе по Морю Познанному из электромагнитной катапульты.
Евгений Воронцов ерзает в кресле.
– Либо мы вместе, Евгений, либо мы все покойники.
– Они хотели, чтобы я тебя проверил, – бормочет Евгений Воронцов. – Молодежь. Они хотели тебя спровоцировать.
– Ты выставил меня дураком перед землянами.
– Они хотели поглядеть, в какую сторону ты склонишься.
– И что, я правильно склонился?
Десятилетний Лукас Корта совершает с матерью и братом официальный визит в Святую Ольгу – столицу ВТО. Он охает и ахает при виде строительных площадок, где краны беззвучно вращаются в вакууме, в лунной ночи вспыхивают тысячи сварочных дуг, напоминающих звездообразные актинии, а боты собирают из панелей, сетей и каркасов путеукладчики, плавильни и агломераторы, капсулы «лунной петли» и лунные бульдозеры. Мадринья Амалия ведет Лукаса за руку в старый купол, где плохо пахнет и в воздухе витает пыль, и он чувствует, как сквозь реголитовую крышу просачивается радиация, и там его представляют – как положено при встрече королевских особ – Григорию Воронцову, его сыновьям и дочерям, их детям. Юный Лукас понимает, что должен вести себя дружелюбно, общаться с ними и играть, хотя все они по меньшей мере на три года старше и гораздо массивнее, чем он.
Рафа берется за дело самозабвенно, и через несколько минут он уже бегает, гоняется вверх-вниз по лестницам, бросает мячи, перекидывается сообщениями. Лукас отстраняется, держится поближе к мадринье, которую знакомят с наследниками Воронцовых. Эти большие женщины и мужчины – вот с кем он должен разговаривать, вот к кому перейдет дело Григория Воронцова и кого он однажды попытается обмануть и победить. Драконы должны разговаривать с Драконами. Он подходит к Евгению Воронцову. Крупный и самоуверенный юноша что-то замечает в мрачном, хмуром, расчетливом мальчишке, который, ни на шаг не отходя от матери, запоминает имена и лица. Он наклоняется, протягивает руку.
– Как ваше имя, сэр?
– Лукас Арена ди Луна Корта, – говорит Лукас, прежде чем Адриана успевает ответить за него, и пожимает протянутую большую ладонь. – Однажды я буду главным в «Корта Элиу».
Все смеются, но не Евгений Воронцов.
– Меня зовут Евгений Григорьевич Воронцов, и я буду главным в «ВТО-Луна».
Тридцать пять лет спустя Лукас Корта наблюдает, как превратившийся в развалину Евгений снова и снова поглядывает на стакан уже теплой водки. Равновесие в комнате зависит от этого стакана. Евгений Воронцов ерзает в кресле.
– Этот финансист…
– Видья Рао?
– Ты собираешься воплощать в жизнь эйное предложение?
– Лунную биржу? Э умеет убеждать.
Евгений Воронцов наклоняется вперед.
– Ну, а я говорю – на хрен финансиализацию. Воронцовы не торгуют. Наш бизнес не в том, чтобы покупать и продавать, а в том, чтобы строить. У нас великие души. И великие души глядят вверх. Там есть миры, Лукас. Миры! Их надо просто взять как драгоценные камни. Это будущее, Лукас, мать твою. А Видья Рао… я тебе скажу то, что э не скажет. Чтобы управлять эйной Биржей, не нужны люди. Хватит двух сотен роботов, чтобы заниматься рынком, гелием и солнечным поясом, на радость Земле.
– К чему ты клонишь, Евгений?
– В какую сторону ты склоняешься, Лукас Корта? Ты падаешь к Земле или к Луне? Приезжай в Святую Ольгу. У всех прочих ублюдков уже побывал. Ты у нас в долгу.
Лукас стряхивает на стол блестящую пыль от раздавленного бота-шпиона.
– Увы, Орел Луны не может принять ваше предложение.
Евгений мог бы с ревом вскочить с кресла, схватить край стола Лукаса своими ручищами и раздавить его. Но он читает послание, которое передал уничтоженный бот: «За нами наблюдают».
– Однако ради старой дружбы между нашими семьями могу ли я послать свою Железную Руку? Она – Корта.
– Все три подразделения ВТО с радостью примут Железную Руку Орла Луны в Святой Ольге, – говорит Евгений Воронцов.
«Земля, Луна и Космос соберутся в одном месте, – размышляет Лукас. – У Воронцовых важные новости».
– Я сообщу своей Мано ди Ферро, – говорит Лукас.
– Тогда выпей со мной, ты, бразильский засранец! – рявкает Евгений Воронцов и хватает с подлокотника стакан. Напечатанная кожа сохраняет белеющий влажный круг. – За семью!
– Похоже на город, – говорит Луна Корта. Она летит над бесконечным городским ландшафтом из железнодорожных путей и кварталов, протягивает руку и дает волю воображению: – Люди, кафе и принтеры. Дороги, фуникулеры, поезда. – Это иллюзия, проекция на ее линзе, но притворяться забавно. – Вы вкладываете ему в голову целый город.
– Города, – уточняет доктор Гебреселасси. Она – врач, отвечающий за исцеление Лукасинью. Она гораздо больше, чем врач, и процесс – гораздо больше, чем исцеление. Она снова растет. Эта штука на ее линзе, которая, с одной стороны, похожа на город, но с другой – не похожа ни на что, виденное Луной раньше, один из ключей к исцелению. Луна – другой ключ.
– Почему вы не разрешаете мне посмотреть на него? – спросила Луна, едва Дакота Каур Маккензи все уладила в приемном покое медицинского центра.
– Это тонкая работа, – сказала доктор Гебреселасси, быстро уводя Луну в отдельную комнату. – Настолько тонкая, что операционная расположена на колыбели, поглощающей вибрацию. Мы выполняем нанохирургию, вкладываем в его мозг белковые чипы – такие маленькие, что их нельзя увидеть, – и подключаем к его коннектому .
– Я это знаю, – сказала Луна. – Я имела в виду – посмотреть через фамильяр. Вы его заблокировали.
– Смотреть не на что, Луна. Просто молодой человек в медицинской коме и много машин.
– Вы отпилили ему макушку? – спросила Луна.
Гебреселасси вздрогнула, ошеломленная прямотой девочки.
– Хочешь посмотреть на белковые чипы? – спросила доктор, наклонившись вперед в своем кресле. Она не присела на корточки, чтобы оказаться вровень с Луной. Это было бы оскорбительно.
– Покажите, – попросила Луна, и ее линза заполнилась чудесами: похоже на Меридиан, если бы стены и искусственный небосвод были как проспекты, а огромные каньоны разделялись на десятки других, а те в свою очередь рождали еще по десятку ответвлений.
Она моргает, убирая изображение, и оглашает свой вывод:
– Города, в которых живут люди.
– Люди и голоса, – соглашается доктор Гебреселасси. – И воспоминания. Вот где ты нам нужна. Мы можем дать ему основные навыки, вроде умения ходить и говорить, но вещи, которые делают его самим собой, настоящим Лукасинью – воспоминания, – повреждены. Очень сильно. Однако сеть полна воспоминаний. Мы можем передать ему их на белковых чипах, и со временем, когда восстановим коннектом, они превратятся в подлинные.
– Поняла, – говорит Луна. – Вы хотите, чтобы я отдала ему свои воспоминания.
Доктор Гебреселасси мотает головой – она так делает всякий раз, когда в ее мире что-то идет не совсем правильно.
– Мы не можем войти туда, – говорит доктор и пальцем тянется к разрисованному лбу Луны. Жесткий взгляд смертоносного глаза Доны Луны не дает ей завершить жест. – В сети есть и его воспоминания, и твои. Нам нужно твое разрешение, чтобы их использовать. – Она видит разочарование на лице девочки. – Если хочешь, можешь их перепроверить, пока мы будем все загружать на чипы.
– С удовольствием, – говорит Луна. – Это все равно что быть с ним. Куда мне идти?
– Никуда идти не надо, – говорит доктор Гебреселасси. – Мы можем получить к ним доступ где угодно. – Она опять преувеличила, и Луну это удручает. – Но мы подыщем для тебя комнату. Особую комнату. – Девочка все равно хмурится. – И особую кровать.
– А граниту?
– Какая твоя любимая?
– У меня нет любимой, – говорит Луна. – Я исследовательница. Клубника, мята и кардамон.
– Договорились, – отвечает доктор и протягивает руку.
– Это не вы со мной договорились. Я Корта из «Корта Элиу». Это я с вами договорилась.
Луна торжественно протягивает руку, и доктор Гебреселасси столь же торжественно ее пожимает.
Клубника и мята – хорошо. Клубника и кардамон – нормально. Кардамон и мята – странно. Клубника, мята и кардамон – еще один неудачный эксперимент с гранитой. Луна высасывает стакан досуха, потому что не хочет выглядеть исследовательницей, которая одолела только половину пути к вершине Платиновой горы и сдалась. Она ложится на кровать. Удобно и, что всего важнее, выглядит как надо. А в остальном этот медцентр совмещает то, что она ненавидит в других медцентрах, где успела побывать: слишком яркий свет, чересчур тепло, попахивает секретами и ни у кого нет времени на девятилетнюю девочку.
– Скажи доктору Гебреселасси, что я готова, – приказывает она Луне-фамильяру.
«Хорошо, Луна, устраивайся поудобнее, и мы начнем», – говорит изображение доктора на линзе. Луна закрывает глаза. В темноте под веками начинается шоу воспоминаний.
Девочка вскрикивает. Она снова в Боа-Виста, где полным-полно зелени и жизни, света, воды и тепла. Безмятежные толстогубые лица ориша наблюдают, как она исследует реку, пробираясь босиком через бассейны, карабкаясь по маленьким каскадам, и падает, так что платье промокает насквозь. Над ее головой пролетает дрон: мадринья не спускает глаз с воспитанницы. Детали выходят далеко за пределы ее собственных воспоминаний: она слышит, как шевелится каждый лист, видит каждую тень и рябь, воображает, что чувствует пальцами ног прохладную водичку, ощущает запах теплой зелени старого Боа-Виста. Шум из рощицы высокого раскачивающегося бамбука отвлекает Луну от ее миссии: посреди стволов пролегают тропы, перед которыми ни один юный исследователь не устоит. Они вьются, уходят все глубже, и сквозь бамбуковую ширму она замечает движение. Тропа выводит ее на поляну в центре рощи. Там Лукасинью: он выглядит почти ребенком; на нем просторное платье небесно-голубого цвета и макияж.
– Леди Луна, Королева Луны! – восклицает он и делает глубокий реверанс перед кузиной. – Йеманжа, Королева Вод, приветствует тебя на своем великом балу! – Он наклоняется, берет ее за руки, и они, согнув ноги в коленях, то ли прыгают, то ли танцуют на поляне, и смеются, смеются, смеются…
– Сколько мне было лет? – спрашивает она у Луны-фамильяра.
«Три», – отвечает серо-серебристый шар, парящий у нее над грудью. Лукасинью было тринадцать.
Теперь ему пятнадцать, а ей пять, и они в его квартире в глазу Шанго. Он вызвал нескольких длинноруких высокоточных ботов, и они проводят долгий вечер, играя с лицами. Каждый программирует своего бота, чтобы тот рисовал ему краской из распылителя новое лицо: чья выдумка вызовет самый сильный отклик, тот и победил. Она это помнит. Ей не хочется снова пересматривать эту сцену в деталях, которые потускнели со временем. Морды животных, театральные маски, супермодный макияж и боевая раскраска воинов. Демоны и ангелы, черепа и кости. Потом Лукасинью отворачивается, и рука бота принимается трудиться усерднее, чем до этого, пляшет и пляшет, мечется туда-сюда, рисует круги и совершает резкие пробежки по невидимому лицу кузена.
Он снова поворачивается.
Его лицо – глаза. Ничего, кроме глаз. Сотня глаз.
В тот раз она закричала. Кричит и сейчас. В тот раз она сбежала, но теперь остается. Она может смотреть на лицо из сотни глаз. Видала и похуже.
Теперь ей шесть, и она идет по секретной тропке к своему особому бассейну, который наполнен слезами Йансы, но тут выясняется, что Лукасинью этот бассейн отыскал, и они с приятелем в воде, голые, смотрят друг на друга. И она говорит: «Это мой бассейн». А они поворачиваются – и такие: «Ой, это ты…» – и отстраняются. Теперь Луна понимает, чем они занимались, но в тот раз она сказала: «Я тоже хочу к вам». И парни сбежали, словно она налила в воду яд.
Приятеля Лукасинью звали Дейстар Олавепу, говорит ей Луна-фамильяр. Они были в одном коллоквиуме в Жуан-ди-Деусе. Луна теперь понимает: они сбежали не потому, что она застукала их играющими с пенисами друг друга, но потому, что Лукасинью протащил однокашника в Боа-Виста, скрыв его от сети безопасности. Она думает: «Но от сети не скрыться, она проверяет всех. Дейстара пропустили». Следом приходит мысль: «Дейстар – красивое имя».
Теперь ей семь, и Боа-Виста полон суетой, музыкой, светом и людьми в чудесных нарядах, а она гоняется за декоративными бабочками среди гостей. На ней белое платье с ярко-красными пионами, и, куда бы она ни пошла, все говорят, какая она красивая. Вот Лукасинью со своими приятелями по Лунной гонке, и Луна говорит девушке из Маккензи, что ей нравятся ее веснушки, но Лукасинью прогоняет кузину, потому что она просто ребенок. Но все в порядке, ведь приехала тиа Ариэль, а еще есть Лукас, Карлиньос, Вагнер и бабушка Адриана. Луна цепляется за воспоминание о вечеринке в честь Лунной гонки Лукасинью, так как это последний раз, когда Боа-Виста был счастливым местом. Но память по-прежнему хлещет неумолимым потоком: миллионы секунд записаны, помечены, отправлены на хранение. Воспоминания фамильяра простираются дальше, чем воспоминания Луны. От этой мысли у нее кружится голова.
Луна знает, что нужно, чтобы в мыслях прояснилось.
Новая комбинация: кардамон, ваниль, кешью. Точно будет успех.
– Только я одна?
– Только ты одна, – подтверждает доктор Гебреселасси. Луна изучала более доступные служебные туннели и воздуховоды медцентра, когда ее фамильяр получил сообщение. Кориолис – старый, гораздо старше Боа-Виста; его корни уходят глубоко в обод кратера. Она ходила по коридорам, покрытым толстым слоем пыли, заглядывала через шлюзовые оконца в запечатанные лабиринты, где царил вакуум; сунула нос в шахты, уходящие далеко в прошлое города, и оттуда ответило эхо, когда она прокричала свое имя. Потом фамильяр сообщил, что Лукасинью пришел в себя, она может с ним повидаться – и Луна бросилась бежать.
– Вы ему макушку назад приделали?
Доктор Гебреселасси опять причудливо мотает головой.
– Да мы ее и не снимали. Ступай же. Иди к нему.
Он сидит. Глаза закрыты, дыхание поверхностное. Он ужасно худой и бледный. Луна видит, как сквозь его лицо просвечивает череп. Руки, лежащие на простыне, похожи на палочки для еды. Грудь – палатка, туго натянутая на ребрах. Цзиньцзи, фамильяр, парит над головой, свернувшись в нечто вроде модели Солнечной системы, с колесами внутри колес. Луна никогда раньше не видела, чтобы фамильяр так себя вел.
«Цзиньцзи в режиме минимального интерфейса, – говорит Луна-фамильяр. – Он редактирует и обрабатывает петабайты заархивированной биографической информации».
Луна на цыпочках подходит к кровати. Она чувствует, как от ее шагов срабатывает система, удерживающая комнату в равновесии. Ощущает машины в стенах, полу и низком потолке. Не может избавиться от ощущения, что они бросились врассыпную в тот момент, когда она коснулась дверной ручки, и что стоит ей сделать это опять, выскочат из своих убежищ и вопьются в Лукасинью.
– Лукасинью?
Он открывает глаза. Видит ее. Узнает.
– Луна.
Завсегдатаи в лифте замечают и улыбаются. Это как яркий рассвет рабочим утром. Охрана Орлиного Гнезда замечает и кивает. Кодеры в бэк-офисе Орла замечают и шепчутся. Прислуга Лукаса замечает и подмигивает. Алексия плавной походкой идет мимо, не забывая ступать по-лунному, и сияет.
«У Железной Руки был секс».
Лукас в Оранжевом павильоне: навес, два сиденья, каменный стол в конце поросших деревьями террас; бусина на краю хаба Меридиана.
– Ты опоздала.
– Прости, – отвечает она, не в силах сдержать улыбку, но та выглядит профессионально. – Как обстоят дела?
– Разбираемся с судьями и правовой системой. В Меридиане, Царице и на обратной стороне за последние двадцать четыре часа лишили лицензии двадцать два человека. – Лукас потягивает мятный чай из бокала-«тюльпана». Алексии не предлагает. Он знает, что она ненавидит этот чай. Лукас ставит на стол хрупкий сосуд. – Я хочу, чтобы он был здесь, Алексия. Хочу, чтобы он был со мной. Я забыл, что ты его никогда не встречала. До тебя наверняка дошли слухи, что он транжира и плейбой. Но он добрый и храбрый. Намного храбрее и добрее меня. Он справился с Лунной гонкой. Я ее так и не осилил. Он спас Коджо Асамоа. Вернулся – в вакууме! – чтобы спасти этого парня. Все об этом забывают. Асамоа не забыли. Ле.
Алексия напрягается. Лукас никогда раньше не использовал ее апелидо.
– Мне нужно, чтобы ты отправилась в Святую Ольгу. Встретишься там с представителями ВТО – Луна, Космос и Земля.
Внутренняя улыбка, сияние от недавней близости, небрежно-развязная походка, выражающая сексуальное превосходство, – все исчезает. Она цепенеет. Не осознает, сказала ли «нет» вслух.
Лукас продолжает:
– Ко мне приходил Евгений Воронцов. У него предложение… ну, что-то вроде. Я намерен его выслушать. Но сам не могу туда поехать – мне нужно выглядеть безупречным и безгрешным перед УЛА.
– Когда? – спрашивает Алексия.
– Завтра.
– Завтра?
Лукас Корта поднимает бровь:
– Есть проблемы?
– Никаких проблем.
Придется действовать быстро и жестко. Сжать все планы и превратить в алмаз. Если осталась одна ночь, то в эту ночь Меридиан содрогнется до основания.
– Хорошо, – говорит Лукас Корта. – А почему ты так ухмыляешься?
Отель не из лучших. Он неприлично высоко, поесть негде, в номере попахивает затхлым воздухом и проблемами с санузлом, а боты-уборщики не добрались до углов.
«Давай я забронирую „Меридиану“, – умоляет Алексия. – Там мило. За мой счет. Я могу себе это позволить». «Меридиана» – второй из лучших отелей города, а самый лучший, шестизвездочный «Хань-Ин», постоянно забронирован для УЛА и гостей с Земли. Но он настаивает. «Ложа покоя небесного» или ничего. Валет Клинков – человек, за которым охотятся.
– Я предатель, – говорит он. – Меня выгнала собственная семья. Мой отец отрекся от меня. Я пария.
«Что?» – изумляется Алексия, но тут он открывает дверь в вонючую тесную комнату и видит кровать.
– О боги, зашибись, – говорит он и падает на эту самую кровать, как сошедший с орбиты спутник. К моменту, когда Алексия возвращается из ванной, он спит, храпит и улыбается как дитя.
Она находит способ его разбудить. Они совокупляются, воюют, воплощают друг с другом свои сексуальные фантазии, оставляют глубокие отметины в плоти и сердцах, смеются, кричат, плачут, выкрикивают самые грязные ругательства. А потом спят, измученные близостью.
И все повторяется. Они трахаются снова и снова, снова и снова. Удовлетворяют друг друга орально. Он перекатывает ее в позицию «копер», и, хотя в голове у нее пульсирует от ритма его члена, она готова предоставить ему контроль, готова на унижение. А потом он делает ей гамауш.
Они снова засыпают.
Алексия просыпается от ощущения, что рядом пустота. Она переворачивается и видит, что он сидит, словно птица, на единственном стуле. Смотрит в маленькое окно. В квадре Антареса – ночь: сквозь стекло струится серебристо-синий свет. В этом свете каждый шрам на его теле становится синевато-багровым, и оно все превращается в поле, усеянное бороздами и выпуклостями. Валет смотрит на свет – и Алексия видит ребенка, ненамного старше тех, за кого он сражается в Байрру-Алту.
От его красоты ее сердце замирает.
– Я делал ужасные вещи, – говорит он. – Отвратительные вещи. Годами проливал кровь. Этот запах… он не забывается. Все из-за света. Я чувствую нож в руке – и вспыхивает свет. Он ужасен, прекрасен и заливает все вокруг. В этом свете все становится красивым. Я вижу то, чего никто не видит. Я вижу Вселенную до самого края. Этот свет – единственный способ, позволяющий мне видеть ясно. Я люблю свет. Я ненавижу то, что делаю, но нет другого способа его увидеть. А я не могу без него.
Он смотрит на нее через комнату. В ночи квадры Антареса его кожа – стального цвета.
– Меня создали для убийств, Ле. Первый Клинок. Когда я перестал делать то, что хотели, меня вышвырнули.
– Корасан…
– Я все еще вздрагиваю, когда ты говоришь по-португальски.
Алексия откидывает простыню, наливает стакан из бутылки водки в ведерке со льдом на прикроватном столике. Он качает головой, отказываясь от выпивки, но шмыгает под одеяло, сворачивается рядом, в ее тепле. Алексия проводит рукой по его боку. Она чувствует каждый шрам. Он весь дрожит.
– Эй, – говорит она. – Эй…
– Я еще никому об этом не рассказывал.
Она целует его в щеку: старомодно, целомудренно. Лежит рядом, пока он не засыпает. Он дергается, негромко вскрикивает. Она лежит еще некоторое время, пока ночные кошмары не оставляют его в покое, и еще немного, пока не убеждается, что можно пошевелиться. Высвобождает руку из-под его плеча. Он что-то бормочет.
«Первый Клинок».
Алексия призывает Манинью. Устремляет на спящего взгляд через линзу.
«Кто он такой?» – спрашивает беззвучно.
Ответ приходит немедленно:
«Денни Маккензи».
Она одевается быстро, молча. Закрывает дверь, обувается в коридоре: уходить надо быстро и уверенно. Никогда не оглядывайся. Один взгляд назад – и превратишься в соляной столп. Не останавливайся. Ты не можешь остановиться. Если услышишь, как он тебя зовет, – обернешься. И все ему расскажешь.
Я уничтожила твою семью. Убила твоего деда. Я сделала так, что твой город расплавился и превратился в шлак.
Она бьет по кнопке вызова лифта. «Куда?» – спрашивает Манинью.
– Вниз, – шепчет Алексия. Ее грудь ходит ходуном. – До самого низа. Добудь мне моту. Закажи билет на поезд до Святой Ольги.
В кабине лифта пусто, и она садится спиной к стенке, подтянув колени к груди. Падает сквозь усыпанную огнями самоцветов ночь квадры Антареса, содрогаясь всем телом от рыданий, полных безграничного отчаяния.
Ты убил Карлиньоса. Свет зажегся внутри тебя, и ты поставил его на колени, перерезал ему горло, раздел и повесил на пешеходном мосту. И ты был красив, и я любила тебя. И я трусиха, которая предпочла сбежать, лишь бы не предъявить тебе правду о том, кто я такая.
Вставай. Ты – Мано ди Ферро.
Она заставляет себя подняться. Теперь она может дышать.
«Проспект Бударина», – говорит Манинью. Моту ждет. Алексия забирается внутрь, сиденье подстраивается под форму ее тела. «Станция Меридиан, – говорит моту, закрываясь вокруг нее и набирая скорость. – Расчетное время прибытия – две минуты восемь секунд».
– Сообщи в офис Орла, что я в пути, как приказано, – говорит Алексия. – Извести Святую Ольгу и запроси официальную делегацию ВТО, пусть встретят меня на вокзале. Забронируй бизнес-люкс, мне нужно принять душ и переодеться. Сооруди что-нибудь модное, профессиональное и бунтарское.
«Сделано», – говорит Манинью, пока моту едет по крутому пандусу к главному вестибюлю вокзала. В любое время суток на платформах станции Меридиан полным-полно путешественников, рабочих, студентов и семей. Моту открывается в фойе бизнес-класса, и Алексия выходит. Сотрудник Первой Экваториальной ждет ее с коробкой, в которой лежит одежда, только из принтера; его напарник держит полотенце и мешочек с бесплатными туалетными принадлежностями.
– Добро пожаловать, сеньора Мано ди Ферро, – говорит тот, что с костюмом. – Соблаговолите последовать за моим коллегой?
Воздух свеж как в спа-салоне и напитан запахом синтетической сосны, но ноздри и язык Алексии ощущают лишь пыль. Пыль опять витает в воздухе, даже после очищающего ливня. Ничто ее не берет.
Он там, наверху, на крыше мира.
Мелодичное уведомление от фамильяра: файл из офиса Орла Луны. Принять, открыть. «Новая оболочка для Манинью. Кое-что соответствующее твоей роли как моего представителя», – гласит приложенное сообщение от Лукаса. Поменять оболочку – секундное дело. Фамильяры – объекты дополненной реальности, которые существуют в глазах смотрящего, и носителю увидеть их столь же трудно, как собственный затылок. Манинью передает ей картинку, отображающую его новый облик: металлическая перчатка, держащая шахтерскую кирку. Мано ди Ферро. Железная Рука.
