– Сколько уже за сегодня? – хмуро спросил Малахов.

Воронин мельком взглянул в электронную шпаргалку.

– Двести девять. – Еле слышно пискнуло. – Простите, уже двести десятый. Только что.

Малахов поблагодарил кивком. Часть данных, как всегда, запаздывала – на сутки, на двое, – и, разумеется, не все из этих двухсот десяти покончили с собой сегодня. От того было не легче. Часть сведений о сегодняшних самоубийцах поступит в ближайшие дни, и тогда выяснится, что их больше, чем кажется сейчас… Их с каждым днем все больше.

– Юрий Савельевич, что у нас нового по статистике?

Лебедянский откашлялся.

– Мы провели кое-какую обработку, Михаил Николаевич, включая последние данные как по Конфедерации, так и по миру… а также того, что передал нам Отто Оттович. Уже сейчас можно сказать: предварительные прикидки неверны.

– То есть?

– Рост числа самоубийств не является экспоненциальным. Строго говоря, он и не может быть строго экспоненциальным, поскольку население Земли не бесконечно и рано или поздно скажется естественный предел. Дело в другом: кривая имеет такой вид, будто на Земле живет порядка семи-девяти миллиардов человек вместо двенадцати. Это, так сказать, группа риска, остальные, по-видимому, невосприимчивы… Точную цифру пока назвать трудно, отличие едва выходит за рамки погрешности. Вдобавок данные по зарубежью отличаются повышенной неопределенностью – фактически пока можно говорить лишь о наиболее вероятной кривой…

– Пока?

– Приблизительно через месяц скажем точнее.

Малахов секунду помолчал. Ну да… За месяц по одной только Конфедерации самоубийц станет больше тысяч на пятнадцать, а по миру, пожалуй, на полмиллиона. Отчего бы не подождать годика два? Погрешность в определении кривой сведется почти к нулю.

– Одним словом, группа риска – две трети всего населения? Я правильно понял?

– Приблизительно так.

– Чем-нибудь еще можете порадовать?

– Работаем, Михаил Николаевич. Гипотез, конечно масса…

– Гипотезы меня не интересуют, – отрезал Малахов. Вспомнилась кривая рожа Нетленных Мощей: «Толку от них…» В достопамятной дискетке каких только гипотез ни содержалось, Малахов убил три дня только на беглое ознакомление с ними. За неделю стараниями групп Лебедянского и Воронина их число выросло раза в полтора. Малахов группировал их по кучкам и сам себе напоминал отягощенного уймой времени бездельника, с тупым упрямством раскладывающего никогда не сходящийся пасьянс. Гипотезы эпидемические, невротические, психоурбанистические, психозомбистские и множество других с типами, классами, семействами, видами и подвидами. Они так и просились в классификацию в виде раскидистого древа. – Что-нибудь, кроме гипотез, у вас есть?

– Что-либо определенное утверждать пока рано, – осторожно сказал Лебедянский. – Честно говоря, я совсем не уверен, что мы сможем извлечь из голой статистики нечто сенсационное. Впрочем, делаем что можем.

Так. О чем докладывать Кардиналу – не ясно. Перспективы «Надежды» неясны вдвойне.

– А социопсихологические модели? Выводы подтверждаются?

– К сожалению, да. Если исходить из предположения о повсеместно принятых мерах по нераспространению, утечка информации произойдет, скорее всего, в марте-апреле, причем, скорее всего, за рубежом, предположительно в странах Азии или Африки. Информационный бум последует немедленно, и сдержать его не поможет никакой «железный занавес», увы. Социальная терапия средствами массовой информации будет эффективна лишь до июля-августа. По наиболее вероятной модели, ориентировочный срок начала глобальной паники – конец ноября – декабрь. Число самоубийц по Конфедерации превысит к тому времени миллион человек. Наиболее вероятная модель указывает на неизбежность некоторых… э… социальных подвижек.

– Конкретно: каких? – потребовал Малахов.

– В декабре увидим, – съехидничал Воронин и прикусил язык.

Лебедянский развел руками:

– Структура потеряет устойчивость, это пока все, что нам известно. Не только у нас, но и по всему миру. Могу только сказать, что вероятность глобальных межблоковых конфликтов увеличится в первом приближении незначительно. Кстати, превентивное введение чрезвычайного положения ситуацию не выправит, а усугубит, это нами просчитано. По весьма приблизительным прикидкам, период «смутного времени» займет от полутора до двух лет.

– Пока не вымрет группа риска? – буркнул Малахов.

– Скорее пока не… м-м… исчезнет значительная ее часть. В дальнейшем процесс замедлится, и можно будет рассчитывать на восстановление управления страной.

– Спасибо и на том…

Он молчал. Эти трое смотрели на него и ждали, когда он отпустит их работать. Извернуться, вцепиться бульдогами в неподатливый материал, перелопатить несметные вороха, встать на уши, вылезти из кожи – но сделать! Малахов знал: ЭТИ умеют работать не за страх, а за совесть, и, если решить проблему вообще в человеческих силах, она будет решена, чего бы это ни стоило. Вопрос один: когда? Миновала всего неделя, сегодня пошли восьмые сутки. Мало, но за эту неделю свыше двух тысяч ни в чем не повинных людей перестали существовать, а почему – по-прежнему неясно. Модели Лебедянского доказывают лишь то, что интуитивно понятно и без них.

– А у вас что новенького, Кирилл Афанасьевич? Уже есть результаты?

Воронин открыл рот и со стуком захлопнул.

– Ничего себе на!.. Побойтесь бога, Михаил Николаевич, ребята и так вкалывают как заводные… Какие результаты! Вы нам время на результаты дали?!

– Ну-ну, шучу. – Малахов принужденно улыбнулся. – Я просто хотел напомнить вам, что времени у нас немного. Если через месяц у нас не будет полного понимания проблемы, а через три месяца – методики лечения, грош нам всем цена. Закопать нас на пустыре и забыть. А вы все-таки доложите экстрактно, что у вас делается.

Воронин утер рукавом пот и откинул со лба сальную прядь.

– Ну что делается… Собственно медицинским аспектом проблемы занимаются в ИВИАНе и параллельно в нашем центре в Нижнем. Я туда людей отправил, чтобы сидели на шее и погоняли. Трупы для исследований получаем регулярно, было сделано несколько десятков эксгумаций, в том числе и…

– Продолжайте, я слушаю.

– … в том числе негласных. Жалоб пока не было. Возбудитель не найден и не будет найден, если хотите знать мое мнение. Предсуицидальная клиника: довольно вялый выброс адреналина в кровь, совсем не такой шторм, как у нормальных самоубийц. Плюс к тому у значительного числа нарушение баланса гамма-аминомасляной кислоты в клетках мозга, отсюда предположительно и симптоматика. По показаниям свидетелей, в дни, предшествующие акту, у многих – вялость, повышенная рассеянность, незначительные расстройства моторики. Похоже на слабо выраженную депрессивную фазу при циркулярном психозе, но вообще-то пока не классифицировано. Это – третья стадия, так сказать. Вторая – повышенная раздражительность – обычно длится от двух до пяти дней и непосредственно предшествует третьей. Больше никакой патологии. Наличие первой стадии – внешне бессимптомной – мы пока лишь предполагаем.

– Понятно. Дальше.

– Работаем… Михаил Николаевич, да как можно работать?! Сколько у меня допущенных? Трое. От моих ребят есть отдача, когда они знают, что делают. Или мы работаем, а вы нас дрючите по мере необходимости, или мы продолжаем в молчанку играть, я так считаю. Вы бы выбрали что-нибудь одно, Михаил Николаевич.

В ледяных тевтонских глазах Штейна мелькнуло легкое презрение. Лебедянский покачал головой. Малахов помолчал, раздумывая. Укола в мозг не последовало.

– Могу позволить еще двоих, на ваш выбор. Но больше не просите, не дам. Вам хватит?

– Мало.

– Если мало, тогда уж простите, Кирилл Афанасьевич, на ваше место мне придется найти того, кому хватит. – Малахов припечатал ладонь о столешницу, начиная раздражаться. – Мне нравится, как вы работаете, и не вынуждайте меня с вами расстаться. Двое – максимум. И я еще не знаю, насколько допуск этих двоих уменьшит отпущенный нам срок. Кстати, Юрий Савельевич, просчитайте.

Лебедянский кивнул.

– Вот так-то. Вас, Юрий Савельевич, я не задерживаю, а вы, – Малахов показал глазами на Воронина, – пока останьтесь. Теперь прошу вас, Отто Оттович. Меня интересует дело Филина. Самоубийство?

Штейн чуть заметно подвигал бескровными губами, подыскивая слова. Отрицательно качнул головой, когда Малахов указал ему на сигаретницу с лечебным куревом.

– Сомнений практически не осталось, Михаил Николаевич. Версии об убийстве или несчастном случае мы пока не отбросили окончательно, однако считаем их крайне маловероятными… Вы позволите говорить подробнее?

– Разумеется… Курите, прошу вас.

– Простите, не употребляю… Хронология событий выглядела так. Охраны у Филина никогда не было, наружного наблюдения за ним тоже не велось. Дом прослушивался эпизодически, ничего интересного в записях мы не нашли. Восемнадцатого ноября приблизительно в полдень Филина видел сосед, правда издалека. Он показал, что Матвей Вениаминович дважды входил в гараж, оба раза провел внутри не более пяти минут, причем во второй раз имел в руке что-то вроде книги или портативного компа. По основной рабочей версии, это и был комп: в автомобильном компьютере устройств ввода-вывода, предназначенных для пользователей, как правило, не имеется, но есть разъем для подключения тестирующих устройств…

Он внимательно выслушал Штейна – обстоятельный, умница… До семнадцати часов Матвей Вениаминович Филин занимался тем, что ревизовал защитные программы и лазал по сети, по-видимому, имея намерение отыскать следы возможного взлома, затем уничтожил всю информацию на своем домашнем компьютере и сделал все, чтобы привести твердый носитель в девственно-непорочное состояние. Из дома не выходил. Кстати сказать, имел обыкновение работать только в своем загородном доме в Никольском и пересылал результаты по спецпочте или с курьерами СДЗН. Примерно в семнадцать часов Филин спустился вниз, вывел машину, аккуратно запер дом и гараж и выехал не вправо, как обычно, а влево, потому-то соседи и обратили внимание. Там слякотный проселок, осенью почти никто не ездит. У Филина был спортивный «блицСапсан-3000» с движком на водородном топливе – да, забыл упомянуть: кроме всего прочего, он был убежденный экологист. На своем экологически чистом звере он любил иногда гонять по скоростным трассам без всякой цели, числилась за ним такая причуда… Говоря проще, минут через пять на проселке крепко рвануло – похоже, он специально угнал машину подальше от людей. При взрыве вырвало переднюю стенку салона, Филину срезало ноги, и осколком редуктора…

– Смерть наступила сразу? – спросил Малахов.

– Осколок пробил голову, – уточнил Штейн.

– Голова состоит не только из мозга, – хмуро сказал Малахов, – это я вам как врач говорю. Значит, версия убийства не проходит окончательно?

– Скорее всего нет. Все-таки спецмашина от Конторы, знаете ли. Убийцам пришлось бы не только создать программу инициализации запрещенного режима работы газового редуктора, но и суметь обмануть папиллярный и ДНК-анализаторы, что близко к невозможному. Думаю, это отпадает. Зачем такие сложности, Михаил Николаевич? Убрать человека можно проще.

– А версия несчастного случая?

Штейн категорически помотал головой:

– Эксперты исключают. Автомобиль находился в полной исправности, следов внешнего воздействия никаких – да и откуда им взяться, Михаил Николаевич? Еще СДЗНовцы тот проселок просеяли буквально по песчинке, а мы вторично – и ничего… Не на мину же он там наехал.

– А вам не кажется, Отто Оттович, что убить себя тоже можно гораздо проще и безболезненней? Объемный взрыв гремучего газа штука трудновычисляемая – Филина могло просто покалечить, а какое удовольствие гореть живьем? И тем не менее он зациклился именно на этом способе самоубийства. Что из этого следует?

– То, что ему был важен результат, а на процесс – плевать.

– Совершенно с вами согласен, – сказал Малахов. – Странно, правда? Типичная экзотика, по нашей классификации. В последнее время в быту за ним ничего не замечалось?

– По отзывам, он был вообще довольно странный человек, – сказал Штейн осуждающе. – Ничего особенного свидетели на этом фоне за ним не заметили. Да и свидетелей раз-два и обчелся. Один припоминает, что в последние дни Филин вроде бы был чуточку более рассеянным, но не уверен в своих показаниях.

– Значит, рассеянным… Отто Оттович, у вас не возникает ощущения, что этот Филин мог знать решение нашей задачи?

Штейн вздохнул. Он еще и теперь был похож на белокурую бестию – только изрядно вымотанную и растратившую ледяную неумолимость. Обман зрения, но приятный.

– Все время об этом думаю, Михаил Николаевич.

– Чушь, – выронил Воронин и осекся. Шевелил беззвучно толстыми губами, жалуясь высшим силам на людскую тупость, закатывал глаза. И не скажешь сразу, что из Школы вышел, подумал Малахов с легкой брезгливостью. Зажрался колобок, группа перспективных исследований кого хочешь испортит, скачут по верхушкам, каждодневные озарения им подавай, а воз рутины нехай тянут всякие-прочие Лебедянские – Штейны – Гузи… Ну и лично Эм Эн Малахов, само собой. Может, и вправду стоит по истечении срока высказаться в пользу Лебедянского?

– Продолжайте, Кирилл Афанасьевич, я вас слушаю, – поощрил он. – Раз уж перебили, не стесняйтесь. У вас есть какие-то соображения?

– Вагон с тележкой, – сказал Воронин. – Ни черта Филин не знал, чтоб мне так жить. Тут и думать нечего. Во-первых, он математик, а не медик, а во-вторых, меня тошнит, когда вдруг начинают говорить об одиноких гениях. Где вы их видели? Это вообще задача не для одного человека, если хотите знать мое мнение.

Курить хотелось прямо-таки невыносимо. Малахов решительно вытряс из пачки сигарету, нарушив данное себе слово не курить перед некурящим. Алчно затянулся дымной сладостью.

– Мне вот что сейчас пришло в голову, – сказал он. – А вам не кажется – к вам, Отто Оттович, это тоже относится, – что Филин мыслил несколько в иной плоскости, нежели мы? Иногда необязательно быть гением, достаточно иметь иной взгляд на вещи. Если допустить, что это так и есть и что он тем не менее все-таки знал ответ, что из этого может следовать, как вы полагаете?

Они молчали, понимая, что ответа от них не ждут. Воронин все понял, а Штейн, похоже, еще нет – он иногда соображает с едва заметной запинкой… Малахов выдержал паузу, чтобы до этих двоих полнее дошло то, ради чего он вообще затеял весь этот разговор.

– Это может означать, что решение нашей задачи очень простое, – сказал он. – Может быть, до смешного простое. Дело только в том, что мы его не видим.